Мы из Тайной канцелярии-2

Одна из этих наложниц и сидела сейчас перед Иваном. Звали её Дуней, была она невысокая и худенькая, с белым чуть полноватым лицом, серо-синими глазами и маленьким пухлым ртом. Густая, туго сплетённая коса тяжелой змеёй покоилась на спине. Щечки горели румянцем. Светлый сарафан, расшитый цветами, очерчивал красоту линий тела, а рубашка прикрывала высокую грудь. Девица была на редкость миловидна, однако исходившие от неё печаль и испуг делали её похожей на тень. Ивану стоило больших усилий успокоить девушку, чтобы она расположилась к нему и перестала бояться столичного сыщика. Для этого он использовал простую методу: начала разговор издалека и помог Дуне поведать о своей тяжкой и постыдной доле.

К женщинам простого происхождения Четверинский относился грубо: ни подарка, ни ласкового слова. Натешив похоть, мог ударить по лицу, если чем-то остался недоволен или был во хмеле (такое с князем случалось частенько), таскал за волосы. Дважды сажал Дуню на цепь и по нескольку дней морил голодом. Собственноручно сёк розгами, испытывая при этом больное наслаждение.

Эти подробности она выкладывала с мукой в голосе и слезами на глазах. Иван с каждой секундой проникался всё большим сочувствием к красивой, но несчастной девушке. У него часто сжимались кулаки от ненависти, особенно, в те моменты, когда представлял на её месте Екатерину Андреевну.

— Никогда бы не подумал, что один человек может вместить в себя столько пороков, — вздохнул Иван. — А теперь ещё думаю — а человек ли? Просто в голове не укладывается... Хучь и нельзя о покойном плохого говорить, но как иначе?

Девушка от отчаяния заплакала. Ивану пришлось отдать ей свой платок. Не мог он без сострадания наблюдать женские слёзы.

— Измучил он меня. Чистый зверь, — призналась Дуня.

— Прости, — повинился сыщик. — Не буду больше душу тебе бередить. О другом поговорим.

— О чём, сударь? — тихо спросила девушка.

— Каким бы негодяем ни был твой барин, я всё равно должен найти убийцу.

— Тот господин, которого арестовали... Разве это не он барина живота лишил? — удивилась Дуня. — Нам сказали — его рук дело.

— Может, его, а может, нет, — уклончиво ответил Иван. — Это и предстоит выяснить. Поможешь, Дуня?

— Какая с меня помощь?! — всхлипнула девушка.

— Да любая! Слышала что-то, видела... Догадалась о чём-то. Ты девушка умная, должна понимать.

— Хорошо, сударь. Спрашивайте, — прошептала она.

Иван взял наизготовку перо, задал первый из главных вопросов:

— Были враги у барина?

— Как без них... Хватало врагов. Легче сказать, кто барина любил, — вытерев платком слёзы, сказала она.

— Допустим, — кивнул Иван. — Кто его любил — мне до того касания нет. Другое интересно. Такое случалось, чтобы князю в открытую угрожали?

Девушка задумалась, неуверенно произнесла:

— На прошлой неделе Гринька-конюх на кухне при всех обещался барина вилами проткнуть...

— За что? — ухватился за ниточку Иван.

— Было за что, сударь...

— Так не томи, рассказывай.

— Брата Гринькиного за проступок пустяшный до полусмерти запорол. Таперича тот калекой на всю жисть остался.

— Уже ничего. — Иван обмакнул перо в чернильницу и записал в допросный лист сведения насчёт Гриньки, хоть и сомневался на его виновности. В первую очередь смущало орудие убийства. Вряд ли человек подлого сословия возьмётся за благородное оружие. Вот вилы — да, тогда бы сошлось.

— Токмо не мог он убить барина, — добавила Дуня.

— Почему? — поднял глаза Иван.

— Он в тот день вина хмельного напился. Его в чулан заперли в наказание. До утра там сидел безвылазно. Потом туда арестованного господина сунули, а Гриню выпустили.

— А что — выбраться оттуда никакой возможности не было?

— Никакой, сударь. К тому же Гриня пьяный был, не соображал ничего. Сразу заснул, говорят. Уж на что лютовал князь, побить велел Гриню и свечкой бороду жёг — всё одно не добудился.

