Джокер

В первую неделю Успенского поста года 1850, я, исполняя указ Государя нашего Николая Павловича от 1848 года о возвращении всех русских подданных из Франции в родные пенаты, проезжал по рязанской губернии, имея намерение навестить матушку мою, коротающую век свой в родовом имении под Саратовом. Погоды в те дни стояли жаркие и засушливые, и, при подъезде к небольшому уездному городу N, воздух наполнился гарью от пожаров на окрестных болотах. Ямщики, все как один, отказывались везти меня далее. Все же удалось найти одного ямщика по имени Прохор, который не отказал прямо, а начал отнекиваться, доказывая, что может и не успеть обернуться в оба конца, ежели болота загорятся пуще прежнего. Но штоф водки и лишний целковый сделали свое дело. О, как я был не прав, настаивая на продолжении путешествия...

Так мог бы начинаться мой рассказ, любезный читатель, но я начну его иначе.

* * *

Дорога рушилась. Колеса бешено крутились над преисподней, дым и пепел забивали рот и ноздри. Обугленные джокеры выпрыгивали из котлов в горящих провалах, хохоча бросались пылающими сучьями. Зарево в небесах рушилось в огненную бездну под колёсами. Ямщик выпучил глаза, взмахнул конской сбруей и оскалил белые клыки, грызя трензель. Бубенцы упряжи взвыли трубами Судного дня. Вопль истязаемых грешников достиг глубин разума, вырывая душу мою из когтей Люцифера.

Рывком сел на кровати, потёр воспалённые глаза. Вопль повторился, усилился и завершился причитаниями. Кричали неподалёку. Торопливо натянул одежду — не свою — и помчался на помощь. Или прочь, если пламя добралось и сюда.

Пробежал залу напротив, заглянул в открытую дверь комнаты,. Несколько человек стояли внутри, разглядывая что-то на полу. Можно выдохнуть — огня не видно.

Мне были знакомы только стоявший напротив Захар, приказчик, встретивший вчера нас с Прохором, да провожавшая меня в покои дворовая баба, через чьё плечо я и заглядывал. От неё разило чесноком. Она же и причитала. Ещё рядом с Захаром стояли юная некрасивая девица в очень дорогом домашнем платье и отставной военный лет шестидесяти с пышными седыми усами. Они были одеты — значит я спал долго. С видом удивленным и встревоженным смотрели все на прожженный ковёр на полу.

Я пригляделся внимательнее и понял, что скорбят они вовсе не о потере ковра: контуры выжженного пятна напоминали силуэт человека. На нём там и сям возвышались кучки пепла. Пахло дымом. Впрочем, в данных обстоятельствах запах кельнской воды удивил бы меня куда больше.

Я наклонился к уху стоящей передо мной бабы и поинтересовался, что приключилось.

— Барыня наша сгорела, — перекрестилась та, — цельный год, почитай, в темноте сидела, штор не открывала, и... и...

И взвыла.

Приказчик оторвал растерянный взгляд от ковра и посмотрел на меня хмуро и подозрительно, барышня — с интересом, военный — оценивающе.

— Цыть! — рявкнул старик. — Не могла Агафья Тихоновна вспыхнуть, не свечка. Ма-алчать!

Мне захотелось выпрямиться.

— Может, капель каких выпила? — продолжил он.

— Так за каплями послали! — опять заголосила баба. — Егор с Дарьей должны были привезти. Неужто вы забыли? И порошки закончились, и сало с гвоздями... У-уу! А вдруг они как барыня? Сгорели по дороге-то? Ой, барыня-а, ой, Дарьюшка-а...

— Вы не понимаете, — всхлипнула невзрачная девушка, — бабушку украли разбойники! Они попросят выкуп! Они колье с собой забрали! Золото не горит! Бабушка не могла умереть! За неё попросят выкуп!

Я очень усомнился как в том, что выкуп можно вежливо попросить, так и в том, что на горящих по всей округе лесах и болотах остался хоть один разбойник. Разве только какой особо любознательный грешник, жаждущий заранее испытать, каково оно там, в преисподней.

