Внизу наш дом

Однако присутствует "но". Во-первых, мне ещё парочку лет нужно подрасти — возраст-то у меня пока пионерский. Во-вторых, комсомольская организация напрямую вплетена в существующую вертикаль власти — все достижения, так или иначе, станут известны партийным органам и ГПУ. Оно бы и ничего, на первый взгляд. Но когда речь пойдёт об установке на самолёт вооружений или заграничного оборудования, например, авиагоризонта или радиополукомпаса — вот тут возможны серьёзные осложнения.

Опять же, действуя под присмотром "руководящей и направляющей", я могу не сохранить лидирующей позиции — приставят ко мне "старшего товарища", и вместо ястребка будем клепать машину, которая и жнёт и шьёт и на дуде дудит в благородном деле борьбы с религиозными предрассудками. Время нынче строгое — партия сказала "надо" — комсомол ответил "есть". Не докажу ведь, что именно я лучше всех знаю, что сейчас действительно необходимо, а не просто показалось руководящим товарищам. Правда, есть шанс, что мне удастся как-то стихушничать, повернуть дело так, чтобы строить самолётик для рекорда скорости, например, а уж маневренные качества в него заложить сразу неплохие, ну и местечко для пушки приготовить, обосновав это, скажем, как разбрасыватель агитационных листовок.

Зыбкий путь, неверный. Сомневаюсь.

А поддержкой какой ещё могущественной организации я могу заручиться? Говорят, нынче существуют разные контрреволюционные подполья, пляшущие под дудку мирового империализма. Так у нас с ними слишком разные задачи — не раскошелятся они на развитие советской авиации.

Церковь остаётся. Она нынче несколько не в чести, бывает, что и страдают служители культа, да и храмы нынче как-то не в почёте. Однако советские времена православные успешно пережили и паствы не лишились. Вот уж, воистину, организация, так организация! Тот факт, что ни во что божественное я ни капельки не верю, значения не имеет — у меня со святыми отцами сейчас вполне сходные цели — им гитлеровцы на нашей земле совершенно ни к чему. И гибель миллионов сограждан они будут переживать вместе со всем народом. К тому же — ведут они себя сейчас достаточно скромно, поэтому велика вероятность, что не "сдадут" меня с потрохами. Вот только как с ними столковаться — ума не приложу.

Впрочем, и поддержка комсомола моим начинаниям не повредит — всё равно я никуда не спрячусь от аэроклубовского комсорга. Он заглядывает в мой сарай, интересуется. Нужных шурупов достал, когда понадобились. И втулки его хлопотами выточили на каком-то из Одесских заводов по моим эскизам. Не крикун он, не руками махатель, а дельный парень. Именно он и "уведёт" у меня в будущем Шурочку — а она бы за худого человека не пошла.

Сам я нынче — пионер. Красный галстук ношу всегда — он кокетливо выглядывает из ворота технического комбинезона, который я, почитай, и не снимаю. Хотя с пионерской организацией школы давно потерял всякие связи — я ведь не вылезаю с аэродрома. Разве что иногда заглядываю в соседнее село. Ниток купить, иголок, ирисок. Зарплата ученика моториста невелика, но ни на что не расходуется, потому что я тут на полном пансионе. Нет, на покупку материалов или мотора для самолёта у меня средств недостаточно, однако в бытовом плане я в тратах не стеснён.

Так вот — мелькнула идейка организовать пионерскую группу будущих самолётостроителей под моим руководством. А потом начинать работы над... ну, для разминки соорудим мотопланер с мотоциклетным мотором, а там и за рекорд скорости возьмёмся — уж тут-то можно рассчитывать на целевое выделение средств от Осоавиахима под присмотром комсомола. Глядишь, и моторы французские сумеем выбить. Я читал про них в будущем — однорядные они, силёнок под двести моща и, слушок был, в морозы не запускаются. Так мне до морозов дела нет — фашисты летом нападут. А до холодов меня обязательно собьют просто по закону больших чисел. Это я не к тому, что полагаю себя обречённым, а просто или с парашютом придётся выпрыгивать, или на вынужденной посадке приведу машину в состояние полной негодности, пропахав полосу брюхом. Вторую же мне не построить, хоть вывернись я наизнанку. Да, в конце концов, двигатель выработает ресурс — он ведь нынче считается на сотни часов, ресурс-то — месяц-другой боевой работы из расчёта по три вылета в сутки — и можно разбирать технику кувалдометром, чтобы не досталась врагу. А сам — в строевую часть рядовым пилотом.

