Букашко

БУКАШКО

Часть 1. Букашко — спаситель Союза ССР

Главный анархист: А как дела у моего

дружка Вожжачка? Его еще изжога мучила...

Революционный матрос: Больше не мучит...

Кокнули мы его намедни. Гадом он оказался.

Вон, в лопухах лежит...

Из пьесы Вишневского "Оптимистическая

трагедия" в вольном пересказе Григория.

Это место в пьесе ему особенно нравилось.

*

Так уж случилось, что я был вовлечен в странную череду забавных событий, последствия которых предсказать нетрудно. Они будут печальны. Не сомневаюсь, что очень скоро систему управления Союза ССР ожидает грандиозное потрясение. Это понятно даже мне, рядовому чиновнику. Вот зараза, не так. Не хотел бы начинать свои записки с вранья. По всей вероятности, я не могу считаться рядовым чиновником, поскольку, выполняя оговоренную работу, лишен возможности устраивать собственную карьеру. Изначально вынесен за скобки. В этом смысле я величина неизменная, своего рода константа. Естественно, слишком незначительная, чтобы руководство воспринимало меня всерьез, по крайней мере, хочется на это надеяться. До недавнего времени начальственный взгляд, как правило, лишь скользил по мне. Есть ли жизнь на Марсе? Могут ли обитатели Кремля всерьез воспринимать индивидуум, не претендующий на повышение по службе? Вечные вопросы во многом более интересные, чем возможные ответы. Но раз уж наступили времена, когда моя скромная персона порождает целый водопад страстей, значит, забурлили в высших партийных эшелонах страсти, и нешуточные. Как правило, эмоциональный фон этих людей приглушен до предела. Им ли не знать, что от проявлений чувств одни неприятности случаются, а пользы, наоборот, днем с огнем не дождешься. И вот — надо же... Боюсь, как бы до всесоюзной кампании дело не дошло.

Чутье непредвзятого человека подсказывает, что я обязан тщательно фиксировать самые ничтожные факты, касающиеся надвигающихся событий, благо, недостатка в информации у меня не предвидится. Ставлю в известность возможных читателей моих записок, что перед вами труд, потребовавший от его создателя (от меня) совершения своеобразного подвига, особенно, если принять во внимание два существенных обстоятельства. Во-первых, мне пришлось тратить на ведение записок свободное время, которое можно было бы использовать гораздо более продуктивно — на исполнение главной задачи, поставленной передо мной Богом, — на написание монографии о повадках диких муравьев. А во-вторых, я был вынужден с головой уйти в наблюдение за тем, что большевики называют "внутренней политикой". Согласитесь, глупое и неаппетитное занятие. Но... поскольку решение мной принято самостоятельно, без нажима и принуждения, в душе моей нет места для горечи и сожалений...

Я начинаю. Отдельные эпизоды этой не придуманной истории, как правило, приведены в хронологическом порядке и отделяются друг от друга звездами, даты отсутствуют, потому что не в датах дело.

Все идет к тому, что кровушка прольется. Но я не исключаю, что мои записки смогут этому помешать. Дай Бог!