— Что вы стоите?! — топнула ножкой барышня. — Делайте что-нибудь! Надо пригласить урядника! Надо нанять сыщика! Послать... послать... в Казань, за учёными! По самовозгораниям!

Настала пора вмешаться.

— Захар, не могли бы вы представить меня присутствующим?

Приказчик уставился на меня исподлобья, недвусмысленно намекая, что лезть в семейные дела гостю не резон, однако представил по всей форме:

— Терентий Тимофеевич Харитонов, гость барыни. Приехать изволили ночью и с разрешения Агафьи Тихоновны остались до установления более благоприятных условий для путешествия.

— Господа, позвольте поблагодарить вас за оказанное мне гостеприимство, вы спасли мне жизнь. Я покинул, согласно указу Государя, Францию, и еду навестить матушку в Саратовскую губернию. Но известные вам обстоятельства вынудили меня задержаться здесь.

Захар поочерёдно представил мне Ивана Кузьмича, троюродного брата барыни, полковника в отставке, и Евгению Игоревну, внучку пропавшей хозяйки дома. Всё ещё причитающую дворовую бабу звали Маланья, но это я просто вспомнил.

— Прошу меня простить, я стал невольным свидетелем происшествия. Ежели я чем-то могу помочь, отплатить за ваше гостеприимство, можете распоряжаться мною смело.

— Да что тут можно сделать, — шмыгнула носом барышня. — Бабушка с самого Великого поста твердила, что её вампир укусил и она сгорит, ежели на солнышко выйдет. Но ведь это неправда? Наука не верит в нечисть. Наука верит в самовозгорание.

Губы её задрожали.

— Не печальтесь раньше времени, мадемуазель. Жизнь в просвещённой Европе приучила меня мыслить рационально. Тем более, что в Париже, господа, у меня было сыскное агентство. Могу предложить вам весь свой опыт в качестве малой толики благодарности за спасение жизни моей.

Старик взглянул на меня в упор, по-военному прямо и открыто, что, возможно, объяснялось его близорукостью. Захар — с сомнением, а внучка подпрыгнула и с детской непосредственностью заявила:

— Да, Терентий Тимофеевич, да! Найдите мою бабушку! Дядюшка, дядюшка, помогите Терентию Тимофеевичу!

Дядюшка величественно кивнул.

— Для начала давайте осмотрим место происшествия.

Я оглядел комнату: окна открываются наружу, зимние рамы ещё не поставлены, легко как залезть, так и вылезти. Внимание привлекли стёртые следы сажи на подоконнике, словно человек вылезал наружу. Заодно я немного успокоился — на расстоянии добрых семидесяти саженей нет ни одного дерева, зато есть несколько тщательно перепаханных полос и два пруда с протокою меж ними. И вообще, особняку не меньше века, и как-то он до сей поры уцелел.

Обстановка и вещи не имели ни следов борьбы, ни иных вмешательств. На разобранной кровати лежали платье и шаль, приготовленные к утреннему туалету. И тут что-то произошло, что оставило подпалину на ковре, но испарило хозяйку. Платье принадлежало женщине не миниатюрной и довольно высокой. Такое и в Париже не стыдно носить. Перед моим мысленным взором предстала строгая дама с морщинистым лицом, закутанная в шаль.

Я снова изучил выгоревшее пятно и пепел. На пепле был заметен чёткий след, будто катился небольшой круглый камешек. Но почему-то поперёк следа через равные промежутки пепел стоял полоской. И ещё явно читался какой-то довольно обширный смазанный след, словно метлой чуть коснулись пепла.

— Как выглядело колье?

— Золотое с овальными рубиновыми подвесками, — покосился на меня Захар.

— Крупные подвески?

— Дюйм.

Нет, камешек был много больше.

— Что можно сказать по имеющимся уликам? — обратился я к присутствующим. — Сомнительно, что имело место похищение. Вампиров отринем сразу. Самовозгорание тоже исключим, если судить по пеплу и запаху спирта. Предполагаю, что кто-то принёс сюда палые листья, облил спиртом и поджёг.

— А я думала, это дядюшка надышал, — произнесла барышня и сконфузилась.

