Тетрадь 92

...Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.

— И что дальше?

Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.

— Что дальше, сэр?

Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.

— Решай сам.

— Что, сэр? — потрясённо переспрашивает он. — Что вы сказали, сэр?

За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:

— Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.

Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

— Я раб, мне нельзя решать!

Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:

— Рабство отменили, ты свободен.

Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке, и ты — раб, навечно и до смерти. Рождён рабом, живёшь рабом и умрёшь рабом. Но этому, сидящему напротив, человеку он дал клятву, сам, никто не заставлял. Он должен верить каждому слову, даже непроизнесённому.

— Чего ты хочешь?

— Остаться здесь, — сразу отвечает он.

И облегчённо переводит дыхание. Потому что доктор кивает.

— Хорошо. Оставайся. Будешь работать.

— Да, — сразу соглашается он. — Да, сэр.

Да, конечно, он будет работать, делать всё, что ему скажут, и тогда его не выгонят, оставят. Он уже понимает, что его клятву не приняли, он только ещё не понял, почему, но это неважно. Он остаётся здесь, с доктором Юрой. И с ней...

...Крис улыбнулся. Тогда он ещё не знал её имени и не пони мал, что с ним происходит, вернее, боялся понимать, но всё это в прошлом. Люся теперь его жена, и Юрий Анатольевич разрешил ему работать рядом с собой. Нет, всё хорошо, на самом деле хорошо. А что было раньше... так оно ж было. Было да прошло.

За окном приглушенно зашумели деревья. Дождь? Да, дождь. Ну и отлично: завтра меньше поливать. Ночью дождь, а днём жара — говорят, это самое оно, что нужно для огорода. Не проспать бы, а то под дождь хорошо спится.

* * *

Прошлое неповторимо. Новодел — всегда имитация. Как бы точно ни копировался подлинник, копия останется копией, искусственно наведённая патина может обмануть зрителя, но не исследователя. Бурлаков дописал строчку и привычно охватил быстрым взглядом всю страницу. Так, сегодняшние находки отмечены, описаны и заинвентаризованы. Работа для студента, от силы практиканта. Ну, а кто вы, профессор, после стольких лет перерыва? Так что... получил, что хотел. Угу. Профессор, доктор наук, руководитель, гм, ну, об этом можно и не вслух, едет рядовым работником в одну из множества рядовых археологических экспедиций куда-то в глушь, куда и почта не добирается, а связь только по рации, никаких перспектив для славы... какая скромность, какая научная самоотверженность, слёзы умиления и кручение пальцем у виска. Угу. То и требовалось доказать. И показать кое-кому...

...Безликая гостиничная комната, на столике два нетронутых стакана и полупустая бутылка дорогого, но не роскошного, а точно под стать комнате спиртного.

— Тебе придётся исчезнуть.

Мишка смотрит спокойно, тон деловит, но не напряжён.

— Причина?

— Тебя ищут. Хотим отследить маршруты поиска. И лучше, чтобы тебя на виду не было.

— Именно меня?

— Рассчитывают так выйти на твою сеть. Не беспокойся, твоих "крысок" мы прикрыли. Ну, кроме...

— Кто уже на свету, — кивает он. — Но те либо не знают, либо умеют молчать.

— А некоторые, — усмехается Мишка, — говорят. Но так, что поиск становится невозможным. Из-за обилия возможных, но неизменно ложных направлений.

— Да, — улыбается он. — Учитель это умеет.

— Читал его интервью?

— Конечно. Он молодец. И школа его...

Мишка кивает.

— Там, — и неопределённый кивок на стену, — там у тебя всё налажено. А здесь.... Поработают без тебя месяц-другой. А если до них и дойдут... Кадры проверенные, знают, что, где и как.

— Да, — кивает он. — Лагеря всё равно сворачиваем. Да, практически, только в Атланте и остался. Имущество частью вывезем, частью распродадим. Покупателей твои отследят.

