Три закона попаданчества

Кратюшин блаженствовал — сопромат сдан, "хвосты", набранные за полгода вольготной жизни — собраны в плотный пучок и ампутированы. Осталась "История России", как побочный предмет — навязанная волею многомудрого папеньки, смывшегося с третьей — молодой — женой, в Индию. В гости к первой...

"Папочка всегда был любвеобилен, а мамочки... Тоже не прочь были поразвлечься... Интересно, как у таких родителей, с пулей в голове, получился такой замечательный сын, как я? И сестра, как Танька?!" — Самодовольно разглядывая себя в зеркало, Макс, попутно, одним глазком, любовался дрыхнущей в первозданной наготе, младшей сестрой, бесстыдно раскинувшей свои конечности по родительскому "траходрому" а-ля "морская звезда".

Появилась в их квартире Танька совсем недавно — вторая жена Павла Кратюшина приказала долго жить в далекой и глубокой Сибири, страшном, по сути своей своей безработной, городишке между Томском и Нососибом, оставив красавицу-дочку от второго брака, мужу от первого.

Третья жена была "чрезвычайно" рада появлению рыжей, как медь, зеленоглазой и быстрой, как ртуть, 17 летней девчонки. Можно подумать, ей было мало сына от первого брака, живущего с папочкой, в пятикомнатной квартирке...

Первое время, Макс, грешным делом, посматривал на молодую мачеху совсем не с сыновними чувствами — брюнетки всегда привлекали его внимание, но вот Марго... Марго была перебором даже для его юношеской любвеобильности: ее было много. Ростом — без каблуков — выше Макса на полголовы, с черными волосами и ярко-синими глазами в цветных контактных линзах, ногами от самых зубов и двумя дипломами — иняза и химфака, она одним взглядом приводила Макса в возбуждение и только одним словом возвращала с небес на грешную землю, "шваркнув", для верности, об острые камни язвительности и сарказма.

Два года их "совместной жизни" под крышей отчего дома, воспитали в Максе уверенность, которую он не чувствовал; "привили" ехидную улыбку, привлекающую к нему внимание женской аудитории института; отучили от излишней стыдливости и натренировали чувство юмора, особенно в отношении самого себя, любимого.

Марго, беззастенчиво пользуясь собственным интеллектом и интересом пасынка к женскому полу, устроила ему мастер-класс по выживанию и соблазнению...

Со временем, подруги Марго как-то закончились и Макс вздохнул свободно — мачеха перестала "знакомить" и отношения из "напряженно-семейных" перешли в "непринужденно-дружеские".

Папочка тоже вздохнул свободно и стал давать больше денег на карманные расходы, точно зная, что сыночка научился пользоваться презервативами и верхним отростком.

А потом появилась Танька и все завертелось с какой-то страшной силой — сперва из Индии очнулась мамочка, требуя к себе "родную кровиночку", для крепкого родительского объятия и напутствия во взрослую жизнь.

Потом было возвращение в хмурый и по зимнему серый, родной город и долгий разговор с отцом, окончившийся распитием бутылки коньяка на застекленной лоджии.

Обе представительницы женского пола в разговоре участия не принимали, но последовавшие в след за этим события...

Проведя рукой по "вчерашней" щетине, Макс прошествовал в ванну, собираясь привести себя в чувство, да, заодно, поутихомирить разгулявшееся воображение — уж больно аппетитно спала Танька, подставляя льющемуся из окна солнечному свету, грудь третьего размера с упругой вишенкой соска и обнажая точеную шейку, со следами ночных "боёв, побед и поражений"...

Шипя от боли — Танька снова сделала из своего партнера "бурундука", оставляя следы от наманикюренных ноготков на нежной спине молодого человека — Макс, со стоном, отключил горячую воду, переходя к контрастному душу.

Сердце пропустило один удар, второй... Остановилось... И снова "пошло", проклиная своего непутевого хозяина и без того не дающего бедному куску "мышцев" ни малейшего отдыха.

Ни днем, ни ночью.

