Жанна. Глава 3

Утром Грейг проснулся в полном одиночестве. Комната, в которую его привели ночью, вмещала целую дюжину кроватей, в которых спали другие мальчики и юноши, но сейчас все они были пусты. Видимо, после вчерашней утомительной поездки он заснул так крепко, что не слышал, как его соседи вставали и одевались.

Грейг спросил себя, что ему делать и куда теперь идти. Он понятия не имел, где находятся комнаты Ее Величества, и не знал даже, должен ли он сам отправиться туда — или же оставаться здесь и ждать, пока за ним придут. Казалось, что о нем просто забыли. Вероятно, королева Бьянка просто посчитала, что после вчерашнего новому пажу нужно выспаться. Грейг спустил ноги с койки, пытаясь нашарить сапоги, которые вечером бросил под кровать — и изумлённо ахнул, ощутив внезапный и очень болезненный укол.

Оказывается, пока он спал, кто-то рассыпал на полу копну колючих веток дикой ежевики, и не ожидавший ничего такого Грейг довольно сильно уколол ступню. Не приходилось сомневаться, что это было устроено нарочно. Раздраженный Грейг собрал колючие сухие ветки с пола и выбросил их в окно, удостоверившись, что оно выходит на задний двор. После этого он обулся, натянул самые лучшие из тех вещей, которые лежали в его дорожном мешке — костюм был куплен Ульриком и выглядел вполне прилично, если не присматриваться к мятым рукавам — и вышел на открытую галерею, примыкавшую к их спальне. Ночью здесь было прохладно, но сейчас вся галерея была залита ярким утренним светом. Грейг решил, что сейчас около восьми часов утра.

Сначала ему показалось, что на этой галерее он совсем один, но потом он заметил группу мальчиков, устроившихся в нише у стены. Младший из них выглядел его ровесником. Трое других были постарше.

— Доброе утро, — сказал Грейг, стараясь не думать про колючки под кроватью. У него не было никаких причин считать, что их подбросил кто-то из этой компании. В конце концов, он ведь даже не знал, делят ли они одну спальню — или эти мальчики живут где-нибудь по соседству.

— Добрый вечер! — фыркнул один из парней постарше. — Ты еще до обеда бы проспал...

Все засмеялись. Еще один из ребят толкнул соседа в бок:

— Эй, да вы посмотрите на него... Сир Ульрик собирался привезти ко двору своего сына, но, кажется, он по ошибке прихватил из Фэрракса его сестру.

"Откуда он знает про Лорел?" — удивился Грейг. Но потом понял, что этот парень вовсе не намекал на Лорел — он говорил про его девчоночьи кудряшки. Проклятые волосы... Дома к ним все привыкли, и с возрастом Грейг забыл, сколько его дразнили в детстве. А лучше было бы помнить. Тогда Бьянка не решила бы сделать из него живое украшение для своих комнат, а новым товарищам было бы труднее к нему цепляться. Грейг едва не сплюнул от досады, осознав, что его план пошел коту под хвост. Надо было обрезать волосы еще вчера — а теперь уже слишком поздно. Если он сделает то, что собирался, после сегодняшней стычки, его соседи решат, что он сделал это из-за их издевок.

Сайм говорил, что, если тебя начинают изводить, то лучше с самого начала дать кому-то в глаз, чем дожидаться, когда обидчики увлекутся и войдут во вкус — иначе дело может зайти очень далеко. Но то, что было хорошо для дома и службы в военном лагере, едва ли подходило для дворца. Грейг понимал, что, если он полезет в драку, его выставят буяном и вдобавок грубой деревенщиной, которую не научили правильно себя вести. Кто знает, может быть, именно этого его противники и добивались. Так что он просто сказал:

— Моя сестра расквасила бы тебе нос, будь она здесь. Да и любому из твоих дружков. А я о вас и руки пачкать не хочу...

