Стихи

УВЕРТЮРА

NEL MEZZO DEL CAMMIN DI NOSTRA VITA

"Nel mezzo del cammin di nostra vita

Mi ritrovai per una selva oscura"

(Данте Алигьери. Божественная комедия)

"И как я очутился сдуру, где вечный сюр,

Посередине жизни, в сумеречном лесу"

(Oxxymiron. Всего лишь писатель)

Тенистый лес посередине жизни,

Лесной туман, лесные зеркала,

Окутывают мороком закаты.

Мне не досталось дантовской бравады,

Мой путь во тьме виднеется едва.

Идти сквозь бурелом и хватку ночи,

Идти опять, не зная — для чего,

Во власти новых строк и многоточий,

Во имя всех, во имя никого,

Чернильный холод пропускают вены,

Кошмар кромсает ложе из корней,

Во власти лихорадочных видений

Язык безумия становится ясней.

Язык безумия — а может быть, рассудка.

Лесные чары внемлют палачу,

В лесу красиво, а порою — жутко.

Как и в тебе. В лесу я отдаю

Трепещущий высокий дар искусству —

А может, запиваюсь и торчу,

От судорог блаженства к спазмам боли,

Как наркоман, в волнах переходя,

В экстазе или пыточной агонии,

Знакомый взгляд отчаянно ловя,

Знакомый звук — а может, шёпот чёрта,

Что прячется в деревьях, в темноте.

"И, отражаясь в зеркале потёртом,

Чёрт выбирает, в чём прийти ко мне", —

Ты помнишь?.. Чёрт, похоже, выбрал,

И я в лесу, и к чёрту благодать.

Тернистый путь в кошмаре мутно-длинном —

Я только так способна принимать.

Так Данте принимал смерть Беатриче,

Шипя себе: "Ещё — не вспоминай",

Выдумывая ад со стоном птичьим,

В сиянье звёзд выдумывая рай.

Агония бывает слаще мёда,

Когда ты обретаешь в ней себя,

И диких пчёл жужжащим хороводом

Кружит и жалит, нервы теребя.

Мне мало места на последнем круге,

Мне мало места в райских облаках.

И в пытках Каина, и в горечи греха

Порой горят сияющие звуки

Из пенья ангелов — кристальной сферы с грязью

Причудлива мучительная смесь,

Слова библейских драм лесною вязью

Напишет шёпот ветра. В мире есть

И псы, и ангелы, и похоть, и вериги,

В бредовой пестроте миниатюр

Я принимаю суть старинной книги,

Лес принимает мой витражный сюр.

Источник бьёт за хвойным ароматом,

Склоняясь к леденеющей воде,

Я чувствую, что он пропитан ядом,

К нему я приникаю, как к тебе,

И, как и ты, мне шепчет "Не касайся"

Холодно-пламенный змеистый плеск воды.

В виски мне бьёт язвительно "Покайся —

Но это ты, ты знаешь, это ты".

Сарказма яд с возвышенной печалью —

Уже не равнодушие. В тенях

Лесных обычной смертной тварью

Я остаюсь; на влажных простынях,

В кусачей душной лихорадке пульса —

Пьянящее бессмертие предав,

В рассыпанных слезах жемчужных бусин,

В разорванных разбросанных шелках,

И после — в покаянии и грусти —

Я — глупо ли? — почти на небесах.

Но предопределён сюжет картины,

Статичны роли в драме из зеркал,

Прохладный взгляд на муки Магдалины,

Печаль в твоих истерзанных глазах —

Печаль на грани с мертвенным покоем.

Чтобы разрушить стену из стекла,

Как псина, в скуляже и жалком вое

Бегу крушить цветные зеркала,

Скулить под дверью, оставаясь на ночь

Под крышей дома, где не ждут меня,

И в мазохистском трепете бессонницы

На ручку двери, заглушая рык,

Смотреть, и по-собачьи беспокоиться,

Униженно смакуя каждый миг.

А может, даже лучше быть предателем,

Блудницей, — чем смотреть на ручку двери?..

Кощунственная мысль замшелой скатертью

Мне стелется под ноги, и проверить

Нельзя её без чёрта и Вергилия,

Лесные пытки плавя между строк.

