|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Скорее всего, я немного застудилась. — сообщила я сестре за примеркой новых нарядов. — Что-то странно себя чувствую. Живот тянет. Думаешь, пересидела в этих наших болотах?
Мы с ней благополучно дербанили мой гардероб на двоих, ибо в нарядном появляться больше трех раз оказалось неприлично, а Люська успешно прошла первую переэкзаменовку по анатомии и физиологии, поэтому нам было что праздновать. Раз уж в Пост непристойно пьянствовать, то обновками точно нужно себя порадовать.
— Думаю, ты немного перележала где-то рядом с болотами. И сама очень интересуюсь, кого уместнее с этим поздравлять. — сухо ответила она, рассматривая мою грудь.
Признаться честно, о беременности в этот раз я не подумала. После психоза с первой ночью с Федей, ложной тревоги в декабре — уже и не нервничала. Все же экстренная контрацепция здорово бьет по здоровью — цикл превратился в чехарду мартовского зайца, и я больше не ориентировалась на календарь.
— Нет. — отмахнулась я. Столько лет хаоса в постели, столько ложных тревог. Никакой тошноты, вообще особо известных признаков беременности не наблюдалось. — Не может такого быть.
Люська только скорчила ехидную мордочку.
После этого разговора я долго крутилась перед зеркалом и вспоминала аналогичные тревоги в прошлом. В феврале девяносто шестого, когда было действительно боязно, в январе, когда непонятно чего хотеть, и сейчас. Ну не может этого быть. Мне четвертый десяток пошел, и раз доселе ни разу не беременела, то маловероятно, что это вдруг само произойдет.
Еще к обеду вторника поймала себя на поглощении соленых помидоров с шоколадом и черным хлебом. Только так и никак иначе. Повезло, что Евдокия замоталась с двумя детьми и не успевала обсудить странности моего меню, но это уже был вопрос нескольких дней.
Пришлось лезть в чемоданчик с разным всяким, прикупленным еще перед моим торжественным отъездом — мама сообразила насчет контрацепции, а вот о тестах не подумала. Срок годности, конечно, уже пару месяцев как истек, но мне ж этим не лечиться. Я плотно закрыла дверь ванной и использовала картонку по назначению. Несколько минут тишины. Я даже напевала кое-что. Спасибо, Шура и Лева, есть у вас подходящая песня для такого случая. Кончилась пленка и... мы ждем ребенка.
Даже не выпьешь сейчас, хоть и позарез хочется. "Теперь не спрячешься" нависает жилистый силуэт прямо тут, в проеме двери. "Я не хочу больше убегать" — сильные руки обнимают сзади. И я стою между ними, связанная этими двумя полосками с одним, и отделенная ими же от другого. За пересечение двойной сплошной где-то далеко дается лишение водительского удостоверения на срок от четырех до шести месяцев. У нас тут за нарушение двойной сплошной — пожизненная мера. И как бы соблюсти правила?
Уснуть бы сейчас и не думать ни о чем. Но утром следующая палочка вновь радует постоянством. И когда же такое получилось? В лесу, в библиотеке или на веранде? А главное — с кем? Столько времени ограничивалась кроватью и не имела с этим проблем, а тут вот вспомнила юность и сразу управилась.
Я выдыхаю раз, другой, третий. Спокойнее не становится. Медитация над календарем тоже не ободряет — по итогам Нового Года я совершенно напрасно устроила себе гормональную революцию, и организм отомстил как мог.
Или все же зря Люська про наши болота начала, и тогда все правильно. Все же не только о научно-техническом прогрессе общаемся мы со статским советником. Пусть непристойно, аморально, но все равно правильно, и мир встретит еще маленького рыжего Тюхтяева. Вот отлично было бы, если бы так.