— Надышал, — повторил я. — Маланья, не могла бы ты выйти?

— На кухню, — добавил приказчик.

Маланья вышла, воцарилась тишина. Но запах дыма, спирта и чеснока никуда не делся.

— Что пахнет чесноком? — спросил я вслух.

— Фосфор! — выпалила внучка. — Мы с дядюшкой читали об этом!

Юную барышню уже можно было назвать синим чулком.

— Итак, мадмуазель Евгения, следует выяснить мотив происшествия. Куи продэст, как говорится. Есть ли завещание?

— Захар? — барышня посмотрела на приказчика. Тот подошёл к бюро, отпер его торчащим в замочной скважине ключом и вынул бумагу.

Все было просто: Агафья Тихоновна Шубина, в девичестве Гребенникова, всё оставляла внучке, Шубиной Евгении Игоревне. Некоторые крошечные суммы прислуге и друзьям да церкви на помин души. Составлено четырнадцать лет назад.

— А ваши родители? — я осторожно покосился на девушку.

— Холера, — помрачнел дядюшка, — в Астрахани. Насилу Женечку вывезли тогда.

Мы исследовали спальню — не нашли ничего интересного. Захар несколько раз отлучался, мрачнея все больше. Вскоре я ощутил зверское чувство голода и намекнул об этом дядюшке.

Перед завтраком я отправился навестить Прохора, своего спасителя. Ямщик был пьян мертвецки. Выразить ему благодарность не удалось. Да и не обрадовала бы его моя благодарность. Повозка, средство его заработка, сгорела. Разве кой-какую упряжь спас. Вспомнилось, как Прохор обрезал постромки, пытался собрать с земли бубенцы, бормоча, что это его удача... как я, забыв про свою удачу, лихорадочно нащупывал крест на груди, не в силах молиться, какой ужас испытал, когда ямщик бросил поводья и принялся выпрягать лошадь... Был уверен, что он бросит меня на дороге, в провалах которой билось адское пламя, ведь седок за спиной мог стоить ему жизни.

Я потряс его без особой надежды.

— Захарушка, — ямщик повернулся, обдав меня запахом перегара, чеснока и ещё чего-то и заодно явив расцарапанное лицо, синий нос и следы зубов на шее, — не тряси, больно... у...вурдалачка, все бубенцы отбила... жена не простит...

Я оставил пьяного ловеласа — нужно время обдумать обстоятельства и составить план действий. Вернулся в комнату, нашёл выстиранную одежду, домашние туфли и ... следы обыска. Ощущение стороннего пребывания было почти осязаемо.

Итак, думал я, живёт семейство: бабушка, внучка, дальний родственник. Трое дворовых, двое из них в городе. И вот старушка вдруг воображает себя вампиршей и исчезает не обязательно добровольно, оставив явную инсценировку. Будто разыгрывалось действо, рассчитанное на зрителя. Такое могла придумать только женская фантазия. Кто? Евгения не тянет на злого гения, да и плакала весьма горько. Захар с дядюшкой были удивлены искренне, в этом я кое-что смыслю. И не Маланья же, в конце концов. Остаётся только сама старуха. Но зачем? И ещё — почему в момент приезда чужих людей?

Достаточно обнаружить шалунью и спросить со всей строгостью. Придётся обойти особняк.

Слева от парадного входа находилась женская часть дома, справа — мужская, причём барыня проживала в мужской, а слуги — в женской. Посередине между двумя половинами — круглая зала, увешанная картинами. Первым, прямо напротив входа, бросался в глаза портрет огромного вороного жеребца. Адское создание встало на дыбы, оскалив чудовищную пасть, а на спине его восседала прелестная наездница. Две следующих картины представляли парный портрет: величественная старуха и старик в орденах, надо полагать, хозяйка дома с мужем. В углу, у стены, стояли ещё несколько — зимние пейзажи, натюрморты, букет цветов, венчание глубокого старца с совсем молоденькой девицей, портреты той же старухи, ещё пейзажи и натюрморты, портреты дам и кавалеров...

— Отец Егора писал. — Захар вошёл бесшумно, следил за мной, не иначе. — Его старый барин даже учиться посылал.

