Глава 34

Карл Густав Леманн, американец родом из Берлина, с удивлением посмотрел на собеседника. Другого после такого предложения он послал бы очень далеко, причем, скорее всего, с сотрясением мозга — но с этим русским так поступать не стоило. Пару лет назад этот моряк встретился ему в портовой пивнушке — и за эти два года Карл превратился из мелкого торговца лопатами и граблями в миллионера, чье имя знала половина Америки. Но предложение все рано было очень странным.

— Я чего-то не совсем понял, что мне нужно сделать?

— Повторяю: следующей весной к тебе придут корреспонденты из разных газет. Два, три, десять — неважно. Твоя задача — рассказать им то, что написано в этой бумаге. Не прочитать, а рассказать, с выражением и заламывая руки. Больше ничего тебе делать не придется...

— А как же это?

— Это — всего лишь выражение твоих чувств. Никто всерьез эти слова не воспримет... поначалу.

— А потом?

— А потом ты станешь национальным героем. И если национальный герой слегка поднимет цену на трактор... ты сколько с каждого получаешь? Сотню, чуть больше?

— Ну да, примерно...

— Если национальный герой поднимет цену на сотню, жалкую сотню долларов во имя великой цели — ну кто откажется ее заплатить? Или тебе не хочется удвоить прибыль?

— Ну, если так рассуждать... А они точно придут?

— Придут. И будут трепетно ждать твоего рассказа — у моего босса очень хорошо разведка поставлена, он все новости заранее узнает. А это не просто новость, а сенсация — так что не просто придут, а прибегут. Выучи слова наизусть, перед зеркалом потренируйся правильно рожу скорчить. И — готовься загребать новые миллионы.

Карл усмехнулся. Не то, чтобы он до конца поверил этому русскому — но ведь в прошлый раз все получилось именно так, как он и обещал. А цену... для такого цену можно поднять и на полтораста долларов. А может — и на все двести!

Оглядев кабинет, Карл вызвал секретаря:

— Билли, мне кажется, что если на той стене повесить зеркала, то будет светлее. Постарайся, чтобы они висели тут уже завтра. Большие зеркала. Цена не имеет значения.

Война началась по расписанию. Наверное по расписанию: я точных дат не помнил, более того, уверен был, что она начнется в апреле — но безобразие случилось уже в январе. Хорошо еще, что я все заранее подготовил, и особенно врасплох меня новость о начале войны не застала: в течение двух суток на Сахалине, куда я успел уже добраться, все японцы были арестованы и согнаны в заранее построенные лагеря. Ну, не совсем все: около полусотни человек казаки в процессе ареста поубивали — но что еще было делать с теми, кто начинал стрелять в людей?

А казаков на Сахалин я успел перевезти две с половиной тысячи, причем — при лошадях. А еще — при мотоциклах: особую привлекательность моему предложению "годик поработать на Сахалине" обеспечивало то, что по окончании "контракта" каждый казак этот мотоцикл забирал домой.

Японцам объяснили (и продемонстрировали), что при бегстве одного будет расстреляна вся оставшаяся бригада, и, безусловно, члены их семей — после чего всем взрослым дали в руки кайло и отправили работать: Родине уголек потребуется. Поэтому и лагеря были устроены непосредственно у подготовленных копей.

После того, как с этим делом было покончено, две тысячи казаков отправились (с помощью "рыбаков") за "дополнительной рабочей силой" на Курилы — и пятнадцатого февраля японцев не осталось и на Парамушире с Шумшу. Все же хорошие получились "спецтраулеры", четыреста человек "десанта" перевезли туда за сутки. Но главное — ни одно японское судно не выпустили. Из всех четырёх штук...

Семнадцатого казаки организовали "плацдарм" на Итурупе — и за трое суток "итурупская группировка" достигла двух тысяч человек. А двадцать второго почти все казаки плавно переместились на Кунашир.

Самое забавное, что обо всех этих моциях японцы и понятия не имели — как, впрочем, и русские официальные и военные власти на материке. Сахалинские же знали лишь об аресте всех японцев, но никому об этом сообщать не стремились — им своих забот хватало. А о том, что казаки заняли Кунашир, сообщать было некому — десяток "старых" траулеров с пулеметами не выпустили с острова ни одну лодку. Так что даже произошедший двадцать седьмого февраля захват Шикотана тоже удалось скрыть от мировой общественности.

Общественность была не в курсе, но я знал буквально все детали проведенной операции: у меня была с казаками постоянная радиосвязь. И благодаря этой связи я с удивлением выяснил, что на всех Курилах японцев было даже меньше чем туда отправилось казаков: если не считать четырех сотен айнов, со сдержанной радостью воспринявших наше вторжение, всего на Курилах было обнаружено чуть более полутора тысяч человек. Всех японцев казаки вывезли на Сахалин, что почти удвоило число "лагерников", а айны — получив заверения, что "японцы больше не придут", остались на Кунашире и Шикотане, причем почти все мужчины попросились в ополчение, на случай "а вдруг все-таки придут". Понятно, что ни казаки, ни я по-айнски или японски не говорили, но в экспедицию (после того, как японцев согнали в лагеря) удалось привлечь с десяток сахалинских айнов и нескольких русских, владевших японским — так что договориться удалось.

