|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава девятнадцатая
Сначала Алёну повело к Станиславу любопытство. В прошлый раз огромная науза силы ему понадобилась против Буки-Букачки. А на что он расходовал силищу сейчас?
Уютнее всего болтать в его машине, устроившись на заднем сиденье. Они оба как-то дружно забыли о недавней размолвке: сидели близко друг к другу и беседовали так, будто не виделись несколько дней, а потому сейчас наговориться не могли... Алёна и поохала, и поахала, слушая о том, что было на кладбище. Смешок тоже прорывался: Станислав рассказывал о самом страшном вечере в своей жизни, шутливо описывая действия всей честной компании волхвов.
И, только зайдя домой, девушка узнала, почему он порой замолкал на полуслове, а его улыбчивый рот будто плавился, медленно искажаясь гримасой горечи.
Улучив момент, когда бабули не было рядом, Алёна спросила у деда:
— И что дальше? С "куклой" — я имею в виду.
Помолчав, он ответил:
— Пока я предполагаю одно... Возможно, через "куклу" упырь попытается выпить Станислава.
— Не понимаю связи! — с силой сказала напуганная девушка.
— "Кукла" создана на материале самого Стаса, — медленно, сам раздумывая над собственными словами, пояснил дед. — Вместе с братом сразу после смерти Чёрного Андрея они взялись выполнять самые лёгкие дела. Ты заметила, какие у Стаса руки? Они постоянно в царапинах или в порезах. Логично предположить, что самые сильные он хотя бы промакивает ватой, а то и кладёт на них лейкопластырь. Что значит — в его комнате для заинтересованного колдуна-кукольника материала много. И вот она тебе — связь. Первое, что я предполагаю: упырь, проглотив "куклу", даже из могилы легко дотянется до Стаса и выпьет его. Мы в дороге со Стасом поговорили. Он уверил нас, что дома достаточно оберегов, сделанных руками самого же Чёрного Андрея. То есть, пока эти обереги не истратят своей силы, защищая Стаса, у нас есть время, чтобы разобраться с делом.
— Я думала — ты легко разберёшься с этим упырём... — с некоторым разочарованием произнесла девушка.
— Легко разбираться с теми делами, где участвуют какие-нибудь марухи и любая другая навья мелочь, — вздохнул дед. — Но, когда в таком деле завязано столько людей, приходится разбираться вслепую.
— Ну, хорошо, — подумав, проговорила Алёна. — Но ты сказал — первое, что предполагаешь. А второе?
— Со вторым — повременю озвучивать. Самому неуютно, когда о том думаю.
— Деда, у меня вопрос — из чистого любопытства.
— И? Что там у тебя?
— Любава — гадалка. Но почему она постоянно говорит — "ни сном ни духом"? Для гадалки, мне кажется, это странная фразочка.
— Как все гадалки, Любава суеверна. Боится, как бы многого не спросили за итог полученного гадания, не всегда... скажем так положительного, — усмехнулся старый волхв. — А потому подстраховывает себя: знать ничего не знаю! Просто не обращай внимания на эти её словечки... Ты спать, Алёна?
— Посижу ещё немного, а потом — да, спать, а что?
— Ты была со Станиславом. Как он... там?
Девушка удивилась, а потом задумалась. Дед терпеливо ждал. Но, наверное, понял, что надо бы помочь с ответом, уточнив.
— Сильное на него произвело впечатление то, что там было?
— Да, — уже уверенно отозвалась она.
После некоторого молчания старый волхв кивнул:
— Спокойной ночи, внуча.
Девушка ответила и ушла к себе. Здесь уже сидел Котей, уютно устроившись на кучке уличной одежды, из которой Алёна переоделась, но которую же не убрала.
Вздохнув над котом, который и ухом не шевельнул, Алёна задумчиво села перед выключенным компом.
Странный вопрос задал дед.
И чем больше Алёна думала над его вопросом, тем больше начинала подозревать: ни дед, ни Станислав не рассказали ей о чём-то, что она, как наузница, должна знать.
Заглянула в комнату бабуля, пожелала спокойной ночи.
