|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ,
21 сентября 2054 г., вторник.
I
Обросшая жёсткой щетиной туша тяжело стукнулась о дощатый пол вагона-теплушки. Помощник машиниста, парень лет двадцати, с веснушчатой физиономией и большими, как лопаты, руками, восхищённо рассматривал добычу.
— Ох, и здоровенный! Пудов семь потянет. И как вы его дотащили, мужики?
Бич посмотрел на него с жалостью.
— Это, юноша, не кабан, а подсвинок, ему и года-то нет. Здешние кабаны вымахивают до двухсот килограммов.
— Да ты не слушай его, Бич, молодой ещё. — Путеец накрыл добычу куском брезента. — Всего неделя как с Поляны, жизни не знает.
— А Митяй где? Он же вроде у тебя ездил за помощника?
Путеец поскучнел лицом.
— Нет больше Митяя. Третьего дня за "Белокаменной" словил стрелу в шею. И, вроде, несильно зацепило, только вот стрела оказалась красной...
— Сильно мучился? — тихо спросил егерь.
Путеец мотнул головой и длинно, матерно выругался.
— Аватарки словно озверели: пять нападений за две недели, семь раненых, один убитый. Дрезину Зарипа-Чайника сожгли.
— И что же вы теперь, через Лосинку не ездите?
— Вот уж не дождутся! На железке мы хозяева, чтоб из-за всяких обезьян бесхвостых... впрочем, ты же, Бич с ними дружишь?..
— Я со всеми стараюсь дружить. — не стал спорить егерь. — Работа у меня такая. А к аватаркам просто подход надо иметь.
— Подход к ним... — путеец злобно сплюнул в открытую дверь вагончика. — Д я с этими зелёными упырями на одном поле дристать не сяду! А ты чего вылупился? — окрысился он на помощника. — Вали в будку, пары разводить...
"Путейцы", большое сообщество, обосновавшееся на Трёх Вокзалах, были истинными королями железных дорог. Сообща они содержали ремонтные мастерские и перевалочные базы, сообща ремонтировали стрелки и подновляли железнодорожные насыпи — там, где на это хватало сил. Если бы не их усилия, сухопутным транспортом в границах Леса служили бы лишь крепкие ноги лесовиков и их четвероногих средств передвижения, вроде длинноухих сородичей петюниного Мойши. Но соединить свои рельсы с внешним миром путейцы не могли — по странной прихоти Леса, они, неизменно обрывались за пару километров до МКАД, и чащоба там стояла непроходимая, способная противостоять хоть бронированным бульдозерам, хоть огнемётным тяжёлым танкам. К тому же, любую рану Лес залечивал в считанные часы — куда быстрее, чем люди успевали их наносить.
По уцелевшим железным дорогам катался туда-сюда пёстрый набор транспортных средств: от низеньких тележек с ручным приводом-качалкой до больших ремонтных дрезин с закрытыми будками, кранами и площадками для шпал. Попадались похожие на обрубок пассажирского вагона автомотрисы, грузовики и "уазики", переставленные на рельсовый ход и моторизованные крохотульки, размером с письменный стол, едва вмещающие трёх-четырёх пассажиров. Оставшиеся после Зелёного Прилива запасы жидкого топлива давным-давно превратились в комковатое негорючее желе, так что любителям механической тяги пришлось переходить на самопальный биодизель. Для тех же, кто предпочитал заготавливать топливо возле насыпей, в мастерских Трёх Вокзалов наладили изготовление дровяных и угольных газогенераторов.
Среди этих независимых властителей рельсовых путей, нынешний знакомый Бича занимал особое положение. Он был одним из ветеранов сообщества и когда-то ездил на самодельной газогенераторной дрезине, но потом судьба подбросила ему подарок в виде найденного на запасных путях станции Москва-Товарная маневрового паровоза серии 9П. Лёха два года оживлял раритетный механизм: менял проржавевшие трубки котла, выискивал в локомотивных депо подходящие части, даже заказывал недостающее из-за МКАД. А под занавес грандиозного труда обновил покраску, включая красные, с белым ободком колёса и большую звезду на передней крышке котла. С тех пор Лёхин 9П считался гордостью локомотивного парка Леса, а сам он получил от коллег вполне заслуженное прозвище "Кочегар".