Но тёмен лес, и далеко хозяин,

Запутаны тропа и поводок,

В божественной комедии нет правил,

Я делаю свой травящий глоток.

Ноябрь 2022

НОЧНОЙ ЭТЮД

Ночь и холод плодят чудовищ в одинокой обветренной голове.

Кладбищ, капищ, полчищ и сонмищ

Гул и грохот горчат в вине.

Одиночество значит — время для безумия и пера,

Одиночество значит — нервы, растянувшие до утра

Вены-сети под тонкой кожей, без прощения и молитв.

Ночью все мы чуть-чуть похожи —

Тьма ласкается, как мотив,

Ноты стонами льются в уши,

Стоны скрипки под скрип костей.

Ночь терзает безумца душу,

Ночь — мучительница людей.

Над сугробами рыщет зверем

Одинокая благодать.

Я во тьму окунаю перья,

Чтобы снова тебе молчать.

Декабрь 2022

NOLI ME TANGERE

NOLI ME TANGERE

Поползёт луч заката по пыльной усталой стене,

Запоёт соловей в ветвях серебристой оливы, —

Или, может, машины гудят в мокрой северной мгле,

Над мостами, дворцами и серым, как небо, заливом.

Я не верю в спасенье, не верю в пустые слова —

Пусть соблазном под сводами храма витраж расцветает,

Пусть там ладаном пахнет, поют, и горят купола

Золотые, как прошлое, — я других храмов не знаю,

Кроме города.

Его пульс лихорадит ночных фонарей

Обречённые нимбы; лепнина на мёртвых фасадах во тьме кружевнится,

На скрипке играет старик в переходе, лютует Борей,

В метро утекают наушники, джинсы и лица,

Над крышами сетью чернеет печаль проводов,

И сыростью пахнет загаженный дворик-колодец,

И пьяный бродяга там кормит облезлых котов,

И грустно глядит на толпу из давних веков полководец,

Закованный в бронзу; за ним колоннада и храм.

Он там похоронен, над чёрной водою канала.

Вода здесь повсюду — мерцает, шуршит, как змея,

И бьётся, и шепчет граниту русалочьи тайны —

Как будто под звуки с балов и из баров узнала, зачем это всё.

Как будто бы всё, о чём ты молчишь, она знала.

Я шла за тобою в тот край, где спасенье и свет,

И верила: свят этот глупый и старый сценарий —

Набросок, эскиз, черновик; на нём шрамы чернильных помет,

Чудес, серебра и гвоздей — и, конечно, страданий.

Состраданий-страданий — ты умеешь, влюбляя в добро,

Источая над грешными тёмную власть милосердья,

Увести за собой; только всё это было давно.

Я не верю.

Процежен песок, поменялись созвездья,

И я в утреннем зное уже никогда не приду

К тому гробу — задыхаясь от слёз,

И кромсаясь, кромсаясь о камни,

Чтобы высечь хоть что-то — последнее и на себе, —

Чтобы знать, что звучит, что звучит всё равно твоё слово;

Не приду.

И машины плывут над заливом в серебряной мгле.

Знаешь, думала, что не готова

Передвинуть тот камень (вновь камни — забавно, ведь так?..).

Столько дней не спала и не ела, и не было сил —

Но я сдвинула, сдвинула, сдвинула камень.

И увидела гроб твой позорно-пустым.

Мне казалось — всё кончено; так каждый раз мне казалось.

(Ты умел удивлять — и не только водою в вино).

"Что ты плачешь, жена?" — спросил ангел.

Я пробормотала: "Не знаю".

(Иоанн твой потом изменил те слова —

Должно быть, подумал,

Что в нытье не хватает эпичности;

Жуткий зануда был твой Иоанн,

И за что ты любил его больше меня и Матфея?..

Но ты всех любил больше меня — а иначе бы не было драм,

Тех злосчастных волос, израненных ног и елея, —

Ведь истории, будто осины, из боли растут).

Когда ангел исчез, я всё обыскала вокруг —

Но нигде ни следа.