— Правильно, — соглашается Мишка. — И пусть твои идеалисты-бессребреники туда не лезут, только помешают.

— А выручка вся твоя?

— А как же! — ухмыляется Мишка. — И нечего было такие щедрые ссуды давать. Знаю, знаю я все твои расклады и аргументы. Изящно было сделано, не спорю. Но уже сделано. Закончилась та игра, Гошка. Другие начались. Послевоенные.

— Предвоенные, Мишка, — поправляет он. — Послевоенными мы занимались до нашей Победы и ихней Капитуляции. А что начинается после войны, это уже предвоенные к следующей. Азбучная истина, между прочим.

— Азбучная, — соглашается Мишка. — Так что давай, линяй из Царьграда на всё лето. Обоснованно, эффектно и эффективно...

...Бурлаков закрыл дневник и встал. Лагерь археологов жил обычной вечерней жизнью. Голоса, смех, тявканье приблудного щенка с бессмертным именем Шарик. Что ж, обоснование оказалось действенным для всех, достаточно эффектным, а эффективность просчитаем, как и положено считать — по осени.

— Игорь Александрович, — позвали его снаружи. — Ужинать...

— Спасибо, Галя, — отозвался он. — Иду.

И, выйдя из палатки, окунулся в так знакомый, любимый мир. Да, прошлого не вернуть, но разве это не подлинность? Сбитый из досок походный стол на козлах, каша с лесным дымком, чай с брусничным листом, деревенский ноздреватый хлеб и самое главное — разговоры. Где житейское и научное, воспоминания и предсказания, острые на грани приличия шутки и глубокомысленные изречения, — всё вперемешку. То, что он всегда любил больше всего, что помнил с детства с чайных и не только вечеров в дедовском доме, и по чему так тосковал, а что главным за столом Вениамин Строков, его собственный — когда-то давным-давно — студент и аспирант, так это жизнь повернулась этаким макаром повернулась. И он не в претензии, могло быть и гораздо хуже. Блаженно чувство свободы, не безопасности, а безответственности. И лекционное турне от него никуда не денется, Мишка, наверняка его уже тоже в свои планы включил. Да, он — уже не студент, и юность не вернуть, и не войти дважды в одну и ту же реку, потому как изменились и ты, и река, но он живёт, и не заново, а дальше... Молодые смеющиеся и хмурящиеся лица, необидные сейчас шутки и подначки.... Чёрный камень с ровными строчками... нет, не надо, не хочу. Да, Серёжа мог быть за этим столом, мог... если бы не эта проклятая война и трижды проклятая Империя. И, как всегда и всюду, неизбежный разговор о войне. Всех ведь затронула, по каждому шипастым катком прокатилась.

— Игорь Александрович, а как же там было? В Сопротивлении?

Все лица обращены теперь к нему: он единственный знает и может рассказать. Бурлаков медленно кивнул. Да, это надо, но...

— Даже не знаю, с чего начать, — и улыбнулся, заметив понимающую усмешку Строкова. — Спрашивайте.

Они смущённо переглядывались, как-то не то что неловко, но...

— Игорь Александрович, — Галя смотрит на него, до предела распахнув свои обычно узкие, словно прищуренные глаза. — Ведь это уже не тайна? Всё уже известно?

— В истории всегда известно только что-то, — негромко, как про себя, говорит Строков.

— Да, — кивает Бурлаков. — Абсолютно полное знание невозможно, — и улыбается Гале. — Да, многое уже не тайна. Но известно далеко не всё. И если собирать информацию, то надо это делать сейчас. А источник один — люди и их память.

Стол взрывается согласным многоголосием.

— Но, Игорь Александрович, ведь "врёт как очевидец".

— И неужели ничего материально?!

— А имперские архивы?!

— Ничего бесследного нет!

— Хоть что-то, но должно же было уцелеть!