После её ухода Котей встал с джемпера и утопал на подоконник... Так и не включив компьютера, Алёна потушила настольную лампу и присоединилась к коту — смотреть на ближайший фонарь, вокруг которого плясала-носилась снежная метель.
Радость от примирения со Станиславом отошла как-то... в сторону. Алёна смотрела на холодно-белый свет фонаря, на приглушённо-серебристые волны и круговерти метели. И сама будто отходила от себя, отделяясь от той девушки, что была заворожена мятущимся на улице снегом...
Серебро...
Несколько часов назад, опосредованно узнав от Любавы, что волхвы, прихватив с собой Станислава, ушли снова на кладбище, Алёна интуитивно взялась им помочь. А настроившись на каждого участника поздневечерней экспедиции, выплела несколько необходимых им науз.
Деда сказал: чем больше она, Алёна, плетёт, тем быстрее растёт как ведьма.
Серебро...
Взглянув в последний раз на фонарь, вокруг которого, мимо которого продолжала бушевать бесконечная метель, девушка нечаянно заметила: сбоку, в вышине, прояснело ночное небо и буквально на мгновения между невидимыми в снегу тучами выглянула круглая луна. Огромная, белая... И снова пропала, затянутая свирепым весельем мчавшихся по земле снежных волн... Алёна вернулась к столу и включила свет. Поставила перед собой шкатулку с серебряной проволокой.
Деда сказал: наузница должна интуитивно понимать, когда надо плести ту или иную наузу. Сейчас Алёна, несмотря на силы, вроде как истраченные на "кладбищенские" наузы, твёрдо чувствовала: пришёл черёд обережных серебряных браслетов для Станислава и его брата, Романа.
Всё именно так. Сначала она вложила силы в обычные обереги, а напитавшись энергией метели и подсказкой луны, начнёт вязать узлы для серебряных браслетов, которые спасут братьев от невиданной злобы "той" стороны.
Добавила к шкатулке ножницы и небольшой, но крепкий крючок — проволока не тесьма, придётся порой завязывать узлы пожёстче. Посидела, глядя на беловато-серые мотки и в первую очередь вспоминая лицо Станислава. Вспоминая сидение в его машине, когда он побаивался обнять её хотя бы заплечи, но сидели вместе — и очень тесно, плечом к плечу. И в машине тепло, и от прикосновения друг к другу...
И — качнулась к столу вынуть первый моток... Вскоре в комнате слышно было только приглушённое подвывание метели за окном и порой её хлёсткий шлепок по стеклу, негромкий стук откладываемых ножниц или крючка — и беспрерывный нашёпт обережного заклинания.
К половине третьего ночи Алёна положила к браслету на столе — браслет второй. Одинаковые оба. Только у одного на небольшой цепочке немного вычурная буква "Р" — древнерусская "рци", а у второго — буква "С", "слово". Девушка хоть и устала, но невольно улыбнулась — помня названия букв: ну и назвали братьев... "Говори слово". Или "слово говори". Знает ли Станислав о том? Спросить его завтра, как он приедет за ней, чтобы отвезти на работу? Посмеялись бы вместе.
Вышла из стола — пальцы дрожат, ломает их так, словно вот-вот судорогой скрючит. И хочется пить.
На кухне тихо и темно: свет включать не стала, и так всё знает, где что лежит. Пока грела на плите кипячёную воду, пока стояла у окна, а там метель вяло моталась уже только еле-еле над землёй — уставшей позёмкой над сияющими под фонарями сугробами, уже и небо расчистилось. Но луна ушла куда-то далеко... Вот и ноябрь наступил.
Выпив горячей воды, Алёна вернулась в свою комнату. Натягивая на себя одеяло, уже в полусне подумала: "И чего испугалась, когда он меня подловил властным тоном? Надо бы попробовать и его поймать — чтобы знал, что чувствует подловленный..."
Утром дед сказал, что договорился с Миронычем забежать к Марьямне и её сыночку — посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы освободить мать.