*

Скоро исполнится год, как я служу секретарем-референтом у крупного деятеля международного коммунистического движения товарища А.. Как я попал на эту должность, разговор особый, история длинная. Не думаю, что посягну на моральные устои или опорочу классовую чистоту рядов, если признаюсь, что в моем трудоустройстве большую роль сыграли личные связи. Совершенно случайно и неожиданно для меня самого я познакомился с человеком, мнение которого при решении кадровых вопросов имеет несомненный вес. Потрясающе, но мне удалось произвести на него благоприятное впечатление. И когда я лишился работы, оставив по собственному желанию службу помощника статистика в секретариате Областного Совета, пришлось воспользоваться знакомством. Благодаря чистому совпадению, в это время освободилось место секретаря-референта товарища А., — прежний был разоблачен, оказался японским шпионом, и мне было предложено заменить его. Сейчас я понимаю, что был облагодетельствован по недоразумению. В глазах моего высокого поручителя я выглядел исполнительным, старательным, знающим свое место, к тому же не лишенным классового чутья и уж наверняка — абсолютно преданным. Кажется, я произвел впечатление человека постоянно находящегося в состоянии готовности выполнить любой, подчеркиваю, любой приказ, исходящий из начальственных уст. И он, мой высокий поручитель, внушил себе, что я выполню порученное без раздумий, без обсуждений, без сожалений, качественно и в срок. Эти представления — чисто фантастические — приписывали мне качества, которыми я не наделен ни в коей мере, так что мой высокий поручитель явно пребывал в заблуждении. До сих пор не понимаю, с какой далеко идущей целью мой высокопоставленный покровитель так сильно приукрасил мои добродетели. Сам я считаю себя скорее циничным и расчетливым, чем способным на высокие социально значимые чувства и устремления.

При знакомстве товарищ А. прозорливо поинтересовался моим происхождением. Его можно было понять, на должность секретаря-референта редко попадают люди с безупречной рабоче-крестьянской родословной. И когда работник отдела кадров, сопровождавший меня в передвижениях по Кремлю, оставил нас наедине, товарищ А. немедленно дал волю своему любопытству:

— А батюшка ваш, где служил?

Я поведал заранее подготовленную историю о своем тяжелом детстве вдали от родительской опеки. Мол, что за родители? Ничего не знаю, ничего не ведаю.

Товарищ А. с пониманием покивал головой:

— Ваш партбилет?

— Я беспартийный.

Ужас застыл на лице вопрошавшего. Он судорожно схватился за ручку ящика письменного стола и с силой дернул на себя. Ящик не поддался. Рывок, еще рывок, все решительнее и решительнее... Наконец ящик был побежден. На ковер полетели бумаги, папки и мелкие канцелярские принадлежности. Товарищ А. что-то настойчиво искал в этой куче хлама. И вот — буквально через три минуты — нашел. Это был какой-то документ, скорее всего инструкция. Товарищ А. погрузился в чтение, пауза затягивалась, но все обошлось благополучно, ему удалось отыскать спасительное место в документе, и он с облегчением откинулся на спинку кресла:

— Есть решение Политбюро, позволяющее зачислить вас моим секретарем-референтом. Числиться будете по особому списку, как буржуазный спец. Вы закончили Петроградский университет?

— Да. Я математик.

— Хорошо. Но вам придется подписать один документик.

Товарищ А. протянул мне бумажку, на которой типографским способом было отпечатано заявление весьма необычного содержания.

"Я, такой-то, подтверждаю свое рабоче-крестьянское происхождение. Если же в дальнейшем выяснится, что мои родители представители эксплуататорских классов, я, такой-то, заранее и по доброй воле отказываюсь от них и прошу впредь считать моим отцом колхозника Иванова Поликарпа Поликарповича, проживающего в деревне Прохоровка Тульской губернии, а матерью прачку районного пункта чистоты Сидорову Феодору Герасимовну из города Осташкова. Подпись. Дата".

На обороте документа был проставлен тираж: 150 экземпляров. Вот уж поистине герои социалистического размножения были выше обозначенные пролетарии!

Товарищ А. обещал не давать ход бумаге без особой нужды, но я, на всякий случай, расписался не слишком тщательно, чтобы в будущем иметь основания от своей подписи отказаться. Думаю, что при существующем бардаке в кремлевском делопроизводстве, сделать это будет нетрудно.

— А сейчас отправляйся в режимный отдел, — сказал товарищ А., бережно укладывая мою расписку в папку с документами. — Вставай на учет и получи допуск. Завтра утром попрошу быть на рабочем месте вовремя. Лично проверю!

