Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

"Видимо, такова моя участь, получать знание тогда, когда ничего нельзя изменить", — подумала женщина, отложив короб, чтобы подбросить еще немного дров в очаг.

К вечеру стало заметно холоднее? Или это внутренний холод давал о себе знать?

Кимала зябко поежилась, склоняясь над не разобранной вязанкой. Будучи честной с самой собой, женщина предпочла бы первое, ибо заледенеть от пустоты собственной души гораздо страшнее, чем почить от стужи пришедшей извне.

Зимний холод не есть холод в сердце. Он милосерднее.

Намного милосерднее!

* * *

Твердой рукою отодвинув со своего пути возмущенную Ираинту, загородившую проход, Сальмир вошел в покои Перворожденного.

Калерат был зол и расстроен одновременно. И первому и второму причиной служил Антаргин, что в последнее время стало почти традицией. Оба чувства были рождены осознанием собственного бессилия, которое преследовало мужчину с тех пор, как Окаэнтар со своими сподвижниками покинули Саришэ, вынудив открыть для них тропу Рианы. И чем дальше, тем тяжелее становилось Сальмиру мириться с вынужденным бездействием и ожиданием того, когда же Перворожденный перестанет винить себя и соизволит вспомнить о долге.

Конечно, калерат собирателей тел понимал, что ни Антаргин, ни он сам, ни даже Нерожденная не смогут освободить тресаиров до тех пор, пока Освободитель не вернется вместе с кариалом Повелителя стихий. Но, в тоже время, Сальмир не мог не видеть, что самоустранение Перворожденного из жизни Истинных, привнесло разлад в их ряды. И если затворничество Антаргина будет продолжаться, то многие из Рожденных с духом встанут на сторону Окаэнтара, даже в отсутствие оного, ибо задумывающихся о незамедлительном переходе все еще было предостаточно. И станет еще больше, если не предпринять что-то, способное погасить панику.

Этим чем-то, по мнению Сальмира, должно стать возвращение Перворожденного.

— Хватит! Собирайся! — непререкаемым тоном велел мужчина, даже не взглянув на хозяина комнаты.

Искать того взглядом Сальмир не стал. Не видел смысла. Он и так знал, чем занимается его друг, в каком положении находится, и куда именно устремлен его взор. Сидя в кресле, тот смотрит на огонь и корит себя в случившемся — занятие, ставшее для Антаргина повседневным и еженощным.

В какое бы время калерат не заглянул в покои Перворожденного, будь то утро, день или глубокая ночь, он все время заставал того в кресле у камина. Даже закралось вполне оправданное подозрение, что Антаргин вовсе отказался от сна и отдыха, ради задумчивого созерцания языков пламени за каминной решеткой.

— Хочешь ты или нет — мне неважно. Давно пора возвращаться к жизни. Игра в затворника слишком затянулась, — высказал свое мнение Сальмир, копаясь в вещах Перворожденного.

Достав свежую рэнасу, он бросил одежду на колени Антаргину и направился к стенной нише с единственной целью — привлечь внимание.

— Риана уже не раз звала тебя, но ты игнорируешь и ее тоже. Если нет другого способа заставить тебя обратить внимание на то, что происходит, я, не задумываясь, прибегну к последнему доступному методу, — остановившись напротив гобелена, пояснил калерат. — И не говори потом, что я тебя не предупреждал! — с плохо скрываемым раздражением закончил свою речь Сальмир и потянулся к креплениям рамки, собираясь снять полотно со стены.

— На твоем месте я бы поостерегся. Моя слабость не говорит о слабости рьястора, — произнесено было равнодушно, без каких либо эмоций, но калерат предпочел опустить руки.

— Странно. Ты, оказывается, помнишь, как это... угрожать. Я удивлен!

— Можешь язвить, сколько хочешь. Я не вспомню, он напомнит. И тут ты будешь бессилен.

— Ну надо же, — вложив в слова максимум сарказма, протянул мужчина. — А я то, недалекий, решил, что Перворожденный окончательно сдал. Не видит уже ничего. И даже слышать не хочет.

