|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
От маленькой площади лучами разбегались в разные стороны шесть узких улиц. Каменные тела домов устремлялись ввысь, солнце ложилось на них бликами, оживляя тусклый серый цвет. Со всех сторон раздавались голоса, цоканье копыт по мостовой, понукания возниц и скрежетания телег, движущихся в сторону городского рынка, но все это не могло заглушить чистые, нежные звуки, издаваемые домрой, которую держал в руках странный молодой мужчина.
Он сидел прямо на перекрестке, удобно устроившись на сваленных в кучу никому не нужных ящиках. Широкие поля шляпы закрывали его лицо от постороннего взгляда, оставляя на виду лишь длинные пряди волос необычного, слишком белого цвета, словно бы их обладатель был седым. Острые, похожие на перья диковинной птицы, они топорщились во все стороны, придавая уличному менестрелю несколько взъерошенный вид. Короткий дорожный плащ, небрежно наброшенный на плечи, и простая, но добротная одежда, только усиливали это впечатление.
Домра пела. Звуки срывались из-под пальцев, расцветали в воздухе подобно дивным цветам, заставляя прохожих замедлять шаг и вслушиваться в порожденную мелодию. Кто-то притормаживал, чтобы положить рядом с музыкантом несколько монет, кто-то проходил мимо, но все равно оглядывался, чтобы бросить еще хотя бы один взгляд на задумчивого менестреля, который, казалось, не замечал ничего вокруг. Но это было не так.
Около его ног со звоном легло еще несколько монет, однако в этот раз менестрель не остался безучастным. Он резко вскинул голову и окинул внимательным взглядом стоявшего перед ним юношу в сером монашеском одеянии. В глазах цвета выжженной травы мелькнули странные искры.
— Твоя щедрость сегодня принесет тебе удачу, монах, — сказал он, прищурившись. Юноша посмотрел на него с легким удивлением.
— Удача всегда сопутствует слугам Светлейшего, — несколько чопорно отозвался он, и на молодом красивом лице не дрогнул ни единый мускул. — Ты красиво играешь, бард. Может, споешь что-нибудь?
— За три медяка? — усмехнулся тот, кивнув на поданную ему милостыню, но, прежде чем монах успел ответить, поудобнее закинул ногу на ногу и коснулся пальцами струн. И домра ожила.
— Засыпай, королева, закрой поскорее глаза,
Прочь прогони недостойные сердца тревоги.
Твоя доля проста — быть примерной женой короля,
А любовь укоряющей тенью стоит на пороге.
Его голос обволакивал, зачаровывая, и перед взором стоявшего перед ним молодого монаха постепенно таял силуэт светловолосого барда, небрежно покачивавшего в воздухе ногой в высоком, с отворотами, сапоге. Вместо него он видел женщину, ее усталые глаза, тонкие заломленные пальцы и болезненную белизну кожи. Она не выглядела счастливой, и от этого ее было нестерпимо жаль. Хотелось протянуть руку, прикоснуться, но образ ускользал, таял, сменяясь другим, не менее ярким. А бард пел, рассказывая свою историю так, что она оживала перед глазами.
— Засыпай, королева. Так было, увы, суждено.
Только время не лечит сердечные рваные раны.
Твоя жизнь все идет. А его — камнем пала на дно.
И не выжечь с души не зажившие старые шрамы.
Последний аккорд мелодии завибрировал в воздухе и, замерев на мгновение, рассыпался на миллионы осколков, оставив после себя оглушающую тишину. Бледные губы безмолвно шевельнулись, словно повторяя про себя отзвучавшие слова, и бард, выпрямившись, окинул взглядом замерших на площади людей. Монах медленно поднял руки и несколько раз гулко хлопнул в ладоши.
— Неплохо, бард, — сказал он, и в его серых глазах на мгновение промелькнуло нечто, похожее на грусть. — Очень неплохо. До Элиана Странника тебе далеко, но все равно я не зря потратил три монеты. Удачи тебе, бродяга. Пусть тебя благословит Светлейший.
Он плотнее надвинул на лоб капюшон, скрывая лицо, и резко развернувшись, зашагал прочь. Через несколько мгновений серый бесформенный силуэт надежно затерялся среди спешивших по делам людей. Бард проводил его потемневшим взглядом и недовольно покачал головой.
— Далеко, говоришь? — шепнули бледные тонкие губы, а потом растянулись в насмешливой полуулыбке. Бард низко склонил голову, пряча лицо под полями шляпы. Пальцы снова коснулись струн, срывая с них дрожащие от страсти звуки, которые никого не могли оставить равнодушным.
— Как хорошо, что вы пришли, Святейший! — камердинер барона, суетливо озираясь, проводил монаха в просторную светлую приемную и, рассыпаясь в любезностях, предложил присесть, но тот лишь отрицательно качнул головой. На молодом красивом лице не отражалось и тени эмоций, словно ничто мирское его не волновало, и только то, как зябко мужчина грел руки в широких рукавах монашеского балахона, выдавало, что и ему не чужды маленькие человеческие слабости. — Его Сиятельству, правда, несколько полегчало, но разговор с духовным лицом всегда на пользу, не так ли? Вам холодно? Разжечь камин?