Может быть просто исправить все? Но для экстренной контрацепции сроки уже давно вышли, в деревне еще, а таблеток для прерывания беременности я запасти не догадалась. Интересно, Люська умеет делать аборты? Практика по акушерству у нее точно была, но про абортарии я не слышала, а та не стала бы молчать. Если в теории и знает, то практиковалась мало. Вряд ли хоть раз. И хочу ли я попробовать, что выйдет, когда неопытный интерн полезет в меня при полном отсутствии реанимационных принадлежностей и запасов крови? Что-то не очень. Здесь планирование семьи вне закона, но, конечно, можно попробовать найти доктора... Услужливый внутренний голос посоветовал Сутягина, и только передернуло. Страшно-то как...
Я положила ладонь на запавший от активных физических нагрузок живот. Ну как можно поверить, что там уже прямо сейчас кто-то есть? Это все дурная иллюзия, плохой сон.
Прошел еще час, и я уже начинаю психовать. Совершенно зря сорвалась на прислугу, запретила беспокоить и засела в спальне. Надо с кем-то поговорить. Ехать к маме — далеко и глупо — она сама на днях вернется. Да и как ей валить на голову собственные проблемы? Люська не посоветует дельного, зато мозги вынесет знатно. Хорошо ей: один мужчина, никаких секретов, стабильность и предсказуемость. Нет, я не завидую, да и она уже авансом за все расплатилась, но меня не поймет.
Остается самое последнее, то, что и делают нормальные взрослые люди — разговаривают со вторым виновником торжества. То есть выбрать придется сейчас и самой.
Самое непростое в жизни решение я принимала на трезвую голову с помощью монетки. Люська утверждает, что это лучший способ, когда выбираешь из двух вариантов: мол, умом ты уже выбрала, просто не готова озвучить. И если выпадет то, чего категорически не хочешь — поймешь, а если то, что сама решила — то легче принять. После пятнадцати бросков результат получался стабильный, как и после трех. Нет, все же сегодня Мироздание категорически против надворного советника Фохта.
В чистый четверг Тюхтяев провожал меня церковь на исповедь. Самые интересные истории я накануне поведала другому священнику на противоположном конце города, поэтому своему приходскому достались крохи гнева и немного разврата. Возвращались пешком — нога его уже вполне справлялась с такой нагрузкой, и немного прошлись по набережной. Откладывать дальше уже некуда.
Я еще раз оглядела его — после выхода на службу и плечи расправились, и в движениях больше уверенности, и взгляд уже давно не больной. Он не стал прежним, но на это я не рассчитывала, в общем-то, зато оживился, а то его потустороннее существование уже всех потихоньку напрягало. Последние секунды безмятежности у человека.
— Михаил Борисович, у меня тут есть кое-что для Вас. Так сказать, подарок из мира грядущих технологий. — исследуя окрестные пейзажи произнесла я.
— Да? Как эти Ваши невероятно удобные перья? — он до сих пор восхищался. Зато я была унылой и погруженной в себя больше, чем в трауре.
— Куда интереснее, поверьте. — и даже более того.
Достала из складок юбки конверт и протянула. Хоть и срок годности теста подошел к концу, обе полоски получились очень яркими.
Он долго вертел в пальцах тонкую пластиковую палочку и с детским азартом спросил:
— А для чего это?
О, сколько применений я могу найти этому предмету!
— Там в конверте еще инструкция лежит. — вместо тысячи слов, как говорится.
Неудобно-то как получилось. Здесь я все правильно делала, но без толку, а вот в деревню отправилась налегке. Ну вот кто мог предполагать такое паломничество, если меня откровенно ссылали? И к Люське подойти не сообразила, впрочем, когда там было куда ходить...
А Нева-то какая темная сегодня. Так и приглашает познакомиться поближе. Я досчитала до пятидесяти и обратно, и чуть скосила глаза. Мой спутник все еще рассматривал розоватый листок. Наш алфавит ему непривычен, но смысл-то второго толкования не предполагает. Жирным курсивом выделено для самых одаренных.
— Это Ваше?
Блин, чужое. Я здесь коллекционирую анализы посторонних людей, если раньше кто сомневался.
— А сами-то как думаете? — вот я и сказала.