— Так что пусть тебя Станислав отвезёт на работу, а мы уж сами договоримся, когда и где. Мироныч не хочет выходить с самого ранья.
— Хорошо, деда. А что там, вообще, у них? У Марьямны-то?
— Всё то же самое. Василий без колдовских сил, которые ему заблокировали, и даже не возражает, что ему их закрыли. Марьямна до сих пор из-за него молчит — и злится потому. А что мы можем поделать? — развёл руками дед. — Если Василий на неё такую силищу извёл? Будто вагон уронил на неё.
Алёна ещё подумала, что силы у Василия и Стаса вроде разные, но... Неужели Василий сильнее?
— Ладно, деда. Я побежала, — отошла она от раковины, где только что закончила мыть посуду с завтрака. — Бабуля, пока!
На бегу хватая вещи, едва не забыв браслеты для Станислава и для его брата, Романа, в плаще нараспашку ("А-а! Ничего страшного! В машине застегнусь!"), она выбежала из подъезда.
И нисколько не удивилась, когда Стас сначала взял у неё сумку и перчатки, чтобы она всё-таки застегнулась сразу. А пока дошли до машины, открывая Алёне, пока она суетилась с пуговицами, он легонько поцеловал её — приветственно, как она поняла. Потому как поцелуй пришёлся даже не в щёку, а в скулу.
Однако Алёна не стала негодовать. Она обнаружила странную вещь: ей нравилось думать о том, как её поцеловал Станислав. Ей нравилось думать о том, что это не последний поцелуй. Ей нравилось думать, что и вечером он приедет за ней и снова её поцелует. А ещё ей нравилось думать о том, что ему нравится ей целовать. И эта последняя мысль заставляла её широко улыбаться и таимничать (так бабуля иной раз говорит), когда Станислав с любопытством спрашивал, чему она улыбается.
...Они встретились на переходе у перекрёстка — Виталий Олегович и Мироныч.
— Не выспался!.. — ворчал Мироныч. — Так ещё и куда-то идти надо — утром-то!
— Какое утро, — увещевал его Виталий Олегович, — десятый час уже!
— Да пока ты не уломал с детками Андрея работать, я вообще дрых до половины одиннадцатого! — кипятился Мироныч.
Виталий Олегович тихонько рассмеялся.
— Чё-о... — пробурчал Мироныч.
— Да ничё-о!.. — передразнил старый волхв. — Ты всё не меняешься. Как в двадцать лет бурчал по делу или не по делу, так до сих пор и бурчишь. Неуэто я тебе, а не молодёжи должен говорить, что мы решим проблему с упырём да с Марьямной, а потом уж легче будет?
— Да в чём легче-то? — поразился Мироныч, бегом поспевая за старым волхвом к остановке. — Ты всегда был оптимистом, Виталя, а я ведь о насущном говорю, о сейчашнем!
— Так и я о том же, — снова улыбнулся Виталий Олегович. — Вот посмотри на расклад нынешний. Сделаем мы упыря. Разберёмся с Марьямной. И что нам останется? Любишь по утрам дрыхнуть — дрыхни! С детками "семьи"-то мы после обеда в основном ходим. Целый день до вечера свободен!
— И чё-о... — тянул Мироныч своё, а когда встали возле остановочного навеса, вздохнул, сам чуть усмехаясь: — Привык я один — шатуном-то. Вот и не нравится мне бродить где ни попало. Да ещё молодёжь... Больно шустрая пошла — взрослых ни во что не ставят. Болтают так, что я порой не понимаю, о чём они. Вроде и на русском говорят, а слов — не понять!
— Ничего, привыкнешь, а там перемелется всё — мука будет, — утешал его Виталий Олегович, не тая, что смешит его и старый друг-товарищ, и его бурчливая воркотня. — Ты, Мироныч, сам подумай: с городом у нас сейчас что? Правильно! Опасно в нём. А как проредим мелкую нечисть — ходи по нему свободно и не боясь. И ведь недолго нам его чистить-то. Пока ходим — молодёжь научится. А там и без нас обойдётся.
— Ага, обойдётся, — чуть не плача, проворчал тот. — А если нет?