— Ничего не нужно, — приятным грудным голосом ответил тот. Из-под капюшона выскользнула черная прядка волос, и монах легко тряхнул головой, откидывая ее с глаз. — Отведите меня к Его Сиятельству, у меня не так много времени, как хотелось бы.
— Разумеется, Святейший, — снова засуетился тот и махнул рукой, приглашая следовать за собой.
Спальня барона Сарфа казалась темной и мрачной из-за зашторенных окон. Множество свечей, зажженных вокруг кровати, не создавали уюта, наоборот, скорее действовали угнетающе и не давали достаточно света, только коптили почем зря. В воздухе стоял неприятный дух, источаемый немытым телом, который тщетно пытались заглушить благовониями. Цепкий взгляд моментально подмечал все мелочи и детали. Привядшие цветы в огромных напольных вазах. Стулья с высокими спинками, стоявшие у окна. Пыльный гобелен, громоздившийся над изголовьем. Несколько непрозрачных склянок, стоявших на ажурном столике вместе с графином, наполненным водой. Лекарства.
Около полусидевшего в постели барона хлопотали две служанки, растирая его грудь и плечи какой-то вонючей мазью. Повинуясь властному жесту, они наскоро закончили процедуру и, непрерывно кланяясь, поспешили к выходу. Вслед за ними отправился и камердинер, успев услужливо подать своему господину какие-то капли, растворенные в воде. Дверь плотно затворилась, оставив больного наедине с монахом.
— Рад вас видеть, Святейший, — хрипло проговорил барон, знаком приглашая его присаживаться на пуф, приставленный к кровати. — Ваш приход очень кстати, еще пару дней назад мне казалось, что я отправлюсь прямиком к праотцам. Милостью Светлейшего болезнь отпустила меня, и я решил очистить свою душу, покаявшись в грехах. Вы выслушаете меня?
— Разумеется, — без улыбки ответил тот и, приблизившись, протянул руку барону. Тот, замешкавшись, почтительно коснулся ее губами, и в этот момент монах преобразился. Гибкая стальная удавка, молниеносно вытянутая из рукава, захлестнулась вокруг горла барона, заставив его захрипеть и задергаться. Скрюченные пальцы заскребли по сильным рукам в бесполезной попытке разжать захват, но монах держал крепко. Крик замер на губах, не в силах вырваться из передавленного горла.
— Твой самый главный грех, — тихо сказал монах и уперся коленом в живот барона, гася сопротивление, — заговор против короля. Неужели ты думал, что канцлер ничего не узнает?
Все было кончено. Блекло-голубые глаза закатились, тело обмякло, перестав биться в конвульсиях. Монах, разом растеряв медлительность, быстро спрятал удавку обратно в рукав, а затем аккуратно уложил барона в кровать и укрыл одеялом, создавая иллюзию сна. Потом подпер одним из стульев дверь, заклинив ручку, и машинально потер вспотевшие руки. Все шло просто идеально.
Он уже почти выбрался через окно на узкий — буквально в ширину стопы — карниз, как в дверь громко застучали.
— Ваше Сиятельство, вам надо выпить микстуру! — проскрежетал из коридора камердинер и снова забарабанил в дверь. — Ваше Сиятельство! Эй, кто-нибудь, помогите!
Монах глухо выругался себе под нос, костеря излишне заботливого слугу, спутавшего все планы. Было необходимо уходить как можно скорее, благо наступившие сумерки скрывали замершую на карнизе фигуру от любопытных глаз. Шаг за шагом, он продвигался к углу дома, истово молясь, чтобы ему хватило времени. Но Светлейший, слугой которого он так бесцеремонно представился, оказался глух — будто в отместку. Его заметили. И монах, приняв единственно верное решение, сиганул вниз.
Прыжок не прошел без последствий — ощутимо болела нога, все больше отекая, и вставать на нее удавалось все труднее с каждым шагом. Монах, уже избавившись от серой хламиды, делавшей его слишком приметным, петлял по улицам, пытаясь уйти от погони, но та преследовала его по пятам, не отставая. Камни мостовой, подворачиваясь под покалеченную ногу, причиняли боль, а та остро отдавалась по всему телу, мешая мыслить трезво и здраво. Его явно загоняли в угол, как зверя на охоте, и он ничего не мог с этим поделать. Как удалось вывернуть на ту площадь, на которой утром пел бард, он не знал и сам, но вид знакомой местности неожиданно придал сил. Юноша быстро огляделся по сторонам и замер, увидев все того же светловолосого менестреля.
— Все еще не жалеешь о потраченных монетах, клерик? — с легкой усмешкой поинтересовался тот, перебирая струны домры, жалобно всхлипнувшей под его пальцами. — Я предрек тебе сегодня удачу...
