Уроки ирокезского 5

Черт Бариссон, сидя у окна в удобном кресле вагона первого класса, в это окно на проносящуюся мимо природу, в противоположность обычному времяпрепровождению, не глядел: он был погружен в размышления. Весьма странные для любого, кто мог бы прочитать его мысли:

"Понятно, что насчет даже очень неочевидного способа получения большого количества денег он и додуматься мог, с этим у него все в порядке. Но тут все почитать заранее вообще невозможно! Хотя вроде этот даже в Техасе какой-то журнал издавал... но журнал-то прогорел, значит денег он не принес. Мистика какая-то, честное слово! Хотя у него все выглядит как мистика, но он просто очень тщательно все заранее готовит — взять, например, мой путь сюда... но все рано непонятно."

В путешествие в восемьсот миль до Коламбуса, штат Огайо, Бариссон отправился исключительно из любопытства, поскольку поручение, изложенное в письме Волкова, мог исполнить любой клерк из конторы. Вот только поручение было настолько необычным...

"Найти какого-то арестанта в тюрьме Коламбуса, предложить ему писать рассказы для "Книжного обозрения", причем предлагать сразу по двести пятьдесят долларов за каждый... цена вроде бы обычная — но это для профессионалов! А тут — неизвестно кто... да еще и предписано соглашаться, если этот больше запросит... до пятисот долларов соглашаться! Нет, рассказы-то у этого явно неплохие могут выйти, но вот так все заранее подсчитать..."

"Мелкий жулик", в тюрьме исполнявший работу фармацевта, а потому временем располагающий, показал Черту с полдюжины рассказиков. И Бариссон, все же с американской жизнью освоившийся уже довольно неплохо, почувствовал, что "это" публике может и понравиться. Но все же Черт чувствовал себя в чем-то обманутым. Точнее, обманулся он лишь в том, что не ожидал, насколько случившееся совпадет с предположениями Волкова: сухощавый, несколько суетливый мужчина с предложением Бариссона согласился сразу. Ну с этим-то все понятно, ведь после пересчета гонораров по формуле "полцента с каждой подписки" стартовый гонорар уже вырос до трехсот пятидесяти — как раз на прошлой неделе у журнала появился семидесятитысячный подписчик. В принципе, понятно и то, что Волков предусмотрел и предложение "писать по рассказу в неделю" — парень ведь до тюрьмы в одиночку целый журнал своими творениями как-то заполнял. Наверное, у Волкова какие-то знакомые в этой тюрьме — иначе откуда он бы прознал, что парень пошлет свой рассказец в Нью-Йорк? Зато получился отличный предлог для разговора с ним: "Я прочитал ваш рассказ и хочу вам предложить..."

Но откуда Волков месяц назад мог знать, под каким псевдонимом этот арестант пошлет свой рассказ МакКлюру?

Дома радостных новостей было много, но самую, пожалуй, большую радость мне доставил Димка. В прошлой жизни я у него в доме (уже в уругвайском) заметил висящий на цепочке под иконкой очень знакомый предмет. До слез буквально знакомый — мой mp3-плеер, который обычно висел у меня на шее. Маленькая китайская игрушка, со стандартным юэсбишным разъемом под крышечкой и шестью кнопками. Кнопки китайцы расположили несколько неравномерно — настолько неравномерно, что на них очень аккуратно лег манипулятор-"крестик" с двумя перекладинами. Не совсем "православный" — все перекладины были "горизонтальными" — но Димка был убежден, что это все равно религиозный символ, причем мой — "австралийский": он его и нашел-то как раз на месте моего "попадания". Поскольку именно "в прошлой жизни" с ним у меня было общих дел немного, то я как-то пропустил мимо ушей его намек о том, что заехать к нему и забрать крестик было бы хорошо.

Но Димка его сберег... а когда я, наконец, этот "крест" обнаружил, от плеера исправным остался лишь корпус: потекшая батарейка всю электронику разъела. В прошлый раз — а теперь я особо Димку попросил поискать "нательный крест вот такого вида" — и он плеер нашел. С невытекшей еще батарейкой.

