Эхо войны. Ред2

— И почему меня это не удивляет...

Справа, заслоненный спиной Коэни, слабым, но узнаваемым голосом начал огрызаться Зима. За стеклопластиком обзорного иллюминатора как-то особенно яростно взвыла метель. Взвыла — и неспешно опала, сменившись странной тишиной.

Утром мы поняли, что утихла длящаяся полторы недели метель, и радовались, как дети. Тем же утром мы узнали, что по-прежнему не сможем связаться с фортом — даже с помощью очнувшегося связиста, и радость смыло, будто талой водой.

Зима полусидел, опираясь спиной на мягкий валик из одеял, и с каждой минутой бледнел все больше. Он не пытался связаться с фортом, он пытался связаться хотя бы с кем-нибудь из нас — и не мог.

Такое бывает. Дар соткан не из эфирной, никем не видимой души. Он — в хрупких нейронах мозга, и потерять его легче, чем способность видеть или говорить.

Такое бывает. Две недели назад это случилось с ним. С нами. Могло бы — с кем-нибудь другим. Но случилось с нами. Так вышло.

Не может везти бесконечно.

У нас есть метель, которая закончилась. У нас есть надежда.

Я говорю все это вслух, чтобы мой отряд не пал духом сильнее, чем это уже случилось.

Знания, подаренные Богиней, редко идут впрок, но альтернатив не осталось.

— Ремо, остаешься с Зимой. Остальные — выходим через полчаса. Я знаю, куда идти.

* * *

С пронзительно-голубых зимних небес хирургической лампой светило солнце. Если посмотреть под ноги, можно увидеть его отражение на идеально отполированной корочке льда.

Ноги проваливались в сугробы по колено, проламывая тонкий наст — даже у меня, северянки, которые, как говорят южане, ходят по снежным рукавам метели. На короткие прядки волос у самого лица наросли колкие льдинки, зло покусывая щеки.

Сложнее всего идти было Оглобле — при его росте и весе он пропахивал в снегу траншею. Прочие благоразумно держались за его спиной.

Скальник кругами носился вокруг нас, отрастив длинною спутанную шерсть.

Выглядывающие из-под снега зубцы красных скал медленно проплывали мимо. Слишком медленно — время утекало быстрее, чем мы шли по глубокому снегу. Незаходящее северное солнце наполовину ушло за горизонт, чтобы остаться там на всю ночь. В сереневых сумерках каменная гряда, перегородившая дорогу, явилась почти знаком — и прескверным.

Я скомандовала привал.

В полутьме заснеженные скалы складывались в огромную квадратную тумбу, и уже сейчас, помогая расставлять палатку, я не переставала думать о том, сколько времени завтра уйдет впустую, чтобы ее обогнуть.

Спустя полчаса, уже внутри крошечного иллюзорного уголка, отгороженного от снега, зажатая между сопящим Маэстом и Тайлом, я молилась. Молилась о том, чтобы все, услышанное и увиденное мной тогда, во сне, оказалось понято правильно.

Если... Если я ошиблась, ошиблась в направлении, на которое указывало солнце, ошиблась в том, за что приняла корабль; если ошиблась в смысле того, что было сделано и сказано, я веду своих солдат на смерть.

Когда стихает ветер, и снегопад красит небо молоком, на горные тропы выходят призраки.

Талери видела их не раз и не два за летний сезон перегона. Зимой же, как говорят, они бродят по перевалам каждую ночь. Путники, не удержавшиеся на крутом обрывистом склоне; гонцы, оставшиеся ночью без огня; купцы, заплутавшие в метели... Умершие и убитые — те, что не уходят, навсегда оставшись со снегами.

Тени, сотканные из обрывков метели, скользят по узкой расселине у пещеры, и Талери кланяется им — до земли.

Оберегите, отворотите зло от сестры своей по тяжелому пути...

Пальцы немеют от стужи, не спасают даже шерстяные обмотки внутри рукавиц. Вокруг бело от снежных хлопьев, бело в голове — от тумана.