— Погодите, мужики, я с вами!
Крик гулко отразился от стен и низких сводов станции. Егор высунулся из вагончика и увидел, что по путям, со стороны моста через Москву-реку торопится группа людей. Тот, что шёл первым, сильно напоминал Бича — кожаная куртка, мягкие сапоги, станковый рюкзак с притороченным чехлом для ружья. За ним четверо в рубахах-вышиванках по двое волокли длинные, изогнутые то ли трубы, то ли брёвна. Весили они, видимо, немало — носильщики запыхались и обливались потом.
— Лёха, ты, что ли? Подбросишь к ВДНХ?
— А-а-а, Мамонт!.. — Кочегар выглянул из будки локомотива. — Откуда дровишки?
— Из долины Сетуни. Туда с Крылатских холмов забрела парочка слонопотамов, ну, я подсуетился, завалил того, что покрупнее. Вот, везу на продажу.
— Полезай в теплушку. Там Бич, составишь ему компанию.
— Серёга? — при виде егеря физиономия новоприбывшего расплылась в улыбке. — Вот сюрприз! Слышал, ты обзавёлся "нитроэкспрессом" — может, поохотимся вместе?
Егор с напарником переглянулись. Белка была права — слухи о его внезапном интересе к охоте на слоновьих предков успели широко разойтись...
Втроём они затащили в вагон бивни, каждый весом под сотню килограммов. Охотник расплатился с носильщиками большой пригоршней желудей.
— Вот, понимаешь, застрял на мосту, у Кузнеца — туда-то меня сетуньцы подбросили, на ручной дрезине. А потом узнал, что Лёха-Кочегар отстаивается на Гагарина — ну, думаю, надо поспешать, иначе ещё невесть сколько просижу! Нанял мужиков с Малиновки — и сюда. Это тебя, значит, Кочегар дожидался?
— Меня. — не стал скрывать егерь. — Только мы ведь на восток поедем, через Лосиный остров. Подождал бы — глядишь, и случится оказия в другую сторону.
— Двое суток жду, сколько можно? Лосинка — стрёмно, конечно, ну да уж как-нибудь...
— Ну, дело твоё, я предупредил.— Бич обернулся к Егору. — Знакомься, Студент: Саня-Мамонт, он же Александр Клименко. Первейший во всём Лесу охотник на мастодонтов, мамонтов и прочих доисторических тварей, в просторечии именуемых слонопотамами. И вот что: давайте-ка переберёмся на платформу. Погода отличная, прокатимся с ветерком. У Лёхи там буржуйка приспособлена, чайку согреем. А то здесь тесновато, да и попахивает...
И правда, кабанья туша наполняла теплушку, на две трети забитую ящиками и тюками, запахом свежей крови и тяжёлым звериным духом.
— А что, я "за". — Мамонт поднял рюкзак. — У меня горилка найдётся, сало, картошечка вареная — запасся в Малиновке...
Паровоз издал протяжный гудок, из-под колёс на платформу ударили струи клубы пара.
— Поезд отправляется! — Кочегар снова потянул за проволочную петлю, огласив окрестности новым гудком. — Провожающим просьба покинуть вагоны!
Лязгнули буфера и локомотив, скрежетнув ребордами, выехал из-под сводов станции и покатил на юго-восток, в сторону Тульской.
II
Пейзаж слева от путей выглядел так, будто был позаимствован из постапокалиптической компьютерной игры. Не было здесь ни буйно разросшейся акации или сирени, ни пятидесятиметровых древесных гигантов, взломавших фундаменты домов, ни вездесущей ползучей зелени. Лес побрезговал этим местом — между мёртвыми многоэтажками — только чёрные, высохшие деревья да растрескавшийся, в ямах и промоинах асфальт, заставленный проржавевшими остовами машин. На подслеповатых, зияющих выбитыми окнами, фасадах то тут, то там виднеются угольно-чёрные языки копоти, провалившиеся крыши угрюмо топорщатся стропилами.