Дед выполнил мою главную на этот год просьбу: он сначала "договорился" в Царевском уезде, а затем — пока Волга не стала — съездил в Астрахань к Газенкампфу и "утвердил" купчие на землю. С приобретением восьмидесяти тысяч десятин в Царевском уезде (а хотя бы и в рассрочку) проблем не было, полупустыня к северу от озера с поэтическим название "Горькое" никому вообще нужна не была. Правда, и Михаил Александрович сразу заподозрил какую-то аферу, но дед — как он мне со смехом рассказал — ситуацию прояснил губернатору буквально парой слов:

— Ваше превосходительство, внук-то, он в Америке книжки русские издавать задумал. А вы и сами знаете, любят иностранцы наше все охаять. Так это все затем, что ежели какой писака американский захочет дело сие обгадить, наш-то и спросит: а есть у тебя двести тысяч акров земли под поместьем? Внук-то не просто так земли такой надел выкупил, а чтобы эти американские акры круглым числом считать... У меня, скажет, есть, а если у тебя нет, то засунь язык в задницу и не вякай. У них, американцев, ведь кто богаче, тот и прав — и те американцы, которым внук книжки продавать думает, над щелкопером сим посмеются, а внуковы книжки, напротив, радостно купят.

Губернатор посмеялся над "военной шуткой" — и отписал купленное в "поместные земли". Что было очень хорошо — но все же не столь спешно, как прочее. А прочее же...

За "усадьбой", шагах в ста, возвышались еще три странных строения. Для села — очень странных: два огромных (метров шестьдесят в длину, двадцать в ширину и больше десяти в высоту) "сарая" с крошечными окошками, и что-то вроде башни-недоростка — восьмиугольное здание диаметром за двадцать метров и высотой метров пятнадцать. Внутри "башни" размещался самый настоящий газгольдер — плавающая в бетонированном бассейне перевернутая железная "кастрюля" диаметром и вышиной по двадцать аршин, тщательно выкрашенная асфальтовым лаком. Ну а газ в него поступал от нескольких расположенных вокруг газгольдера "биореакторов" — закрытых плотными крышками бетонированных ям, наполненных навозом. Неподалеку стоял и совсем неприметный домик — даже "одноэтажным" его было бы назвать неверно, скорее слово "землянка" было бы более подходящим, но его черед пока не наступил — в нем я предполагал разместить электростанцию. А вот в "сараях" работа кипела.

Все это выстроил не дед, а все же приехавший по его приглашению Семенов. Мне было достаточно намекнуть, что строить все это нужно было бы по "землебитной" технологии — о которой якобы Николай Александрович упомянул мельком, рассказывая о друге — и результат меня очень порадовал. В одном из "сараев" рязановская молодежь увлечено выдувала стеклянные поделки под руководством Машки, а во втором — уже под руководством жены — они быстро превращались в сверкающие елочные украшения. Стеклодувка вообще-то была двухэтажной, и на втором этаже (точнее, на своеобразных антресолях) уже девичья составляющая рязановской молодежи под руководством Дарьи увлеченно занималась кройкой и шитьем.

По договоренности с Лерой Дарья забирала для меня обрезки обложечного картона из типографии, да и не только обрезки — за определенную копеечку. Детишки-рязановцы из этого клеили разнообразные (пяти размеров) коробочки, обклеенные красивыми картинками (которые у Леры в ее литотипографии и печатались). А девушки шили хитрые мешочки из "обрезков" роскошных платьев, заказываемых царицынскими модницами. "Обрезков" получалось много, так как ткани закупались практически на всю выручку ателье — зато каждый шарик укладывался в красивую коробочку в уютное и мягкое гнездышко. Набивалось это "гнездышко" пухом от рогоза, который массово закупал Степан у местного населения — я решил, что это в данном случае будет лучше ваты: рогозовый пух практически не слеживался. "Початки" пропаривались, дабы уничтожить всяких насекомых, в них обитающих — и гнездышко получалось мягким, красивым, долговечным... Ну и дорогим, конечно: одна коробка обходилась мне копеек в сорок. Зато "Мюр и Мерилиз" с удовольствием сразу забрал почти восемьдесят тысяч елочных игрушек, причем забрал по три с полтиной.