Дрянная я женщина, сотню раз прав господин Шпренгтпортен. Не уверена ни в чем, просто очень хочу, чтобы это был наш с ним ребенок. И очень хочу, чтобы этого обстоятельство вообще не случалось. Но раз уж так повернуло, то пусть именно он посоветует что-то. Ведь понимает все, не может не понимать.
День такой холодный, мрачный под стать моему настроению, хорошо хоть сухой. Скорее всего, Пасха будет зябкая. Прошлогоднюю я встречала по дороге в Грецию, а до этого находила Петю, строила дом, тонула в дипломатических интригах. Великий Пост каждый год здесь заканчивается полнейшим бардаком. Но нужно отдать должное, в этом году судьба особенно щедра на приключения.
Если же у Тюхтяева возобладают здравый смысл и ревность, то придется что-то делать. Внебрачному ребенку в Российской Империи чересчур сложно, даже если он живет при отце, а уж коли его принесет в подоле беспутная мать, то совсем худо. Так что или схожу к старому другу — тот точно не откажет, или, в крайнем случае, сделаю так, как все в таких щекотливых обстоятельствах — поеду в европейское турне. С Люськой и Хакасом. А потом вернемся с их новорожденным и мной в роли счастливой тетки. Помнится, младшая сестра Марии Федоровны так и сделала, только вот ребенка отдала посторонним людям и в дальнейшем не видела. Мы же поступим поумнее, выкрутимся, как всегда.
Ладно, хватит уже тянуть. Я медленно оборачиваюсь и вижу вторым солнышком сияющего Тюхтяева. Он так ни разу не улыбался, даже до ранения.
— У нас будет ребенок? — переспросил он. Вон оно как, впервые с того ноября появились "мы".
— Боюсь, он уже есть. Только родится в декабре. — я как-то еще не определилась со своими эмоциями по этому поводу, да и идею аборта еще до конца не отвергла. Более того, по чести сказать, ребенок будет у меня, у меня одной. — Я все время предохранялась, но кто же знал...
Я еще бормочу что-то не поднимая глаз, но тут на нас оглядываются абсолютно все прохожие: он подхватывает меня под... повыше коленей и кружит. Смотрит так, словно я — самое лучшее, что может быть в его жизни. Да, льщу себе, но помню же его в день предложения или помолвки — не так радовался. Обнимаю его и выдыхаю. Все хорошо, все правильно. Надо было залетать сразу, еще тогда, после подвала, раз это сделало его настолько счастливым.
— Ох, Вам же это вредно, наверно. — и бережно ставит на брусчатку, ловит извозчика и все двести метров до крыльца мы едем по-черепашьи медленно, чтобы не трястись.
То есть это он не шутил. Как бы намекнуть попрозрачнее?
— Сто лет спустя женщины вписывают роды между походом в парикмахерскую и сдачей проекта. Это же не инвалидность. — сердито шиплю я.
— Это мой единственный ребенок, Ксения Александровна. — он очень серьезно посмотрел мне в глаза. Похоже, с него станется запереть меня в спальне и не выпускать вовсе. А самое главное мы с ним так и не решили.
Но все равно глуповато улыбаюсь букету роз, доставленному вскоре после его ухода и тому, что наконец-то могу перестать держать небо на своих плечах. Он и раньше не отказывал мне ни в чем, если уж быть откровенной с собой, но я кожей чувствовала, как отдаляется, отделяет меня от себя из-за глупых посттравматических комплексов. Теперь же у нас появилось что-то общее, навсегда связывающее, только наше. "Наше", упрямо повторила я для внутреннего голоса.
До конца дня я получила несколько записок от своего партнера. Хронологически это выглядело так.
"Не бѣгайте по лѣстницѣ — это опасно". Да, милая, летай, раз твоя спальня на четвертом этаже, столовая на втором, а кабинет на третьем.
"Закройте окна — сквозняки вредны въ Вашемъ положеніи". И шапочку с шарфиком не забывай.
"Никакихъ конныхъ прогулокъ". (Вот тут он прав — Лазорку надо перевезти в Громово. Там ей привольнее будет, чем здесь.)