— И где он, отец? — поддержал я беседу.

— Уехал со всем семейством. Барыня, как старый барин помер, всем вольную дала. А Егор остался. В город я его, дурак, с женой послал, пока не сильно горело. Надеюсь, живы.

— Давно уехал?

— Который?

— Отец.

— Тринадцать лет.

— А вы давно служите?

— Четырнадцать.

— Вы были не против решения барыни дать всем вольную?

— Меня не спрашивали.

И я не рискнул спросить Захара, он ли довёл хозяйство до такого состояния, или оно ему таким досталось.

Над дверью со стены на нас благосклонно взирала матушка Екатерина в жемчужных серьгах и с орденом Святого Георгия на корсаже. Что-то меня обеспокоило при взгляде на неё. За невозможностью ухватить мысль, решил отложить её в сторону.

Постный завтрак не утолил мой голод, и я попросил Захара провести меня на кухню. Ведь самыми полными сведениями всегда можно разжиться у кухарок.

Маланья, как оказалась, уехавшую с Егором кухарку только заменяла. Она хлопотала об обеде — запах мясных щей сводил с ума.

— Что? А... Барыня... В темноте сидела цельными днями. ... Когда мы с Женечкой сюда приехали? Десять лет тому... Из Астрахани, а как же, я ж няня барина Игоря, отца Женечкиного... Когда барин-то в Астрахань служить поехал, так меня с собой взял. А как холера-то... привел ко мне Женечку и говорит: ты меня, говорит, Маланья, вырастила так и Женечку мою сбереги, верю я тебе, Маланья, и помер сам-то, и жена его померла-а... а она хоть и родила Женечку-то через полгода после свадьбы, т-сс, никто не знает, чья Женечка дочка-то, а любил её барин... денег много заплатил, чтоб в марте записать рождение-то, некрещёная была у нас Женечка-то аж до третьего месяца... А барыня-то старая как за нами-то тогда приехала, так слова мне не сказала, всё сидела и плакала, кабы не Захар, и не выбрались бы оттудова через кордоны-то... Захар? Нечист на руку? Не, моет, и в баню ходит. А, ворует? Как не воровать, если всем заправляешь, оно и не захочешь, а уворуешь, само в руки-то идёт. Иван Кузьмич? Замечательный барин, подарил мне пудру на Рождество. И духи. Хотите понюхать? Они как с барыней поругались, так он на трапезу не остался, а подарки мне все отдал. Так выпил, наверное, вино какое дорогое старого барина, вот барыня и взъелась. Или в долг не дал... Но на Масленицу помирились, Захар тогда ещё половину бутылей велел перепрятать от него... Какое колье? А! Реликвию! Не снимала, как есть никогда не снимала. И спала в ём! И ела в ём!

Поскольку щи мне Маланья наливать не спешила, я пододвинул к себе пироги. Внезапно на кухню ворвался Иван Кузьмич. Дядюшка приоткрыл крышку кастрюли, потянул носом поднимающийся пар, схватил огромную двузубую вилку и сунул её во щи. Рот мой наполнился слюной, когда полковник достал мясо и на французский манер разрезал его ножом.

— Ты не смотри, Терентий, мне духовник разрешил. А так-то я пост блюду, — зубы у дядюшки сохранились все, и мясо исчезло мгновенно.

— Путешествующим тоже можно, — многозначительно ответил я.

Обошел дом снаружи ещё раз, на этот раз вполне сытым, заглянул в библиотеку. Там сидела зарёванная барышня. Приказчик, как мог, старался её утешить. Пока я осматривал фолианты вперемешку с французскими дамскими романами, подошёл Иван Кузьмич и с порога предложил помянуть сестрицу. Внучка разрыдалась, сказала, что дядюшка совсем бесчувственный, а бабушка ещё жива. В конце концов Женечка сослалась на плохое самочувствие и отправилась к себе отдохнуть. Дядюшка вызвался её проводить.

Я остался с Захаром.

— Скажи, — вкрадчиво начал я, — ничего не случилось перед тем, как барыня шторы открывать перестала? Не приезжал кто? Когда точно это было?