— Вокруг Измайловского парка повсюду так. — Егерь сидел на мешке с песком и гонял по стволам штуцера шомпол с масляной тряпицей. — Сюда никто не заходит, ни зверь, ни человек. Чувствуешь, как на мозги давит? Это ещё ничего, а вот если зайти поглубже...
Егор кивнул. С тех пор, как состав миновал шоссе Энтузиастов, он постоянно ощущал нарастающее давление, исходящее из глубины чащобы справа от путей. Поначалу это было лёгкое беспокойство, постепенно переросшее в приступы глухой тоски и необъяснимой паники. Хотелось забраться под брезент, накрыть голову руками и ждать, когда всё это останется позади.
— Измайлово — самое загадочное место в Лесу. — продолжал егерь. — Когда начался Зелёный прилив, из кварталов, примыкающих к парку, никто не выбрался. Я встречал только одного человека, который был здесь и остался жив. Да ты, наверное, его знаешь...
— Кого? — Пока что список знакомств Егора ограничивался коллегами по лаборатории микологии, Линой, лешаком Гошей и нынешним спутником.
— Некто Мартин. У вас, при кафедре живёт, Яша его лично опекает.
Егор кивнул. Пьянчужку-филолога с загадочной судьбой забыть было непросто.
— Он до Зелёного Прилива обитал где-то здесь, на Соколиной. И когда вокруг стали умирать люди — не подыхать от анафилактического шока, не гибнуть под развалинами, а просто так, ни с того ни с сего падать замертво — Мартин один сообразил, что надо делать. А может, интуитивно угадал, потому как был, по своему обыкновению, пьян в мясо. Выбрался на рельсы МЦК и двинул на юг, в сторону шоссе Энтузиастов. Добрался до Лужников, перешёл реку по Метромосту — и в Универ. Зачем, почему он через весь город туда шёл — не признаётся, а спросишь — трясётся, заикается и замолкает. А потом надирается вусмерть... Видимо, насмотрелся такого, о чём и вспоминать боится.
Егерь сделал паузу.
— Ну вот, значит... Если углубиться в Измайловский парк, то шагов через двести он становится не то, чтобы непроходимым... не пускает дальше и точка! Представь: мёртвенная зелёная тишина, ни ветерка, ни шороха листьев. Воздух — и тот какой-то неживой, вдыхаешь его, а в лёгких ничего, пусто! И в черепе гудит, бьётся — "назад, идиот, пока не подох!" Потому его и называют так — Запретный Лес.
— Но кто-то всё же рискнул, зашёл глубже? — разговор позволял Егору не думать о давящем на психику незримом прессе, помогал взять себя в руки. — Ты, к примеру? Чего уж, признавайся, ясно же...
— Ну... работа у нас, егерей, такая — лезть туда, куда остальным ходу нет. Был пару раз, признаюсь. В Измайловском Кремле шарил, по долине Серебрянки прошёл около километра. Но больше — нет, не хочу. Яська говорила: белки совались поверху, но тоже не выдержали, повернули. Говорят, в самой глубине Измайловского парка, обитает та сила, что властвует над Лесом — над растениями, животными, даже погодой.
— А на самом деле?
— А на самом деле — спроси у лешаков. Только они не скажут, хоть огнём их жги. У них в самом глухом уголке парка, в Терлецком урочище что-то вроде святилища — о нём ещё при царе Горохе говорили, что там-де родина всех леших. Пословица даже была: "Леший Перовский, зовёт Куликовского в гости, на родные кости". Это значит, что перовские, терлецкие то есть, лешие померли и в землю легли раньше иных прочих. Там, говорят, и растут те самые деревья, с которыми лешаки накрепко повязаны. Яков Брюс, чернокнижник, который Сухареву башню, построил, хотел Терлецкое урочище занять и леших подчинить, но ушёл ни с чем. А ученик Брюса, граф Терлецкий, искал там секрет эликсира бессмертия — и, как говорят, нашёл. С тех пор и появляется там со своей чёрной собакой.
— Вот, значит как... — Егор от удивления забыл о гнетущем присутствии Запретного Леса. — А я-то, дурак, сострил — сравнил Гошу с Кощеем Бессмертным. Выходит, в точку попал?