Кто же, кто же унёс твоё тело,

Что с ним будет теперь?.. А дальше —

А дальше, мой друг, ты всё знаешь и сам.

Знают все, как сияло, болело,

Как горело и маялось всё надо мной и во мне,

Не умея земное убить, вытесняя небесным,

Когда вышел навстречу ты мне в душной каменной мгле —

Было сыро, как в нынешних гулких парадных-подъездах.

"Раввуни!" — я кричала, и радостью сердце моё

Трепетало — о, вечная тёмная радость.

Так же было — ты помнишь? — когда ты меня обнимал —

Обнимал всегда стоя, а я — на коленях и сидя —

Была ниже тебя. Твои пальцы в моих волосах,

Голос, нежный, как шёлк Самарканда, и скорбный, как пыль;

Милосердие слов обжигало, как пыль Самарканда.

Ты шептал: "Мариам, Мариам", — и в глазах билась боль,

И мне не было надо ни рая, ни мира, ни ада —

Там, у ног; и, едва твоих бёдер касаясь,

Я блаженный восторг объясняла величьем небес.

И мой стыд, и мой блуд в тёмном свете твоём растворялись,

Уходили в чернильную чащу из мудрых словес.

Ненавидя себя, иногда я рыдала специально —

Только бы ещё раз, ещё раз, ещё раз —

Эту сладкую муку в дурмане сплетённых страданий,

Этот трепет безгрешный и грешный, без душ и без тел,

Без границ — лишь сияние боли и правды,

Лишь дыханье, и голос, и пальцы в моих волосах.

Как истерзанность плоти и духа тебя не пугала?

Как ты мог так прощать?..

В лихорадочных снах

Я веками смотрела на это прощенье —

И до боли, до страсти, до нервов хотелось ещё.

Потускневшее золото, тихая власть откровенья.

И свобода — свободой, но это — навеки моё.

А когда тебя сняли с креста, меня тоже снимали —

Как снимали (в обыденном смысле) когда-то давно —

До камней — на замызганных улочках.

Меня сняли из жизни, проткнутых ладоней надрыв

От толпы заслонив. И я, не имевшая права

Так оплакать тебя, как мать или как Иоанн, —

Всё же плакала — плакала так, как умела,

И солёно-чернильный творился во мне океан.

Я пришла в пустоту, желая спасти от позора

Твоё тело — но ты появился в сиянии дня

Посреди этой мертвенной ночи — со светлым укором.

Ты ответил мне, как и всегда:

"Не касайся меня".

Не касайся меня, о земная жена, не касайся.

Зноем скована глина небес, и поёт соловей.

Я теперь не хожу в твои храмы, где шепчут: "Покайся".

Я по храмам ночных городов собираю людей —

Запах кожи и вкус, обрывки идей, разговоров,

Чей-то смех, чьи-то пьяные слёзы — сгодится и так.

Ты не счёл бы — я знаю — такую молитву позором,

Мой единственный друг,

Мой последний таинственный враг.

Не касайся меня, ибо тайну разрушит касанье.

Не касайся меня, ибо я не от мира сего.

И закаты горят над крестом моего воздаянья,

Как горят витражи в твоих храмах. Важнее всего

То, что море ночами вонзается в сушу, как раньше,

И как раньше, во тьме для влюблённых поёт соловей.

Не касайся. Порою мы жаждем бессмысленной фальши,

Но отчаянье честно — всегда, по природе своей.

И промозглая морось залива во тьму опадает,

Серебрятся оливы под зноем священного дня.

В синеве горит крест,

И над чёрной громадой Невы тихий голос сияет.

"Не касайся меня, — он твердит. — Не касайся меня".

10.10.2021

МАГДАЛИНА В ПУСТЫНЕ

Как жажда, иссушившая мне горло,

Томилось солнце в чёрных небесах.

Ты был изранен, сломлен и закован.

Ты был распят — а может, распинал

Кого-то сам; всему своя Голгофа.

Всему начало, и всему конец.