Наверное, есть в моем облике неуловимая печать любви к секретарской работе, которая по-настоящему берет за живое руководящих работников. Вот и товарищу А. я понравился, неспроста же он так быстро перешел со мной на "ты" и поглядывал теперь в мою сторону ласково и заботливо, как один отец родной смотреть может.

*

В режимном отделе у меня особых проблем не возникло. Ко мне отнеслись скорее равнодушно, чем подозрительно. И это естественно, поскольку моей проверкой на верность идеалам компетентные органы занимались уже не первый день.

Никому и в голову не пришло устраивать мне проверочного экзамена на знание трудов классиков марксизма-ленинизма или, например, иностранного языка. Я заполнил совершенно бессмысленную анкету и сдал ее дежурному чекисту вместе с листком направления на службу, подписанным товарищем А., и характеристикой с прежнего места работы. Дежурный чекист внимательно и проникновенно впился в мои глаза цепким профессиональным взглядом, словно хотел удостовериться, не снабжен ли мой организм изнутри нематериальной душой. Результаты его инспекции остались неизвестными. Впрочем, он выглядел вполне удовлетворенным. Мой внешний вид в очередной раз оказался на высоте. Любые подозрения были отметены. Но не сомневаюсь, что если бы я не прошел эту своеобразную визуальную проверку, мне бы моментально дали от ворот поворот, поскольку наличие души у поступающих на службу в Кремль марксизмом не предусмотрено.

А потом началась потеха с вопросами, многие из которых были фантастически коварными:

— Ваш любимый цвет?

— Зеленый.

— Чего?

— Красный, красный...

— Хорошо... В преферанс играете?

— Не знаю, что это такое.

— Хорошо... Какие женщины вам нравятся?

— Мне?.. Клара Цеткин и Роза Люксембург.

— Хорошо... Ваше вероисповедание?

— Атеист, — не растерялся я.

— Какой атеист? Атеистов много.

— Материалистическо-монистского направления...

— Повторите, пожалуйста, я должен записать, — попросил чекист.

Я повторил.

— Хорошо... Ваш партбилет.

— Я беспартийный.

Реакция чекиста до мельчайших подробностей повторила нравственные мучения товарища А.. Даже инструкцию в ящике своего стола он искал ровно три минуты.

— Мы включаем вас в особый список, как буржуазного спеца, — с облегчением объявил он, в свою очередь, внимательно ознакомившись с инструкцией.

Вот и мне довелось произнести это замечательное русское слово:

— Хорошо...

Как бы там ни было, место я получил, мой высокий покровитель оказался более существенным козырем, чем членство в партии.

*

Служба моя вопреки ожиданиям протекала вяло и скучновато. Я почему-то полагал, что теперь, устроившись на работу к одному из видных руководителей партии, я окажусь в самом пекле событий, стану свидетелем принятия кардинальных решений, имеющих непреходящее значение для судьбы государства. Но это было заблуждением: жизнь в Кремле протекала по своим законам, мало пересекаясь с реальностью. Честно говоря, смысл моего нахождения на посту секретаря-референта долгое время оставался темен. Не могу утверждать, что со временем он для меня прояснился. Я честно выполняю порученное, переживаю, если допускаю промашки, но насколько мои старания отвечают чаяниям товарища А., мне неведомо.

Самое удивительное, пожалуй, то, что мою службу в Кремле называли работой. В первое время я и сам иногда так выражался, когда делился с женой легендами о своих трудовых подвигах. Естественно, с изрядной долей иронии — работа, мол... Мне было выделено специальное помещение, служебный кабинет, где я и проводил время с 9-00 до 18-00, ожидая внезапного вызова товарища А.. Считалось, что на мне висит вся текущая подручная интеллектуальная канитель, с которой приходится сталкиваться руководящим работникам при осуществлении ими своих служебных обязанностей. На практике товарищ А. нуждался в моих услугах крайне нерегулярно. Сначала мне было неловко находиться в вынужденном простое. Но когда я обратился к товарищу А. за заданием, он резко оборвал меня, не скрывая раздражения:

— Проявляйте инициативу, товарищ Корольков!

