|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
День первый
15 сентября 2054 г., среда.
I
Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки и поворотом ножа выдёргивал их из дерева. Хотелось бросить это занятие и выкроить чёртову мазню из рамы, оставив неровные кромки — и чтоб с запасом, с запасом!
Увы, заказчик требует, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги...
Про экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. Картина "Утро стрелецкой казни" привела к тяжелой болезни дочери основателя собрания, а на портрет Марии Лопухиной девушкам не выданье нельзя смотреть подолгу — рассказывали, что отец изображённой на полотне девушки, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в портрет.
Вот и об этом, прости господи, произведении искусства, болтали чёрт-те что...
Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой вылазки — из толстой провощённой кожи, не пропускающей внутрь ни капли воды. Затянул ремешки, егерь мимолётно усмехнувшись: современные рюкзаки, эргономичные, из прочнейших материалов давным-давно сожрала плесень, а брезентовый, выгоревший до белизны "Ермак" оставался в полном порядке. Пришлось, правда, заменить пластиковые заглушки труб деревянными, но в остальном Лес пощадил ветерана советского туризма.
Удобный рюкзак для егеря — первое дело. Почти все коллеги Сергея предпочитали станковые рюкзаки и, не имея возможности раздобыть такой вот раритет, мастерили их сами — благо, раздобыть дюралевые трубки в Лесу не проблема.
Или, скажем, ботинки. Сергей, как и прочие лесовики, не доверял обуви, оставшейся от прежних времён или привезенной из-за МКАД. Слишком много в нитках синтетики, к которой Лес беспощаден. Проходишь в таких день-другой, а они расползутся по швам...
Можно, конечно, прошить обувку дратвой — кручёной конопляной нитью, пропитанной воском или дёгтем — но лучше заказать новые. Сапожников в Лесу хватает, тот же брат Паисий из Новодевичьего Скита. Сергей носил его башмаки третий год и горя не знал.
Залы постоянной экспозиции освещались через стеклянные крыши, и от неба над головой посетителей отделяли подвесные потолки, пропускающие в дневное время достаточно света. Но плёнка давно раскисла, с решётчатых переплётов крыш-фонарей свешивались толстые жгуты вездесущего проволочного вьюна и пожарной лозы. Зелень карабкалась по стенам, оплетала рамы картин, пружинила под подошвами сплошным ковром мха и лишайников. В одном из залов ствол граба — не слишком толстый, метра три в поперечнике — взломал пол и торчал посредине громадной корявой колонной. Из пролома тянуло трупным запахом и гнилью. Порченая растительность Чернолеса расползались по подвалам и коммуникациям за пределы Болотного острова. Грунт там издырявлен как швейцарский сыр, иные ходы прокопаны ещё в шестнадцатом веке.
Сергей обходил скрученные плети лиан-трупоедов, внимательно следя, за тем, чтобы не коснуться сторожевых волосков. Стоит задеть такой хотя бы рантом ботинка — окатит смрадным соком так, что одежду придётся выбрасывать.
Волоски чуяли животное тепло: ближайший жгут среагировал на его приближение и потянулся к добыче. Сергей взмахнул рогатиной, брызнула гнойно-белая жижа, дохнуло невыносимой вонью, и он опрометью бросился из зала, на бегу уклоняясь от конвульсивно задёргавшихся стеблей.
В вестибюле первого этажа почти не было света. Сплошная завеса проволочного вьюна закрывала окна, и даже та малая толика солнечных лучей света, пробивавшихся сквозь многоярусные кроны, сюда не попадала. Сергей пошарил в кармане и извлёк фонарик-жучок в форме обмылка, с алюминиевой скобой динамки. Фонарик был отцовский — тот таскал его по экспедициям со времён учёбы в Геологоразведочном институте.
Хорошо, что в СССР пятидесятых годов прошлого века не знали пластиков, обходились бакелитом и штампованной жестью...
Луч раритетного гаджета скользнул по заросшим стенам, по монументальным балкам потолка, с которых свешивались плети проволочного вьюна. Задержался на стойке справочной службы, нашарил арки, за которым располагался когда-то буфет. Сергей вздрогнул — в тускло-жёлтом конусе света мелькнула неясная тень.
Обычно чуйка предупреждала о близости обитателей Леса, неважно, людей или животных. Это было по-разному: порой он ощущал их присутствие, как лёгкое дуновение ветра; порой оно доставляло неудобство, досадное, но терпимое — вроде соринки, угодившей в глаз и не успевшей довести до исступления. А иногда близость чужака билась в черепной коробке лиловыми сполохами полицейской мигалки, и это было предупреждение: пора рвать из притороченного к рюкзаку чехла укороченную двустволку или брать наизготовку рогатину, ожидая броска тяжёлой, остро воняющей неутолённым голодом и злобой туши.
Но на тварей Чернолеса чуйка не реагировала — они сами предупреждали о своём появлении трескучей трелью, которая за долю секунды до прыжка переходила в пронзительное, как свист арбалетного болта, шипение.
Первый шипомордник бросился справа, из-за стойки. Сергей припал на колено, выставив упёртую в пол рогатину. Лезвие вошло между передними лапами твари, но она всё же сумела дотянуться до жертвы — один из украшающих верхнюю челюсть роговых шипов задел егерю щёку. Шипомордник конвульсивно изогнулся и ударил длинным хвостом, целя с захлёстом в затылок жертвы. Спас "Ермак" — удар пришёлся на торчащую над плечами раму. Сергей с натугой, словно фермер, поднимающий на вилах охапку сена, отбросил издыхающую гадину в сторону и едва успел высвободить оружие, чтобы встретить второго шипомордника. Удар обратным концом древка по вытянутой морде, тварь грохнулась на пол, перекатилась и замерла, припав на передние лапы. Сейчас она походила на щуку, заимевшую две пары конечностей. В глубоко утопленных зенках сверкнула лютая злоба, гребень вдоль спины угрожающе поднялся, демонстрируя треугольные шипы.
Если шипомордник припадает перед атакой на передние лапы и поджимает хвост — он будет прыгать. И не охотничьим прыжком, а свернувшись в "колобок", подставляя врагу спину, укрытую роговыми пластинами. Если рубануть по ним рогатиной — лезвие бессильно соскользнёт, и колючий шар весом в полсотни килограммов собьёт жертву с ног. И сразу с боков кинутся другие — рвать, терзать. Инстинкты охоты в стае у шипомордников развиты великолепно.
Сергей отскочил, вскинул ружьё. Сдвоенный выстрел прозвучал глухо — подушки мха и зелени на стенах и потолке съели почти весь звук. Шипомордник, получив в бок две порции свинцовой сечки, отлетел в угол. Сергей подскочил к нему и с размаху всадил рогатину между роговыми пластинами. Тварь издала пронзительное верещание и с треском развернулась, словно лопнувшая гусеница танка.
— Ну что, с-суки, взяли?
