Иной мир: Маришка

Ворох документов, сваленный под дубовый стол, прямо между ног директора, загорелся от первой спички. Окно было открыто и свежий весенний воздух, колыхал красивые занавески. Я сделала музыку громче, зная, что ни кто не обратит на это внимания. Наоборот, это заставит окружающих держаться подальше от директорского кабинета, разумно предполагая, что это сделано нарочно, что бы заглушить крики насилуемой им девочки. Повинуясь мгновенному порыву, я сгребла весь его тайный архив, вместе с его извращенными игрушками и выбросила в окно. Фотографии, словно ночные бабочки, разлетелись вокруг, усеяв цветочные клумбы. Я скинула окровавленную одежду и бросила её в огонь. На мне остались только трусики и гольфы. Стол уже занялся огнём и запахло горелым мясом.

Была ночь, когда я покинула кабинет директора заперев за собой дверь. Я пошла в ванную, где тщательно отмылась от крови. Мне нравился её запах, но не нравилось, как засыхая, она стягивала мою кожу. Ключ я завернула в туалетную бумагу и спустила в унитаз. Вытершись, я нашла в стирке свою одежду, оделась и тайком выбралась в сад. Нас хорошо стерегли, но и у нас были свои лазейки, о которых не знали наши воспитатели. Забравшись на дерево, я устроилась между его веток, где, наконец, блаженно заснула. Меня не волновала судьба других обитателей детского дома. Кто не может сам о себе позаботиться, возможно, тому и незачем жить. Лично я всегда чувствовала опасность, и всегда успевала убраться от неё подальше.

Меня разбудил вой сирен и крики людей. Открыв глаза, я увидела, как красиво полыхает весь третий этаж нашего детдома. Там располагалась администрация, так что, там было чему гореть. Вереница детей в спешке покидала здание, а пожарные раскатывали шланги и суетились вокруг своих машин. Пожар — занимательное зрелище, когда смотришь на него со стороны. Огонь с рёвом вырывался из окон. Дым поднимался в ночное небо, а всё вокруг озаряли всполохи пожара. С треском лопались оконные стёкла, осыпаясь вниз осколками. Крики, короткие команды и суета. На всё это было забавно взирать сверху, но поучаствовать, желания не было ни какого. Я села поудобнее и стала наблюдать за происходящим.

Вскоре подогнали несколько автобусов, погрузили в них полусонных, растревоженных детей и увезли. Стало заметно тише. Пожарные не суетились и тем более не драли глотки, стремясь друг друга перекричать. Они делали своё дело быстро и чётко. Огонь, под их натиском стал отступать, пока совсем не исчез в паре, валившем из окон. Я не заметила, как снова уснула.

— Эй, ты! Слезай с дерева! — раздался крик снизу.

Я открыла глаза и посмотрела вниз. Внизу стоял пожарный и смотрел на меня. Я отрицательно помотала головой. Он нахмурился. Я знала, что без лестницы он меня недостанет, да и тогда у меня есть возможность забраться выше, туда, где ветви не выдержат его вес. Опробованная тактика, если тебе нечего терять, а за тобой гоняться старшие ребята. Тогда они загоняли меня на самый верх, где я могла провести не один час, в ожидании пока им надоест ждать, когда я слезу. Может быть я и была сильной, но тяжело в одиночку сладить с целой толпой здоровых ребят.

— Кому говорят, слазь.... Не обижу — миролюбиво добавил он.

Я снова отрицательно помотала головой. Ко всем взрослым у меня было стойкое недоверие. Ничего хорошего от них, я в своей жизни не видела. Только подзатыльники и ругань. А если они становились слащаво добрыми, то значит им, что-то от тебя нужно, а как только они это получат, последует ещё более грозное возмездие, или от них самих, или от других ребят, за то, что ты рассказала. Эту науку осваиваешь быстро, вместе с болью в рёбрах и синяками под глазами.

— Серёга, что там у тебя? — крикнул один из пожарных, стоящих у машины.

— Да вот, пигалица, на дерево забралась, слезать не хочет — ответил пожарный, стоящий под деревом.