— Насколько?

— Местами до стен. Два десятка ротул пришлось переселить в замок. Пятеро спящих погибли. Троих Нерожденная забрала к себе, но я сомневаюсь, что она сможет достаточно долго поддерживать их.

— Риана?

— Не пускает меня. С прошлого раза ничего не изменилось. Я не знаю, что делать, — признался мужчина, подойдя к креслу Перворожденного.

— Лутарг нашел кариал, — Антаргин потер виски. Все было гораздо хуже, чем он думал.

— И? Он скоро будет?! Нам готовиться к переходу?!

Воодушевление в голосе Сальмира не позволило ему ответить. Антаргин не смог лишить друга надежды. Не смог произнести вслух того, что мучило его в последние дни. Там что-то произошло!

— Помоги мне, — вместо этого сказал мужчина, поднимаясь на ноги.

Калерат успел подхватить Перворожденного под руку прежде, чем тот, покачнувшись, упал обратно в кресло.

— Куда ты?

— Мгновенье назад ты пытался вытащить меня отсюда, а сейчас спрашиваешь, куда собрался? — с горьким смешком уточнил Антаргин, поднимая свободной рукой рэнасу, повисшую на подлокотнике. — С этим тоже, — попросил он, протягивая другу одежду. — Сам слишком долго.

Оба молчали до тех пор, пока последняя шнуровка не оказалась затянута настолько, насколько это было возможно с учетом сильнейшего истощения Перворожденного. Затем калерат спросил:

— Ты сомневаешься, что он вернется?

— Нет. Не сомневаюсь.

— Тогда, что не так?

— Все так, Сальмир! Все так. Сам знаешь. — Антаргин одернул загнувшийся клин рэнасу. — Только времени у нас не осталось.

"У меня не осталось", — добавил он мысленно, неуверенной поступью направляясь к выходу.

Но покинуть собственные покои Антаргин не успел. Дверь распахнулась, и в дверном проеме появилась Ираинта. Губы женщины являли собой плотно сжатую тонкую полоску, прорезанный морщинами лоб демонстрировал крайнюю степень неудовольствия, а в глазах поблескивала неуклонная решимость.

— Куда спешите? — елейным голоском произнесла ротула, войдя в комнату.

Поднос в ее руках уперся в мужскую грудь, когда женщина шагнула вглубь помещения, чтобы освободить путь медленно закрывающейся двери. Поддавшись напору, Антаргин отступил на несколько шагов назад.

— Ира-а-а-и, — с порицанием протянул Перворожденный.

За показным осуждением в его голосе пряталось веселье. Вид у женщины был достаточно грозный, а намерения, демонстрируемые всеми возможными способами — от мимики до жестов — не оставляли простора воображению. Ираинта собиралась стоять насмерть.

— Ты же не планируешь перевернуть на меня все это? — с легкой улыбкой на губах поинтересовался Антаргин.

— И не только перевернуть, если потребуется, — проворчала она, не двигаясь с места, и уже более настойчиво добавила: — Ты должен есть.

— Когда вернусь, — пообещал мужчина и попытался обойти ротулу, но та, отступив, прислонилась к двери, лишая Перворожденного возможности открыть ее.

— Ираинта!

— Можешь кричать, сколько влезет. Я не выпушу тебя, пока не поешь! — продолжала стоять на своем она, удерживая поднос на вытянутых руках.

— Не заставляй меня...

— Что? Что ты сделаешь? Скажи ему калерат, он тебя послушает, — с мольбой обратилась она к Сальмиру, но тот предпочел не встречаться с женщиной взглядом.

— Отойди немедленно!

— Хочешь, зови ее. Забирайте своего духа, мне все равно. Чем смотреть, как ты уродуешь себя, лучше сразу к Аргерду. Он милосерднее! — выпалила Ираинта и, всучив поднос калерату, уперла руки в бока. — Ты на жердь стал похож. Еще немного, и ветерок из приоткрытого окна согнет тебя пополам. По твоему мне приятно наблюдать это изо дня в день?!

— Женщина!

