Этот чисто американский шоу-бизнес

Этот чисто американский шоу-бизнес

Меня зову Франко Романи, 37 лет, итальянец. В Америке считают, что все итальянцы связаны с мафией. Я мог бы доказать, что это не так. Но боюсь, вы не стали бы слушать меня, потому что, я-то как раз гангстер. Люди также убеждены, что мафия всесильна и контролирует весь шоу-бизнес. Я хотел бы оспорить эту истину. Но вряд ли смогу.

Иссиня-бледное лицо, почерневшие, запёкшиеся губы, хрипящие звуки. Меня душило бессильное отчаянье.

— Доктор, сделайте что-нибудь! — воскликнул я, схватив его за плечи. — Ещё укол! Черт вас подери!

— Я ничем не могу помочь, — ответил он, высвобождаясь из моих рук. — Я говорил, вашу мать нужно положить в больницу.

Я без сил опустился на кровать, с призрачной надеждой вглядываясь в побелевшее лицо, которое сливалось по цвету с подушкой. Худые руки с полупрозрачной кожей, сквозь которую проступали голубые прожилки сосудов.

— Я не могу этого сделать, — глухо ответил я. — У меня нет страховки.

— Займите денег, продайте что-нибудь, — бросил врач, укладывая ампулы в саквояж, он явно начал терять терпение.

— Я уже продал всё, что мог, машину, одежду.

— Возьмите кредит, — предложил он, защёлкивая замок саквояжа.

Я опустил голову, тщетно пытаясь сдержать предательски подступившие слезы.

— Ни один банк меня даже на порог не пустит. Я недавно вернулся из тюрьмы, — я ощущал полную безнадёжность своего положения.

— Я знаю это. Об этом писали в газетах. Но, кажется, у вас есть покровители, которые могли бы вам помочь.

Я отрицательно покачал головой.

— Больше нет.

— Все, мне надо идти.

Хлопнула входная дверь. И тут же распахнулось окно. Шквал сырого, пронзительно холодного ветра отшвырнув лёгкую штору, мгновенно унёс последнее тепло. Мигнул свет, на мгновение став грязно-жёлтым. Я вскочил, прикрыл створку. Обернулся и замер. Хрипящие звуки стали тише, дыхание — ровней, спокойней. Она вздохнула и открыла глаза. Я улыбнулся и с облегчением выдохнул воздух. Разжались тиски, сжимавшие сердце. Невыносимо чёрный мрак в душе рассеялся, словно туман в солнечную погоду. Жизнь снова заиграла всеми красками.

Требовательный стук. Черт, наверно, Маргарет опять не взяла ключи.

— Сейчас, мама, — сказал я весело, прижав её тонкую руку к своим губам. — Только открою дверь.

На пороге возвышались двое копов: немолодой худощавый мужчина в потрёпанном плаще и чернокожий напарник, лет на двадцать моложе.

— Лейтенант Лени Бакаут и сержант Мартин Грей, — сказал старший. — Мистер Романи, у нас ордер на обыск, — добавил он, помахав перед моим носом бумажкой и значком.

Мне захотелось расхохотаться. Что они могли найти у меня? Я пропустил их в комнату, где стояла только кровать и пара колченогих стульев, и с иронией предложил:

— Ищите. Все, что найдёте — ваше.

Они растерянно переглянулись.

— Покажите нам квартиру, — попросил чуть дрогнувшим голосом коп помоложе.

— Да смотрите сами, — махнув рукой, я присел на кровать.

— Все в порядке, сынок? — её слабый голос звучал для меня, как самая сладкая музыка.

Я кивнул.

— Мистер Романи, выйдите на минутку.

Я сделал шаг в коридор и замер на пороге, меня словно окатило с ног до головы ледяным душем. Подкосились ноги.

— Ваше? — в руках копа на карандаше, зацепленный за спусковой крючок, висел массивный кольт с длинным, блестящим стволом и деревянной рукояткой. — Повернитесь, — холодно приказал он. Я сглотнул комок в горле. Машинально бросил взгляд в комнату — видит ли мать. — Франко Романи, вы арестованы по подозрению в убийстве Глена Келли, — захлопнув на моих руках наручники, он начал монотонно зачитывать формальный текст, который я знал наизусть. И меньше всего мне хотелось услышать это сейчас. — Вы имеете право хранить молчание...