Ее крик разносится далеко, подхваченный эхом — найти в этой белизне зверя с белой шкурой, все равно что гонцу пуститься в дорогу со снежной слепотой...

Залегший на ночь в сугроб муфтар не отзывается так долго, что Талери почти решает: грабитель нашел и его. И тогда впереди — только смерть. И у нее тоже...

Почти лучину она бродит горной долине, стискивая клыки от каждого шага — задубевшая от крови рубаха растирает едва подсохшие раны на спине. И все зовет, зовет, зовет... Но приходят только призраки, бессловесные и мерцающие, будто небесная река, сияющая над головой.

Когда рядом наконец раскрываются желтые глаза, и слишком рано разбуженный зверь недовольно фыркает, Талери почти плачет — от счастья.

Муфтар норовисто рвет поводья из рук, но он у нее есть. А значит, есть и надежда.

Снаружи кричали.

Я вскочила и метнулась к выходу из палатки, чуть не столкнувшись с Маэстом. И — зажмурилась от ослепительно сияющего снега, бывшего везде. Снега — и чего-то еще, сверкавшего не менее ярко.

— Командир! — снова раздался крик, и я побежала.

Тео стоял в двадцати локтях от палатки, глядя куда-то вверх.

— Смотрите... — он заметил меня и вытянул руку вверх, указывая скалу-тумбу.

Взгляд зацепился за хитрую вязь углов и выступов, разрастающихся, обретающих форму...

Маэст захохотал — густым, утробным смехом, и подбросил в воздух рукавицы.

Над нашими головами сверкал на ярком зимнем солнце металл гигантского корабля.

Глава десятая

— У нас на Манхэттене туго с двумя вещами: парковкой и бегемотами.

"Мадагаскар"

Шел второй час пополудни.

Входной люк мы нашли в двенадцать ровно — с тех пор вокруг места "Х" образовался широкий вытоптанный полукруг. Шипящий, как газовая горелка, Тайл разогнал любопытствующих еще час назад, и мы наблюдали за процессом вскрытия издали, нервничая чуть ли не больше самого техника.

Нездоровая атмосфера действовала даже на по-моровьи непробиваемого Тео — сказывалось отсутствие Зимы, и, соответственно, полноценной подпитки. Хотя какая подпитка из коматозного больного... Последние две недели мы с Тео провели впроголодь, по чуть-чуть вытягивая энергию вместе с отчаянием из наших попутчиков, и теперь подошли к тому пределу, когда делать это дальше — значило поставить под угрозу чужую жизнь. О том, что будет дальше при таком раскладе, мы не говорили с удивительной солидарностью. Просто становились все более вялыми и равнодушными, хорошо понимая, что пройдет еще несколько дней, максимум — неделя, и мы отключимся, как игрушки, у которых разрядился аккумулятор.

Поэтому не удивительно, что в разговорах всплывали другие, на поверку еще более неприятные вопросы.

Мы с ним грели на "таблетке" пайки на обед, когда Тео вдруг спросил:

— Почему я здесь?...

— Глупый вопрос. Тебе бы подумать над другим: что с тобой будет, если мы вернемся, — я аккуратно оторвала фольгу на лотке, запустила ложку в исходящую парком кашу и задумчиво помешала. — По-прежнему ничего не хочешь мне рассказать?...

— А, — он резко засмеялся. — Так вас направили выяснить этот вопрос?

— Делать мне больше нечего, — я попробовала кашу. — Пусть с тобой возятся те, кому за это ничего не будет. Хотела бы — сковырнула все твои блоки еще в карантине.

— Вы не псион — по крайней мере, не настолько сильный, — Тео насмешливо качнул головой. — Не обижайтесь, но с теми, кто их ставил, вы и рядом не стоите.