Приглядываясь к старому другу, настроенному привычно пессимистично, Виталий Олегович ухмыльнулся: Миронычу бы только поплакаться! На деле-то старый волхв тает, слыша постоянные обращения: "Мироныч, помоги! Мироныч, объясни!" И только потому Виталий Олегович раздражённо не рявкал на нытьё волхва, что знал: ныть — будет, но делать — сделает.
— Пока маршрутку ждём, Мироныч, — миролюбиво обратился он к другу, жалобно выпятившему губы, — поговорим?
— О чём? — неохотно уточнил тот.
— О Марьямне и сыночке её.
— Ты о том, что Васька вдруг колданул на неё?
— Нет, о том, что откуда-то ведь у Васьки силища нашлась на то колдунство.
— Слышал — она у Андрея прилично книг из его личной библиотеки грабанула! — оживился Мироныч: посплетничать он любил больше, чем ныть. — А там и по развитию дара колдовского книжищ — было!
— Осторожно, Мироныч! — схватил его за рукав куртки Виталий Олегович, когда тот суматошно замахал руками, проехавшись по невидимому под утренней порошей заледеневшему асфальту. До тащил его до низкого бордюра, возле которого даже затаившегося льда можно не бояться, и уже сам задумчиво сказал: — Не верю. Правда, не верю, Мироныч, что у Марьямны терпения хватит.
— Значит, сама себе на горе сделала что-то с Васькой. Зря она это... Дура всё-таки, а Виталя? Была бы умная — видела бы, что Васька блажит частенько. Он, конечно, не дурачок вполне, но порой дураковатый бывает, да ещё как...
— Наша! — снова схватил его за рукав Виталий Олегович, стараясь не рассмеяться вслух: странная эйфория владела им — и он знал, что за эйфория: он больше не кабинетный колдун, а всё больше при деле. И, если Мироныч жалеет о времени, когда был сам себе хозяин и мог спать сутками (а это дело за старым другом не заржавеет никогда!), то Виталий Олегович, напротив, оживился с появлением не только практических колдовских дел и загадок по своей части.
Маршрутка подкатила к остановке и два волхва быстро вошли в низенький салон, после чего Мироныч махнул рукой на водителя — и пропал с "его радаров", а Виталий Олегович, будучи законопослушным гражданином, проезд оплатил.
— Колдун, а платишь, — злорадно поддел его Мироныч, пока оба с трудом шагали по салону летящей маршрутки к свободным местам: время позднеутреннее, так что есть возможность поездить с комфортом — то бишь сидя.
— Надо почаще совершать хорошие поступки, — пробормотал Виталий Олегович.
— Святым хочешь стать?
— Где уж мне... Зато ты ныть перестал! — расхохотался, не выдержав, старый волхв.
Мироныч насупился, но долго злиться не мог — тоже рассмеялся.
Марьямна, как и ожидалось, околачивалась дома. Не голодала, как с тревогой ожидал сердобольный (когда не надо — ворчала Ольга) Виталий Олегович. Ведьма быстро сориентировалась, как вести себя в этой ситуации.
О чём и говорила пачка листов при ней. Говорить — она так и не говорила, но Васенькой своим разлюбезным продолжала командовать, благо тот теперь не мог на неё колдовски воздействовать, вписывая в чистые листки приказы или пожелания.
Именно Василий открыл дверь двум волхвам и радостно забрал у Виталия Олеговича гостинец — пакет с халвой. Не зря недавно разговаривал Виталий Олегович с его кузеном — с Юрием Андреевичем, узнал, чем можно улестить сына Марьямны, чтобы тот хоть встретил гостей по-божески.
— Васенька, — ласково сказал он мужчине, — ты бы нам, гостям, чайку приготовил, а? С халвой ох бы как вкусно-то чаю испить! Есть ли заварка-то у вас?
— Есть, Виталий Олегович, как не быть! Приготовлю чаю! А вы пока к мамочке идите! — обрадовался Василий и с топотом убежал на кухню.
— А если б не было, небось, свою предложил? — язвительно осведомился Мироныч. — Заварку-то?