Ещё 10 лет назад Глен Келли был моим другом. Лучшим другом. В той, другой жизни. Там, где я был крутым, и у меня было все — огромные бабки, классные тачки и самая красивая женщина в мире. Я услышал по местному радио, как Глен исполнял джазовые импровизации на рояле и пригласил выступать в шоу-руме моего казино 'Золотые пески' в Лас-Вегасе.

— Глен, мне нужны эти деньги, черт возьми! — прорычал я.

— Я тебе ничего не должен, — ответил он, совершенно без раздражения, скорее весело. — Ничего.

Последнюю фразу он сказал, словно напевая. Взял бутылку с прозрачной янтарной жидкостью, налил в бокал, и уселся на банкетку рядом с массивным роялем. В лакированной крышке отражался блеск огромной люстры на бронзовом основании с хрустальными висюльками. Отставив бокал, он открыл крышку, пробежался по клавишам. Тонкие нервные пальцы соткали элегантное кружево восхитительно нежных звуков.

Этот самодовольный тип выводил меня из себя. Я обвёл глазами роскошные апартаменты, мебель красного дерева, бронзовые торшеры, камин из резного мрамора. Вытащил сигареты, затянулся, стараясь скрыть от него дрожь в пальцах. И представил в ярких красках, как он расхохотался бы мне в лицо, если бы узнал истинную причину.

— Я не прошу отдать весь долг, хотя бы часть, — попытался объяснить я, ощущая совершенную безнадёжность.

— Ты умоляешь меня? — он с наигранным удивлением поднял брови. — Почему бы тебе не сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться? Вытащить свою "пушку", приставить к моему виску. Не хочешь?

Я бросил на него хмурый взгляд, в груди клокотала дикая злоба, поднимаясь к горлу, словно лава в жерле вулкана. Я сжал кулаки, мне безумно захотелось врезать по его ухмыляющейся физиономии.

— Ах, да, извини, я совсем забыл. Мои глубокие соболезнования. Ты потерял лучшего друга и покровителя. Великого дона Марчианно, — ехидно добавил он. — Кажется, ты был его крестником. Его не стало и тебе больше некому помочь в твоих мафиозных делишках, подставить плечо, так сказать. Но ты можешь, к примеру, забрать назад своё казино. Мне не жалко.

Он издевался надо мной. Откровенно и нагло. Казино сгорело дотла пару месяцев назад. Буквально за несколько дней до того, как меня выпустили из этой проклятой тюрьмы.

— Ты получил хорошую страховку, — процедил я, сквозь зубы. — Не поделишься?

— Это не твоё дело, Романи, — совсем другим тоном, жёстко отозвался Глен. У него явно испортилось настроение. — Если ты собрался меня шантажировать, зря теряешь время.

— Старшина присяжных, вы вынесли вердикт?

— Да, ваша честь.

Ослепительно яркий, неестественно белый свет, бьющий из полукруглых ламп, вделанных в потолок, потускнел, стал грязно-оранжевым и вновь ярко вспыхнул. Сеть не выдержала страшной перегрузки. Я присел на продавленной, скрипнувшей подо мной койке, пытаясь унять колотящееся сердце и выбросить из головы мысль, каким способом один из моих товарищей по несчастью только что отправился в мир иной.

Маленькая тесная коробка со стенами из необработанного камня, с потёками грязной воды. Ледяной, бетонный пол. Раковина с кое-где отбитой эмалью, с латунным, почерневшим от времени краном, из которого капала вода. Она капала всегда. Кап-кап-кап. Днём и ночью.

— Что, Романи, готовишься?

Рядом с железными прутьями, выкрашенными в весёленький голубой цвет, возник охранник, широкоплечий, с сильно вытянутым лицом. Круглые навыкате глаза, костлявый подбородок. Длинный, крупный нос, преобладающий над всей физиономией. Мерзейший тип.