Троица уцелевших шипомордников разочарованно вереща, попятились в темноту арки. Вид у них стал какой-то заискивающий — мол, мы случайно сюда забрели, не трогай нас, добрый человек ...
Сергей знал, что больше они не нападут. Твари придерживаются раз и навсегда принятого охотничьего ритуала: сначала жертву испытывает на прочность вожак, если он терпит неудачу — за дело берётся "второй номер", главный конкурент за главенство над стаей. Остальные стоят в сторонке и почтительно наблюдают, готовые в любой момент присоединиться к забаве. Но если потерпит неудачу и второй — остатки стаи покинут поле боя. Дождутся, когда торжествующий победитель уберётся прочь, и займутся бывшими лидерами, внезапно оказавшимися в самом низу пищевой цепочки. А если те к тому моменту ещё дышат — ну так естественный отбор штука жестокая...
Следовало поторопиться: Петюня мог услышать стрельбу и запаниковать. Сергей нашарил фонарик, перезарядил ружьё, убрал в карман рюкзака стреляные гильзы и вышел во двор. Позади неуверенно верещали шипомордники.
II
— Поздновато прибыл, парень. — Виктор Иванович Кузьменков, секретарь приёмной комиссии Московского Университета, отложил бумаги визитёра. — Вступительные экзамены в августе, а сейчас уже конец сентября.
Гость замялся.
— К вам не так-то просто попасть...
— Не получил разрешение на въезд?
Молчание.
— В твоём паспорте нет отметок ни с КПП "Север", ни с Химок. — секретарь пролистал документ, будто рассчитывал обнаружить там что-то, пропущенное в прошлый раз.
— Значит, ты проник сюда нелегально. Не хочешь объяснить, как?
Обычно законопослушные граждане попадали в Лес либо по Ярославскому шоссе, либо по воде, каналом имени Москвы. На этих маршрутах Лесная Аллергия, охраняющая Лес лучше любых патрулей и колючей проволоки, давала гостям некоторое послабление, позволяя добраться до Северного Речного вокзала. А если повезёт — то и до Воробьёвых гор.
— Я заплатил одному типу, и он спрятал меня в машинном отделении буксира. На Речвокзале сошёл на берег и...
— Можешь не продолжать... — великодушно разрешил Кузьменков. — Ты договорился с речниками, и они доставили тебя сюда на лодке.
Парень кивнул.
— Так что, Жа?лнин Егор Семёнович...
— Жални?н.
— Что, прости?
— Правильно — Жални?н. Ударение на "И".
— На "И" так на "И". Значит, Егор Семёнович, нарушаем закон?
— Я не хотел, но...
Кузьменков небрежно бросил паспорт на стол и принялся барабанить пальцами по столешнице, демонстрируя, что ждёт продолжения.
— Я думал... вы же не отправите меня назад?
Секретарь едва не расхохотался — такой ужас прозвучал в этих словах. Ну что такое страшное ему грозит на "той стороне"? Штраф, пара недель исправительных работ — и то, в самом крайнем случае. Правда, к МКАД его больше не подпустят. А жаль, у парня неплохие задатки — раз уж он сумел добраться сюда самостоятельно, без проводников, работающих на университетскую администрацию.
— Принимал что-нибудь? Я о здешних, лесных средствах — супрастины и зодаки от Лесной Аллергии не помогают.
— На Речвокзале мне предлагали порошки, но я решил, что не стоит. К тому же я сделал анализы, и оказалось, что я практически не подвержен...
— Где делал, в медчасти?
— Там проводник собирал группу для отправки в Серебряный Бор — он и посоветовал. Сказал: лучше, если анализы сделает кто-нибудь из Леса, внешняя медицина ничего не понимает в здешних недугах.
— Так и есть. А что за проводник, не запомнил?
— Он из какой-то организации. Золотой... золотая...
— "Золотые Леса". — кивнул секретарь. — У них на Речвокзале свой лекарь. Впрочем, будь ты подвержен Лесной Аллергии в тяжёлой форме, сюда бы так легко не добрался. А от порошков отказался правильно — снадобья, которыми золотолесцы пичкают приезжих, формируют привязанность к Лесу. Их, конечно, сильнодействующими не назовёшь, но лиха беда начало.
Парень повеселел.
— Я так и подумал: если доберусь до вас без проблем — значит, имеет смысл поступать. А иначе, что за жизнь в четырёх стенах?
— Ну-ну, юноша, не стоит перегибать палку... — в голосе Кузьменкова обозначился укор. — Большинство наших студентов, да и сотрудников тоже, не могут отойти от ГЗ дальше, чем на полсотни шагов. И ничего — работают, живут и не жалуются. У нас здесь, знаешь ли, очень интересная жизнь...
— Я читал... — кивнул абитуриент. — И мечтаю заняться изучением Московского Леса. Я даже подавал в Новосибирске, на грант ЮНЕСКО, но мне ответили, что заявка будет рассмотрена не раньше, чем через три года. А я не могу ждать так долго!
— Не терпится осчастливить человечество эпохальным открытием? — усмехнулся секретарь. — Я прочитал твоё резюме. Бакалавриат НГУ, физический факультет — это серьёзно. Не изложишь вкратце, чем бы ты хотел заниматься?
— Да чем угодно! — немедленно воодушевился абитуриент. — Для физика здесь непаханое поле. Чего стоит одно влияние Леса на полупроводники!
— Да, это наша беда... — вздохнул Кузьменков. — Аппаратура выходит из строя сразу, стоит пересечь МКАД. Из-за этого над Лесом невозможно летать — ниже пятнадцати километров сдыхает вся электроника. А что творится с аккумуляторами? Даже самые современные, литий-серные и литий-титанатные, разряжаются в считанные минуты и уже никуда не годятся!
— А космическая и аэрофотосъёмка? — подхватил абитуриент. — В любых диапазонах Лес выглядит как размытое пятно, и никак эти изображения не улучшить. Не говоря уж, о непрохождении радиоволн во всех диапазонах!
Чувствовалось, что он оседлал любимого конька.
— Достаточно, юноша. — Кузьменков старался говорить сухо, хотя ему не хотелось прерывать паренька. Нечасто встретишь таких ребят, исполненных наивного, почти детского энтузиазма.
— Как ты проник в Лес, нас не интересует. На территории Университета действует особый правовой режим, установленный спецкомитетом ЮНЕСКО. Учитывая твой стаж в бакалавриате, мы можем тебя зачислить. К учёбе приступишь со второго семестра, но придётся досдать кое-какие предметы — химию, биологию... А ещё — нормативы по физподготовке и медосмотр, это обязательное условие. Надеюсь, со здоровьем проблем нет?
— Никаких! — весело ответил парень. — Я много занимался спортом, ходил в турпоходы по тайге. Даже скалолазание освоил — ездил на соревнования в Красноярск от нашей университетской секции.
— "Столбы"? — улыбнулся секретарь. — Как же, как же: "Китайская стена", "Внучка", "Дымоход"...
— Вы тоже столбист?
— Баловался, ещё студентом.
