Ловушка для мотыльков 6

Вот! А мы тратим столько сил и денег на модные тряпки, дорогую обувь, высокотехнологичную косметику и бразильскую эпиляцию. Чушь это все. Мужчину надо вовремя удивить.

— Странная логическая цепочка, ну да ладно. — как вообще люди справляются с такими ситуациями, не представляю. Правда, нормальные. Добропорядочные люди в такие ситуации и не попадают.

— Все будет хорошо. — гладит меня по спине.

— Да зашибись все будет — без УЗИ-диагностики и хорошей анестезии, реанимации, пренатальной и неонатальной медицины толком. Просто супер.

Я только закрыла лицо руками. Вот можно же было думать головой, а?

— Это Ваша первая... беременность? — осторожно спросил он. Почему же это слово-то произносить боятся?

Кивнула.

— Николай Владимирович мало рассказывал о вашем браке. — точно, он же не знает...

— Он его не видел. — буркнула я. — После свадьбы нас с Петей выгнали из Вичуги, а в следующий раз мы встретились на похоронах.

Озадачен. Конечно, сейчас у нас прямо любовь до гроба, насколько это вообще возможно в такой среде.

— Но мне удалось узнать, что вы были счастливой парой. — небось. Пока по заданию доброго друга мое грязное белье ворошил, много с кем пообщался. Хорошо хоть к Фролу не ревнуешь.

Очень счастливой и невероятно целомудренной парой мы были с Петенькой, но эта подробность биографии еще невероятнее, чем год моего рождения, поэтому просто пожимаю плечами.

— А там? — он напрягается еще сильнее.

Что же раньше его эти вопросы не интересовали? Полгода как выяснил самую интересную часть моего прошлого и только сегодня озвучил. Тормозит статский советник, еще как притормаживает.

— Если бы у меня там что-то серьезное было, мы с Вами тут уже бы не познакомились. — и действительно, все мои связи и увлечения двадцать первого века здесь я ни разу не вспомнила.

Тему надворного советника благополучно ни один из нас не поднимал, и это радовало. Несказанно.

— Я думал, у Вас не может быть детей, поэтому Вы столь отчаянно ищете приключений. Иначе бы не позволил себе... — сокрушенно произнес он.

— Михаил Борисович, я что-то не поняла, Вы не хотите этого? — а вот сейчас слезы начали появляться независимо от моего на то желания, и было в них не только и не столько гормональное волнение, но в большей степени напряжение последних полутора лет, которые я сначала провела с мыслью об утрате покойника, а потом о потере воскресшего. И кто знает, что страшнее.

Ошеломленный взгляд, слегка возмущенный, раненый.

— Это счастье, на которое я в общем-то уже и не рассчитывал.

Ну хоть кто-то из нас сейчас счастлив. Понятно, про аборт лучше не заговаривать. Но я определенно не стою этого человека.

— Тогда воздержание уже точно поздно обсуждать. — я захихикала. — Представляете, у меня будет ребенок. Вот же характер получится.

И с этого момента приняла то, что теперь нас станет больше.

На город накатили сумерки и мой любимый явно томился, стремясь уйти. Не хочу. Не отпущу. Не сегодня.

— Останьтесь сегодня со мной. — просто прошу, безо всяких подтекстов, и, о чудо, он кивает. Покуда не передумал, тащу в спальню, где рыбкой ныряю в кровать, а он, сняв лишь сюртук, устраивается рядом. Что ж, это куда больше, чем было еще вчера.

Устраиваюсь котенком на его груди и засыпаю под мерное биение этого огромного сердца. Он гладит меня по спине и продолжает улыбаться — да и не надо мне больше ничего. Ни свадьбы этой дурацкой, ни гостей — только тебя рядом.

Ф.А.Ф.

Возвращение в большой жестокий мир, как его любит называть Людмила, прошло гладко. Тюхтяев словно не придавал особого значения происходящему, внимательно прочитал отчет и задумчиво уставился на небольшую кляксу на папке. Даже улыбнулся ей. Не зря эта взбалмошная женщина из будущего говорит о долгоиграющих последствиях травм головы — даже такой дуб, как статский советник, трещину дал.