Радиостанция была и во Владивостоке, так что был я в курсе и материковых событий. Мне они не очень нравились, но сделать чего-либо существенного я не мог. Существенное делал Илья — он строил "армейские вагоны". Для перевозок по Транссибу он передал железной дороге сразу четыре тепловоза и ударными темпами собирал еще шесть. Собирал бы и больше, но в Харькове просто места больше не было (впрочем, и рабочих, умеющих строить тепловозы, тоже не было). Но и сделанные очень делу помогали: самый тяжелый участок от Иркутска до Петровского завода эшелоны проходили теперь не за сутки с лишним, а за двенадцать часов. Пустячок вроде бы — но это обеспечило возможность пропуска восьми пар поездов вместо четырех, а лишний эшелон — это лишняя тысяча солдат в сутки.

Но это в Харькове места не было. А вот в Ярославле место было: осенью для моторного завода был построен, но не оборудован новый большой цех, и именно там сейчас ударными темпами собирались специальные вагоны. Тоже разработка Ильи: ходовая часть представляла развитие узкоколейного "соломовоза". Дело в том, что для этих вагончиков я предложил использовать подшипники, пневмотормоз и автосцепку.

Поскольку рассчитать подшипник я не мог, ролики делались диаметром в пять сантиметров: по опыту этого было достаточно. Тогда было построено всего с десяток вагонов, но после пуска дороги между Доном и Волгой Илья решил все вагоны сделать на подшипниках. Вагонов было нужно много — и чтобы сделать их быстро, были приобретены швейцарские высокоточные станки, причем — сразу четыре штуки. После того, как Чаев их "доработал", в день получалось сделать по три сотни этих роликов — только уже не нужно было столько. А теперь "резервная мощность" и "складские запасы" очень пригодились: Илья в габарите нормального вагона делал вагоны исключительно "пассажирские" — грузоподъемностью всего в шесть тонн, на хребтовой раме (что дало возможность использовать автосцепку) и — главное — со "сквозным" пневмотормозом. Весил такой вагон всего три с половиной тонны, вмещалось в него (на манер сельдей в бочке) сорок четыре человека. Отличие же от обычной теплушки было не в четырех дополнительных местах, а в наличие туалета и электрического освещения, и — это было для армии главным — поезда из таких вагонов могли передвигаться со скоростью курьерских. Илья собирал по два эшелона в неделю (на Транссибе эшелоны были короткие, по двадцать пять вагонов), и каждая такая неделя давала возможность поставить дополнительную пару поездов в один из дней двухнедельного маршрута. К маю будет уже девять пар в сутки, а в сентябре и десять. Хотя, наверное, даже раньше: в Канавино к маю заработает новый вагонный завод, на десять вагонов в сутки. Работают люди, пользу стране приносят — а я сижу на Сахалине и ничего не делаю.

Хотя тоже "пользу приношу": Алексееву уже штук десять телеграмм послал с просьбой "категорически запретить Макарову выходить в море лично": если правильно помню, то он как-то дурацки потонул и из-за этого все стало плохо. А если не потонет, то наверное все будет хорошо — так что я такую же телеграмму дважды и Николаю послал. Ответа, впрочем, ни от кого не дождался — хотя не очень-то и хотелось. Ждал я совсем-совсем другого.

Илья стал "большим другом" различного железнодорожного начальства, поэтому и мне кое-что перепадало. В основном — личный состав, поскольку матценности я все же завез заранее. Почти все — но недостающее я предпочитал таскать морем: суда под "матрацем" и англичане через Суэц пропускали, и японцы не трогали.

Хотя кто их, японцев, знает — увидят, что "матрац" идет во Владивосток да и сделают какую-нибудь глупость... Обязательно сделают! Так что десятого марта я, плюнув на все, отправился во Владивосток сам. Сутки с лишним в штормящем море на крохотном катерке — а плыл я во Владивосток на "странном траулере" — это очень погано. Настолько погано, что экипаж меня на руках вынес на берег. Хорошо еще, что встретившие меня на берегу инженеры с моей верфи догадались захватить с собой коньяка. Так что во вменяемое состояние я пришел уже минут через пятнадцать и тут же отправился к Алексееву. На мое счастье, пешком до него было не дойти — все же Мукден далековато от Владивостока, и к Наместнику я прибыл в полной гармонии с окружающей природой и действительностью.

Евгений Иванович не сказать, чтобы был очень счастлив меня видеть. Но не принять он не мог — и вовсе не потому, что я числился "другом царя". Летом я притащил — частью на Сахалин, а частью (большей) во Владивосток очень много рельсов. И тут выяснилось, что если все разъезды сделать не двухпутными, а четырехпутными, то число поездов на дороге можно просто удвоить. Но чтобы проделать такой трюк, нужны как раз рельсы, а их по эту сторону от Байкала не было — ни у кого, кроме меня. Ну мне же для Родины ничего не жалко — и все разъезды от Харбина до Порт-Артура уже стали трехпутными (дальше было ещё слишком холодно для строительства путей), и поэтому я был в некотором роде persona grata.