"У Васъ есть подвѣнечное платьѣ?" А вот с этого места поподробнее, пожалуйста. Конечно, вряд ли он теперь оставит меня, и брак в этих реалиях неизбежность, но как-то хотелось бы побольше романтики что ли.
Слава Создателю, рабочий день закончился и к ужину явился совершенно спавший с лица статский советник.
— Просил же не ходить по лестнице! — а это мы встретились в холле.
— Я тоже рада Вас видеть. — разворачиваюсь и иду наверх. Не буду плакать, не буду, хоть и глаза щиплет. Он не хотел обидеть, понимаю, просто иначе не умеет.
За едой мы молча поглощаем постную пищу, но я игнорирую все, кроме весьма своеобразного меню.
— Это вообще съедобно? — изумляется он.
— Невероятно вкусно! — и даже делюсь. Скрепя сердце, но для любимого не жаль.
Он медленно пережевывает эту кулинарную бомбу, кивает и отставляет приборы.
— Как себя чувствуете?
— Меня все бесит! — и это правда: от глупых ограничений хочется чесаться, и еще это смутное беспокойство от обитателя татищевских гостевых апартаментов.
— Вам вредно волноваться. — он сейчас совершенно другой, потерянный и грустный.
— Совершенно верно, так что разговаривайте со мной нормально, а то я пугаюсь и нервничаю. — пускаю очередную крокодилью слезу. А остановиться труднее, чем когда-либо.
— Ну хорошо. — он беспомощно стоит рядом. — Только успокойтесь.
Вот от таких утешений еще хуже. Ладно, хватит включать дурочку, вдыхаем, выдыхаем несколько раз и думаем о хорошем — в спальне лежит еще шоколадка.
— 12 апреля нас смогут обвенчать. — поведал он, когда я перестала хлюпать носом.
Внезапно так. А на дворе у нас первое. Лучшая шутка в Империи досталась статскому советнику, зато серебро — у меня. В первую свадьбу было больше времени.
— День космонавтики? — он изумляется. — В шестьдесят первом в этот день в космос полетит первый человек, наш соотечественник, кстати говоря. Нет, в день космонавтики не хочу.
В Посты не венчают, на масленой неделе тоже, как и на Светлой, и в Святки, в крупные праздники и накануне их — тоже, а еще нельзя по вторникам, четвергам и субботам, остаются 115 дней в году, когда можно обвенчаться, из них почти половина постные. Получается сложный квест, почти как минное поле.
— Но в Вашем положении... — неуверенно начинает он.
Мы переместились на диванчик в малой гостиной и теперь хотя бы касаемся друг друга.
— Мое положение не бросится в глаза еще пару месяцев. — хочется проорать ему это на ухо, чтобы наконец поверил. — Как минимум. Эти тесты позволяют определить беременность задолго до внешних признаков. Или Вы полагаете, что с момента зачатия я сразу раздуюсь тыковкой?
— Ксения, потом будет сложнее объяснить несовпадение в сроках... — он с укоризной смотрит на меня. — Мне бы не хотелось, чтобы у нашего ребенка возникали сомнения в законнорожденности.
Конечно, эти чертовы приличия. Ну раз ему это так важно...
— С другой стороны, до космоса еще как до Китая. — он чуть расслабляется. Рановато. — А Вы вообще хотите меня в жены? Ну если бы не это обстоятельство.
Все я понимаю, что мы оба обречены на брак, но хочу это услышать. Еще раз. Впервые с позапрошлого октября.
— Да. — ну хоть не сомневается, и то радость.
— И когда же Вы это надумали в девяносто шестом? — я очень хотела выяснить это еще тогда, но как-то случая не представлялось.
— С того дня, когда Вы вышли из экипажа с козой в кружевах. — смущенно улыбнулся статский советник.
Вот! А мы тратим столько сил и денег на модные тряпки, дорогую обувь, высокотехнологичную косметику и бразильскую эпиляцию. Чушь это все. Мужчину надо вовремя удивить.