Копейки, откровенно говоря: щедро раздаваемые Машкой пинки (при наличии явного избытка предлагаемой рабочей силы и производственных мощностей) довели выпуск игрушек заводика до пяти тысяч в день. А щедро раздаваемые на железной дороге взятки обеспечили доставку этих игрушек в ту же Германию менее чем за неделю — и там, в далекой Германии, простой "шарик-фонарик" оптом продавался по десять марок, а уж елочные "бусы" из фигурных разноцветных стеклянных пузырей и серебреных изнутри простых стеклянных трубочек шли не дешевле чем по двадцать пять марок за метр. Очень успешно шли, поскольку быстренько учрежденная совершенно немецкая компания "Крисбаумшмук Отто Шеллинг" отдавала их немецким лавочникам "на реализацию" даже без залога (но, конечно же, по договору) — а при цене даже ниже, чем традиционные германские поделки, мои шарики были гораздо красивее. Украшать же елки немцы начали давно и "новая игрушка на Рождество" стала практически обязательным атрибутом немецкого праздника...

Конечно, мое производство несколько подкосило наличный оборот в городе: на изготовление стеклянных украшений пришлось выгребать из банков все доступные рубли и полтинники. Впрочем, с банкнотами оно удобнее, да и "гости" новых монет вскоре привезут — все же я не тонны этого серебра тратил. Заодно — и почти бесплатно — я выяснил, почему эпоха нынешнего "искусства" стала называться "серебряным веком": вся отечественная серебряная мелочь (меньше полтинника) чеканилась в Англии и собственно серебра содержала меньше половины. Практически фальшивка — как и это самое "искусство"...

Верность же национальным традициям — это хорошо, а при тщательной подготовке — еще и очень выгодно: пошлина на игрушки в Германии невелика, а разве можно ту же пудреницу или бусы стеклянные рассматривать иначе, чем своеобразную игрушку для подросших девочек? Да и совсем маленькая девочка разве не возрадуется красивым бусикам всего-то за двенадцать марок? Деды (а кроме Семенова, в Царицын приехали и Женжурист с Кураповым) только восхищенно языками цокали, слушая рассказы Николая Александровича о поступающих от торговли "бусами и зеркальцами" суммах. И с нетерпением ожидали моего возвращения из далекой Америки: дед не забыл сообщить друзьям, что "внук, получив миллион, собирается что-то затеять при серьезнейшей со стороны дедов помощи"...

Вообще-то я имел в виду помощь в строительстве канала-водопровода в мое новое "имение": все же от Волги оно находилось почти в полусотне верст, а в пустыне — которая даже и называлась словом "степь", но пустыней от этого быть не переставала — без воды делать особо нечего. Но против опыта профессионала не попрешь. Николай Петрович, выслушав мои "запросы", мнение профессиональное высказал прямо:

— Дорого выйдет канал строить, да и вообще неверно.

— Ну а что делать? Мне-то вода там всяко нужна, причем много воды...

— Я о том же и говорю, молодой человек. Нужна вам вода все же, а не рассол — а канал ежели рыть, он как бы не пару лет один рассол до места и донесет: земля-то тут вся как есть солью пропитана.

— Так русло-то забетонировать несложно...

