Константа равновесия. Часть четвертая

— Это чтобы пропустили, к лягушкам. Я бы на месте охраны завернул, чтобы неповадно было издеваться.

— Ты когда-нибудь бываешь серьезным дольше двух минут?!

— Да, когда это необходимо. Тейлор, расслабься пока. Буквально расслабься, чтобы по тебе не было понятно даже больше, чем тут произошло.

Саймон мысленно дал Ядзири пинка, но послушно начал дышать глубоко и размеренно, постепенно втянулся и к Тессе подошел уже с улыбкой. Девочка, пока ждала, купила им по большой голубой каракатице с сочной, сладковатой мякотью, и на нее Саймон отвлекся окончательно. На подходах к парку даже заинтересовался возможным представлением с Ядзири, но не повезло: смена была другая, не пришлось даже напяливать кошмарную хрень на голову.

Зато лягушки были, в количестве, и дети вокруг с булками, сладостями, фруктами и витаминизированными коктейлями. От последних, правда, лягушки отказывались. Ядзири высмотрел свободное местечко на берегу, расстелил на траве куртку для Тессы, а сам принялся подманивать земноводную пакость на размоченный кусок хлеба.

Саймон поболтал в воде огрызком каракатицы, потом закинул его подальше, посмотрел, как в него вцепились две рыбины и осторожно облизнул пальцы. Эта лужа? На вкус ничего особенного. Но зачем бы еще Ядзири стал стараться сблизиться с лягушками? И что ему нужно, еще пробы? А куда, в карман? Пропитает брючину? Но лучше так, чем в итоге выяснится, что он всего лишь развлекается, потому что любит кормить зверушек, даже таких.

Тессе удалось заинтересовать сразу двух тварей, и теперь она, заливаясь смехом, кидала им кусочки всего подряд из купленного у входа. Лягушки хватали на лету, пастью, всеми шестью лапками, отбивали головой, чтобы поймать на следующем заходе. Саймон даже потихоньку загордился их с Ядзири идеей. Может быть, вписать ее в план развития рекреационных ресурсов Кирены?

— Хочу мороженого, — вдруг попросила Тесса, умоляюще глядя на них обоих по очереди. Все ясно, сходила бы, но лягушки уплывут.

— Сейчас куплю, — усмехнулся Ядзири, кидая в воду остатки хлеба.

— Я с тобой, — Саймон поднялся раньше, чем у кого-то появились возражения. Кто-то задумчиво посмотрел на него, но кивнул. Да все равно, Саймону не для поговорить всерьез, а так... как раз, чтобы поговорить о пустяках. Не с Тессой же, она слишком далека от проблем Саймона, чтобы легкий треп с ней его устроил.

Мороженое продавалось в другом конце песчаной дорожки, три автомата с разными сортами. Ядзири подождал, пока кучка малышни решит, какое они хотят больше, прислонил к сканеру карточку.

— Тебе какое?

— М-м... — Саймон присмотрелся к списку, потом опомнился, — Так это не я хочу, мне лучше попить.

— Дальше есть палатка, но там в разлив.

— Ничего, тут вода чистая.

Саймон покрутил головой и сделал пару шагов назад, высматривая обещанную палатку. Из-за его спины, уворачиваясь, вывернул кто-то, придержал его за локоть. Саймон оглянулся, чтобы извиниться, и... вырвал руку, забыв, как вообще разговаривают. Рядом нарисовался Ядзири, и Саймон вцепился в него, через куртку в тело, намертво.

— Я что-то не так сделал? — спросил... он... нет, не он. Голос другой, совсем, и глаза, и... и все.

— Кажется, мой друг вас с кем-то спутал, — и у Ядзири другой голос, глухой, издалека, но спокойный, невозмутимый. Саймон закрыл глаза, вслушиваясь и еще сильнее сжимая пальцы. — Прошу прощения.

— А, по-моему, я его напугал, — и снова не тот голос, еще раз не тот, это же уже не ошибка, не может быть ошибкой! Тот — он умер, Саймон видел, Саймон сам... Саймон не ушел, пока не убедился.