— А ты б предпочёл один кипяток дуть? — усмехнулся старый волхв и заметил: — Что-то ты сегодня очень уж разворчался. Стареешь, друг...
— Посмотрю я на тебя, как Васька нас к столу пригласит, — неожиданно спокойно ответил тот. — Ты хоть под ноги посмотри — тогда меня может, и поймёшь.
Но Виталий Олегович и сам начал примечать: в квартире грязно настолько, что ещё немного — и всякая навья мелочь найдёт здесь для себя идеальное пристанище. Ведь для вредной и часто подлой этой мелочи нет ничего замечательнее запущенного обиталища, которое грязью заросло.
Волхвы переглянулись, но говорить не стали, а один за другим вошли в гостиную. Квартира была типовой, так что разглядеть, где большая комната, а где маленькая — несложно. Марьямна сидела на диване — перед включенным телевизором, но в сам экран не смотрела, а явно ждала, когда появятся долгожданные, хоть и нежеланные гости.
Едва Виталий Олегович вошёл, она протянула ему бумажку.
"Пришли снимать с меня слово Васеньки?"
Волхвы поздоровались и присели, кто куда: Виталий Олегович на стул напротив дивана, Мироныч — возле стола, на табурет, брезгливо оглядываясь.
— Марьямна, ты умная женщина и должна понимать, что снять слово мы можем, если только будем понимать, что за силы дали Васеньке зат... — Виталий Олегович споткнулся на полуслове, а ведьма зашипела. — В общем, ты поняла. Марьямна, так что ты сделала с сыном, что у него появились такие силы?
Ведьма сердито прочеркала что-то на бумажке и развернула её к волхву.
"Ничего я не сделала!! Васенька сам сильный! И всегда таким был!"
— Но почему тогда мы не понимает природы твоего молчания?
"Потому что вы оба дурни старые!"
— Марьямна, говори по делу, — строго сказал старый волхв. — Не забывай, что мы твоя последняя надежда. Да и Васенька твой рискует навсегда остаться при тебе без колдовских сил. Я ведь знаю, что ты без дела не сидела, пока Андрея тебя с сыном отгонял от себя и не давал возможности развивать его силы.
На глазах ведьмы показались злые слёзы. Марьямна склонилась над следующим листком и уже медленнее, не прорывая бумагу ручкой, написала:
"Можете мне верить или не верить, но у Васеньки силы свои!"
Подумав, Виталий Олегович вздохнул.
— Хорошо. Зайдём с другого бока. Почему Васенька на тебя обозлился?
Снова злобное шипение и снова торопливое царапание бумаги до дыр.
"Та девица! Это она довела Васеньку — и он рассердился!"
— Но рассердился-то он на тебя, — задумчиво напомнил старый волхв. — И что-то мне всё же кажется, Марьямна, что ты от нас утаиваешь истину. Да и Юрий сказал, что это не девица, а ты рассердила сына.
Одновременно с этими словами в комнату вошёл Василий, с громадным подносом, на котором уместились чашки, заварной чайничек и плоская тарелка с халвой, которую Василий старательно раскрошил и для которой не забыл добавить на поднос чайные ложечки. Он поставило поднос на стол, из-за чего Мироныч с интересом принюхался к заварному чайнику, приподняв с него крышечку.
Марьямна не стала подсаживаться к столу, и сын персонально преподнёс ей чашку с чаем и небольшую розетку, куда отсыпал халвы. А потом убежал на кухню — снова ставить на огонь воду, а то вдруг всем чаю не хватит.
Ведьма проследила за всеми его движениями, а потом быстро склонилась над следующим листком бумаги.
"Ты видел! Васенька любит свою мамочку! Он бы ничего против меня не сделал, если бы не та девица! Уж не знаю, кто она такая и откуда взялась, но из-за неё Васенька на меня заклятие молчания и бросил! А ведь, небось, хотел в ней кинуть!"
— Девица — моя внучка, — спокойно сообщил ей Виталий Олегович. — Она сильная наузница — и ей уж точно ничем не сдался твой сын.