Бурлаков слушал этот взволнованный гомон, соглашался, спорил и пояснял. Да, в архивах СБ кое-что уцелело, там можно искать и кое-что найти. А у кого сейчас хватит сил читать протоколы допросов с отстранённым вниманием историка? С архивами СБ и вообще имперскими сейчас работают. Но не историки и с другими целями. Да, вы правы, исследование начинается с вопроса, результат ответ получают в результате поиска, а не ищут подтверждения уже готовой гипотезе. Да, цель не оправдывает средства, она их определяет и замена средств меняет и цель. И многое уничтожалось вполне сознательно и целенаправленно. По отсутствию источника можно реконструировать, какие именно вопросы не хотели услышать. А расспрашивать людей? Как это делают фольклористы и этнографы? Да, каждое высказывание субъективно, но если опросы массовые, то можно вычленить статистическими методами. Но ведь и уцелевших немного. Для статистики маловато будет. Все дружно смеются, услышав давно ставшую крылатой фразу из какого-то старого, но всеми любимого фильма. А разговор продолжается. И как вы планируете эти расспросы? Расскажите, как у вас на глазах пытали вашего друга, а вы изображали, что видите этого человека впервые и вообще всей душой за Империю и рабство? Так? И что вам ответят?

— И не забывайте. Навыки конспирации въедливы. Будут отказываться и молчать просто по привычке.

— Точно, — кивнул один из студентов в гимнастёрке с нашивками зща ранения и следами от погон. — Военная тайна! И всё тут.

Многие закивали, соглашаясь.

— Да...

— Кто служил, тот знает.

— А раз знает, то лишнего не скажет.

— Да, — кивает Строков. — О революционном движении до сих пор нет объективного исследования.

— Но тех ветеранов всех опросили. Ещё когда!

— И результаты опросов положили в архив!

— Там же до сих пор архивы закрыты! — возмущается кто-то. — И зачем?! Столько лет прошло!

— Видимо, — усмехнулся Бурлаков, — Это ещё современность.

— А о войне...

— О войне ещё рано писать, — студент в гимнастёрке даже ладонью по столу прихлопнул. — Какая это история, когда боль живая.

— Так что?! Ещё сто лет ждать?! — возмущается Галя.

— Мы раньше вымрем, — отмахнулся он от неё. — Тогда и пишите. Что хотите. Из могилы не поспоришь.

На секунду ошеломлённое молчание и тут же возмущённый взрыв. Что считать историей? А что истиной? И возможна ли истинная история? Бурлаков с наслаждением окунулся в этот кипящий бестолковый и упоительно безоглядный спор, изредка переглядываясь со столь же наслаждающимся Строковым.

Спорили, болтали и пели уже у традиционного костра и засиделись бы ждо рассвета, но в раскоп надо идти выспавшись, а то ещё череп с берцовой перепутаешь.

Вернувшись в свою палатку, Бурлаков ещё немного посидел над своими записями. Вот от чего он совершенно отвык, так это от дневников. Отвыкал мучительно, вернее, приучал себя вести дневник только мысленно, без записей. И вот... опять можно писать. Даже странно. Да, и маше письмо. Почта... через два дня. Почтальон оставит письма и заберёт готовые к отправке. Ждать, пока прочтут и напишут ответы, не будет, ну, часок его за чаем продержат, но не дольше. Так что, пишем сейчас, а тогда только приписочку в конце по обстоятельствам. Вот так. И не думать о прошлом, как это ни трудно. Не думать. Когда-то ты умел держать себя в руках. Вот и держи. Вот и молодец.

* * *

После гроз всё будто с новой силой пошло в рост. Саймон гордо показывал Джонатану сад

— Так что, масса Джонатан, совсем оправилась, — он ласково погладил ствол яблони, — это хорошая яблоня, масса, её обожгло тогда, а теперь выздоровела. Она даст много яблок, масса.

— Хорошо, Саймон, — Джонатан с улыбкой оглядывал усыпанные начавшими созревать плодами деревья, — а груши как?