— Тейлор? — Ядзири дотронулся до его щеки, потом приложил ему ко лбу пакет с мороженым. Не полегчало, но перед глазами прояснилось. Там был Ядзири и все, никакого прошлого. Показалось, случайный прохожий, просто тот же типаж.

Саймон разжал пальцы, удивляясь, почему они так болят. Посмотрел на них, потом на Ядзири. Хорошо, что он оказался рядом, выпроводил... этого. Саймон не слышал как, но Ядзири умеет, тут ему точно можно доверять. Тут... тут? Саймон больше почувствовал, чем понял, как губы расползаются, кривятся в оскале, почти веселом, точно искреннем.

IV

Тейлор выглядел так, словно увидел живого покойника. И покойник оказался навязчивым, Интаро еле отделался от него и его предложений о помощи. Но на Тейлоре было написано, что все плохо, очень плохо, и мужчина это видел, и помочь хотел искренне, загладить вину, а Интаро было важно только, что у Тейлора все плохо. И неизвестно, чем помочь, потому что понятно, откуда жуткий призрак, и место очень людное, а Саймон впился в его руку так, что скоро сломает запястье.

Пока Интаро беспомощно вглядывался в застывшее лицо, Тейлор очнулся, но назвать разумом то, что мелькнуло в его глазах, Интаро не рискнул.

— Тейлор, что...

Саймон снова ухватил его за руку, но уже именно чтобы сломать, или оттолкнуть, брезгливо, почти с ненавистью.

— Не трогай! Никогда. Просто не прикасайся.

Тейлор качнулся, кое-как удержался и пошел к выходу. Но не к центральному, куда-то по указателю. Интаро почти бегом вернулся к Тессе, отдал мороженое, сказал, что они уходят, и бросился за Саймоном.

Интаро не представлял, что делать, чтобы не испугать Саймона уже самому, но, хвала Космосу, за воротами тот снова осмотрелся, уже почти сознательно, и пошел к флаерной стоянке. Интаро успел запрыгнуть, когда машина взлетала, Саймон покосился на него, но промолчал. Обреченно промолчал и усмехнулся как-то... Интаро все еще ничего не понимал и тоже молчал. Сейчас провоцирующим и лишним может стать не только каждое слово, но и любой жест. Может быть, истерика внешняя лучше прогрессирующей внутренней, только не в летящем над крышами флаере.

Уже в квартире Саймон отшатнулся, чтобы оказаться дальше от Интаро после тесноты лифта, ударился локтем о стену, всхлипнул и сполз по стене, сжимаясь в клубок.

— Саймон, — еще раз попытался Интаро, опустившись рядом на корточки, — Посмотри на меня. Саймон, это я. Я не причиню тебе вреда, ты же знаешь...

— Знаю?! — Саймон вскинулся все с тем же лихорадочным огнем в глазах, — Как оказалось, я ничего не знаю, Ядзири. Я ничего не знаю о тебе, я не знаю тебя, и, как последний идиот, доверял тебе все это время. Просто так, без причин, только потому, что не было видимого зла. Потому что я... — Саймон задохнулся, — Я безмозглое дерьмо и всегда был таким. Меня ничто не изменит.

Тейлор запрокинул голову, часто дыша, снова задыхаясь, сглатывал, кусал губы. Интаро смотрел на него и не представлял, что можно сделать. Любому другому, даже другой, он бы уже врезал по физиономии, чтобы привести в сознание, растормошить. А тут — только ждать. Саймон искоса посмотрел, снова усмехнулся, почти распутно:

— Интересно, почему так, да? Чего это я вдруг перестал стелиться и укусил? Я расскажу. Все же, имеешь право знать, с кем связался. Хотя... а за что тебе уже с самого начала было меня уважать? Сначала в штаны лез, потом в руки упал. И недотрогу строил, да? Не говори, что не так. Тут нет причин по-другому.

Он снова попробовал ухмыльнуться, но сморщился, зажмурил глаза, словно пытался сдержать слезы. Интаро продолжал молчать. Уже осознанно. Слышать, что Саймон думает о себе, было неприятно, но пусть говорит. Что угодно лучше тишины и всхлипов.