Бриться Макс не стал — до экзамена полтора часа, тут самое время не бриться, а искать такси, иначе есть все шансы опоздать на экзамен, а заходить Не в первой группе Макс не любил, считая ниже своего достоинства.

Выбравшись из ванны "налегке", молодой человек еще полюбовался наготой красивой девушки, поерзал полотенцем по спине, стирая стекающие капельки воды и, отчаянно удерживая себя в руках, принялся собираться.

Танька просто физически не выносила, когда Макс выходил из дома "ненаглаженный и неухоженный", взяв на себя самое неблагодарное занятие — стирку и глажку Максовых вещей, развешивание их на плечики и уборку в шкаф.

Макс бесился, но исправить хоть что-то не мог — Танька стояла горой за эту привилегию, утверждая, что восхищенно-плотоядные взгляды девушек, бросаемые на Макса, заводят ее намного больше, чем любой из афродизиаков!

"Ноут, планшет, телефон..." — Макс почесал затылок, решая, тащить на экзамен планшет и ноут или оставить только ноут.

С одной стороны — на ноуте винт больше, есть пара киношек да и экран побольше, чем у 7 дюймового "китайца"... А с другой стороны — выход в инет лучше у китайца — быстрее и неприхотливее.

"Заодно можно и над дипломом посидеть..." — Решил молодой человек упаковывая оба девайса в темно-синюю сумку через плечо, прошедшую с ним и Индию, и всю Россию, и часть европейских государств...

— Самокат возьми... — Татьяна, начисто игнорируя простыню, спальную футболку или валяющийся под ногами халатик с оторванным пояском и надорванным воротником, сползла с кроватки, мимоходом потерлась носом о затылок парня и исчезла в ванной, громко щелкнув щеколдой.

"Кто спорит с женщиной — сокращает жизни срок..." — Макс вздохнул и потянул с зарядки лоснящийся, черный, с красными колесами, самокат — гарант отсутствия пробок и здоровых нервов трудящихся.

"Ну, и учащихся — тоже." — Парень выскользнул за дверь, дождался лифта и, с трудом справившись с бронированной дверью подъезда, установленной во времена, когда все боялись всех, вышел на улицу.

Мелкие лужи на асфальте — свидетельство работы поливочных машин — дрожащий воздух, разогреваемый ярким солнышком и отдаленный шум центральных улиц, по которым сплошной волной катятся сонмы и сонмы "одножопых" авто — машин, с одним-единственным человеком — водителем — в салоне.

Оттолкнувшись ногой от влажного асфальта и повернув ручку, Макс шмыгнул носом — в отличии от Таньки, самокаты он не любил — мелкие слишком...

"Мелкие, но пронырливые!" — увернувшись от очередной кошелки со смартфоном, не мог не признать молодой человек. — "Правда, тяжелые, зараза..."

Переднее колесо самоката ахнуло в яму, оставшуюся от недавнего ремонта дорог.

"И не проходимые..." — Отряхивая брюки, Макс не мог не признать и этой неприятной мелочи.

Сложив "игрушку" напополам, парень бодро затерялся в толпе народа, спешащего по своим делам, исчезающего и появляющегося из дверей, над которыми продолжала светиться рубиновая буковка "М".

Четыре, станции.

Пять.

И вот Макс, уже порядком помятый, выныривает на божий свет, приглаживая стоящие дыбом волосы, прижимая к боку сумку с гаджетами и в очередной раз давая себе зарок не ездить в метро в часы пика пенсионеров. Да еще и это странное видение, словно продолжение неудачного полета с самоката, как-то внезапно трансформировалось в полет на рельсы, прямо под тяжеленные и твердые, колеса поезда.

Смарт пикнул, напоминая, что до экзамена осталось сорок минут и пора поторапливаться, если не хочешь вновь видеть укоризненно-коровьи глаза Суламифи Ринцифаровны Абдуллиной, преподавателя истории России со стажем в сорок лет и столь частыми командировками на раскопки и Землю Обетованную, что студни чаще видели своего препода на экранах зомбоящика, чем в родных аудиториях.