— Знаешь, что такое "фокус"? — я расстегнула куртку до половины и вытащила из-за ворота оправленный в серебро камень на цепочке. — Этой милой фитюльке, которую мне презентовали родители мужа на свадьбу, лет пятьсот, если не больше, и стоит она, как треть наших развалин. Или как их пара-тройка — не уверена, что такие актефакты до сих пор кто-то умеет делать. Вещь одноразовая, но эффективная — сфокусированной силой всех находящихся поблизости псионов, а среди них, если ты забыл, чрезвычайно сильный маг, я могу стереть любые щиты в порошок, кто бы их не ставил. Или сделать еще что-нибудь не менее занятное.

— Вы этого не сделаете — хотя бы потому, что я не стою подобных ресурсов. Правда, — Тео спокойно подцепил черенком ложки свой лоток с пайком и выключил "таблетку". — Вы знаете, что такое "брак"?...

Я кивнула, вполне уловив намек. По крайней мере, стало ясно, почему ему удалось сбежать оттуда, где водятся псионы, с которыми я "рядом не стояла". Брак есть брак — годится только на утилизацию, и потому охраняется крайне небрежно.

— Можно личный вопрос?... — Тео облизал ложку и вскинул на меня черные глаза.

— Попробуй.

— Вам не жаль меня. Ни из-за того, что было, ни из-за того, что будет. Вам не жаль даже себя — хотя нам, как морам, грозит одно и то же. Даже если спасательные капсулы найдутся, мы с вами вполне можем до этого дивного момента не дожить — и это, знаете ли, будет очень обидно. Так почему?...

Я засмеялась, хоть он и был прав. Нет существа ущербнее, чем мора, служащая настолько специфической богине. Хотя все зависит от точки зрения — как всегда.

— Смерть дает знания, как отвести ближнего от края, дает виденье истинной сути вещей. Чего она не дает — так это милосердия. Даже к себе.

— Орие! — крик, такой четкий и ясный из-за звенящего, как хрусталь, горного воздуха, заставил нас обоих забыть про пайки и сомнительную философию. Тайл стоял, распрямившись во весь рост, и махал руками.

Я рысцой бросилась к кораблю, надеясь на прорыв — как выяснилось, зря.

— Я не смогу открыть эту эхлами драную дверь! — ремен раздраженно швырнул рукавицы в снег. — Она меня не пускает!

— В каком смысле?... — я недоверчиво посмотрела на щель в три пальца шириной, которая зияла между люком и входным пазом.

— Я растопил горелкой намерзший лед, только и всего! Дверь уже была отжата, и дальше не двигается. Стоит как влитая, будто ее с той стороны держат эйра со всей Бездны!

— Хреново. Наша дистанционная автоматика в такую щель не протиснется. А... Коэни! Иди сюда! — крикнула я, и, дождавшись мага, спросила: — Скальник сможет сюда пролезть?

— Не знаю, — Коэни посмотрел куда-то вверх. — Надо попробовать.

Нам на головы посыпался снег. Растопырив короткие когтистые лапы, с верхней площадки корабля заскользило на брюхе вниз нечто муфтарообразное. Не удержавшись на обледеневшей обшивке, скальник шмякнулся мне под ноги и громко чихнул, взметнув облачко снежинок. Зверь поднял большие желтые глаза на мага, и мгновенье спустя мохнатое тело снова пришло в движение, скользнув к приоткрытой двери.

В щель просочилось уже нечто широкое, плоское и бесконечно длинное.

Коэни стоял на месте, прикрыв глаза и едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Мы ждали.

— Там ничего нет.

— Ну естественно, — пробормотал Тайл.

Я наклонилась к щели и заглянула внутрь. Широкий нос с шумом выдохнул мне в лицо, ткнувшись в паз с противоположной стороны. Я резко отпрянула и ругнулась. Нос сменился удивленно хлопающим желтым глазом. Тал постучал по гулко звякнувшей двери, и скальник сорвался с места, ускакав куда-то вглубь корабля.

Внутри что-то упало и покатилось с нарастающим грохотом.

И тут дверь поехала.

Я по инерции сделала шаг назад и машинально ударила подошвой ботинка по кромке. Дверь отлетела в паз, распахнувшись во всю ширину.

— Эйра, говоришь?... По-моему, они ее отпустили.