— Выходит, так. Недаром лешаки берегут Терлецкое урочище, как Кощей свою иглу...
Длинно загудело — Лёха-Кочегар на свой манер разгонял свинцовую тоску и хмарь. Платформа нырнула под своды станции, такой же безрадостной, как и кварталы возле путей. Ни зелёного листика, ни травинки в трещинах тротуара, ни прядки проволочного вьюна на голом, облезлом бетоне, лишь пустые переплёты пешеходного мостика мёртво скалятся осколками стекол.
Егерь посмотрел на часы.
— Ну вот, "Соколиную гору" миновали. Ещё минут десять — и отпустит.
III
Нигде ещё Егор не видел таких громадных деревьев как в Лосином Острове. Состав полз между ними, словно жук по муравьиной тропе у подножий столетних дубов, и оставалось лишь удивляться, почему корни этих лесных Гулливеров, каждый толщиной с железнодорожную цистерну, пощадили железнодорожную насыпь. Егор не мог даже приблизительно оценить их высоту — нижние ветви смыкались метрах в сорока над головой, а дальше всё тонуло в зелёном сумраке. На паровозе зажглись калильные фонари, и состав пополз вперёд с черепашьей скоростью, не больше пятнадцати-двадцати километров в час.
Медленно уплывали назад руины платформы, сверху донизу оплетённые диким виноградом и пожарной лозой. Осталась позади брошенная на параллельных путях электричка, укутанная косматым одеялом серо-зелёного мха.
— Станция "Белокаменная". Где-то здесь Митяя и подстрелили. — глухо произнёс Бич и показал на бруствер из мешков с песком по бортам платформы. — Ты, вот что, Студент: если начнётся заваруха — прячься и не высовывайся.
— Как же так? — удивился Егор. — Если нападут...
— Как-как... каком кверху! Лежать и не высовываться, сказал же! Аватарки в пассажиров стараются не стрелять. Могут, конечно, случайно зацепить, но тут уж, как говорится, ничего личного. Но если начнёшь отстреливаться и попадёшь в кого-нибудь — навсегда окажешься в списке их врагов. Ты ведь, как я понял, метишь в рейдеры?
— Пока не знаю. Как получится.
— Раз не знаешь — не гони гусей. Поссориться всегда успеешь.
Раздался протяжный гудок, паровоз дёрнулся, резко сбрасывая ход.
— Ах ты ж, вашу мамашу! Накаркали!
Пути перегораживал завал. Толстенные, в два обхвата стволы легли на рельсы крест-накрест, образовав преграду, которую не преодолел бы не то, что маневровый 9П, но и самый мощный локомотив.
Паровоз снова издал гудок и со скрежетом провернул колёса. Древесные стены медленно поплыли в обратную сторону.
— Берегись!
По ушам стеганул пронзительный свист. Егор испуганно дёрнулся — в полуметре от его ноги в дощатом настиле торчали две стрелы.
Егор повалился под защиту мешков. Сверху на него упало что-то тяжёлое, мягкое.
— Рюкзаком! Рюкзаком накройся, чтоб тебя!
Совет едва не запоздал. Тупой толчок, из спины рюкзака на два пальца высунулся плоский листовидный наконечник.
С паровоза застучал пулемёт. Яркие в зелёном полумраке трассеры летели влево-вверх, в густое переплетение ветвей. Состав набирал ход, торопясь под защиту бетонных козырьков "Белокаменной".
Ещё два удара в доски, шлепок в мягкое. На этот раз стрела не прошла насквозь, застряв в поклаже.
— Точно, озверели... — придавлено просипел Мамонт. Он не успел дотянуться до рюкзака и для защиты обрушил на себя мешки с бруствера.
Пулемёт захлебнулся длинной, на половину ленты, очередью, и замолк. Состав с разгону проскочил платформу, протарахтел ещё метров триста и, издав три коротких гудка, остановился.
— Всё, Студент, можно вставать. — Бич поднялся на ноги и принялся отряхиваться. Из его "Ермака" торчали три стрелы с необычно длинным, на четверть древка, оперением белого цвета. Егерь выдернул одну, повертел в руках.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