Кузьменков ещё раз заглянул в паспорт. Открытое лицо, короткая стрижка, глаза серые. Высокий, широкоплечий — такие нравятся девушкам. К тому же, спортсмен.
— Что ж, значит, в этом плане сложностей не предвидится. До начала второго семестра три месяца. Жить будешь в общежитии. Плата невысокая, к тому же в неё включено двухразовое питание. Когда тебя зачислят, всё это будет бесплатно.
Абитуриент — теперь уже официально! — замялся.
— Боюсь, денег мне надолго не хватит...
Но секретарь его не слушал. Он заполнил бланк и пододвинул его собеседнику, добавив пухлую брошюрку с университетской высоткой на обложке.
— Отдашь коменданту общежития. Это в корпусе "Д" — спросишь, покажут. В буклете сведения о порядках на территории МГУ, а так же о некоторых важным моментах — например, что делать в случае острого приступа эЛ-А.
— ЭЛ-А — это Лесная Аллергия, да? Но я же не подвержен...
— Ты-то может, и нет. А если приступ случится с другим, и надо будет оказать первую помощь? Анафилактический шок, к твоему сведению, приводит к летальному исходу в двадцати случаях из ста. А если вовремя не помочь — то в восьмидесяти. Да и насчёт себя не спеши зарекаться: порой эЛ-А проявляется спустя недели и даже месяцы.
Молодой человек кивнул. Энтузиазма на его лице несколько поубавилось.
— Расписание экзаменов получишь в секретариате. И вот ещё что...
Секретарь черкнул несколько слов на обороте карточки с надписью "Кузьменков Виктор Иванович, кандидат биологических наук".
— Поднимись на двенадцатый этаж, на кафедру ксеноботаники. Спросишь лабораторию экспериментальной микологии, им нужны лаборанты. Завлаба зовут Яков Израилевич. Если он тебя возьмёт — сможешь работать и готовиться к экзаменам. А хорошо себя зарекомендуешь — замолвит словечко перед комиссией. Имей в виду, мы тут живём не по неделям, а по декадам — придётся привыкать.
— По декадам? Это как?
— Десятидневки. Восемь дней работы, два отдыха. Сегодня первый день новой декады.
Абитуриент повертел визитку в пальцах.
— И что мне надо будет делать?
Юность, как всегда, тороплива, вздохнул про себя секретарь. Зарплата, режим работы — до этого им дела нет. Другое дело — задачи, опасности, желательно, смертельные...
— Вот возьмут и узнаешь. Да, и напиши заявление — Университет выдаст тебе в счёт будущей стипендии небольшой аванс.
— Но я могу не набрать балл, достаточный для получения стипендии...
— А для чего, по-твоему, я посылаю тебя к Яше? Премии за выходы в поле — это, друг мой, не стипендия! С иммунитетом к эЛ-А и такой подготовкой тебе прямая дорога в рейдеры, а это уже совсем другие деньги. Рейдеры, — пояснил секретарь, — это сотрудники университета, обученные для действий глубоко в Лесу. Элита!
— Но меня никто не обучал...
— Обучат. И не забудь сдать анализ крови, без него тебя дальше вестибюля не пустят.
Молодой человек сгрёб со стола бумаги и заспешил к двери. Секретарь проводил его взглядом и отогнал от себя вопрос, не дававший ему покоя уже третий день: зачем его старинному приятелю и однокашнику, ныне, проректору сколковского филиала МГУ понадобилось, чтобы данный абитуриент попал именно в лабораторию экспериментальной микологии?
II
Даже с закрытыми глазами можно было с лёгкостью определить направление на набережную Водоотводного канала — по незримому, но убийственно реальному, потоку удушающей, злобной энергии, хлещущей со стороны Чернолеса. Но сейчас Сергею это было ни к чему. Он повернулся к чёрному напору спиной и зашагал по Лаврушинскому переулку, мимо кирпичных тумб, соединённых проржавевшей фигурной решёткой.
"..оттуда и приходят шипомордники — перебираются по Калинову, бывшему Лужкову мосту. Ни одна самая отмороженная тварь не рискнёт сунуться в воду у берега Болотного острова — в момент одни косточки останутся..."
Сквер на углу Ордынского тупика оккупировали великанские грабы. Их кроны смыкались высоко над крышей — на глаз в этих гигантах было метров по семьдесят.
Петюня, как выяснилось, и не думал паниковать. Челнок сидел на поваленной колонне какого-то памятника и дымил самокруткой. Серый ослик, его постоянный спутник в коммерческих рейсах по Лесу, меланхолически пощипывал ползучую травку, которым была оплетена голова, венчающая колонну. Приметная такая голова: худое, измождённое лицо со впалыми щеками и скорбно изломанным ртом. Её, как и саму колонну, покрывала густая зелёная патина.
— Ты бы за животиной приглядывал... — посоветовал Сергей. — Не ровён час, потравится. Чернолес в двух шагах, хрен его знает, что за дрянь оттуда ветром надует?
— Не...— лениво отозвался челнок. Он погасил бычок о нос бюста и спрятал в кисет. — Он у меня умный, знает, что можно жрать, а что — нельзя. Да и желудок лужёный, проволочный вьюн — и тот переваривает. Где твой ящик-то, приволок?
— Нет ящика... — вздохнул Сергей. — Не понадобился, прямо там и бросил.
— Жаль. — посочувствовал Петюня. — Выходит, зря его через пол-леса пёрли? Ну да, на нет и суда нет, на обратном пути легче будет.
Ящик, которым интересовался челнок — плоская дубовая коробка метр на метр с четвертью, на латунных петлях, с замками и кожаными уплотнениями — предназначался ещё для одного другого заказа. Ради него Сергей и пригласил челнока с его осликом — не тащить же на спине увесистый и крайне неудобный груз?
— Бич, ты в курсах, что у тебя щека порвана?
Сергей провёл пальцами по лицу.
— Шипомордник зацепил. Надо же, я и не заметил...
Петюня охнул и полез в кармашек своего рюкзака.
— Давай обработаю, а то, мало ли какая зараза...
Он откупорил стеклянную баночку, зачерпнул пальцем зелёной, сильно пахнущей травами смеси и стал накладывать её на пораненную щёку. Сергей зашипел — смесь жгла.
— Во-от, сейчас заклеим — и ладненько. Где тебя угораздило, с шипомордниками? Руку-то убери! Как ребёнок, право слово...
Егерь поспешно отдёрнул пальцы от пластыря.
— Внутри, в вестибюле. Кстати, пора отсюда валить — как бы они нам на хвост не сели...
Стая шипомордников органически не способна смирится с поражением. Уцелевшие твари разбредутся по одному, но далеко не уйдут — каждый отыщет другую стаю, и после приветственного ритуала, состоящего из немелодичных трелей, прыжков и подёргиваний хвостами, поведёт их по следам обидчика. И горе жертве, если та не успеет уйти достаточно далеко: часа не пройдёт, как на хвосте у неё повиснет десятка полтора голодных — шипомордники всегда голодны! — чернолесских тварей.