— Что-то я не заметил за собой особого везения, — хрипло огрызнулся мнимый монах, кривясь от боли в ноге. На них обоих косились прохожие, но никто не решался вмешиваться — себе дороже. Сердце стучало бешено, разгоняя по телу кровь, пропитанную удушливым страхом. За спиной послышались крики, и юноша затравленно огляделся по сторонам, ища выход. Куда?
Бард одним плавным движением поднялся на ноги, моментально заставив насторожиться. Простые люди не двигаются так — отметило тренированное сознание. Слишком гибко. Слишком точно. Кто же он?
— Иди за мной, — велел тем временем бард, закинув домру за спину, и улыбнулся. — Щедрость должна быть вознаграждена. Ну же?
И юноша, отбросив колебания, последовал за ним, повинуясь внезапному порыву, который твердил, что этому странному человеку сегодня можно доверять. Правда, только лишь сегодня.
Удивительно, но их не преследовали. Юноша несколько раз оглядывался, но погоня почему-то отстала, заплутала в хитросплетении улочек, которыми его вел менестрель. Страшно уже не было, только вот нога все сильнее давала о себе знать, и клерик прикладывал все усилия, чтобы не отстать. Это не осталось незамеченным.
— Нам сюда, — отрывисто бросил бард и свернул в неприметный проулок, заканчивавшийся тупиком. Уже почти стемнело, свет уличных факелов не проникал в грязную отворотку, но у юноши не было сил на брезгливость и капризы. Со вздохом облегчения он опустился на землю, прямо в грязь, и блаженно прикрыл глаза. Рядом с ним, зашуршав, опустилась дорожная сумка, на которую бард бережно пристроил домру.
— Откуда ты узнал, что я клерик? — поинтересовался юноша, следивший за ним из-под полуприкрытых век. Бард весело рассмеялся.
— Я хорошо чую крыс Тайной канцелярии, и еще лучше — ее сторожевых псов. Тебя ведь послали убить барона, мальчик? Заговор? Ты не задумывался, почему его просто не судили?
— Я не мальчик, — возмутился клерик и охнул, когда его лодыжку стиснули сильные пальцы. — Проклятие!
— Сиди смирно, а то я залечу лишнее, — предупредил его бард и, прикрыв глаза, сделал глубокий вдох. В ту же секунду ногу будто бы обожгло огнем, клерик взвыл, рванулся, но не смог даже поднять руку. Все тело налилось невероятной тяжестью, не позволявшей пошевелиться, и оставалось только бессильно кусать губы, надеясь, что никто не заметит текущие по щекам слезы.
— Ну вот и все, — охрипшим голосом вскоре сообщил ему бард и отстранился. Тяжесть тут же исчезла, как и не было, а в месте с ней и боль, терзавшая ногу. Клерик с удивлением прислушался к свои ощущениям и принялся ощупывать совершенно здоровые колено и лодыжку, не доверяя самому себе.
— Как? — только и смог сказать он, а бард уже закидывал себе за спину домру. — Кто ты такой? Эй! Что ты говорил про барона?
Последний вопрос пришелся уже в спину удалявшемуся менестрелю, который, по видимому, счел, что на этом его благодарность за пожертвование полностью исчерпана. Клерик, не помня себя, в одно мгновение оказался на ногах и быстро нагнал своего странного спасителя.
— Кто ты? — требовательно спросил он, дергая его за рукав, и бард лукаво усмехнулся.
— Элиан, — просто ответил он. — Тот самый, до которого мне далеко. Где же ты слышал меня, клерик?
— В детстве... — оторопело произнес тот, пытаясь осмыслить услышанное. — Но... ты должен быть старше! Как же так?
— Немного магии, — улыбнулся Элиан и, протянув руку, потрепал его по волосам. — Погоню от нас я тоже отвел, заморочил их. И то, что ты сделать собираешься, еще утром увидел.
— А почему ничего не сказал? — еще больше растерялся клерик. — Почему не остановил, если считал, что барон не заслужил смерти?
— Я не люблю вмешиваться в дела людей, — пожал плечами бард. — Вы сами выбираете свою судьбу. Но иногда... — его взгляд стал немного мягче и теплее, — иногда я позволяю себе маленькую слабость. Как с тобой. У тебя есть выбор. Ты можешь вернуться к своим и забыть о том, что видел и слышал. А можешь... Можешь пойти со мной. Если рискнешь, конечно.
Несколько мгновений он ожидал ответа, но клерик молчал, не в силах произнести ни слова. Бард понимающе кивнул, правильно истолковав его молчание.
— Что ж... прощай, клерик. Спасибо за три монеты. Это был чистый дар.
Он отвернулся и пошел прочь, а юноша стоял и, не отрываясь, глядел ему в след, чувствуя как все чаще бьется сердце. Что он терял, рискнув? Становился отступником? Предавал свою клятву? Канцлер жестоко карал за подобное, но... Клерик резко сорвался с места и в несколько шагов догнал неспешно удалявшегося барда.
— Ты назвал свое имя, но так и не ответил, кто ты, — нахально заявил он, выравнивая сбившееся дыхание. Бард с интересом покосился на него и внезапно улыбнулся.
— Люди зовут меня Светлейшим. Странное имя, не находишь?
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