Но и Евгению Ивановичу для Родины было ничего не жалко — так что мне он выдал по полной программе. Большой морской загиб Петра Великого очевидно все моряки учат еще в младших классах школы, а затем до конца службы полируют мастерство.

— И вы ещё утверждаете, что являетесь войсковым старшиной? — изумленно спросил он после того, как основная часть приветствия была завершена.

— Да, особым рескриптом Императора, за особые же заслуги. И тем более считаю себя не в праве уклоняться от службы России, хотя бы и в такой форме.

— Ну раз считаете не в праве, так служите — в сердцах бросил Наместник, подписывая самый дурацкий, по его мнению, указ. Еще бы: я просил его разрешить мне из своих служащих организовать отряд ополчения (под моим командованием), чтобы наносить врагу "всяческий вред и склонить его к сдаче в войне". А ведь наверняка Алексееву уже доложили, что человек двадцать рабочих с Владивостокской верфи Волкова каждое утро по полчаса ходят строем с деревянными макетами ружей в руках и орут песни. Точнее — одну: "Зеленою весной под старою сосной..."

Так что с точки зрения Алексеева я был очередным "героем", желающим потом, после победы, кричать "и мы пахали!". Но у меня были несколько иные мотивы: участники ополчения официально являются комбатантами. Так что я с идиотской улыбкой спросил:

— Ну так что, я пойду уничтожать врага?

— Идите и уничтожайте, если найдете — и эта прощальная фраза Наместника уже не сопровождалась "великим и могучим".

Ну что, приказ я получил, так что, выйдя от Алексеева, я тут же направился на телеграф. У "самого богатого юноши России" есть одно преимущество: на такого не распространяется запрет на отправку частных телеграмм. И во Владивосток сразу ушла одна, очень короткая: "Приступайте к плановой работе".

Еще одна, полученная из далёкого города Парижа, содержала лишь короткое перечисление торговых позиций фирмы Барро и конкурентов. По крайней мере, именно так она и выглядела, я очень на это надеялся. Эта телеграмма обошлась мне в очень солидную сумму — как я рассчитывал, тщательно спрятанную в столбцах бухгалтерских книг. Ибо кары, которые незамедлительно последовали бы, случись кому из телеграфного ведомства узнать ее истинный смысл, были бы воистину ужасными.

Я весьма сомневался в своих талантах флотоводца. Весь мой военно-морской опыт сводился к нескольким сотням боёв в World of Warships и убеждению, что "Симакадзе" в опытных руках — страшный инструмент нагиба школьников (я непатриотично прокачивал японскую ветку эсминцев). Однако что-то мне подсказывало, что пятьдесят три процента побед в рандоме служат недостаточным подтверждением моего профессионализма — и именно поэтому отказался от какого-либо участия или воздействия на Российский Императорский флот.

В чём же я был абсолютно уверен — так это в талантах Рожественского и прочих адмиралов, которым по итогам войны в моей истории было присвоено неофициальное звание "самотопов". То есть в том, что столкновение русских и японцев на море закончится "Цусимой" в любом случае. А подобный вариант событий меня не устраивал от слова "совсем".

Но, вечная слава Новикову-Прибою, который пока ещё не написал так захватывавший меня в детстве одноименный роман! Сам того не ведая, он подал мне мысль о том, как избежать неизбежного.

Эскадра Рожественского, напуганная слухами о коварных японских миноносцах, должна была обстрелять рыболовную шхуну. Дело это было весьма ответственное, так что пускать ситуацию на самотёк было черевато — а ну, как я уже изменил историю так, что канониры промахнутся, или рыбаки сдуру не окажутся в нужное время и в нужном месте? Или вообще, не придадут слухам должного внимания?

Деталей я и сам не знал. Но шхуна, слухи и канониры оказались собраны воедино. Обошлось мне это, по уверениям неприметного и скромного человека, торгового агента по фамилии Лебедев, всего в пятьсот сорок тысяч рублей. Испанскую шхуну "Рамон" под французским флагом разметало начисто. В чем лично я подозревал не столько "удачное" попадание, сколько заблаговременно заложенные динамитные шашки. Для гарантии.

Выход из территориальных вод Рожественскому, разумеется, был немедленно запрещён, до окончания разбирательства. А в то, что оное затянется как минимум на полгода, сеньор Антонио Маура и Монтенер гарантировал лично.

Не знаю, поверили ли адвокаты и господин министр в то, что их услуги решила вскладчину оплатить возмущённая испанская общественность. Рассчитывать на наивность акул политики и юриспруденции было бы глупостью. Но вот тот факт, что чек был передан отлично говорящим на испанском языке азиатом — должен был повернуть их мысли совсем в другую сторону.

И мысли русской разведки — тоже. Если вдруг.

Траулер — небольшое, но вполне мореходное судно. Только не очень быстрое. Однако если вместо одного двухсотсильного мотора поставить два по четыреста, то при нужде плыть он может довольно шустро. А если вместо восьми тонн рыбы в трюме запасти восемь тонн солярки — то и довольно далеко.