— Вы, Федор Андреевич, все же попробуйте иначе посмотреть на ситуацию. Не дело это семнадцатилетней барышне в детектива играть. Да и нашим общим знакомым тоже. Дознаниями женщин еще обременять — вовсе ни к чему. Пусть свидетельницами будут. Пережившими похищение, пленение, но ничего из случившегося не знающими. — на мгновение стальной голос и тяжелый взгляд напомнили, в чей кабинет заглянул надворный советник, но тут же все пропало.

И снова замер, на этот раз изучая окно.

— Ваше Превосходительство, а насчет рапорта... — начал было Фохт.

— Голубчик, а давайте после праздников, хорошо? — Не глядя на собеседника отмахнулся самый грозный тип в ведомстве, и Федор тихо закрыл за собой дверь.

Редко доводилось видеть угасание столь блестящего разума — а даже поверх бушующих страстей Федор понимал, что Тюхтяев личность в их деле незаурядная — и от того становилось немного грустно. Сестры Нечаевы вернулись в столицу, и пусть с Ксенией встречаться больше не хотелось — до сих пор при воспоминаниях о последнем разговоре саднило ухо и давило грудь на ладонь ниже ключицы — что-то в Громово еще произошло такое, о чем отмалчивается Дмитрий и никогда не расскажет Людмила. Но вот что?

Так тянется день за днем, проходит Светлая Неделя, в которую начальник неожиданно зарывается в работу и более ни один сотрудник не уходит засветло. На вопросительные взгляды только отрезает "Позже, Федор Андреевич, позже". Даже в воскресный день находит поручения. Совсем в маразм впал, судя по всему. То спит на ходу, то пашет как три коня.

С такими мыслями господин Фохт вышел из парадного входа и едва не столкнул со ступеней затянутую в тонкое, горчичного цвета сукно фигурку.

— Федор Андреевич? — она робко улыбнулась и покуда Федя пытался понять, как оказалась здесь, вдруг бросилась на шею.

— Что Вы здесь делаете? — он отпустил ее и поставил на землю.

— Я?... — серые глаза наполнялись огромными, словно с хрустальной крошкой внутри слезами.

Да, неправильно все это, не стоит вмешивать этого ребенка в свои проблемы, но это как щенка на улицу выкинуть.

Успокаивалась она долго, в кондитерской только удалось отвлечь от расстройства необычными лакомствами.

— Вы приехали к родственникам? — следует выяснить момент ее ночевки с осторожностью, ибо маленький ридикюль намекает на то, что без большого багажа прибыла, а вот не торопится.

— Нет. — и вновь жемчужинки слез летят в тарелку. — К Вам.

— Зачем?

Да, Федор Андреевич, вариантов тут тьма-тьмущая.

Пухлые губы дрожат, а платочек уже впору отжимать.

— Я... Ну Вы же понимаете...

Понимаю. Ой, как понимаю. Ну что же делать-то с тобой, ребенок?

— А пойдемте гулять, Апполинария Павловна! — вдруг вырывается само собой неожиданно задорное.

В конце-то концов, может он подарить девочке праздник? Она ведь в столице ни разу не была. И восторгов столько от всего — и от Невы, и от магазинов с сияющими витринами, и от дворцов и высоченных домов. Она не была в будущем, поэтому смотрит на все, как на чудо, а не на музейные экспонаты.

В голове свербит резкое, на визг почти срывающееся: "Ты же меня хочешь, но так, чтобы в постели я была именно такой, развратной, дерзкой, а в остальное время превращалась в тихую, кроткую, влюбленную дурочку. Или ее хочешь, но, чтобы она в постели творила все то, что мы только что?". Но этот злой и циничный голос нужно стереть из памяти, забыть навеки. И почему бы не начать забывать прямо сегодня?

Белые ночи в городе, и потому теряется ощущение времени. Но на брегете уже почти десять, и нужно что-то сказать. Все же неприлично юной барышне гулять, пусть и по Невскому, об эту пору.