Впрочем, меня такое положение вещей вполне устраивало, поскольку позволяло без помех и нервотрепки заниматься монографией о повадках диких муравьев.

*

Иногда мое безмятежное существование нарушалось довольно забавными происшествиями. Не прошло и недели со дня моего появления в Кремле, как я попал в довольно пикантную ситуацию. Я осматривал длинные коридоры — основную достопримечательность здания, и вдруг навстречу мне попался странный человек. Не знаю, вынырнул ли он из какого-нибудь кабинета или просто материализовался в воздухе, но факт остается фактом, — передо мной стоял высокий, с гордо посаженой головой мужчина в строгой серой шинели. Его острая бородка и пронзительный взгляд буквально загипнотизировали меня. Сразу вспомнился анекдот о том, как купец Иванов еще в XVII веке открыл рентгеновские лучи. "Я тебя, заразу, насквозь вижу", — любил он говаривать своей жене. В руках незнакомец держал обычную общепитовскую тарелку, на которой лежало штук пять котлет.

— Не желаете ли котлетку, товарищ? — обратился он ко мне. — Попробуйте, это исключительно вкусная котлетка. Рекомендую...

Человек показался мне знакомым. Его образ определенно отпечатался в глубинах моей памяти. Но вот где я мог его видеть, вспомнить никак не удавалось. Может быть, на каком-нибудь митинге, а может, просто на фотографии в газете "Правда".

Незнакомец натужно, скрюченными руками протянул мне тарелку. И вдруг с пронзительным криком: "Не-е-ет!", бросился прочь.

Поступив на службу в Кремль, я дал себе слово ничему не удивляться, поэтому не придал этой встрече особого значения и отправился на свое рабочее место, решив не забивать себе голову всякой ерундой. Меня ожидала работа над чрезвычайно важной главой о проникновении чуждых влияний в среду законопослушных диких муравьев.

*

Не следует думать, что моя служба проходила уж так безоблачно. Очень много времени уходило на всевозможные проверки, предъявление пропусков, допусков и регистрацию. По существующим правилам любой сотрудник (ответственные товарищи от этого, естественно, освобождались), перемещаясь из одного кабинета в другой, должен был отмечать свой маршрут в специальной регистрационной книге. Для чего это нужно было, ума не приложу! Ребята из отдела статистики рассказывали, что по итогам недели они вычерчивали красивые разноцветные графики частоты посещений различных помещений. Туалет чаще других посещал секретарь-референт товарища О., Колотов Борис Львович — в среднем 18 раз за день....

Впрочем, к ежеминутному контролю можно было привыкнуть. Встречались неприятности и существеннее. Например, праздники. Да, да, праздники. Любовь к празднованиям у ответственных работников приняла форму умопомешательства. Частенько придешь на службу, а при входе вывешен бо-о-ольшой плакат — "Поздравляем с праздником славных работников коммунального хозяйства!" Сразу понимаешь, — день для работы над монографией о повадках диких муравьев бесповоротно потерян. Разве можно сосредоточиться, если каждые десять минут в кабинет врываются какие-то малознакомые люди и, выстроившись в линейку и подравнявшись, радостно объявляют:

— Поздравляем с праздником коммунальных работников. Желаем счастья и здоровья....

После чего раскланиваются и довольные уходят, оставив на специально очищенном от бумаг столе сверток с подарочком. А потом за мной заходят работники технических служб товарища А. (представители моего трудового коллектива), и мы совершаем ответные визиты. То есть в свою очередь разносим по параллельным службам достойные их подношения. К сожалению, редко оказывается, что подарки равноценны. Тогда приходится додаривать. Вот и ходим целый день взад-вперед, как завороженные, поздравляем друг друга. Удивительно, но мои сослуживцы умудряются получать от этого действа какое-то необъяснимое, неподвластное разуму удовольствие.