Сияло солнце; в ропоте и вздохах

Я по пустыне шла, и твой отец

Ни на секунду не давал покоя —

То бредом снов мне душу ворошил,

То присылал видения о горе,

Тоске и страхе. На исходе сил,

Песком багряным ноги обжигая,

Я шла вперёд; горячие ветра

Мне каждый нерв истерикой терзали,

Я шла и знала: кончилась игра.

Я проиграла, равви, проиграла.

Нет ничего за чернотой небес.

И разве лучше или хуже стало

Мне от того, что всё-таки воскрес?..

Я шла вперёд, и в голове мутилось;

Остановилась, выбившись из сил, —

И небо вдруг сияньем озарилось,

Меня оазис пышный окружил.

Цветы и травы там благоухали,

И шёпот теней звал под свежий кров

Из лепестков, корней, ветвей, сплетений

Лиан войти — и сочностью плодов

Упиться всласть, унять скребущий рокот,

Глухую боль и безысходный жар.

Потом — уснуть, забыв про вечный голод,

Про твой жестокий милосердный дар.

Про то, что умер, прежде чем воскреснуть,

А я коснуться так и не смогла,

И в дерево вонзился гвоздь железный,

И ржавая в меня вошла игла.

Но не забыть об иглах и о боли:

Я поползла к источнику, шепча,

Что гибельный дурман твоих историй

Спасает жертву — но не палача.

Что я успею — слышишь? — я успею

Убрать тот камень — в следующий раз.

И если вновь коснуться не сумею —

То лучше, равви, умереть сейчас,

В песке багряном, в пустоте и жаре,

Под чёрным небом, с именем твоим

На языке, — я жадно приникаю

К источнику, как будто бы к тебе.

Как будто бы — святое "наконец-то",

Мой страшный грех, мой про?клятый талант.

Я пью — и исчезает гвоздь железный,

Бесследно растворяется в песках.

Я пью — и слышу твой усталый голос,

И тихо ненавижу, и дышу.

Я знаю, что опять тебе откроюсь,

Что проиграю — снова согрешу

Любовью, себялюбьем, любованьем,

Пером и кровью на святой заре.

Ты думал, что убьёшь меня молчаньем,

Но я живая — на твоей земле.

Я пью тебя, и сладкая отрава

Мне утоляет жажду.

Подожди —

Я умереть успею, но сначала

Испить бы яда из твоей груди.

15.01.2022

ЛЮБИТЬ ХРИСТА, ЛЮБИТЬ ИУДУ

Любить Христа, любить Иуду.

Единство веры и зверья.

Зачем и в ненависти всюду

Тебя упрямо вижу я —

Не знаю. Бурь порыв мятежный,

Январь, солёный от тоски.

И злит напев протяжно-нежный,

И боль впивается в виски.

Тьма из углов вползает жгуче

На трон из старо-новых ран.

Я знаю, знаю — станет лучше,

Пройдёт серебряный дурман,

И я увижу светлый город,

Где нет Голгофы и креста,

Где не зовёт звериный голод

Убить Иуду и Христа.

Кричит мучительная правда

Под красным бархатом греха,

И обещает муки ада

Чернильно-винная строка.

Не виноваты драматурги

В актёрской похоти. Смотри:

Любить Христа, убить Иуду

И задушить змею внутри —

Змею, что жадно гложет розы.

Испить её прогорклый яд.

От просветленья до психоза,

Неправый и не виноват.

Но нет — опять кричат чернила,

И повторится всё, как встарь:

Писать Христа, писать Иуду,

Голгофу, розы и фонарь.

08.01.2022

ЗАЧЕМ ЗОВЁШЬ?

"Что вы зовёте меня: Господи! Господи! — и не делаете того, что я говорю?"

(Евангелие от Луки: 6: 46)

"Зачем зовёшь?" — я слышу шёпот ветра,

Играя пылью на пустой дороге,

Он ядовито-розовый шиповник

Бросает злобно под мои шаги.

Зачем зовёшь? Пожалуйста, не лги.

Не лги себе, кресту, чернилам; пламя

Сгорает в бренной и ненужной драме.

Зачем зовёшь, стучась в мои виски,

Как пульс болезни, лепет лихорадки?

Я не отвечу на твои догадки.

Жена из смертной тени, не зови.