Он собирался отыскать кого-нибудь, кто объяснит ему, что делать дальше, но теперь пришлось отказаться от этого плана. Грейг устроился напротив потешавшейся над ним компании, привалившись плечом к одной из каменных колонн. Этому его тоже научил отец. Когда бросаешь вызов, никогда не уходи, иначе твои противники решат, что ты боишься. Оставайся и веди себя, как ни в чем ни бывало. Пускай сами сделают следующий шаг, если осмелятся... И Грейг стоял и ждал, осмелится ли кто-то из его новых соседей сделать этот следующий шаг.

Тот парень, который над ним смеялся, сказал что-то еще — но так тихо, что его расслышали только его товарищи. Вся компания засмеялась. Грейг проигнорировал этот маневр. Он уже понял, что в драку с ним никто не полезет. И даже каких-нибудь по-настоящему неосторожных слов — вроде намеков на его мать и сэра Ульрика — тоже не скажет. Тем более в полный голос. Потому что дразнить Грейга и бросать ему колючки под кровать — это одно, а сказать что-то про самого сира Ульрика — это совсем другое. Его новые товарищи, наверное, не хуже Грейга понимали — если их слова дойдут до Ульрика, Риу с них шкуру спустит, и никто из родственников или покровителей за них не вступится — наоборот, демонстративно поколотит их еще раз, чтобы друг короля не решил, что их отпрыски и слуги сплетничают о нем с одобрения своих хозяев. Так что они сосредоточатся на Грейге и будут пытаться довести его до белого каления. Хоть и неясно было, чем он им так сильно насолил.

Увидев, что их перешептывания и смех не оказывают на Грейга должного воздействия, его противники мало-помалу потеряли к нему интерес и, сделав вид, будто не замечают новичка, заговорили о своих делах. Грейг все еще стоял у стенки, прижавшись спиной к шершавому и, несмотря на ранний час, уже теплому камню, но учащенное сердцебиение и шум в ушах, означавшие готовность к драке, постепенно затихали. К Грейгу вернулась способность рассуждать разумно, и он понял, что дело, наверное, было не только в том, что он был чужаком, которого местные старожилы не хотели принимать в свою сплочённую компанию. Было похоже, что их раздражало то, что Грейга — несмотря на его низкое происхождение — сразу же приняли, как сына Ульрика, а королева сделала его своим пажом.

Короче говоря, они ему завидовали.

Грейг мрачно ухмыльнулся, осознав, что то, что оказалось для него огромным разочарованием и заставляло его чувствовать себя несчастным и злиться на Ульрика, со стороны действительно могло казаться головокружительной удачей и вызвать в ком-то зависть и негодование. Грейг с радостью бы поменялся с кем-то из этих мальчишек, злившихся на то, что "выскочка" так высоко взлетел. В отличие от них, он вовсе не стремился быть пажом Ее величества, да и считаться признанным бастардом сира Ульрика тоже не рвался. Будь у него выбор, Грейг охотно предпочел бы скрыть этот досадный факт и быть для всех, кто его знает, сыном Саймона и Хелен — законным ребенком двух людей, которые любили и друг друга, и самого Грейга.

Ульрик, может быть, считал, что делает ему большое одолжение, открыто признавая свое отцовство, но для Грейга это было то же самое, что деньги, ежегодно посылаемые капеллану, письма и подарки. Ульрик был готов щедро платить за его обучение, но он за все двенадцать лет ни разу не приехал, чтобы посмотреть на собственного сына — ну хотя бы из простого любопытства. Теперь он был готов признать его своим бастардом и из деревенского мальчишки сделать пажом королевы — лишь бы не возиться с Грейгом самому. Ульрик как будто постоянно откупался от собственной совести, делая все, чтобы сказать себе — "я позаботился о своем сыне", "мне было не все равно". Это, наверное, лучше, чем ничего, но какой в этом смысл, если на самом-то деле тебе как раз все равно?..

От этих размышлений Грейга отвлекло появление на галерее сухопарого мужчины с камергерской лентой, который, проигнорировав других мальчишек, направился прямиком к нему.