— Странная логическая цепочка, ну да ладно. — как вообще люди справляются с такими ситуациями, не представляю. Правда, нормальные. Добропорядочные люди в такие ситуации и не попадают.
— Все будет хорошо. — гладит меня по спине.
— Да зашибись все будет — без УЗИ-диагностики и хорошей анестезии, реанимации, пренатальной и неонатальной медицины толком. Просто супер.
Я только закрыла лицо руками. Вот можно же было думать головой, а?
— Это Ваша первая... беременность? — осторожно спросил он. Почему же это слово-то произносить боятся?
Кивнула.
— Николай Владимирович мало рассказывал о вашем браке. — точно, он же не знает...
— Он его не видел. — буркнула я. — После свадьбы нас с Петей выгнали из Вичуги, а в следующий раз мы встретились на похоронах.
Озадачен. Конечно, сейчас у нас прямо любовь до гроба, насколько это вообще возможно в такой среде.
— Но мне удалось узнать, что вы были счастливой парой. — небось. Пока по заданию доброго друга мое грязное белье ворошил, много с кем пообщался. Хорошо хоть к Фролу не ревнуешь.
Очень счастливой и невероятно целомудренной парой мы были с Петенькой, но эта подробность биографии еще невероятнее, чем год моего рождения, поэтому просто пожимаю плечами.
— А там? — он напрягается еще сильнее.
Что же раньше его эти вопросы не интересовали? Полгода как выяснил самую интересную часть моего прошлого и только сегодня озвучил. Тормозит статский советник, еще как притормаживает.
— Если бы у меня там что-то серьезное было, мы с Вами тут уже бы не познакомились. — и действительно, все мои связи и увлечения двадцать первого века здесь я ни разу не вспомнила.
Тему надворного советника благополучно ни один из нас не поднимал, и это радовало. Несказанно.
— Я думал, у Вас не может быть детей, поэтому Вы столь отчаянно ищете приключений. Иначе бы не позволил себе... — сокрушенно произнес он.
— Михаил Борисович, я что-то не поняла, Вы не хотите этого? — а вот сейчас слезы начали появляться независимо от моего на то желания, и было в них не только и не столько гормональное волнение, но в большей степени напряжение последних полутора лет, которые я сначала провела с мыслью об утрате покойника, а потом о потере воскресшего. И кто знает, что страшнее.
Ошеломленный взгляд, слегка возмущенный, раненый.
— Это счастье, на которое я в общем-то уже и не рассчитывал.
Ну хоть кто-то из нас сейчас счастлив. Понятно, про аборт лучше не заговаривать. Но я определенно не стою этого человека.
— Тогда воздержание уже точно поздно обсуждать. — я захихикала. — Представляете, у меня будет ребенок. Вот же характер получится.
И с этого момента приняла то, что теперь нас станет больше.
На город накатили сумерки и мой любимый явно томился, стремясь уйти. Не хочу. Не отпущу. Не сегодня.
— Останьтесь сегодня со мной. — просто прошу, безо всяких подтекстов, и, о чудо, он кивает. Покуда не передумал, тащу в спальню, где рыбкой ныряю в кровать, а он, сняв лишь сюртук, устраивается рядом. Что ж, это куда больше, чем было еще вчера.
Устраиваюсь котенком на его груди и засыпаю под мерное биение этого огромного сердца. Он гладит меня по спине и продолжает улыбаться — да и не надо мне больше ничего. Ни свадьбы этой дурацкой, ни гостей — только тебя рядом.
Ф.А.Ф.
Возвращение в большой жестокий мир, как его любит называть Людмила, прошло гладко. Тюхтяев словно не придавал особого значения происходящему, внимательно прочитал отчет и задумчиво уставился на небольшую кляксу на папке. Даже улыбнулся ей. Не зря эта взбалмошная женщина из будущего говорит о долгоиграющих последствиях травм головы — даже такой дуб, как статский советник, трещину дал.