Рассказывать Саймон начал внезапно, сбиваясь с циничного спокойствия на едва разборчивую скороговорку, подробно, даже слишком, чтобы лишний раз ударить себя посильнее. К середине рассказа Интаро сам закусил губу и привалился к стенке. Очень хотелось убивать, но было некого, поэтому он просто слушал дальше.

Саймон родился на очень мирной и процветающей планете. Экономический и природный рай, почти нулевая преступность, фрукты на улицах и дети, которые могли себе позволить верить в добрых фей. Но, если им еще можно, то взрослым уже нет, а, как понял Интаро, верили и они. Мать Саймона отказалась от ребенка почти сразу после рождения, но отец его не бросил, а мачеха любила почти так же, как родных детей. Хотя, определенной свободы у Саймона все равно было больше, потому что опекали его меньше. Постепенно все привыкли к его самостоятельности и сочли ее инициативой самого Саймона, а он этим пользовался. Заключал, уже тогда, какие-то сделки, заигрывал со старшеклассниками, возвращался домой под утро. И не увидел ничего странного в интересе к нему школьного психолога. Наоборот, стало лестно: мужчина, старше его в два раза, говорит комплименты, угощает сладким, дарит всякие мелочи.

Встречаться они начали в неполные шестнадцать Саймона. И уже через месяц врач, Саймон назвал его Гарольд, предложил поехать с ним на курорт, но, чтобы родные не запретили, сделал направление в санаторий. Саймон только сдал сессию, и, с учетом частых свиданий, переутомление было на лицо. Саймон сам рассказал родителям о поездке, соседний остров, курортная зона, полтора месяца активного отдыха и новых знакомств. Конечно, его отпустили, тем более, по рекомендации школьного врача. А он тем же вечером, с сумкой, отправился к любовнику домой и остался там на полгода.

Сначала Саймон не понимал, что происходит. Почему его не отпускают, зачем дают таблетки и делают такое, чего раньше не делали. Неловкое, смущающее, причем, с такими комментариями, что понятно, эта неловкость была запланирована. Он просил, пытался убедить, но не получалось. Гарольд отвечал, что он любит Саймона и не расстанется с ним. А родственникам писал письма с комма Саймона, и те, в своем раю с феями, ничего не заподозрили даже, когда полтора месяца истекли.

Саймон пытался сбежать, но не смог даже покинуть территорию особняка. Прислуга возвращала его обратно. Его не слушали, потому что им щедро платили, да и Саймону казалось, ему не верят. Их благодетель не может так поступать, наверняка, принимали Саймона за невменяемого пациента. И не так были неправы, потому что лекарства, сидение взаперти, слишком изощренный секс уже начали сводить Саймона с ума.

Он кидался на Гарольда, пытался душить, но добился только удвоение дозы препаратов и "карцера" на две недели — в кладовке, обитой звукоизолирующим материалом. А потом снова изматывающие ночи, грязный шепот над ухом, действия, заставляющие Саймона чувствовать себя последней шлюхой, и полное отсутствие выхода.

В какой-то момент, Саймон не знал, сколько прошло, он сдался. Не реагировал ни на что, смотрел в потолок и старался не чувствовать, но Гарольда это не устаивало. К психотропным присоединились возбуждающие препараты и новое развлечение: кормить ими Саймона и смотреть потом, как он катается по полу, и не позволять кончить.

Дальше Саймон помнил плохо. И до этого рассказывал бессвязно, Интаро понимал только потому, что людей видел много и разных, представлял, на что они способны, а теперь сбивался, путался, возвращался назад, стараясь все же проговорить.

А потом он заболел. Любовника несколько дней не было дома, а Саймон, от слабости, не мог найти еду, только пил воду из-под крана. Слуги к нему не подходили, наверное, хозяин дома все же боялся, что они увидят лишнее. Конечно, полностью препараты за это время выйти из организма не могли, но болезнь вынуждала включать разум, заботиться о себе. Появлялись и другие мысли, а отгонять их сил не хватало. Саймон даже попробовал перерезать вены, чтобы не думать уже точно, но не знал, как это делать правильно, а на воздухе кровь свернулась. И ее вид испугал Саймона намного больше, чем неудавшееся самоубийство. Он тогда вспомнил, что и Гарольду позволял многое именно под угрозой что-нибудь Саймону разрезать.

