Зумана

Она почти не умела лицемерить, поэтому обманывать приходилось в первую очередь себя. Это себе, а не окружающим королева Элея внушала, будто на дух не переносит двуличного шута со всеми его уловками и ужимками. Себе ежедневно доказывала, что Руальд — лучший мужчина в мире. Самый умный, самый храбрый, самый добрый и внимательный. Пока, наконец, и вправду не поверила. Пока не привыкла если уж ни любить в полной мере, то хотя бы ценить и уважать своего мужа. Видят боги, не так это было и трудно... Руальд обладал почти всеми чертами характера, которые делают мужчину — мужчиной, короля — королем. Грех ей было жаловаться... Только вот сердце обманывать оказалось так же глупо, как и мудрую наставницу, которая всегда видела ее насквозь. Сердце не знало правил этикета и законов притворства. Каждый раз, когда Элее казалось, что она, наконец, избавилась от непозволительного чувства, случалось одно и тоже — сны. Красочные и удивительно живые, они являлись по ночам незваными гостями и в клочья разрывали наивную убежденность королевы, что она сумела-таки погасить этот потаенный огонь.

О, сколько нежности было в тех снах, сколько страсти и свободы... Она просыпалась — как будто падала с небес на землю. Лежала с закрытыми глазами, каждой частичкой своей души впитывая волшебство невозможного, несбыточного счастья. Спеша запомнить то, чего не будет никогда. Эти сны были счастьем и наказанием, ибо после них Элея вновь со всей ясностью осознавала, чего на самом деле жаждет ее душа. Душа не королевы, но женщины...

— Что же мне делать, папа? — справившись, наконец, с постыдными слезами, загнав их обратно, она подняла глаза на отца, ища его поддержки. Элея и в самом деле не видела ответа на этот вопрос, ожидание изводило ее хуже любого недуга. Она так нуждалась в мудрости своего короля... Но Давиан был суров:

— Ты знаешь — что, — он сердито стряхнул остатки яйца с ладони и вытер ее салфеткой. — Одно твое слово — и прощальники заберут его сегодня же.

Одно лишь слово...

Одно слово — и больше не будет этих бессонных ночей, бесплодных надежд...

Ничего не будет.

Ее шута не будет.

Элея молча встала из-за стола и вышла, не взглянув более на отца. Да, возможно, он был прав, возможно, ей давно следовало отказаться от веры в чудо. Но сказать это единственное слово было выше ее сил.

За спиной у нее молчаливый Тарил принялся собирать со стола приборы. Он служил Давиану уже почти тридцать лет и за это время ни разу не позволил личным беседам членов королевской семьи стать всеобщим достоянием. Отец Элеи доверял ему, как Руальд Патрику...

'Я больше никогда не смогу стать королевой, — думала она, медленно, точно слепая старуха, бредя в свои покои. — Я должна отречься от трона. Это будет честно. Бедный мой отец, любимый мой отец... Прости меня, прости...'

Позже Элея долго стояла у высоких перил каменного балкона, смотрела на море и в тысячный раз пыталась представить себе, как прощальники входят в дом Ваэльи, без усилий поднимают легкое тело и, завернув в белый саван, выносят прочь. Они не позволят следовать за повозкой, это запрещено. Ей останется только стоять в проеме двери — так чтобы никто не узнал принцессу за сумеречной вуалью вечернего полумрака — и смотреть им вослед.

Нет.

Нет. Нет. Нет!

Покуда у ее шута оставался хоть призрачный шанс вернуться, она не могла позволить прощальникам забрать его.

Конец ознакомительного фрагмента

Полный текст в электронной версии ищите здесь: https://www.litres.ru/author/elena-kocheshkova/