— Вы, Федор Андреевич, все же попробуйте иначе посмотреть на ситуацию. Не дело это семнадцатилетней барышне в детектива играть. Да и нашим общим знакомым тоже. Дознаниями женщин еще обременять — вовсе ни к чему. Пусть свидетельницами будут. Пережившими похищение, пленение, но ничего из случившегося не знающими. — на мгновение стальной голос и тяжелый взгляд напомнили, в чей кабинет заглянул надворный советник, но тут же все пропало.
И снова замер, на этот раз изучая окно.
— Ваше Превосходительство, а насчет рапорта... — начал было Фохт.
— Голубчик, а давайте после праздников, хорошо? — Не глядя на собеседника отмахнулся самый грозный тип в ведомстве, и Федор тихо закрыл за собой дверь.
Редко доводилось видеть угасание столь блестящего разума — а даже поверх бушующих страстей Федор понимал, что Тюхтяев личность в их деле незаурядная — и от того становилось немного грустно. Сестры Нечаевы вернулись в столицу, и пусть с Ксенией встречаться больше не хотелось — до сих пор при воспоминаниях о последнем разговоре саднило ухо и давило грудь на ладонь ниже ключицы — что-то в Громово еще произошло такое, о чем отмалчивается Дмитрий и никогда не расскажет Людмила. Но вот что?
Так тянется день за днем, проходит Светлая Неделя, в которую начальник неожиданно зарывается в работу и более ни один сотрудник не уходит засветло. На вопросительные взгляды только отрезает "Позже, Федор Андреевич, позже". Даже в воскресный день находит поручения. Совсем в маразм впал, судя по всему. То спит на ходу, то пашет как три коня.
С такими мыслями господин Фохт вышел из парадного входа и едва не столкнул со ступеней затянутую в тонкое, горчичного цвета сукно фигурку.
— Федор Андреевич? — она робко улыбнулась и покуда Федя пытался понять, как оказалась здесь, вдруг бросилась на шею.
— Что Вы здесь делаете? — он отпустил ее и поставил на землю.
— Я?... — серые глаза наполнялись огромными, словно с хрустальной крошкой внутри слезами.
Да, неправильно все это, не стоит вмешивать этого ребенка в свои проблемы, но это как щенка на улицу выкинуть.
Успокаивалась она долго, в кондитерской только удалось отвлечь от расстройства необычными лакомствами.
— Вы приехали к родственникам? — следует выяснить момент ее ночевки с осторожностью, ибо маленький ридикюль намекает на то, что без большого багажа прибыла, а вот не торопится.
— Нет. — и вновь жемчужинки слез летят в тарелку. — К Вам.
— Зачем?
Да, Федор Андреевич, вариантов тут тьма-тьмущая.
Пухлые губы дрожат, а платочек уже впору отжимать.
— Я... Ну Вы же понимаете...
Понимаю. Ой, как понимаю. Ну что же делать-то с тобой, ребенок?
— А пойдемте гулять, Апполинария Павловна! — вдруг вырывается само собой неожиданно задорное.
В конце-то концов, может он подарить девочке праздник? Она ведь в столице ни разу не была. И восторгов столько от всего — и от Невы, и от магазинов с сияющими витринами, и от дворцов и высоченных домов. Она не была в будущем, поэтому смотрит на все, как на чудо, а не на музейные экспонаты.
В голове свербит резкое, на визг почти срывающееся: "Ты же меня хочешь, но так, чтобы в постели я была именно такой, развратной, дерзкой, а в остальное время превращалась в тихую, кроткую, влюбленную дурочку. Или ее хочешь, но, чтобы она в постели творила все то, что мы только что?". Но этот злой и циничный голос нужно стереть из памяти, забыть навеки. И почему бы не начать забывать прямо сегодня?
Белые ночи в городе, и потому теряется ощущение времени. Но на брегете уже почти десять, и нужно что-то сказать. Все же неприлично юной барышне гулять, пусть и по Невскому, об эту пору.