— Сейчас лестницу принесу.

Я подождала, пока они приставят лестницу к дереву и не спеша перебралась повыше.

— Эй, ты дурёха, куда? Свалишься — встревожено крикнул Сергей.

Я надменно хмыкнула и устроилась на новой высоте. Здесь слегка дуло, но был хороший обзор на выгоревший этаж. По кабинетам ходили пожарные, проверяя, нет ли где ещё очагов огня, а в кабинете директора суетились люди в милицейской форме. До окна было далеко, но не настолько, что бы ни разглядеть обгоревший труп директора. Один из следователей, заметив движение напротив окна, поднял глаза и увидел меня. Какой-то момент он внимательно меня разглядывал, а потом повернулся к одному из милиционеров и указал в мою сторону. Я не расслышала, что он сказал, но вскоре этот милиционер присоединился к пожарным, стремящимся снять меня с дерева.

Вы пытались снять испуганную кошку с дерева? Пока вы, полные добрых намерений стремитесь ей помочь, она забирается всё выше и выше, пока ветки не перестают выдерживать её вес. Я была разумнее кошки, но против пожарных с их техникой, я была бессильна. Кончилось всё тем, что они надули под деревом большой батут, а к дереву подогнали машину с корзиной на конце большого манипулятора. Моё сопротивление кончилось тем, что я сверзилась вниз. Больно ударившись о пару толстых веток и распоров себе бок, я упала на батут. Здесь меня схватили сильные руки и передали медикам, а они уже, в свою очередь вкатали мне лошадиную дозу успокоительного и уложили на носилки. Дальше всё погрузилось во тьму и очнулась я уже в больнице.

Упав с дерева, я ничего не сломала, а только заработала глубокую царапину, но, по неизвестной мне причине, я надолго задержалась в больнице. Меня тщательно обследовали, даже заглянули туда, что ну ни как не могло быть связано с моей пустяковой травмой. Затем пришёл суровый дядька, тот, кого я видела в окне, привёл Марьивановну и стал задавать вопросы про то, как я провела тот вечер, и что я знаю про нашего директора. Я молчала как партизан на допросе.

Все дети умеют врать, но только умные понимают, насколько ценно молчание. Язык твой — враг твой. Аксиома, которую я постигла быстро. Если тебя не наказывают сразу, а сперва устраивают допрос, значит не до конца уверены в твой виновности, и тут, только ты сама можешь себя похоронить. Все лжецы думают, что врут талантливо и так что не подкапаешся, но это не так. Чем больше врёшь, тем больше нужно держать в голове, а голова, не компьютер, всего не запомнишь. Рано или поздно, ты сам себя загонишь в ловушку, и тебя поймают за язык. А уж там, чем больше будешь выворачиваться, тем больше будешь запутываться. Это как муха в паутине паука. Так что самая лучшая тактика, это молчание. Не знаешь, молчи. Знаешь, тем более молчи. Поверьте, даже если тебя наказали несправедливо, но ты молчала, всегда приятно увидеть в глазах своего мучителя искру сомнения, а вдруг он наказывает невиновную?! Но если тебя развели и ты сама себя сдала, это намного обиднее, ведь тогда ты понимаешь, что молчи ты, и наказания бы не было, или оно бы не было таким суровым.

Ко всему прочему, присутствие Марьивановны ещё меньше располагало меня к откровению. Она сверлила меня суровым взглядом, когда внимание следователя было обращено на меня, и мило улыбалась всем своим оскалом искусственных зубов, когда он обращался к ней.

— Мариша, расскажи, что ты видела?

— Мариша, расскажи, что ты делала?

— Мариша, расскажи, что ты помнишь?

Все его ответы натыкались на моё, гробовое молчание. Я не знаю, что он уже выяснил, но единственный, кто видел меня входящим в кабинет директора, была именно Марьивановна, а вот как я его покидала, не видел ни кто.