— Грейг Риу?.. — утвердительным тоном спросил он. И, не дожидаясь ответа — в котором, при его сходстве с сиром Ульриком, и не было особенной необходимости, сказал — Пошли, отведу тебя в королевскую часовню. Служба уже началась. Ее величество велела тебя привести.

Раньше Грейг полагал, что будет изнывать от скуки, выполняя разные мелкие прихоти Ее величества и остальных придворных дам, но быстро убедился, что он ошибался. Обучавший его грамоте священник говорил, что королеву Бьянку считают одной из самых образованных женщин своего времени, и теперь Грейг лично убедился в том, что это не было обычным комплиментом.

Когда Саймон рассказывал ему о жизни знати, все его рассказы были связаны с военными походами, а о придворной жизни отец совершенно ничего не знал. В своей наивности Грейг плохо представлял, чем занимают свое время женщины, которым не приходится, как его матери или ее соседкам, самим вести хозяйство, обшивать свою семью, нянчить детей и ухаживать за скотиной и цыплятами. Ну, разумеется, какое-то время они должны развлекаться — ездить на охоту, танцевать, участвовать в пирах и празднествах. Ну а все остальное время, все те дни, когда нет праздников, охот или пиров?..

Теперь Грейг получил ответ на свой вопрос. Другие пажи королевы, принявшие его более доброжелательно, чем соседи по спальне, ввели новичка в курс дела, и Грейг с удивлением узнал, что жизнь Ее величества подчинена жесткому графику. Бьянка вставала в шесть утра летом и в семь утра — зимой, и неизменно начинала день с холодной ванны, а потом в любую погоду, хоть зимой, хоть летом, в течении часа ездила верхом. Сопровождать Ее величество на этой утренней прогулке при дворе считали большой честью, потому что Бьянка всегда брала с собой только несколько придворных из самых близких к ней людей. Пажам подобной чести, разумеется, никто не предлагал.

Вернувшись, королева шла в дворцовую часовню, и, хотя право присутствовать на утренней службе тоже было проявлением особой королевской милости, которой добивались знатные придворные и иноземные послы, Грейг и другие пажи Ее величества, а также фрейлины принцессы Жанны, бывшие гораздо младше взрослых фрейлин королевы, ходили к утренней службе каждый день. Нередко королева потом находила время, чтобы задать им какие-нибудь вопросы о смысле прослушанной ими проповеди, поэтому любому, кто не хотел оказаться в глупом положении, стоило не считать ворон и внимательно слушать.

Если королева проводила утро с мужем, то принцесса Жанна, ее фрейлины и Грейг с его товарищами завтракали под надзором кого-нибудь из придворных дам, и в таком случае кому-то полагалось вслух читать для остальных. Если Его величество был занят, королева ела у себя, и тогда время за столом, как правило, было посвящено беседе. Но, если для Ее величества или принцессы Жанны это в самом деле было отдыхом и развлечением, то многие из фрейлин и пажей сидели, словно на иголках, опасаясь оказаться не на высоте. Беседа образованных людей, по мнению Ее величества, подразумевала способность непринужденно оперировать цитатами и демонстрировать хорошее знакомство с богословием, юриспруденцией, поэзией, историей и множеством других вещей. Новые товарищи Грейга шутили, что древних авторов за столом Бьянки употребляли больше, чем еды, и это было правдой. Королева полагала, что переедание в сочетании с южной жарой способно вызвать только вялость мысли и сонливость, так что её завтрак чаще всего состоял из фруктов, хлеба и пары яиц.

После этого лёгкого завтрака, если в этот день не была намечена охота, и если королева не должна была выезжать в город вместе с мужем, чтобы, например, торжественно присутствовать при спуске на воду нового корабля, начинались аудиенции. Грейг возблагодарил свою счастливую звезду за то, что он, не прилагая к этому каких-либо сознательных усилий, всегда писал без ошибок, потому что обнаружилось, что Бьянка использует своих пажей и фрейлин в качестве секретарей. Услышав что-то важное, она кивала первому, кто попадется под руку — "Будь добр, запиши это, чтобы я не забыла...". Разборчивый и красивый почерк Грейга удостоился одобрительного кивка.