Челнок встревожился.
— Валим, конечно! Иди сюда, Мойша, подпругу подтяну...
В своё время, узнав, как Петюня зовёт своего длинноухого напарника, Сергей заподозрил челнока в антисемитизме. Выяснилось, однако, что имя дано в честь ослика из старого, ещё начала века, мультика про Алёшу Поповича. Звали ослика, разумеется, "Моисей" — в честь библейского пророка.
Ослик Мойша, услыхав, своё имя, оторвался от трапезы и повернулся к Сергею. В выпуклых глазах читался немой укор: "Не мог подольше погулять, не видишь — кушаю..."
Петюня обитал в Лесу с первых дней, и оставалось лишь удивляться, как десятилетний пацанёнок сумел в одиночку выжить в хаосе Зелёного Прилива. А ведь выжил, вырос и даже занятие нашёл в самый раз для одиночки: стал одним из бродячих торговцев, называемых, по старой привычке называли в Лесу "челноками". С егерем он был знаком давно и не раз уже оказывал ему подобные услуги.
— Бич, а правда, что стая, когда потеряет след, то съедает проводника?
Откуда ты это взял? — Сергей удивлённо поднял брови. — Ты ведь живого шипомордника в глаза не видел!
— Уберёг бог! — челнок сплюнул и мелко перекрестился. Он, как и большинство лесовиков, имел своеобразные представления о религии, но суеверен был до крайности. — Один человек с Большого Болота рассказывал. Говорил: постоят, пощёлкают, а потом набрасываются на чужака и рвут на клочки!
"Большим Болотом" называли обширные заболоченные территории к северу от ВДНХ.
— Байки всё это. Откуда болотным жителям знать повадки шипомордников? Их не то, что в тех краях — за рекой ни разу не видели.
— Ты егерь, тебе виднее... — не стал спорить Петюня. Он закончил возиться с подпругой и закинул на вьючное седло свой мешок. — Давай рюкзак, всё одно налегке...
Сергей мотнул головой — не хотелось расставаться с привычной тяжестью "Ермака". К тому же, снаряжение приторочено к станку, если что — руки сами находят нужный предмет.
Петюня нервно озирался, тиская карабин. Он, в отличие от других челноков, таскал с собой не двустволку и даже не помповик, а СКС с откидным штыком. И чрезвычайно им дорожил.
— Ну что, пошли? А то дождёмся приключений на свою задницу...
— Пошли.
II
Заведующий складом Михась Вонгянович Вислогуз походил на персонажа военного фольклора — не хватало, разве что, кителя из офицерского габардина и гладких, с маленькими звёздочками, погон. Обстановка тоже соответствовала — ни дать, ни взять, армейская каптёрка с барьером и решёткой из арматуры. За ней высились стеллажи, заставленные ящиками, коробками, жестяными банками.
— Новий лаборант, значить... — Вислогуз двумя пальцами разгладил сивые усы, отчего ещё больше стал похож на хохла-прапорщика. — Имущество прийшо?в получать? А имущество — воно?, ж гро?шей стоит! Утратишь, або спортишь — хто платить будэ?
Он и говорил, как хохол, чередуя русские и малороссийские слова и обороты.
— Я и заплачу, кто ж ещё? Вы же под роспись выдаёте...
— Заплатит вин.. — скривился "прапор". — Та що с тоби взять, хлопчик? Мабуть, не от хорошего життя? в лаборанты подался, гро?ши потри?бни?
— Потрибни. — не стал скрывать Егор. — Нужны, то есть. Гро?ши.
— А коли потрибни — бережи казённе майно! Ось туточки поставь загогулину...
И протянул Егору амбарную книгу. На бледно-жёлтой картонной обложке с матерчатым корешком значилось: "ЖУРНАЛ УЧЁТА". И, ниже, от руки: "Лаборатория эксп. микологии. Выдача спецодежды и имущества".
— Споча?тку — одёжа. Робочий костюм, брезентовий...
На барьер легла стопка светло-зелёной ткани. Егор развернул, встряхнул — куртка с глубоким капюшоном, москитной сеткой, карманом на груди и белыми хлопчатобумажными тесёмками-завязками на рукавах. И брюки — мешковатые, с такими же тесёмками внизу штанин.
— Це особливая одёжа супротив усяких паразитив. Ось моту?зочки, бачишь? Перед выходом в Лес затя?гуй, щоб ниякая гидо?та ни пролизла!
Егора так и подмывало сказать, что он приехал из Новосибирска и о мерах против энцефалитного клеща знает не понаслышке. Но сдержался — сейчас не время для самоутверждения.
— Пуговици пластмассови були, так их плесень схарчила. Нови сам пришьешь — ось, трима?й...
"Прапор" прибавил к стопке горсть мелких зелёных пуговиц. Егор взял одну: на металле пятиконечная звёздочка с серпом и молотом.
— Шить-то умеешь?
— Справлюсь.
— Тоди обувка. Тоби шо — чоботы, черевики? Ось, выбирай...
Выбор предлагался небогатый: солдатские кирзачи, все в жестяных складках от долгого хранения, и берцы. Егор без колебаний взял берцы.
К Вислогузу его отправил заведующий лабораторией — после того, как прочёл записку на обороте визитки секретаря приёмной комиссии и задал несколько вопросов. И всё: "Вы приняты, молодой человек. Срок стажировки — неделя, а пока, ступайте на склад, получите всё необходимое".
В список "необходимого", кроме одежды и обуви, входили: армейский котелок, фляга, сапёрная лопатка, кожаный офицерский ремень с латунной пряжкой украшенной звездой, брезентовый рюкзак со шнуровкой по бокам и офицерская плащ-палатка. Напоследок из-под барьера появился кожаный планшет на тонком ремешке.
— Тримай, студент, вид сердца видтрива?ю! Карандаши визьмеш у девчат у канцелярии. Компаса нет, у Лесу вин каже ни направления, а погоду на запрошлый год. И ось ще...
Егор недоумённо повертел в руках прямоугольник из желтоватого прозрачного пластика, испещрённого фигурными отверстиями, со шкалами по краям. Чёрные буквы сообщали: "Офицерская линейка".
— А я думал, в Лесу полистирол разлагается...
— Селюк ты хлопчик, а ния?кий не студент! Це не полистирол, а целлулоид — против его Лес ничо?го не мае. Ось и на планшете карманчик прозрачный, бачишь? Вин тоже с целлулоида. А полистирол, полиэтилен та и?ньший пропилен — плесень их за пять хвалын зжира?е, озирну?тися не поспеешь!
— А почему всё такое старое? Нет, я понимаю, в современном снаряжении полно полимеров, но неужели не нашлось чего-нибудь поновее? Этому хламу лет сто!
— Это не хлам, а армейское имущество со спецсхранения! — от возмущения завскладом даже забыл о мове. — Склады — здесь, под Главным зданием. Никакой синтетики, натурпродукт!