Когда следователь ушёл не солоно хлебавши, Марьивановна, в притворной заботе склонилась ко мне и тихо, так что бы слышала только я, прошептала:

— Молчи, тварь. Раскроешь рот, я тебя до конца твоих дней в чулане держать буду.

Для нас, детей, это была страшная угроза. Вот только я не совсем так на неё отреагировала. Зверь во мне зашевелился и глухо зарычал. Я отшатнулась от неё, понимая, что сейчас не время и не место, сводить с ней счёты, а она истолковала моё движение в свою пользу.

— Так-то, детка. Знай, в чьих руках твоя жизнь.

Судя по всему, все думали, что я не более чем свидетель и жертва насилия. Об этом ни кто мне открыто не говорил, но по сочувствию окружающих, это было понятно и без слов.

* * *

Из газет, из обрывков фраз, из вопросов, которые мне задавали, я поняла, что следователи склоняются к тому, что убийство было совершено из мести. Разгром кабинета свидетельствовал, что, что-то искали, а выброшенные перед пожаром, в окно, фотографии, делали логичным вывод, что искали именно их. Следов под окнами не нашли, но пока тушили пожар, там разве не стадо слонов потопталось, так что если что и было, по мнению следователей, это уничтожили. Подозревали всех, кто хоть как-то был связан с жертвами насилия директора. Братьев, родителей, родных, но никаких улик позволяющих кому-то из них предъявить обвинение не набралось. Общественность больше сочувствовала детям подвергшимся насилию, а убийца, в их глазах, был карающей рукой господа, оборвавшей жизнь извращенца.

* * *

Я читала книжку, когда ко мне в палату пришла милая женщина. Она села рядом и долго просто сидела.

— Что читаешь? — поинтересовалась она.

Я повернула книгу обложкой к ней.

— Любишь читать? — не отставала женщина.

Я кивнула.

— А о чём тебе нравиться читать?

Умно. Ответ не подразумевает, да или нет. Здесь надо изложить целую позицию, а значит, дать ей пищу для дальнейшего диалога. Не охотно, но я заговорила с ней. От неё не шла угроза, и даже обычного потребительства я не чувствовала. Казалось, что её на самом деле интересую я сама и мои увлечения. Мы долго общались, а затем она стала задавать наводящие вопросы. Я не сразу поняла, к чему они ведут, но как только сигнал тревоги прозвучал в моём мозгу, замолчала и, укрывшись одеялом, отвернулась от неё. Больше я на неё не реагировала. Знала ведь, что взрослым нельзя доверять, и вот опять попалась.

* * *

Я тихонько подслушивала у двери кабинета.

— Что скажете? — спросил следователь, психолога.

Женщина покачала головой.

— Девочка явно пережила сильный стресс. Она закрывается, стоит только немного приблизиться к тому, что там произошло.

Следователь достал сигарету и закурил.

— Вы не против? — запоздало, поинтересовался он.

Доктор махнула рукой позволяя курить.

— Она определённо, что-то видела — сказал следователь.

— Да. Но узнать это будет очень трудно. Я предполагаю, что она подверглась насилию, а потом стала свидетелем убийства. Совокупность всего пережитого, заставляет её сознание, отторгать эти воспоминания, как болезненные. Она словно стирает то, что пережила.

— А гипноз? Может быть....

— Ни кто вам не даст на это разрешения. Она ребёнок и пробуждение воспоминаний может ещё сильнее её травмировать. Здесь может помочь только забота, ласка и доверие. Возможно, со временем, она сама начнёт вспоминать произошедшее, заново это переживать и переоценивать.

— Со временем... — вздохнул следователь — ...Его у меня нет.

Доктор вздохнула.

— Что-нибудь ещё выяснили? — поинтересовалась она.

Вовлечённая в это дело, она восприняла его близко к сердцу, не столько из-за гибели директора дома интерната, сколько из-за попутного расследования его "деятельности".

— Всего рассказать не могу, сами понимаете, но....