— И что, что женщина?! Поумнее некоторых мужчин буду! Я, по-твоему, зря ночей не спала, сидела у кровати, обтирала, кормила, поила? — завелась она, не обращая никакого внимания на голубые искорки, вспыхивающие в глазах мужчины.

Кого-кого, а рьястора женщина не боялась. Она собиралась высказать все, что думает о ненадлежащем поведении Антаргина.

— Для того чтобы ты себя в землю отправил? Считаешь, там лучше?

— Ираи, — Антаргин перехватил руку, которой она в запале указывала на него. — Здесь в землю не получится, — напомнил он ей, крепко сжав запястье. — Возьми поднос у Сальмира и сохрани еду теплой. Когда вернуть, тогда поем, — примирительно попросил он, твердо глядя в пытающие гневом глаза. — Обещаю.

Она моргнула несколько раз, решая, стоит ли верить ему, затем кивнула и, высвободив руку, сделала, как он просил.

Уже в коридоре, когда мужчины почти дошли до лестницы, ведущей в центральную залу тресаирского замка, собиратель тел сказал Перворожденному:

— Ты слишком мягок с ней.

Антаргин кивнул, соглашаясь.

— На что ты готов ради своей сестры и братьев, Сальмир? — поинтересовался он, бросив на калерата короткий вопросительный взгляд.

— На все, — не задумываясь, ответил тот.

— И она тоже, а ведь не должна бы, — едва слышно отозвался Перворожденный и, тряхнув головой, стал спускаться.

Ему будет не хватать заботы Ираинты, где бы он ни очутился в итоге — в большом мире или в пустоте.

Глава 8

Лутарг терялся в нитях воспоминаний рьястора, которые старательно пытался разобрать с тех пор, как понял, кто стоит за исчезновением Литаурэль. Ему необходимо было понять, с чем придется иметь дело и для чего Нерожденному понадобился он сам, но пока ничего существенного, способного объяснить происходящее и хоть как-то помочь, молодой человек не обнаружил.

Знания Рьястора о Риане оказались более чем поверхностными. Даже причина противостояния брата и сестры не была четко определена. И это казалось ему странным, по меньшей мере. Недопонимание, приведшее тресаиров в Саришэ, на взгляд Лутарга, заслуживало большего внимания.

— Вот, для Литы собрала, — Гарья подсунула под руку Лутаргу небольшой сверток, который он тут же убрал в седельный мешок. — Там белье, одежда, ну и так — всякие женские мелочи, — тем временем перечисляла женщина у него за спиной.

Мужчина кивнул, тем самым выразив благодарность, но от своего занятия не оторвался. Разложенные на кровати вещи планомерно исчезали в седельных сумках, чтобы дождаться в них момента, когда понадобятся владельцу.

— Почему ты отказываешься от сопровождения? — теперь уже Сарин попытался привлечь внимание Лутарга, в очередной раз задав интересующий всех вопрос.

— Так надо, — наконец соизволил отозваться тот, удостоив старца быстрого взгляда из-под ресниц.

"Заговорил. Уже что-то", — с радостью отметил для себя Сарин, для которого даже эта коротко брошенная фраза являлась настоящим благословением. Лутарг не проронил ни слова с тех самых пор, как парнишка из доков передал ему требования похитителей.

— Кому надо-то? Тем, кто забрал Литаурэль, или тебе самому?

Сарин обошел кругом постель и присел на краешек кровати с противоположной от молодого человека стороны. Это позволяло ему хоть как-то видеть его лицо и следить за эмоциями, конечно, если таковые будут проявлены.

— А это имеет значение?

— В какой-то мере имеет. Если дело в похитителях, то немощный старик, вроде меня, их особо не рассердит, а тебе мое присутствие только на руку. В конце концов, я знаю все тэланские дороги, исходил их вдоль и поперек, пока тебя искал. Возможно, короткий путь смогу указать.

— Хорошо. А если во мне? — Лутарг выразительно приподнял бровь, теперь уже вовсю разглядывая старика.

— Хм... В тебе?..