Марьямна простецки открыла рот, поморгала, а потом её глаза округлились, и ведьма быстро написала:
"Вот она и прознала про силу моего Васеньки и приворожила его к себе!"
— И снова, Марьямна, — терпеливо сказал старый волхв. — У внучки моей жених есть. Колдун сильный, не чета твоей семейке. На кой твой Васенька ей сдался? Ладно. Выключай телевизор. Посмотрим, сумеем ли расплести слово Васенькино на тебе.
Когда сын Марьямны прибежал посмотреть, всем ли хватает чаю, ведьма сидела в центре комнаты, а два колдуна медленно кружили вокруг неё, внимательно разглядывая плети странного, но жёсткого проклятия, не дававшие Марьямне говорить.
Три часа прошло, прежде чем Мироныч первым заметил конец "нити", за который можно дёрнуть, чтобы расплести странное заклятие Васеньки, высказанное в момент страстного его пожелания: "Мама молчит!"
— А-а! — завопила ведьма — но её вопль мгновенно стух в сипение: давно не говорившая, Марьямна рисковала снова потерять возможность говорить из-за недавнего вынужденного молчания.
Волхвы объяснили её сыну, в чём дело, и Василий беспрекословно вновь побежал на кухню — готовить чай с мёдом и травами.
— Нам бы тоже неплохо горло промочить, — пробурчал Мироныч. — Да и поесть не мешало бы, если учесть, что нам ещё с Васьки снимать блок да проверять его силы.
— Не надо с него снимать блок... — прошипела ведьма свистящим шёпотом. — Я сама потом всё сделаю. А вы сделали своё дело — ну и шагайте отсель!
Оба волхва в искреннем изумлении уставились на Марьямну. Первым очухался Виталий Олегович. Он тронул обалдевшего Мироныча за плечо и кивнул ему на дверь в прихожую.
— В какой-то степени она права. Это уже её семейное дело. Идём, Мироныч.
— Да она... да она!..
Но Виталий Олегович вытолкал друга на лестничную площадку, да ещё успел попрощаться с удивлённым Васенькой, прежде чем объяснить другу:
— Мироныч, успокойся. Нашего блока ей не снять. Она думает только, что сильная. И всех с собой равняет. Идём, найдём кафе какое-никакое, перекусим.
— И что? Совсем ничем не ответим? — зло рыкнул Мироныч.
— Ну, как сказать... Отвечать будем, когда поймём, в чём дело. А пока — пыль да туман... Это тебе не заклятие, чтобы искать кончик нити да с него распутывать.
— Но дальше?! Дальше-то что? — настаивал старый волхв, поспевая за Виталием Олеговичем по улице.
— Дальше... Дальше мы, Мироныч, чуть позже позвоним снова Любаве и зададим ей пару вопросов, на которые она нам ответит вечером.
— Да? И что это за вопросы? — подозрительно заглянул в лицо друга Мироныч.
— Примерные — они у меня есть. Но за обедом мы должны их так отшлифовать, чтобы Любава ответила нам на них конкретно. А потому идём спокойно, едим спокойно и возвращаемся к дому Кудренцовых.
— А что — вопросы такие, что Любава может неправильно их понять? — удивился старый волхв, уже заинтригованный новой загадкой.
— Хуже. Она может считать с меня ответы на эти вопросы. Но я в собственных ответах — увы... Что уж сказать... Не уверен. Поэтому тебе сейчас придётся слушать меня и формулировать вопросы, потому что я собираюсь перед тобой юлить, словеса таким кружевом плести, чтобы Любава меня "не услышала". Ты ведь понял, о чём я?
— Понял, Виталя, понял, — вздохнул Мироныч, не скрывая, что весьма задет не только любопытством, но и тайной своего старого друга. — А напрямую о своих подозрениях не скажешь?
— Пока они только подозрения, — грустно сказал Виталий Олегович. — И я очень боюсь, что я не так кое-что понял. Мне нужна уверенность.
Следующая глава в четверг.
Выкладка ближе к девяти вечера.
Если проды не будет, в комментариях будет предупреждение.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