Тайл настороженно заглянул в открывшийся проем. Коэни покачал головой:

— Там ничего нет. Быстрый бы заметил.

— Да, — невпопад обронил ремен, опустился на колено и принялся быстро бросать инструменты в сумку. Я вернулась к лагерю — пора было собираться.

Десять минут ушло на то, чтобы перетрясти рюкзаки, упаковаться в полную броню и — на всякий случай — замаскировать палатку.

Что водится на Ледяной Корке, до сих пор никому точно не известно, и щель во входном люке в этой связи мне нравилась с каждой минутой все меньше — пусть даже ей и пара сотен лет.

Сгрудившись у люка, мы пересчитались, проверили коротковолновые рации и датчики жизнедеятельности, которые выводились на портативки. Я вытащила из-за спины "мать" — универсальный десантный ствол — и, включив подствольный фонарь, шагнула внутрь корабля первой.

Столб яркого света разгонял полумрак в укромных углах не хуже полуденного солнца. Переходного тамбура не было: шлюз вел в грузовой отсек, судя по размерам — резервный.

Быстро обшарив заставленные контейнерами закоулки, я кивнула остальным. Застывший на пороге Маэст, до того напряженно следивший за сохранностью моей спины, пропустил выстроившихся гуськом парней и сам двинулся следом.

Внутренний люк грузового отсека оказался гораздо хлипче наружного, и через четверть часа плазменный резак проделал в нем достаточно большую дыру, чтобы смог пролезть кто-то побольше скальника.

Тому, что люк был уже отжат на четыре ладони, и кто-нибудь не слишком крупный, вроде Коэни, смог бы протиснуться и так, придал значение только Маэст, молчаливо со мной переглянувшись.

У меня начала просыпаться профессиональная паранойя, оставшаяся еще от службы в Корпусе. Сытая, размеренная и спокойная жизнь в деревне усыпила ее настолько, что я полагала ее потерянной навсегда. А поди ж ты...

Коридор за люком вывел к площадке с подъемниками — естественно, отключенными. Сверившись со скачанными из военных баз планами, я повела отряд к техническим коробам. Заледеневшие стальные скобы под определение лестницы подходили с большой натяжкой, но более удачного эквивалента не нашлось.

Подъем на высоту пятиэтажного дома не всем дался легко: я сделала зарубку на память о том, что Тео куда хуже от "недоедания", чем мне, а ремены по выносливости заткнут за пояс даже силовиков соланской Короны. Легче всех отделался Коэни: иногда мне начинало казаться, что он вообще не касается ногами скоб. А ведь металлы и механизмы считаются стихиями Земли и Смерти соответственно. Вот и пойми этих магов...

Наверху было... холодно и пусто, только и всего. Огромная, без конца и края, то ли галерея, то ли площадь, была таковой только в моем сознании слабого, но псиона — лучи фонарей золотыми соломинками чертили пространство, но не могли дотянуться до стен. Потолок парил где-то там, на недосягаемой высоте.

— Рекреация, — коротко прокомментировал Коэни, кивнув на затянутое многометровым слоем белесого льда пространство посреди площади. В глыбы льда вморозились тонкие ленты бурых водорослей.

Без замены родного океана, пусть даже в виде гигантского бассейна, ремены не двинулись бы на, как казалось, другой конец Вселенной.

Тогда казалось. А сегодня — всего лишь на соседнюю улицу.

Что поделаешь — другие корабли, другие возможности, другие карты. Солы колонизировали Деррин через пятьсот лет после первой, провальной волны ременской колонизации. Вторая волна была удачнее, и создала империю, почти сравнимую с соланской... но много, много позже.

Я смотрела на тонущие во мраке стены, на недосягаемый даже для десантных фонарей потолок, и вспоминала маленькие юркие кораблики первопроходцев Солярики, осторожно разведывающие соседние системы... Добравшиеся наконец и до Деррин, пятьсот лет спустя.

Солярика не отправляла своих детей в никуда. Наши маги осторожны и знают, куда идут.