Всю ночь после этого Саймон сидел на кровати и тихонько выл, раскачиваясь из стороны в сторону. Это он помнил, потому что, под утро, неожиданно заснул, свалился на пол и сильно ударился головой. Тоже была кровь, он смывал ее в ванной и плакал. Было больно, была высокая температура, он очень хотел есть, а память, издеваясь, подкинула новые подробности. Он вспомнил, что очень любил этого человека. Вот, насколько умел, настолько и любил. Даже первое время уже здесь хотел верить, что это такая игра, вот-вот кошмар закончится и Саймон снова будет счастлив.

Утром вернулся любовник, отругал Саймона за болезнь, за то, что он повредил свое тело, начал лечить. Но состояние Саймона, как оказалось, его возбуждает, как и процесс лечения. А лекарства смешивать было нельзя, поэтому, Саймона он просто связал. И Саймон снова понимал все, что происходит, но что-то изменилось, он больше не хотел закрыться, напротив, впитывал, проговаривал про себя каждую деталь.

Когда Саймон поправился, таблетки вернулись в рацион, но он глотал их только тогда, когда не удавалось выбросить. Крошечные дозы по сравнению с прежними, голова все равно оставалась почти свежей. Днем он начал читать книги, у Гарольда была огромная библиотека, чтобы снова научиться быть человеком. В остальное время он старался быть приветливым и отзывчивым, поэтому ему не мешали, даже спрашивали вечером, что он узнал нового.

В постели не стало лучше, но теперь Саймон даже получал извращенное удовлетворение от происходящего и своей ненависти. Он иногда сам боялся своей реакции, но не мешал себе представлять Гарольда мертвым и, в этот момент, выгибаться в оргазме. Он даже не знал, зачем ему сейчас свобода, что он, такой, будет с ней делать, она просто была самоцелью. Избавиться от мучителя, вернуть себе полноценный статус, а дальше он не заглядывал и старался не думать, что и как будет рассказывать родным.

Все закончилось вечером, когда любовник расслабился в кресле с бокалом вина и Саймоном на коленях. Играя, Саймон воткнул ему вилку в сонную артерию. Недели в библиотеке врача не прошли даром, он не промахнулся. Наверное, Гарольд растерялся, иначе без труда бы справился с ним, но несколько секунд Саймон получил. К вину и мальчику прилагался полумрак и свечи, имитирующие настоящие, в тяжелых подсвечниках. Саймон схватил ближайший и ткнул им наугад. Сначала попал в глаза, а потом бил подсвечником по голове, пока Гарольд не затих окончательно.

Если бы тогда был полностью нормален, то не смог бы, а так еще проверил, бьется ли сердце. Потом пошел в кабинет, открыл сейф, Гарольд никогда не прятал ключа, и вытащил всю наличку. Саймон хорошо помнил, как слуги не позволили ему бежать потому, что им платили, значит, он тоже сможет купить, если не верность, то молчание. Вымылся, переоделся, взял ключи и ушел.

Он потом узнал, что из-за брошенного им подсвечника сгорел весь дом. Сигнализация не сработала, потому что, пытаясь выйти, Саймон подносил к детектору все ключи подряд, и отключил ее. Пожары были почти исторической редкостью, поэтому Патруль начал расследование. Тут всплыло и заявление родителей Саймона о пропаже сына, через два месяца они все же позвонили в санаторий и узнали, что Саймон никогда там не был. Врача тогда допрашивали, но безрезультатно. Он сказал, что Саймон долго выпрашивал у него направление и имел на то все основания, нервная система у мальчика явно была не в порядке. Анализы крови, которые врач тоже предъявил, показали остаточные следы каких-то препаратов, но Саймон говорил, ему выписывали, а какие основания не верить мальчику? В природе подростков отрицать заболевание, а не просить помощи, поэтому, кто же мог знать. И Саймон сказал, что в санаторий его проводят родители, тоже обманул?