— Может, там и оружие есть?
— Может, и есть. Тильки тебе воно не положено. Якщо зроблять тоби рейдером — тоди иньша справа, тоди выдадут. Только спочатку зачёт треба буде сдать. А пока — ось, тримай!
Он перескакивал с суржика на русский, сам того не замечая. Видимо, этого требовали некие соображения высшего порядка, недоступные ничтожествам, вроде нового лаборанта.
В очередном предмете "армейского имущества" Егор узнал штык-нож от АК-47 старого образца — в вытертых до белизны металлических ножнах, с рыжими бакелитовыми щёчками.
— Ох, лы?шенько, трохи не забув...
Вислогуз покопался в шкафу и извлёк оттуда тряпочную сумку зелёного цвета с лямкой через плечо. Егор отстегнул клапан, украшенный расплывшимся фиолетовым штампом, и удивлённо присвистнул.
— Противогаз-то зачем?
Такие он видел только в музее: резиновая маска с круглыми стеклянными глазницами, резинками на затылке и ребристым хоботом, соединённым с жестяным бочонком фильтра.
— В Лесу дюже богато ядовитых спор и пыльцы. Ты же не хочешь надышаться який-нибудь гидотой?
Егор пожал плечами — действительно, перспектива удручающая.
— За штык распишись в иньший ведомости, тому що порядок. Ось тут, добре... Претензий, значить, немае?
— Немае. Спасибо вам, товарищ пра... э-э-э, заведующий.
Егор сложил "имущество" в рюкзак и затянул брезентовые ремешки.
— Так я пойду?
— Йди, хлопець, йди...
III
Шипомордники нагнали их на Большой Ордынке. Завеса крон образовала здесь большой разрыв — пятидесятиметровые лесные великаны возвышались только на правой стороне улицы; на левой же пространство между домами захватили высоченные, вровень с пятыми этажами, кусты акации и буйно разросшаяся сирень. Удивительная это была сирень — в аномальном климате Леса она цвела раз в три-четыре месяца, не обращая внимания на времена года. И всё это время окрестные улицы затоплял одуряющий аромат.
Заметив мелькнувших в глубине Иверского переулка тварей, Сергей кинулся к церкви на правой стороне улицы. Их преследовали три стаи, полтора десятка шипомордников, агрессивных, злых, охочих до человеческой плоти, а ниши между колоннами обещали какую-никакую защиту — твари хотя бы не бросятся с разных сторон.
Когда стаи охотятся вперегонки, никаких "танцев с волками" не бывает. Накинутся все разом, стремясь вырвать добычу из когтей конкурентов. И их придётся встречать — свинцом и острой сталью.
Петюня спиной затолкал мелко трясущегося Мойшу в нишу между колоннами, откинул штык и звонким щелчком зафиксировал его на стволе. Руки у челнока дрожали, и Сергей подумал, что толку от такого союзника будет немного.
"...а что, есть выбор?.."
— Нам бы только сбить первый напор. Положим двух-трёх, остальные кинутся их рвать, а мы тем временем отойдём на пару кварталов. До Добрынинки недалеко, туда не сунутся...
— Может, укроемся в подъезде? — Петюня кивнул на противоположную сторону улицы, где под покосившейся вывеской чернел дверной проём. — Поднимемся повыше, завалим лестницу, отсидимся...
— И долго ты собрался отсиживаться? — поинтересовался Сергей. — Они ведь не отстанут, зуб на холодец. Застрянем — через час здесь соберётся половина шипомордников Чернолеса. Надолго нам хватит патронов?
— У меня четыре снаряженные обоймы. Ещё в рюкзаке, в трёх пачках, шестьдесят штук — и всё.
— А у меня и того меньше. За полчаса сожжём все, а потом — штыком отбиваться?
— Да я что, я не спорю... — уныло отозвался Петюня. — Ты егерь, тебе виднее...
Первую тварь Сергей снял в прыжке, из правого ствола. Выстрелом из левого, в упор, разворотил загривок второй, попытавшейся проскользнуть низом, и едва в этом не преуспевшей — ещё мгновение, и шипы пропороли бы егерю бедро. Следующие отпрянули от тычка рогатиной и попятились, подарив драгоценные секунды на перезарядку.
Слева часто захлопал карабин. Силы удара пуль промежуточного патрона 7,62 миллиметра не хватало, чтобы гарантированно свалить шипомордника — подстреленные заполошно чирикали, свистели, вертелись на месте, стараясь дотянуться до ран.
Затвор СКС клацнул и встал на задержку. Петюня воткнул обойму, загнал в магазин патроны, но выстрелить не успел — крупный шипомордник, перемахнув через сородичей, обрушился на него сверху.
У челнока было не больше мгновения, чтобы спасти свою жизнь. И он не подкачал: припал на колено и принял трёхпудовую тушу на штык. Гадина извернулась, стараясь достать жертву скорпионьим хвостом, штык сломался, извивающаяся тварь отлетела в сторону, шмякнувшись о колонну. На смену ей пришли две другие — низко припали на передние лапы и поджали хвосты для прыжка "колобком". Петюня, вконец потерявший голову, перехватил карабин за ствол и замахнулся, как бейсбольной битой — словно собирался отправить в аут эти смертельно опасные мячики.
По ушам ударил шипящий свист. Первая тварь опрокинулся на бок — под лопаткой у неё торчал хвостовик арбалетного болта. Вторая сиганула вбок и исчезла в завесе проволочного вьюна.
— Эй, сюда ходи, прикроем, да?!
Новый залп — на этот раз к арбалетам присоединились помповые ружья. Хлёстко, пастушьим кнутом, ударила винтовка. Семеро стрелков растянулись в цепь поперёк улицы. Командовал тот, что стоял в середине — здоровенный, широкоплечий, в старомодном пиксельном камуфляже и оранжевом, заломленном на ухо берете. За поясом кинжал-кама в чеканных ножнах, у ног захлёбывается утробным рыком кавказская овчарка.
— Воккха стаг, могушалла муха ю хьян, Ваха! — Сергей помахал владельцу берета. — Сказать не могу, как я тебе рад!
Чечен в приветственном жесте поднял над головой СВД.
— Спецназ своих не бросает, Бич! Услышал стрельбу — ну, думаю, хорошие люди в беду попали, помогать надо. Молчать, Абрек, свои!
Огромный пёс недовольно заворчал. На Сергея он не смотрел — провожал недобрым взглядом жёлтых глаз улепётывающих по Большой Ордынке шипомордников. Под густой шерстью дрожали натянутые мускулы: стоит хозяину подать знак, и сорвётся с места — рвать, давить...
— Здравствуйте, уважаемый Ваха! — Петюня опасливо выглянул из-за колонны. — Вы собачку-то попридержите, а то, как бы она Мойшика не кусила...
— Нэ боись, брат! — ухмыльнулся чечен. — Веди своего ишака, Абрек не тронет, если я не велю.