В прочем, всех все устраивало.

Привычно срезая по дворам и в который раз признавая, что к женской интуиции надо прислушиваться, Макс катил к родному ВУЗу. Один раз, правда, пришлось резко останавливаться — "автоголубь" ("водятлами" Макс автолюбителей не называл, точно зная, что дятлы — птицы умные. В отличии от вездесрущих голубей, ленивых, разносящих заразу и наглых от чувства собственной важности), в наглую пролетел по пешеходному переходу, не глядя на знаки, "зебру" и здравый смысл.

Вахтер — молоденький, длинноволосый "китайчонок" родом из Восточного Казахстана, по имени Асан, в форме, слегка не по размеру, подмигнул Максу и ткнул пальцем в приоткрытую дверь, предлагая оставить самокат в комнате охраны, мол, целее будет.

Да и таскаться с самокатам по этажам — занятие для зануды-Сизифа, а не для среднестатистического студента "инженера-технолога".

Закатив самокат в комнатку, Макс вырвался на оперативный простор и в аккурат стал свидетелем короткой расправы Асана с очередным "мелкопоместным князьком", с горделивым шнобелем, волосатой грудью и ЧСВ выше Останкинской телебашни, ринувшимся за понравившейся девушкой в самое святое-святых без студенческого билета.

Финт, уклонение и апперкот — девяностокилограммовая тушка классически легла на паркетные полы, изображая из себя поваленную мачту, не подавая признаков жизни.

"Все-таки, школа бокса в Казахстане, одна из лучших..." — Макс потер подбородок, вспоминая свой собственный "бой" с Асаном. Пусть и спортивный, по всем правилам, перчатками и на ринге, но окончившийся для Макса нокаутом, после пойманного крюка...

На помощь Асану уже спешили напарники, так что ожидаемое представление приказало долго жить и народ, вздыхая и сокрушаясь, поплелся по аудиториям, отбывать смертную казнь экзаменов, встреч с руководителями работ, дипломированными специалистами-психологами и полковником Морошейко, курирующим военную кафедру...

— Ирочки не будет! — "Обрадовала" группу староста, ворвавшись в их кучку тяжелым ядром. — Экзамен примет Пал Петрович, секретарем будет Иванова. Ей все равно автомат светит...

Названная Иванова, тихонько застонала — ее проклятье, ее бич, ее самая большая гордость и самая огромная беда — идеальный почерк — вновь дала о себе знать, а староста, найдя взглядом Макса, ткнула в сторону полуоткрытой двери в кабинет, предлагая уединиться...

В точности повторив стон Ивановой, Макс поплелся готовить аудиторию к экзамену: следовало проверить, чтобы с внутренней стороны столов не было шпор, надписи на столах относились исключительно к матам, сравнениям органов и скабрезным комплиментам преподавателям и одногрупницам.

"Хочешь идти первым — иди... Первым! Но не жалуйся на синяки, шишки и сбитые ноги..." — Макс, оптимист по жизни, медленно сатанел: низкие столешницы предпочитали встречаться с его затылком, плечами и поясницей, острые углы стульев норовили проехаться по ребрам, а торчащие в неожиданных местах острые щепки, хвостики шурупов и гвоздей грозили одежде немалыми прорехами.

— Макс! — Староста сунула голову в дверь. — Долго ты там?!

— Все уже. — Парень выпрямился, отряхнул колени и громко чихнул, проветривая легкие.

— Павел Петрович, у нас все готово. — "Дарька-не-подарька", староста группы 18АБС, совсем не по-женски почесала затылок. — Можно валить...

— Ну-у-у-у... Сами предложили... — Пал Петрович Локаз, к счастью для всех студентов, обладал абсолютным чувством юмора, но — к несчастью — абсолютным слухом... — Первые пятеро, шагом арш, на валку...