Что-то шибко далеко я заглядываю. До тех пор ещё шесть лет и куча хлопот, а уже всё распланировал. Мне нынче нужна группа воодушевлённых сказочным чувством полёта юных пионеров. А взять её можно в том самом селе, куда я хаживаю за конфетами. Есть в нём школа или нет — не интересовался, а пионеры живут, видел. И месяц нынче вполне весенний — уже по-летнему тепло и погода для такого случая прекрасная — низкая облачность, полётов нет — руководство легко одобрило мою отлучку. Тем более, когда бывает в том надобность, я не скулю, что рабочий день кончился, а продолжаю делать то, что нужно и не напоминаю про сокращённое для несовершеннолетних "время на труд".

Я с ними по-людски, и они со мной по-человечески. Нормальный начальник нормальному работнику палок в колёса не вставляет. А мы с ним оба ничего так мужики. В общем — переодеваюсь из спецовки в штаны и рубашку, тщательнее, чем обычно, повязываю красный галстук, и выхожу на дорогу к ближнему селу — тут километра четыре. В этот момент меня подлавливает Феофилактыч, сует денег и пустую торбочку:

— Купи, — говорит, — сальца, лучку там. Может огурчики солёные у кого остались, помидорки квашеные, капустка.

— Ага, — отвечаю. — Закусоиды, что из второго снизу ряда таблицы имени товарища Менделеева.

— Вот приятно говорить с образованным понимающим человеком, — кивает мой наставник. — К вечеру, чай, обернёшься. Посидим по-человечески в тесном кругу товарищей по ударному труду.

— Мне, — отвечаю, — нельзя по малолетству хмельное вкушать, но для товарищей по ударному труду — всегда готов. Я же не просто так, погулять вышел, а пионер.

Хмыкнули мы, да и пошел я, солнцем палимый. Жаркая нынче весна задалась. Нет, про солнце — чисто для красного словца ввернул — низкая облачность никуда не девалась, но уже всерьёз тепло. Я босиком топаю — это пионерам не запрещено, а мне нравится, да и бутсы мои разлезлись, если по правде. Пора обзаводиться новой обувкой.

Дорога выписывает кривулину, обходя оконцовку балки, сливается еще с двумя, приходящими с других сторон, и тут вижу я девочку-подлеточку в светлой блузе и тёмной юбке, присевшую рядом с корзиной и очищающую крашеное яичко. Первая мысль — сегодня Пасха! Вторая — так ведь она же пионерка! Это потому, что аккуратно свёрнутый красный галстук торчит из корзинки. И, наконец, третья — пионерка тайком собралась съесть символ веры... не, ну я вообще безбожник, поэтому прошу пардону, если не так сказанул.

Но самая главная мысль всё-таки четвёртая:

— Здравствуй, Мусенька, — мгновенно проговариваюсь я. — Кушай на здоровье, я никому не скажу, — дело в том, что прямо передо мной — моя будущая жена. Мать троих детей и бабушка семерых внуков. А насчет правнуков — не уверен, что точно назову их число.

— Христос воскрес, — отвечает мне девочка и протягивает яичко.

— Воистину воскрес, — автоматически даю я правильный отзыв. А потом отработанным за полвека совместной жизни движением обнимаю светоч грёз моих и целую прямо в уста сахарные.