* * *

Я долго думала, как отомстить Марьивановне за всю её "ласку" и "заботу", которыми она меня так щедро одаривала. Удивительно, но мысль, о том, что бы даже глотнуть её крови, вызывала у меня стойкое омерзение, словно в её венах текла не кровь, а тошнотный супчик из нашей столовой. Мысль съесть её сердце была не лучше. Впрочем, я сомневалось, что оно у неё вообще есть. А тут ещё добрая докторша, не оставляющая попыток меня разговорить, обмолвилась, что меня определили в какую-то реабилитационную программу и назад я уже не вернусь. Что же, если так, то можно позволить узнать им немного того, что их так интересует. Завраться я не боялась, так как чётко определила для себя границу, дальше которой нужно было молчать, а всё, что я собиралась рассказать до неё, было самой настоящей правдой.

Позволив в один из сеансов снова себе раскрыться, я даже сама навела разговор на эту тему.

— Скажите, тётя Лена, а у вас есть мыло... такое душистое и пахучее? — спросила я.

— Есть. Если хочешь, я, в следующий раз принесу его тебе.

— Да, было бы хорошо. Меня однажды им мыли. А ещё мыли голову шампунем. Он тоже такой хороший — щедро я делилась своими воспоминаниями — А потом мне подарили красивую и новую одежду.

— Наверно это был твой день рождения? — поинтересовалась психолог.

— Нет — ответила я и, сделав долгую паузу, добавила — Это было перед тем, как меня отвели в кабинет к директору.

Я сказала это тихо и трагично, что бы она поняла, что я вступаю в сумеречную зону своих воспоминаний.

— А кто тебя мыл? — спросила она, стараясь закрепиться на этой позиции и не уйти далеко от темы.

Она, знала, любой вопрос может быть последним. Я снова закроюсь и закроюсь надолго.

— Марьивановна.... Она всегда моет девочек, перед тем как отвести к нему в кабинет. Доводит до дверей и говорит: Будь послушной и громко не кричи.

Тётя Лена подсела ко мне ближе и нежно обняла.

— Расскажи, что было дальше — попросила она.

— В кабинете играла музыка. Она всегда играет, а иногда очень громко.

— Почему? — поинтересовалась психолог.

— Что бы не было слышно как кричат девочки — переходя на бесцветный голос и словно впадая в транс, ответила я — Я вошла и директор предложил мне конфету. Она была горькой и противной. А потом я запила её чаем. Он тоже был таким странным и гадким. Потом он предложил мне сесть ему на колени и стал меня раздевать....

Я замолкла, словно наткнулась на невидимую стену и с головой погрузилась в тёмные воспоминания, но завершить всё это надо было красиво и трагично, так, что бы отбить желание выпытывать у меня дальнейшее.

— ...Нет ....нет ...нет. Не делайте этого,... я не хочу.... — во всё горло завопила я и забилась в истерике.

В душе каждого, живёт маленький актёр. У одних, он так и остаётся маленьким и сереньким, способным только на второстепенные и малозначимые роли, у других он вырастает в гениального и талантливого. Когда ты живёшь, окружённый всем готовым, любящими родителями и тебе не нужно прилагать много сил, что бы привлечь к себе внимания, твой актёр живёт в тебе не востребованным. Ну, подумаешь, раз в недельку сыграешь святую невинность разбив вазу. Вариантов, если нет в доме собаки или кошки, не так много. Играй не играй, всё равно накажут. Так что твой актёр прозябает на пустой сцене и не развивается. Совсем другое дело, когда его талант может принести тебе ощутимую пользу. Или сладости, или уход от неминуемой расправы. Не важно, кто начал драку, если в её финале на одной стороне парень, а на другой ревущая во всё горло девчонка. Кому поверят, ему или мне?

Сейчас я полностью дала волю своему актёру. Он ещё не был гениален, но уже мог сорвать бурные овации за хорошую игру. Человеку не искушённому, трудно было разглядеть фальшь в моих слёзах. Возможно, Марьивановна и не купилась бы на этот цирк, но сочувствующая мне женщина, пусть даже и психолог, поверила мне сразу. Я позволила ей меня утешить, а потом ещё долго убаюкивать меня, сторожа мой сон, как сон Белоснежки.