Как ни рвался Макс отвечать первым, но Иванова оказалась быстрее. Оленька, блеснув "голливудской улыбкой", выскочила из-за стола, как чертик из табакерки, схватила первый попавшийся билет, пробежала глазами по черным строчкам и, вновь улыбнувшись, заявила:

— Я без подготовки, можно?

Пряча широкую и открытую улыбку, под напускной маской строгости, декан кафедры истории и философии в едином лице, положил перед собой снятые с руки часы, вооружился ручкой и благосклонно кивнул, приглашая к танцу...

— Последний царь России Николай второй... — Ольга зажмурилась от удовольствия: тема монархизма на Руси давно и плотно вошла в ее жизнь. Вошла вместе с книгами, доставшимися от прадеда; вместе с революционной ситуацией, развязавшей братоубийственную гражданскую войну; вместе с любимым преподавателем, самозабвенно вещавшим исторические правды со своего учительского места. — По воспоминаниям своих современников...

Макс уныло положил голову на руки и попытался рассредоточится, ускользая от чистого, хорошо поставленного девичьего голоса...

— ... У последнего императора роль была очень жёстко прописана и он её чётко отыграл, согласно контракта... — Ольга завершила свой ответ любимым изречением Суламифи Ринцифаровны и замерла, словно ожидая аплодисментов.

— Четко отыграл свою роль Юрий Яковлев, продемонстрировав в фильме и глуповатого Буншу, и Самодержца Иоанна Васильевича... — Локаз тяжело вздохнул. — А Николай свою "роль" слил. Бездарнейше, глупейше и необратимейше. И не надо акцентироваться на его безупречной семейной жизни — история знает монархов, что были не только прекрасными семьянинами, но и именно монархами. В политической жизни сложно оставаться без греха. В политике вообще сложно остаться "чистеньким"...

Декан выбрался из-за стола и принялся расхаживать по аудитории, совершенно не замечая, что слушателей всего пятеро.

— Неумение выбирать, привычка сбрасывать решение на подчиненных, излишняя слабохарактерность и уступчивость. Быть может, будь последний Романов не императором, а, например, министром... В прочем, я даже не могу представить себе, министром чего именно его можно поставить, чтобы он не спустил все на самотек...

— Но, Суламифь Ринцифаровна... — Ольга, понимая, что уже "влетела" по полной программе сделала именно то, что делать не следовало — попыталась прикрыться чужим именем.

— Ирина Ринцифаровна идеализирует Николая второго и демонизирует революционное движение 17 года. Однако, без Николая второго революционное движение вообще могло стать несуществующим. — Пал Петрович ослабил узел галстука. — В прочем, рассматривая убийство царской семьи через призму мировых фактов, а не только событий 17-го года в России, мы начинаем понимать, что смерть Императора более всего была выгодна европейским королевским домам, чем самой России...

— А почему Суламифь Ринцифаровна — Ирина?! — Вырвалось у сидящего слева от Макса, пухленького, как панда и такого же миленького, Андрея Ворошилова.

— Имя Ирина означает "мир". — Декан присел на краешек учительского стола. — "Мир" на иврите — "Шломит". Или "Шуламит". Ну, а Шуламит — та же самая Суламифь. Все, как всегда, лежит на виду и именно поэтому плохо видно.

Павел Локаз, всем своим видом больше напоминающий профессионального боксера, чем профессионального историка и лингвиста смотрел невидящим взглядом прямо перед собой, уставившись в одну, только ему видимую, точку, словно пытаясь рассмотреть в ней нечто, что любому другому просто не интересно...

"Интересно, что бы он мог еще рассказать такого?" — Макс невольно перебирал знакомых парней и мужчин, сравнивая с Локазом. Одни были более одухотворенные, другие — тонкокостные. Третьих, история интересовала лишь как повод для кухонных бесед. Были еще четвертые, но... Сравнивать с ними Павла Петровича было, мягко говоря некорректно — декан прошел "Крым и Рым", копался в курганах Монголии и ругался с "фоменковцами" тогда, когда жрать было нечего, а хотелось — неимоверно...