Потом мы сидим рядышком на не так давно проклюнувшейся свежей травке и вкушаем лакомство — яйца в эту эпоху, хоть и не редкость, но и не просто еда. Правда в селе с этим заметно проще, чем в городе, хотя многие деревенские жители их продают, поэтому особого яичного изобилия в этом мире пока не наблюдается. А ещё в корзинке несколько куличей. Самый маленький мы делим пополам и деловито уплетаем. Они — тоже лакомство. Изделия из сдобного теста пекут только по праздникам.

Во мне, наконец, просыпается разум и я способен вместо того, чтобы делать глупости, попытаться вести речи честные, случаю пристойные:

— Это ты в храм бегала, куличи святила?

— Батюшка их освятил, а я да, бегала, — и смотрит издевательски. — Знаю я, что вы лётчики, завсегда быстрые, но ты вообще как коршун. В другой день только попробуй так сделать — кубарем покатишься. А сегодня — ладно. В честь Пасхи можно.

Ха, это же она про объятия мои и поцелуй! Ну да, ей же нынче всего одиннадцать — на год меня моложе — и видит она меня в первый раз в жизни. Поэтому решила, будто я подкатил к ней христосоваться... да, есть такой обычай, только я не по обычаю, и не для этого. Но почему тогда назвала лётчиком? И не удивилась, что знаю её по имени? Не иначе сиживала с краешку лётного поля, любуясь на взлетающие и садящиеся самолётики. Примечал я стайку деревенских ребятишек. И знал, что она может быть среди них, но нарочно не подходил, чтобы не вышло нам встретиться раньше времени, потому что в аэроклуб она поступила в сороковом году, если считать по версии моей предыдущей жизни. Тогда мы с ней и познакомились — вот не хотелось мне опережать старый график.

Да и встреча та, первая, никакой привязанностью не обернулась — мы уже после войны нашли друг друга. Два капитана. Она тоже летала, в основном к партизанам, да разведгруппы высаживала-забирала. Но сейчас, когда ничего подобного ещё не было, она в полном неведении относительно моих мыслей и, чего уж греха таить, привычек. Оно бы и ничего, если бы я не повёл себя с ней так по-хозяйски.

— Целый год ждать, — непроизвольно вздыхаю я, — меня продолжает переть глупая уверенность старого супруга. Девочка, между тем, с одной стороны смущена, с другой — не робкого десятка. Кроме того в ней уже проснулось главное женское качество — любопытство.

— А чего такого ты никому не скажешь? — спросила она недоуменно и, не дожидаясь ответа, продолжила "наезд": — Вот если бы я пообещала, что не скажу отцу про твоё охальство, тогда бы и спросу не было, — снова уперла в меня тот самый взгляд, под которым я таю, и молчит, дожидаясь ответа.

— Буду счастлив, если ты представишь меня своим достойным родителям, — под воздействием её бездонных очей я мгновенно слетаю с катушек и несу полную чушь. — Ты не сомневайся, как только наступит срок, поженимся. Деток вырастим, внуков побалуем, на правнуков полюбуемся, — вижу, как Мусенька обворожительно краснеет, но держит себя в руках просто великолепно.

— Ну, уж нет, — заявляет она решительно. — Рано пока знакомить тебя с моими батьками. Сначала я для себя решу, люб ли ты мне, а уж потом, как разрешу, тогда подкатывай, — говорит, а сама галстук из корзинки достала и повязывает. Пионерка, понимаешь, возвращается из церкви.

Видимо, прочитав на свой лад выражение моего лица, она поясняет: — Неладно, как-то, в галстуке в храм входить. Батюшка пугается, с добром ли человек пришёл, не станет ли хулу нести?

— Допускает пионеров к молитве? — насмешливо тяну я.

— К службе, — поправляет меня Мусенька. — Молитву всяк сам может прочитать. Так он и комсомольцев венчает, хороший у нас батюшка. Всё-всё понимает. Добрый человек и рассудительный.

Эти слова меня мигом протрезвили — чары девичьи отпустили раскрывшийся бутон мальчишеской души, отчего он мигом схлопнулся. Итак, местный поп — мужик с понятием и с властями живёт в ладу. Это может крепко помочь моим планам, если удастся вступить с ним в контакт.