— Знаешь, на прошлой неделе нам пришлось повозиться. Через бедолагу пропускали ток аж четыре раза, — проговорил он с нескрываемо садистским наслаждением. — За это время он обделался, у него обуглилась кожа, все лицо залито кровью, но он оставался жив! Представляешь? Но то был здоровый битюг, а ты такой маленький и тощий. Тебе может повезти. И ты сдохнешь с первого раза. У, как у тебя зло сверкают глаза. Готов меня задушить, да, Романи? — Он зашёлся в гнусном смешке. — А когда я вытащу тебя из этой норы, ты будешь визжать, падать на колени, цепляться за ножки твоей койки, умолять. Тот амбал тоже визжал. Можешь представить? Визжал, как маленькая собачонка, которой прищемили яйца. Пришлось вызвать подкрепление. Иначе затащить его было невозможно.

— Не пойти ли тебе в жопу, Таккер? — пожелал я, как можно более дружелюбно.

Я сглотнул комок в горле. Этот гнусный тип изводил меня каждый день. Он прекрасно видел, как мне хреново. Я не мог это скрыть. У меня все написано на лице. От его слов у меня леденели конечности, непроизвольно откуда-то снизу поднимался животный, неконтролируемый страх, заставляя покрываться холодным потом. У меня слишком богатое воображение.

— Романи, у тебя ручки дрожат? — Таккер ухмыльнулся во весь рот. — Не бойся так. Это будет мгновенно. Раз, и ты уже в аду. Ну, может не совсем мгновенно, — задумчиво проговорил он. — Я не знаю...

— Таккер, я от всей души желаю тебе это узнать, — перебил я.

— Ну, это вряд ли! — он загоготал, запрокинув голову, показав огромный, костлявый кадык. — Романи, я буду по тебе скучать, — добавил он с притворным сожалением, перестав, наконец, трястись от смеха. — Ты не так сильно похож на весь остальной "белый мусор". Если тебя побрить, постричь, можешь даже сойти за человека.

Я вскочил с койки и приблизился к прутьям, который огораживали меня от Таккера. Он машинально отшатнулся, с лица сползла глупая ухмылка. Даже, если нас не отделяли пять дюймов железа, я все равно не представлял для него опасности. Он был на голову выше и в два раза шире. У него в кобуре торчала здоровенная пушка, а у меня — ничего, голые руки. Но думаю, он все равно боялся меня.

— Ладно, Романи, — буркнул Таккер, явно сожалея, что я заставил его испугаться, хотя бы на миг. — Отдыхай, — он постучал дубинкой по прутьям, и к моему вящему удовольствию исчез из поля зрения.

— По первому и единственному пункту обвинения — убийству первой степени. Ваше решение?

— Мы нашли обвиняемого, Франко Романи, виновным.

Я вышел на крыльцо, бросив мрачный взгляд на особняк Келли, возвышавшийся на фоне тёмного неба, словно средневековый замок. Обняв себя за туловище, потёр руками, пытаясь согреться. Правую ногу болезненно свело судорогой. Память о той перестрелке, когда я так и не смог сбежать от копов. Поднял воротник пиджака, хотя помогло это мало. Пальто я давно продал. И сильно пожалел об этом сейчас. Такой холодной, промозглой осени, давно не припомню. Свинцовые, тяжёлые тучи нависали так низко, что, казалось, я могу достать до них рукой.

Я бездумно брёл по тротуару, где в мокрой, словно отполированной поверхности разливался тусклый свет фонарей. Мимо раздражающе длинных витрин с выставленным роскошным барахлом. Стеклянная стена оборвалась, я увидел на стене потрёпанную, но ещё поражающую воображение красочную афишу: "История Глена Келли" и портрет этого ублюдка в полный рост на фоне стилизованного красного рояля. О нём уже снимают фильмы!

Я взглянул на клубящиеся тучи, из которых хлестало ледяным дождём. Я промок насквозь, как ни старался жаться ближе к стенам, спрятаться под козырьками домов.

Дошёл до перекрёстка, но только сделал шаг на мостовую. Резко свернув, в опасной близости от меня пронёсся чёрный массивный Кадиллак, обдав веером грязных брызг. Я матерно выругался, погрозив кулаком. Бессмысленный, бессильный жест. Когда-то у меня имелась такая крутая тачка. И не одна. Но это осталось там, в другой жизни.