После обеда королева принимала посетителей иного рода, и здесь обладать красивым почерком и хорошо писать было недостаточно, поскольку эти посетители — личные друзья королевы — говорили и писали на нескольких языках, и в разговорах непринужденно переключались с обычной речи на древнеимперский, кьярти или тальмирийский. Грейг тальмирийского не знал совсем, да имперский знал только наполовину — священник выучил его читать и декламировать стихи или отрывки старых пьес на этом языке, но Грейгу никогда не приходило в голову, что на нем можно говорить или использовать его для повседневной переписки. Это требовало совершенно недоступной для него беглости речи и обескураживающей способности мгновенно переводить на древний язык любую свою мысль.

Раньше Грейг полагал, что он достиг большого успеха в изучении имперского, да и обучающий его священник всегда был доволен тем, как хорошо Грейг понимал древние тексты, которые он предлагал ему для чтения. Но, взглянув на гостей королевы и на саму Бьянку, Грейг с досадой начал понимать, что в действительности он "знал" древний язык ничуть не лучше, чем его отец умел читать или писать.

Когда в ответ на какой-то вопрос Ее величества, который Грейг сумел понять, только мысленно повторив все сказанное Бьянкой про себя и разделив стремительную мешанину звуков на отдельные слова, Грейг с грехом пополам ответил несколькими неуклюжими, отчаянно хромающими фразами, Бьянка не рассердилась — но тотчас же попросила одного из своих посетителей, известного сразу своими богословскими трактатами и светскими романами в стихах, заняться с ним древнеимперским. Обучать его азам тальмирийского тем временем было поручено одной из старших фрейлин, бывшей — как и сама королева — родом из Тельмара.

Утром Грейг сказал бы, что у королевского пажа могут болеть разве что ноги, потому что нужно проводить весь день, стоя за спинкой чьего-нибудь кресла или бегая по разным поручениям, но после первого дня новой службы у него гудела и шла кругом прежде всего голова. Сколько он себя помнил, Грейгу всегда нравилось учиться, но раньше ему не приходилось оставаться в напряжении столько часов подряд. На службе Бьянке нельзя было ни отвлечься, ни расслабиться — нужно было без конца отвечать на вопросы, что-нибудь записывать, прислушиваться к чужим разговорам, и запоминать, запоминать, запоминать...

Обед, который они съели днем, был сытным, с мясом, рыбой и паштетами, но на ужин предлагалась какая-то отвратительная зелень, залитая оливковым маслом, которое показалось Грейгу совершенно отвратительным на вкус — как и трава, которая, с точки зрения Грейга, годилась на корм разве что козам. С горем пополам он утолил голод хлебом, макая его — для сытости — в проклятое оливковое масло. После этого ужасного ужина — если это вообще можно было считать ужином! — Ее величество отправилась проводить вечер в покои Людовика, как она делала почти всегда. Когда король принял их с Ульриком, они играли в шахматы, но, по словам его товарищей, Бьянка с Людовиком делали вместе множество разных вещей. Иногда они вообще просто читали книги, устроившись по соседству, иногда беседовали за бокалом подогретого вина, иногда посылали за костями или картами.

При дворе Людовика и Бьянку считали образцом любящих супругов и, наверное, они действительно любили друг друга, если уж им было приятно каждый вечер, когда не случалось праздников и маскарадов, проводить по несколько часов наедине. Но, хотя Бьянка, отправляясь к мужу, распустила Малый двор, оставив у себя в покоях только камеристок, которые должны были принести ей ночную рубашку и расчесать королеве волосы, прежде чем они с мужем лягут спать, Грейгу тоже пришлось остаться, потому что королева распорядилась, чтобы с него сняли мерку — как ее новый паж, он должен был носить ее цвета и одеваться так же, как все остальные мальчики из свиты Бьянки.