Ослик с библейским именем не поверил его заверениям, и Петюне пришлось с проклятиями выволакивать упрямую животину из ниши. Вахины бойцы тем временем занялись подстреленными тварями.
— Мускусные железы вырезают? — Петюня кивнул на мужчину, наклонившегося к туше с большим ножом. За спиной у охотника висел блочный арбалет.
Чечен развёл руками.
— Слюшай, откуда я знаю — мускус-шмускус? Твои дружки хорошую плату дают, вот Василь Петрович и режет. Тридцать желудей за хвост, э?
Лесные знатоки снадобий, широко использовали секреты, выделяемые железами в основании хвоста чернолесской твари. Но шипомордники были редкой добычей — мало кто из охотников рисковал приблизиться к Чернолесу.
— Куда дальше пойдёшь, Бич? — осведомился Ваха. — А то, давай на Кордон, а? Примем как дорогих гостей!
Сергей пожал плечами.
— Не знаю, Ваха, не знаю. Я к Крымскому мосту собирался, за мной туда завтра утром придёт лодка.
— Э-э, брат, какой мост? Шипомордники разбрелись по округе, теперь всё зверьё переполошат. Часа через два темно будет, куда пойдёте? А на кордоне — посидим, за жизнь побазарим, чачи выпьем, да? Завтра с утра и тронетесь...
Подошёл Петюня. Он привязал ослика к решётке и вертел в руках покалеченный карабин.
— Мать твою за ногу, штык сломал! С-суки рваные эти ваши шипомордники! И куда он теперь такой?
— Среди них и кобели встречаются, самцы то есть. — не удержался Сергей. — Что до штыка, то загляни к Кузнецу на мост, знаешь? Он сделает в лучшем виде, и не штампованное дерьмо, как у тебя, а кованый, из хорошей стали.
— Знаю, конечно... — уныло кивнул Петюня. — И какие у него цены — тоже знаю. Да и когда ещё я туда доберусь...
— Слюшай, дорогой, зачем добираться, а? — Ваха хлопнул челнока по плечу так, что тот едва устоял на ногах — У нас на Кордоне свой кузнец! Кинжалы делает, топоры делает, наконечники. Арбалеты тоже делает, хорошие, с колёсиками! Исправит твой эскаэс, мамой клянусь! А мы с Бичом пока посидим, побазарим...
— ...чачи выпьем. — закончил мысль Сергей. — Ладно, уболтал, чёрт языкастый. Петюня, отвязывай своего Моисея и пошли. И нечего облизываться на шипомордников, не наша добыча!
— Да я и не спорю... — вздохнул челнок. — Знал бы ты, Бич, как они идут сейчас на Речвокзале! Давеча Кубик-Рубик весточку прислал: "всё, мол, что привезёшь — куплю..." У них бум на чернолесские ингредиенты.
— Сгубит тебя жадность, Петюня. Где ты — а где Речвокзал? Пока доберёшься, десять раз сожрут.
Челнок удивлённо посмотрел на собеседника.
— С чего мне-то туда тащиться? Есть люди, возьмут, и заплатят хорошо... Ты, если что, имей в виду, Бич, лады?
— Что имею, то и введу... — усмехнулся егерь. — Шагай уже, коммерсант!
IV
Общежитие поразило Егора своим запущенным видом. Когда-то администрация не пожалела средств, украсив стены декоративными панелями из негорючего пластика. Теперь на месте сожранного плесенью евровеликолепия осталась облупившаяся извёстка, покрытая неопрятными потёками. О былой роскоши напоминал, разве что, дубовый паркет и деревянные оконные рамы, которые, по счастью, не успели заменить пластиковыми стеклопакетами.
Лесное море, плещущееся у подножия красных, имперского гранита, колонн, не делало попыток проникнуть внутрь. В стенах Главного Здания люди не страдали от Лесной Аллергии, загадочного синдрома, тридцать лет назад изгнавшего жителей мегаполиса за МКАД, и с тех пор успешно противостоящего попыткам вернуть утраченное.
Подобных "экстерриториальных" клочков прежней Москвы в границах Леса было четыре — если считать Кремль, о котором Егору успели поведать несколько леденящих кровь историй. На Северном Речном вокзале располагался перевалочный пункт для тех, кто перемещался между Лесом и внешним миром — "Замкадьем", как называли его лесовики, следуя традиции, возникшей задолго до Зелёного Прилива. На ВДНХ раскинулся самый большой рынок Леса, охотно посещаемый и коммерсантами из-за МКАД. Через его лавки, склады и торговые фактории шёл весь оборот товаров центральных, северных, восточных и юго-восточных территорий, от Кузьминок до западной кромки Большого Болота. А вот переселенцев на ВДНХ было немного — страдающим даже лёгкими формами Лесной Аллергии непросто выдержать пеший переход по Ярославке. К тому же, по реке проще добраться до МГУ и Полян Серебряного Бора и Коломенского, куда и стремились восемь из десяти приезжих.
Эти сведения Егор почерпнул из буклета, полученного в приёмной комиссии. Как и обещал секретарь, с размещением в общежитии проблем не возникло: предъявив направление, молодой человек взял ключ у дежурной по этажу — немолодой, бесформенной тётки в синем халате и войлочных тапках — и отправился обживать новое обиталище. Население ГЗ с прежних времён сократилось чуть ли не вдесятеро, так что, при желании, можно было получить в единоличное пользование даже квартирку из двух комнат. Кухни, правда, не было — она располагалась в дальнем конце коридора, общая для всех обитателей этажа. По совместительству — местный Форум, Майдан и Дворец Культуры.
Помещение тонуло в полумраке. Верхний свет не горел, а настольной лампы с треснутым абажуром зелёного стекла едва хватало на то, чтобы осветить открытую книгу и чуть-чуть её владелицу. Девушка сидела вполоборота, и вытертая до белизны клеёнка, свисающая со стола, не скрывала круглых, соблазнительно гладких коленок.
— Можно воспользоваться вашим чайником? У меня пока нет своего.
Хозяйка книги подняла на пришельца глаза и, чуть помедлив, выпрямилась на табурете. Егор машинально отметил, что незнакомка не заморачивается бюстгальтерами — тёмные ореолы сосков легкомысленно просвечивали сквозь ткань топика.
Девушка приветливо улыбнулась.
— Новенький, что ли?
— Да, только заселился. Вот, купил в буфете пару булочек, но не хочется всухомятку...
Улыбка у неё была очаровательной — с задорными ямочками на щеках.
Девица встала, и Егор испытал лёгкое потрясение, убедившись, что выражение "ноги от ушей" вовсе не фигура речи — и щёлкнула выключателем.
Это было второе потрясение: при ярком свете обнаружилось, что кожа девицы, безупречно матовая, безупречно гладкая, не кожа, а мечта производителя рекламы косметических средств, имеет легкий зеленоватый отлив. Глаза были ей под стать: ярко-зелёные, с радиальными лучиками. В сочетании с блондинистой, редкой густоты гривой — эффект умопомрачительный.