— Я устрою Вас у себя, а завтра — домой. Родители же беспокоятся. — вот что она с собой натворила? Как, с каким лицом обратно в Белозерск ехать? И как выживать там, в жестоком ханжестве провинциального городка после этакого позора?

Она кивает, не поднимая глаз, и только перебирает пальцами ручку ридикюля.

— Я им письмо оставила.

Да, это существенно меняет дело.

Оба пьют чай в напряженном молчании. Вспоминая их уютный дом, вышитые скатерти, чопорные обеды, хочется, чтобы этой ситуации не происходило. Поэтому хоть что-то нужно произнести, прогоняя мысли о неизбежной катастрофе.

— Здесь тоже есть призраки? — шутливо спрашивает он.

— Нет. — она прислушивается к чему-то, улыбается. Когда улыбается, то словно солнышко подсвечивает эти серые глазки.

— Вот и славно. Вам же спокойнее будет.

Он устраивает ее в своей спальне, а сам вытягивается на диванчике в передней. Да, порядочный человек бы сразу посадил на поезд, а то и сопроводил, или вот к Шестаковым отвел... Но эти условности старомодные уже подпортили жизнь так, что мало не покажется. Против воли вспоминается тот безумный месяц в футуристическом Саратове. Был же во всем этом этот, как его? Драйв. Вот сколько новомодных словечек понахватался от Дмитрия. И ведь поймут теперь только эти пришельцы, как ни старайся объяснять это местным. Кто бы сказал, что застрянет вот так между этим миром и тем.

За стеной неслышные шаги от стола к постели, скрип матраса, и все замирает. Наверное, распустила прическу, и теперь ее локоны разметались по подушке. Как те, другие, темные. На этой же постели, в ту безумную последнюю ночь, когда он был счастлив, а его партнерша несла в себе черный огонь, сожравший все мечты и планы.

"Я люблю тебя, графиня" вновь шепчут его губы и темная тишина отзывается слегка хриплым, с предательской паузой. "И я тебя, надворный советник".

В голову лезут всякие неправильные, лишние и совершенно непристойные мысли, поэтому остается написать записку гостье, чтобы не переживала, когда проснется, а самому в ночи отправится на прогулку.

Сорок минут, если быстрым уверенным шагом — и ноги сами несут на юго-запад. В самом нелепом доме не спят, вон и окна светятся тихо в кабинете. Идти туда воротит, но хоть посмотреть-то можно?

Внезапно распахивается дверь и в янтарно-желтом проеме ее фигурка в пышной летящей юбке. Как прошлой зимой, когда закутанная в одну лишь тонкую шаль рассекала петербургскую метель. И Федор уже делает несколько резких шагов к крыльцу, когда вторая, широкоплечая тень протягивает руки к тонкой талии и Ксения со смехом падает в его объятья. Самый кошмарный силуэт — именно эти фигуры, сцепленные поцелуем в обрамлении света. Тюхтяев уходит так неохотно, так медленно, а Ксения смеется и что-то шепчет ему на ухо.

Сорок минут? Да двадцать, если не меньше. Он еще нервно возится с ключом, но в прихожей стоит снежно-белый призрак. В одной ночной сорочке с неумелыми поцелуями и нежными теплыми руками.

Да, все не так, как с той, что младше на век, но взрослее древней ведьмы, но зато не стоит ждать удара в спину. И девственность все же иногда сопровождается невинностью, как только что стало понятно.

Заснула на его плече и прижалась доверчиво. Любит, как только и бывает в первый раз — жарко, безумно, с абсолютным самоотречением, без расчета, цинизма, обид, ожиданий каких-то несбыточных подвигов. Его любит, настоящего, не какого-то там ожившего призрака. А что, уже сороковой год идет, когда пытаться что-то исправить в жизни, как не сейчас?

И никуда Поленька с утра, конечно, не поехала, пусть и вместо прогулок по городу чаще сидела в четырех стенах — всю неделю надворного советника встречал горячий ужин и восхищенный взгляд. Даже готовить умеет, не в пример некоторым.