— Две очень хорошие, масса, остальные ещё болеют. Одну вырубить надо, масса, — Саймон горестно вздохнул. — Умерла, масса.

Вздохнул и Джонатан.

— Тогда руби, конечно. Остальное ещё раньше расчистили.

— Да, масса, остальное в порядке, масса.

Да, как Сайморн взялся за сад и огород, так и стало в порядке. Всё растёт и плодоносит, как ему и положено.

— Мелюзга не шкодничает? — улыбнулся Джонатан, заметив в кустах мордашку Тома.

— Как можно, масса?! — выкатил в притворном ужасе белки Саймон и уже серьёзно: — Зачем шкодничать, если по правилам можно.

Джонатан кивнул. Порядок здесь завёлся как-то сам собой, как и с молоком. Зачем тайком из ведра хлебать, если тебе за столом полную кружку наливают, и масло ещё, и творог всегда не всегда, но частенько. И с ягодами так же. А падалицу Роб собирает и тащит на компостную яму, а прополотое на скотную. В саду сорняк, а скотине приварок.

— А здесь, может, цветов, масса? — неуверенно предложил Саймон.

Они стояли на лужайке у бывшей террасы Большого Дома. Джонатан задумчиво покачал головой.

— Не думаю, Саймон. Дом доламывать будем.

— А там и новый строить, — понимающе закивал Саймон. — Какие уж цветы на стройке. Понятненько, масса, так что лужком оставить. Трава-то уж здесь ничего, я её подкошу, масса.

— И на скотную, — вылез появившийся как из-под земли Роб.

— А если подумать? — Чуть насмешливо посмотрел на него Джонатан.

Роб растерянно приоткрыл рот.

— Ага-а, — сообразил Саймон. — Полыни же много, масса, молоко загорчит.

— Лошадям скошенное, — распорядился Джонатан.

— Ага, ага, масса, — закивал Саймон. — Сделаем, масса.

И вдруг лай, визг, детские и женские вопли, щёлкнул... Выстрел?!

Когда Джонатан влетел на двор, всё уже было кончено.

Вьюн и Лохматка дотрёпывали уже мёртвую крысу, а столпившиеся вокруг Мамми, Дилли, Эрси, Молли и Гвен наперебой рассказывали друг другу, где они были, да как испугались, да куда бежали, Роланд выяснял у Молли, не слишком ли она испугалась, Дик и Билли хвастали, что в заваруху они таких крыс дюжинами давили и ели, визжали что-то совсем невразумительное Том, Джерри и Джой, сосем забывшая, что ей уже десять и она большая, гудел совсем по-шмелиному Сэмми, успокаивая Дилли, Эйб объяснял, что ни Монти, ни коровы, ну, ничуточки не испугались.

Джонатан взглядом нашёл стоящего в дверях конюшни ФЫредди и убрал кольт в кобуру. Подошёл, вытирая руки, ветошью, Стеф и кивком показал на щенят.

— Сообразили, теперь дело пойдёт, — и тихо: — Кровь всегда скажется.

Джогнатан кивнул.

Стеф вытащил из кармана резиновые перчатки и натянул их.

— Ну-ка... — подошёл он к щенкам. — Дик, Вьюна держи, да за хвост возьми, вот так, правильно, цыц, Лохматка, дай, ну-ка, дай, — и прямо из пастей вытащил остатки крысы.

— И куда её, дядя Стеф? — почтительно спросил Дик, с трудом удерживая за хвост рычащего Вьюна.

— В топке сожгу, чтоб заразы не было. Рол, песком с известью присыпь, чтоб не распозалось.

Роланд быстро искоса глянул на Джонатана и, поймав его кивок, бросился за песком и лопатой. Мамми, подозвав щенков, кормила их лепёшкой, чтобы не мешали и не раскапывали кровяные пятна.

— Дай им мяса, Мамми, — распорядился Джонатан.