Казалось, Сарин задумался. Лоб прорезала вертикальная морщинка, кустистые брови сошлись на переносице, взгляд, устремленный куда-то вдаль, потерял осмысленность, вот только Лутарга эта демонстрация глубоких размышлений не обманула.

— Хватит уже, говори, что думаешь. Нечего строить из себя сказителя, — проворчал молодой человек, завязывая наполненный до краев седельный мешок.

— Ты слишком много думаешь, Лутарг, — вздохнул старец. — И ошибаешься, считая, что жизнь прямолинейна. Не все зависит от тебя одного, даже в твоей судьбе. Хочешь ты того или нет, но на твой путь влияют решения, принятые другими людьми, так же, как и на их — твои. Одну и ту же дорогу можно пройди по-разному.

— Спасибо, что напомнил.

— В большинстве случаев выходит так, что решение, принятое за другого, оказывается неверным, — продолжил Сарин, оставив без внимания сарказм собеседника. — И тогда, тебе приходится жить с последствиями ошибочного выбора, коря себя за то, что когда-то не поступил иначе.

— Достаточно! Считай, что я тебе услышал, — оборвал Лутарг поучительную речь старика. — Ты всю свою жизнь потратил на то, чтобы исправить чужую ошибку, я же — планирую устранить последствия собственной. И ни тебе, ни кому-то еще не стоит в это вмешиваться!

Посчитав, что на этом разговор окончен, молодой человек перекинул поклажу через плечо и направился к выходу. Сарин, что-то неразборчиво бурча себе под нос, двинулся следом. В дверях мужчины столкнулись с Гарьей. Женщина протянула Лутаргу небольшой кожаный мешок и такого же размера мех.

— Хлеб, строганина и вино, — объяснила она, про себя отметив, насколько он хмур.

"Видать, Сарин постарался", — решила Гарья, покачав головой. После разговора с посыльным Лутарг был сдержан и сосредоточен, сейчас же выглядел рассерженным, и это женщине совсем не понравилось. Злость — плохой советчик. Если пойти у нее на поводу, дорога до глупости может оказаться недолгой.

Обдав Сарина укоряющим взглядом, женщина вновь повернулась к сыну молочной дочери.

— Раса ждет тебя у конюшен, — проинформировала она молодого человека, но, подумав немного, добавила: — Будь с ней помягче. Переживает сильно, — после чего, ласково похлопав Лутарга по руке, засеменила по коридору куда-то в сторону кухонь.

Лутарг резко выдохнул. Упоминание о матери отозвалось болью в груди. Сердце екнуло, пропустив удар, а затем заколотилось с удвоенной силой.

На протяжении сборов молодой человек старался не вспоминать о ней. Не думать о страданиях, что причинит ей своим отъездом. Стремился загнать поглубже ее окрашенный печалью образ: полный отчаяния взгляд, легкую дрожь губ и крепко сцепленные руки — наглядное подтверждение разворачивающейся внутри битвы.

Лутарг чувствовал ее непреодолимое желание удержать его рядом с собой. Ощущал паническую боязнь расставания, которая волнами безотчетного страха выплескивалась из нее время от времени. И пусть оба они с момента первой встречи знали о неотвратимости разлуки, готовились к ней каждый в меру своих сил, изменившиеся обстоятельства близящегося прощания накладывали свой отпечаток. Расставание обрело оттенок фатальности.

— Мама, — сбросив седельные сумки на землю, молодой человек поцеловал женщину в щеку и на несколько мгновений прижал к груди.

Отстранившись, Лураса не изменила позы. Именно такой он увидел ее на подходе к конюшням — склоненная голова и обнимающие плечи руки — образ смирения.

Она была спокойна, даже слишком. Обостренное чутье Лутарга не улавливало ни тревоги, ни волнения, что утром непрестанно терзали ее. Их словно сдуло, развеяло сильнейшим порывом безмятежности, унесло настолько далеко, что отыскать дорогу обратно не представлялось возможным. Или же наоборот, сковало во льдах покорности столь плотно и глубоко, что ни одна, даже мельчайшая искорка переживаний, не могла прорваться на поверхность.