— Я устрою Вас у себя, а завтра — домой. Родители же беспокоятся. — вот что она с собой натворила? Как, с каким лицом обратно в Белозерск ехать? И как выживать там, в жестоком ханжестве провинциального городка после этакого позора?
Она кивает, не поднимая глаз, и только перебирает пальцами ручку ридикюля.
— Я им письмо оставила.
Да, это существенно меняет дело.
Оба пьют чай в напряженном молчании. Вспоминая их уютный дом, вышитые скатерти, чопорные обеды, хочется, чтобы этой ситуации не происходило. Поэтому хоть что-то нужно произнести, прогоняя мысли о неизбежной катастрофе.
— Здесь тоже есть призраки? — шутливо спрашивает он.
— Нет. — она прислушивается к чему-то, улыбается. Когда улыбается, то словно солнышко подсвечивает эти серые глазки.
— Вот и славно. Вам же спокойнее будет.
Он устраивает ее в своей спальне, а сам вытягивается на диванчике в передней. Да, порядочный человек бы сразу посадил на поезд, а то и сопроводил, или вот к Шестаковым отвел... Но эти условности старомодные уже подпортили жизнь так, что мало не покажется. Против воли вспоминается тот безумный месяц в футуристическом Саратове. Был же во всем этом этот, как его? Драйв. Вот сколько новомодных словечек понахватался от Дмитрия. И ведь поймут теперь только эти пришельцы, как ни старайся объяснять это местным. Кто бы сказал, что застрянет вот так между этим миром и тем.
За стеной неслышные шаги от стола к постели, скрип матраса, и все замирает. Наверное, распустила прическу, и теперь ее локоны разметались по подушке. Как те, другие, темные. На этой же постели, в ту безумную последнюю ночь, когда он был счастлив, а его партнерша несла в себе черный огонь, сожравший все мечты и планы.
"Я люблю тебя, графиня" вновь шепчут его губы и темная тишина отзывается слегка хриплым, с предательской паузой. "И я тебя, надворный советник".
В голову лезут всякие неправильные, лишние и совершенно непристойные мысли, поэтому остается написать записку гостье, чтобы не переживала, когда проснется, а самому в ночи отправится на прогулку.
Сорок минут, если быстрым уверенным шагом — и ноги сами несут на юго-запад. В самом нелепом доме не спят, вон и окна светятся тихо в кабинете. Идти туда воротит, но хоть посмотреть-то можно?
Внезапно распахивается дверь и в янтарно-желтом проеме ее фигурка в пышной летящей юбке. Как прошлой зимой, когда закутанная в одну лишь тонкую шаль рассекала петербургскую метель. И Федор уже делает несколько резких шагов к крыльцу, когда вторая, широкоплечая тень протягивает руки к тонкой талии и Ксения со смехом падает в его объятья. Самый кошмарный силуэт — именно эти фигуры, сцепленные поцелуем в обрамлении света. Тюхтяев уходит так неохотно, так медленно, а Ксения смеется и что-то шепчет ему на ухо.
Сорок минут? Да двадцать, если не меньше. Он еще нервно возится с ключом, но в прихожей стоит снежно-белый призрак. В одной ночной сорочке с неумелыми поцелуями и нежными теплыми руками.
Да, все не так, как с той, что младше на век, но взрослее древней ведьмы, но зато не стоит ждать удара в спину. И девственность все же иногда сопровождается невинностью, как только что стало понятно.
Заснула на его плече и прижалась доверчиво. Любит, как только и бывает в первый раз — жарко, безумно, с абсолютным самоотречением, без расчета, цинизма, обид, ожиданий каких-то несбыточных подвигов. Его любит, настоящего, не какого-то там ожившего призрака. А что, уже сороковой год идет, когда пытаться что-то исправить в жизни, как не сейчас?
И никуда Поленька с утра, конечно, не поехала, пусть и вместо прогулок по городу чаще сидела в четырех стенах — всю неделю надворного советника встречал горячий ужин и восхищенный взгляд. Даже готовить умеет, не в пример некоторым.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