Я остановился около арочного входа, выложенного крупным булыжником с кичливой надписью "Одеон". Пошарил в карманах. Если не выпью сейчас, точно окочурюсь от холода. Вниз вели каменные, разбитые ступеньки.

— Франко, как я рад тебя видеть! Сколько лет, сколько зим! — рядом без приглашения шлёпнулся лысоватый толстяк в плохо сидевшем на нём темно-сером костюме. Он явно шёл за мной. Бросил на столик шляпу "борсалино" с блестящей шёлковой лентой, прямо рядом с моей чашкой, о которую я грел руки. — Чего пьёшь? Фу, какая-то бурда, — сунув нос в моё пойло, фыркнул он. — Давай я тебя угощу.

Он щёлкнул пальцами, показав, что хочет. Бармен быстро нарисовался рядом и выставил перед ним два стаканчика.

Я не пошевельнулся.

— Слушай, Франко, у нас есть кое-что для тебя, — почти не понижая голос, с серьёзностью "шестёрки", посланной на очень важное задание, произнёс он, подвигая ко мне стаканчик. — Маленькое дельце. Я знаю, тебе нужны деньги. — Он вытащил увесистый золотой портсигар с огромным безвкусным рубином на крышке. Эффектным движением фокусника раскрыл, демонстрируя содержимое. — Не хочешь?

— Риззо, исчезни, ты мешаешь мне наслаждаться кофе.

— Кофе? — он презрительно хмыкнул. — И чего ты пьёшь, Франко, капучино или эспрессо? Почему ты вдруг стал такой гордый? Отделился от нас всех? Ты же знаешь, дон Доматто очень расположен к тебе. Франко Романи, Франко "Пианист", крестник великого дона Марчианно. О, Дева Мария, да упокоится его душа, — добавил он, подняв глаза к небу, коротко перекрестившись.

— Если через три секунды ты не испаришься отсюда, я разобью о твою лысую башку эту чашку.

Я поднял на него глаза и толстяк словно сдулся, хотя я не пытался его напугать.

— Ты идиот, Франко, — процедил он, сквозь зубы, вставая, сильно разочарованный во мне и провалом задания. — Сдохнешь на помойке.

— Давай, давай, — я показал жестом, куда он должен идти. — И передай привет дону Доматто. Я очень признателен ему за заботу.

К музыкальному автомату подошёл очередной посетитель. Полилась нежная, лиричная мелодия. Я усмехнулся, обвёл глазами зал в поисках предполагаемого объекта. Ну конечно, это предназначалось той смазливой куколке. За то время, что я сидел здесь, эту мелодию заводили уже третий раз. Юноша, пританцовывая, вернулся за столик к своей пассии, девице лет семнадцати с сильно подведёнными глазами, ярко-алыми губами, из тонкой блузки выпирала упругая девичья грудь.

Дослушав песню, влюблённая парочка, тесно обнявшись, выплыла из кафе.

В дальнем углу зала привалился к стене рассохшийся от старости рояль. Я пододвинул облезлый табурет, присел. И поморщился. Правую ногу, которой надо жать на педаль, болезненно сводило судорогой в сырую погоду. Память о той перестрелке, когда я так и не смог сбежать от копов. Я вытащил из пиджака сильно помятую, вымокшую брошюру, на обложке красовался портрет Глена с такой широкой белозубой улыбкой, будто он рекламировал "Колгейт". На первой странице, испещрённой нотными значками, жирным выделялась надпись "You, my love", автор стихов и музыки — Глен Келли. Да, именно эта песня только, что прозвучала в исполнении хрипящего "джук-бокса". Открыл крышку, провёл по клавишам, напевая себе под нос первые два куплета.

Ты пришла, моя любовь,

И сбылись мои мечты

Все встало на свои места,

Когда ты поселилась в моем сердце.

Именно так, как она должна звучать. И, усмехнувшись, взглянул на свои руки. Пальцы, как пальцы. Я могу написать письмо, дать кому-нибудь в морду или нажать на спусковой крючок. Что я не могу сделать — сыграть на рояле также хорошо, как Глен. Больше не смогу.

Я достал ручку и, жирно зачеркнув имя Глена, написал сверху: "Франко Романи". Усмехнулся своей ребяческой выходке и выбросил песенник в урну.