— Удивлены? — девица усмехнулась. — Да, я из местных. "Золотые Леса", слышали?
И подняла руку, демонстрируя тонкое, немыслимого изящества запястье, украшенное кожаным браслетом с узором в виде замысловато переплетающихся листьев и стеблей. В электрическом свете узор отливал золотом.
Егор едва нашёл в себе силы, чтобы кивнуть.
— Вообще-то я не здесь живу, а в посёлке под смотровой площадкой. Сюда заглянула навестить подруг и вот, засиделась...
— Кхм... так я насчёт чая...
— Вон титан, наливайте. Заварка есть?
Здоровенный, около метра в высоту, никелированный бак стоял на столе, в углу кухни. В нижней части имелся блестящий металлический краник, из которого в подставленное блюдце падали редкие капли.
— Осторожно, горячо!
Егор зашипел, дуя на пальцы — бак был разогрет почти до ста градусов. Это подтверждала и шкала термометра, вмонтированного рядом с длинной, во всю высоту бака водомерной трубкой. Рядом, на облупленной жестяной табличке значилось: "Кировский завод "Электробытприбор".
— Ну и чудище! А электрических чайников здесь нет?
— Комендант запрещает держать в комнатах, боится пожара. Так ребята делают бульбуляторы.
— Бульбу... что?
— Вы как ребёнок! — рассмеялась девица. Смёх у неё был мелодичный, звонкий, словно разом зазвучало множество хрустальных колокольчиков.
— Всё-то вам, замкадышам, надо объяснять! Берёте два безопасных лезвия... знаете, что это такое? Прикрепляете к каждому лезвию проводок, прокладываете между ними спички — только головки не забудьте обломить, с вас ведь станется! Потом обматываете нитками, опускаете в стакан, а кончики проводков — в розетку.
От такого инженерного креатива Егор слегка завис.
— И... кхм... работает? Бульбулятор?
— Ещё как! За полминуты литровую банку кипятит. Но если комендант застукает — такой скандал будет, ужас! А вообще, тут полно старья. Нормальная техника не работает, выкручиваются, как могут...
— А откуда его берут, старьё?
— Да откуда угодно! Хотя бы с подвальных складов. Знаете, какие они здесь? Там и бомбоубежища — огромные, на случай ядерной войны. В них полно припасов, закладывали лет сто назад!
Егор вспомнил кладовщика-прапора с его собранием военного антиквариата.
— Знаю, выдали сегодня кое-что — как раз оттуда...
— А на нижнем уровне даже ядерный реактор! — таинственным тоном поведала зеленокожая.
— Ядерный реактор? Да ладно, быть не может...
— Не может, значит? — в голосе собеседницы звучал скепсис — Да что вы говорите? Конечно, вы там, в Замкадье, самые умные... Вот скажите, откуда тогда берётся электричество?
Для наглядности она щёлкнула туда-сюда выключателем, на мгновение погрузив кухню в темноту.
— Нет здесь никакого реактора, это я вам как физик говорю. Ядерный реактор не может работать без электроники, а она вся на полупроводниковой базе.
Девица не нашла, что возразить, и Егор поспешил закрепить успех:
— Вы на какой кафедре учитесь?
Из всех факультетов в Университете осталось три — Биофак, Химфак, факультет почвоведения, да ещё кафедра палеонтологии, изучающая редкие островки плейстоценовой и миоценовой флоры и фауны, разбросанные по всему Лесу.
— Я работаю в библиотеке, в отделе обслуживания. Заходи как-нибудь, поболтаем. Тебе ведь книги получать надо?
"...мы что, уже на "ты"?.."
Егор кивнул.
— Вот и заходи. А сейчас — извини, подруги ждут...
— Конечно, зайду, спасибо за помощь!
— Кстати, меня зовут Лина. — девица кокетливо склонила голову к плечу.
— Егор. Так я загляну... в библиотеку?
— Заглядывай, буду рада.
"Как же, подруги её ждут..." — Егор завистливо проводил точёную фигурку взглядом. Повезло ведь кому-то — заполучить такую красоточку! А что зелёная кожа — в этом можно даже найти своеобразную прелесть. Скажем, на чёрных простынях, или тёмно-зелёных, под малахит — любой поклонник фэнтези придёт в восторг.
V
Добрынинка входила в число довольно редких в Замоскворечье мест, где можно видеть небо над головой. Высоченные клёны и ясени росли по контуру площади, не покушаясь на центральную часть с памятником Навои?. Потому и люди здесь жили весёлые, жизнерадостные и к тому же, в отличие от многих лесовиков, могли похвастать густым загаром.
Ваха Исрапилов возглавлял обосновавшуюся здесь большую общину фермеров — большую, разумеется, по меркам Леса, где и дюжина человек легко сходила за толпу. А население Добрынинки давно перевалило за сотню. Крепкое хозяйство, гостеприимство обитателей, основательные укрепления создали Добрынинскому Кордону репутацию главного перекрёстка Замоскворечья, где охотно принимают челноков, егерей и прочий бродячий люд. Сергей был на Кордоне частым гостем и пользовался здесь особым уважением — особенно после того, как по просьбе Вахи перегнал с ВДНХ барана и пяток овец. С тех пор стадо изрядно выросло, и в местной чайхане стали подавать превосходные, лучшие в Лесу, шашлыки и шурпу.
Ваха взял со стола кувшин — изысканно-вычурный, сверкающий серебром, — и принялся разливать по серебряным с чернью чаркам бледно-золотую жидкость. Чачу он гнал сам, из дикорастущего винограда, который на Кордоне сумели кое-как облагородить. Вино такая "лоза" давала нестерпимо кислое; свежий сок сгущали и смешивали с протёртыми орехами, саговой мукой и мёдом диких пчёл. Получалось нечто вроде твёрдой пастилы, высоко ценимой за питательные свойства и удобство транспортировки. А выжимки шли на чачу.
Наполнив чарки, Ваха вернул кувшин на место, рядом с чеканным серебряным блюдом, полным кусков жареной баранины, истекающих янтарным жиром. Добрынинский аксакал питал слабость к роскошной утвари — её было немало в квартирах, давно лишившихся хозяев, в ювелирных и антикварных магазинчиках, которых в Замоскворечье пруд пруди. Хрусталя и фарфора Ваха не признавал, а на подколки Сергея — "вампиров опасаешься, уважаемый?" — отвечал невнятным бурчанием.
— Вот ты мне скажи... — егерь с удовольствием выцедил чарку и принялся пальцами ковыряться в мясе, порядки за столом были кавказские. — Ты ведь, мусульманин, а спиртное хлещешь — только держись! Вам разве аллах не запрещает?
— Э-э-э, дарагой, какой запрет? — старейшина Кордона оприходовал чарку, сжевал кусок баранины и вытер жирные пальцы о загривок лежащего у его ног Абрека. Пёс повизгивал от преданности и изворачивался, норовя лизнуть руку хозяина.