— В таком разе канал строить вдвойне неверно будет. Цементу потратите на многие тыщщи, а пользы выйдет на полушку. Вы же вон сколько воды качать возжелали! А скорость течения выйдет хорошо если верст пять в час, и при том перепад вам нужно будет делать — копать то есть — в сажень на версту, не меньше, а это лишней работы изрядно, да и на полста лишних саженей воду поднимать придется. А вот ежели нормальный водопровод сделать, то и при меньшем напоре с насосов скорость и в пятнадцать верст легко выйдет. Опять же, испаряться вода не будет, а тут летом, я слыхал, Туркестану жара и сухость не уступит...

Сам знаю, что не уступит. Просто сама идея качать целую речку (хотя и не очень даже большую) по трубе мне самому в голову не пришла. А должна бы: ведь в свое время Николай Петрович такую штуку уже проделывал — на Урале, в смысле на реке Урал. Но тогда-то у меня миллионы расходной монеткой были — а сейчас как?

Наплыва желающих долбить мерзлую землю не случилось: год выдался не самым плохим, урожай собрали достаточный для прокорма. Тем не менее пять сотен мужиков, резко не возражающих против лишней копейки (причем копейки немалой по местным меркам) найти удалось, и Женжурист приступил к воплощению проекта. Правда, очень сильно сомневаясь в том, что я выполню обещание доставлять ему нужные для водопровода трубы из Казани. То есть летом-то их привезти на какой-нибудь барже вроде и несложно, а зимой...

Керамическая труба, диаметром в два аршина и длиной в тридцать футов стоила около двадцати рублей. На заводе, в Казани — ну а весила она почти две тонны. По железной дороге такую везти — это уже сто пятьдесят рублей по действующему тарифу. Собственно, поэтому никто и не возил, да и трубы эти покупались только в Поволжье — и поэтому и цена была невелика. А по проекту Николая Павловича три таких трубы должны были работать "на подъем" — три трубы длиной в одиннадцать верст каждая (дальше степь была уже "плоской"). Три тысячи шестьсот девятиметровых фиговин — и если на покупку их требовалось всего-то восемьдесят тысяч, то на перевозку... Нет, такой барыш предоставлять частным российским дорогам я точно не собирался. Да и не из чего было платить — даже если не упоминать, что железная дорога больше двадцати труб в сутки перевезти была тоже не в состоянии.

Вообще-то возить можно — и даже нужно — по льду: оно и грузить удобнее, и тащить дешевле. Была лишь одна проблема. Дорога ложка к обеду, а яичко — строго наоборот — к Христову дню. Вот только мы вроде как уже пообедали, а до Пасхи далеко... в смысле деньги, знания и умения уже есть, а вот мотор публике демонстрировать рановато. Очень рановато — но деньги-то есть!

Мельников, хотя и с изрядным удивлением, но согласился с моим предложением "скататься на ярмарку за лошадками" в качестве консультанта. Удивление у него вызвало лишь название этой ярмарки. Хотя чего удивительного в том, что проходящая в Глазго ярмарка называется Клайдской?

Камиллу я, несмотря на серьезные возражения с ее стороны, взял с собой. Химия — это, конечно, штука полезная для кармана, но морская прогулка — даже и в конце октября — гораздо полезнее для здоровья. Это я так причину озвучил, а на самом деле просто почувствовал, что оставить ее еще даже на пару недель я уже не смогу. Нет, неверно: сам без нее остаться хотя бы на пару недель не смогу. Уж слишком часто для нормального человека я ее терял...

Компанию нам составляли и почти все взрослые казаки из станицы Пичугинской: ну разве откажется нормальный мужик за просто так прокатиться по всяким заграницам? Хотя они тоже несколько недоумевали: ну зачем столько народу-то нужно? Недоумение их рассеялось довольно быстро...

Чистокровный жеребец-клайдесдейл стоил до пяти сотен фунтов. Но на ярмарке продавалось множество просто "рабочих лошадок" — полукровок, и уже за пятнадцать-двадцать фунтов можно было приобрести весьма приличную коняшку. Для меня достоинством "зимней" ярмарки в Глазго было то, что на ней никого не интересовала личность покупателя: если человек платит деньги, то сразу ясно — достойный господин. А если человек платит денег много...