— Познакомишь нас? — слёту беру быка за рога.

— Ты и сам не без языка, а он людей не чурается, — язвительно смотрит на меня будущая жена.

— Так безбожник я, — лучше сразу сознаться.

— Это ничего, лишь бы человек был хороший, — улыбается своим мыслям девочка и до боли знакомым жестом ерошит мою макушку. Таю. Но держусь.

— Понял, — отвечаю. — Сегодня из-за Пасхи он весь день на работе. Так что зайду в другой раз. А мне бы закуски купить для мужиков, — потрясаю пустой торбой и шелестю... шелещу... (не знаю, как правильно) парой купюр.

— И чего мы стоим, кого ждём? — упирает руки в боки Мусенька. Опять до боли знакомая поза, при виде которой всё внутри взбалтывается, но не смешивается. — Православные ждут тебя, чтобы вкусить от щедрот великого праздника, а ты тут встал посреди дороги и лясы точишь. За мной, телепень, — подхватив корзинку, она даёт мне знак следовать за ней.

Следую. Куда ж деваться! В будущем я всегда её слушался — привычка. Только вот не примечал ни разу, чтобы она в Бога верила. Если и было что, то всегда молча, про себя.

Глава 5. Заявка

— Здравствуйте, отец Николай, — священнослужитель сейчас дома. Сидит под деревом и что-то просматривает, надев на нос очки. Книжка перед ним лежит толстая, но тиснения на корешке не видно. Может статься, что мирского содержания.

— Здравствуй отрок...

— Александр, хотя, обычно Шуриком зовут. По делу я к вам.

— Так присаживайся, рассказывай, — поп откладывает книгу, не закрывая её, и сморит на меня поверх стёкол.

— Для начала докладываю — я совсем безбожник, но агитировать за атеизм не стану. Мне помощь нужна, причём не от вас лично, а сразу ото всей вашей церкви, — вот так, без хитростей. Я ведь понимаю, что ответственный работник самого устойчивого в человеческой истории предприятия любые пацанячьи уловки мигом раскусит и легко запутает меня словесами так, что глаза на лоб полезут. Ну и вообще, с даром убеждения у меня дела обстоят неважно.

— Дело моё богоугодное, — тороплюсь я поскорее внести ясность. — Только это положение требует доказательств, — снова я спешу предвосхитить неизбежные в таких случаях вопросы. — Через шесть лет немец на нас нападёт, — окончательно раскрываю я свои карты. — И столько случится горя, что многие поколения будут помнить об этом нашествии. Людей погибнет страсть...

Пока я перевожу дух, мой собеседник успевает вставить словечко:

— А ты знаешь, как этому делу помочь, но без поддержки никак не справляешься? — и смотрит пытливо.

— Ага, — говорю. — Вроде того. Только со всей бедой мне не совладать — лишь с малой её частью справлюсь. Это сохранит несколько тысяч человеческих жизней.

Священник отложил очки и глядит на меня, словно на экзотическую букашку... экзотический фрукт, появившийся неведомо откуда. А мне пока добавить к сказанному нечего — надо посмотреть на реакцию собеседника и только потом гнать зайца дальше. Только вот не видно пока отклика на мой посыл — человек думает, как бы повежливей отшить малолетнего идиота — вот и всё.

— От врагов страну и её население защищает армия, — наконец изрекает он банальность. — Тебе отроче, нужно не в храм Божий обращаться, а к большому военному начальнику.

Ух ты! Реакция не совпала с ожидаемой. Нормальный человек принял меня за тихого помешанного и пытается избавиться от хлопот по общению с тронутым. А я-то думал, что именно такими ребятами святые отцы должны интересоваться, как своими наилучшими клиентами. Наставить, так сказать, утешить, приголубить и втянуть прямиком в лоно. Чтобы или юродивого организовать, или верного последователя к делу приставить.

В общем, рухнул приготовленный план беседы. Буду импровизировать.