— Школа ходил, да? Омар Хайям, "Рубаи", знаешь? "Отравлен день без чистого вина"! Поезди с моё по горячим точкам — поймёшь, что всё это ерунда. Меру надо знать!
Прапорщик военной полиции, раненый в Ливии, был застигнут Зелёным Приливом на койке, в реабилитационном отделении госпиталя Бурденко. Не сумев в панике первых дней выбраться за МКАД, Ваха быстро осознал, что недуг, гонящий людей из города, на него не действует. Собрал вокруг себя горстку таких же везунчиков, и после недолгих скитаний осел на Добрынинской. С тех пор община прирастала людьми, и не только кавказцами — вахиных земляков насчитывалось здесь едва ли четверть от общего числа.
Поселение разрослось вширь, и по праву считалась одним из самых крепких во всём Замоскворечье. Кроме винограда здесь выращивали овощи, занимались бортничеством, собирали орехи и ягоды. Но главным продуктом Добрынинки считалось саго — рассыпчатая, богатая крахмалом субстанция, получаемая из плодов дынного саговника, растения, дающего крупные, размером с дыню, плоды.
Из саговой муки пекли лепёшки-лаваш, варили кашу, делали лапшу и даже ухитрялись лепить пельмени. Именно саговая паста и крупа, а вовсе не фирменная добрынинская медовая пастила, и даже не чача составляли львиную долю "экспорта" Кордона. Обычные злаки в Лесу росли плохо, и саговый лаваш стал излюбленной дорожной пищей челноков, егерей и других лесных скитальцев.
Абрек ухитрился извернуться и облизал руку хозяина. Получил щелчок по влажному кожаному носу, чихнул и шумно помотал кудлатой башкой.
— Хороший у тебя пёс, Ваха, сильный.
— В одиночку шипомордника берёт! — похвастался чечен. — С таким можно на ночь караулов не выставлять — всё учует, унюхает, и тревогу зря не поднимет. Хочешь, щенка подарю?
Егерь посмотрел на пса. Тот оставил руку Вахи и блаженно вытянулся у очага.
— Спасибо, но куда он мне? Щенка растить надо, воспитывать, а я всё время в дороге...
— Ладно, дорогой, не хочешь — твоё дело. Я вот давно хочу спросить — почему тебя называют Бичом? Ты же не сидел, да?
— Слава богу, не пришлось. А "Бич" — это от фамилии. Бечёвниковы мы, со школы прилипло...
Это было не совсем так: от отца-геолога Сергей слышал рассказы о бичах — освобождённых, а то и беглых, сидельцах, из которых в прежние времена рекрутировались сезонные рабочие для таёжных изыскательских партий и артелей — и давно, ещё в школе, сам придумал себе такое прозвище. Сейчас оно его вполне устраивало: вольный лесной скиталец, ни кола ни двора, всё добро в заплечном мешке — в самом деле, чем не бич?
Ваха осушил третью чарку. Макнул кусок лаваша в жир, закусил, вытер рукавом усы.
— Проблема у меня, Бич. Сын мой, Умар, вырос — словно не нохчо?й вовсе! Сильван, сам понимаешь.
— Понимаю. Рождённые в Лесу на жизнь иначе смотрят. Недаром глаза у них зелёные.
— А я о чём говорю, да? Буду держать его при себе — сорвётся, уйдёт, а Чернолес-то под боком! Сунется туда — беда будет...
Сергей испытующе посмотрел на Ваху. Чечен, не моргнув, выдержал взгляд.
— Хочешь, чтобы я взял его в ученики?
— Правильно понимаешь, брат. Я тебя просить не стал бы, сам догадался...
— К чему церемонии? Просьбу твою я исполню. Куда ему прийти — сообщу, передам с белкой. А пока, собирай Умара в дальний поход. Обувка покрепче, снаряга, оружие... да что я говорю, сам всё знаешь!
— Знаю, да... — кивнул чечен. — Слюшай, а может, сразу и заберёшь его с собой? Мамой клянусь, к утру всё будет готово — а то, как бы не забрёл по дороге куда не надо.
— Извини, уважаемый, сейчас никак не могу. Через недельку жди белку. Доберётся Умар в срок до места, которое укажу — считай, прошёл проверку на профпригодность. Да ты не мандражи, справится, если голова на плечах есть...
— Не буду спорить Бич, тебе виднее — ты егерь, я фермер...
— Какой ты фермер, Ваха? — тихо сказал Сергей. — Ты — воин, тайпанан хьалханча. Тейп твой маленький, и люди в нём всякой крови, но всё одно: ты им и закон и защита, они за тебя любого на ленточки порвут.
— Как и друг за друга, Бич. В Лесу иначе нельзя.
— Почему нельзя? Можно. Вон, Петюня один — и ничего, живёт.
— Это пока он семью не завёл. — покачал головой чечен. — Без семьи — какой с него спрос? Можно и мотаться туда-сюда, как лист на ветру. А если у мужчины жена, дети — надо на землю сесть, дом строить, к людям прислоняться, к соседям.
— Так и я одиночка, забыл? И соседей у меня нет. Годы мои не те — прислоняться к кому-нибудь...
— Ты — другое дело, Бич. Ты плоть от плоти Леса. Мы в нём живём, а ты им живёшь. Как мой Умар, как эти, из Лосинки...
— Аватарки?
— Да, они. За ними будущее, Бич, и за тобой — не за мной. Я доживу своё, детей подниму, помогу своим людям их детей поднять. А уж дети сами пусть всё по-новому устраивают, по-своему. Только пусть не забывают, что они тоже люди. Ты им помоги, Бич, хорошо? Ты, как и я, прежние времена помнишь. Сколько тебе тогда лет было, а?
— Двадцать три.
— Сейчас, значит, пятьдесят три? А мне уже седьмой десяток.
— Лес не даёт нам стареть.
— Не так, Бич, не так. Это тебе он не даёт стареть. Мы сколько лет знакомы, двадцать?
— Двадцать один год.
— Двадцать один, да... И за это время ты совсем не изменился — пацан пацаном, прости за прямоту. Ты Лес в себя впустил, только по-другому, не как Умар, не как сильваны или эти, зелёные...
— Аватарки, Ваха, аватарки. Когда запомнишь?
— Не нравится мне это слово. Не наше оно, чужое... Так я о чём? Ты Лес чувствуешь, он — часть тебя. Но ты не дал ему себя переделать, собой остался. Понимаешь, да?
— Не совсем, прости.
— Э-э-э, потом поймёшь. А сейчас — пообещай, что поможешь Умару и таким, как он, людьми остаться? Нас они слушать не будут, а ты — такой же, как они. Тебя послушают.
— Хорошо, уважаемый. Помогу.
— Слово даёшь, да?
— Слово.
Популярные среди альпинистов скалы в Красноярском природном заповеднике "Столбы". "Столбисты" — члены неформального объединения скалолазов.
Чеченское приветствие, обращённое к старшему. Буквально — "как дела, большой человек?"
Глава чеченского тейпа.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