— Сие мы проверим, — решил Иван. — Ещё кто-то угрожал?

— Так чтобы при обществе — никто.

— Понятно. Давай на время о прислуге забудем. Кто из шляхетского сословия мог бы желать князю зла. Токмо не сразу отвечай, подумай, — попросил Иван.

Девушка последовала совету. Пока она предавалась размышлениям, Иван с интересом разглядывал её лицо. Несмотря на низкое происхождение, лик у Дуни был такой, что хоть парсуну пиши.

— Господин сыщик, не знаю, насколько то дело было серьёзным, но кое-что я вспомнила...

— Так давай, сказывай. А мы разберёмся, — оживился Иван.

Она заговорила. Случилось это позавчера, когда барин после неудачной дуэли отлёживался в постели. Недомогание на какое-то время отвратило его от любовных похождений, и Дуня могла вздохнуть свободнее, она играла роль сиделки, поочерёдно сменяясь с другими дворовыми девками. Хлопот с капризным Четверинским хватало: всё ему было не так и не эдак, но Дуня покорно несла свой крест. Это куда лучше, чем зажмурившись и сжавшись в комочек от боли, ждать, когда молодой князь закончит 'махаться'.

— Мы почивать готовились, — рассказывала Дуня. — Вдруг, слуга приходит и докладывает: дескать, какой-то немец видеть барина хочет. Барин удивился, но немца принять велел.

— То есть в тот день он никого не ждал? — уточнил Иван.

— Дружки евойные с утра захаживали. У нас обедать изволили. А больше никого не ожидалося. Немца в кабинете принимал, даже с постели поднялся, переоделся и причесался.

— А ты где в это время была?

— Барин меня в спаленке запер. Когда к нему гости особливые ходили, он всё в тайне держать старался. Никого близко не подпускал.

— И много ль таких особливых гостей было?

— Хватало, господин сыщик.

— Дальше что?

— Самого разговора я не слышала, токмо одно могу сказать: лаялись они промеж собой. Из-за чего — мне не ведомо, но крику было...

— Ага. Кричали, говоришь... А что именно?

— Так они, господин сыщик, по-немецки лаялись. Ни единого словечка не понять.

— На немецком... А, может, на французском? — предположил Иван.

— Увольте, господин сыщик, для меня сие никакой разницы. Я ить языков не понимаю. Не по-русски лопочут — значит, немцы. А какие именно, да пёс их знает!

— Ясно, — кивнул Иван. — Можешь идти, Дуня. Допрос закончен.

— Что, более ни о чём спрашивать не будете? — удивилась девушка.

— Пока нет.

Дуня ушла, а Иван стал выяснять подробности о том 'немце'. Увы, имени установить не удалось, вечерний гость прибыл инкогнито. Дворник описал его как 'полного господина с колючим взглядом'. Камердинер определил возраст 'немца' 'годков так в сорок-сорок пять, мне сровестник'. На вопрос 'как с ним разговаривали, ведь он же немец?', был получен ответ, что господин говорит по-русски, но с акцентом.

Подтвердилось и сообщение Дуни о ссоре между князем и гостем. 'Немец' уходил красный от ярости, долго ругался и бурчал под нос. У прислуги осталось пренеприятное впечатление об этом визитёре.

Иван решил раскручивать незнакомца до конца. Марфино — не такой большой город, чтобы в нём затерялись следы иноземца. Осталось надеяться, что загадочный немец по-прежнему остался тут и никуда не уезжал.

Время было позднее, Ивану пришлось сворачивать деятельность и возвращаться на постоялый дом. Там он долго не мог заснуть, прикидывая, с чего начнёт утренние поиски. Чужеземец должен был предъявить паспорт при въезде в город. Осталось узнать, кто он такой и где остановился.

Глава 17

Иван проснулся с петухами, наскоро умылся и перекусил холодными остатками вчерашнего ужина. Ночь прошла плохо: он дважды проваливался в недолгое тревожное забытьё, но потом просыпался и лежал с открытыми глазами, очень жалея о том, что не может мысленно связаться с потомком.

Путь сыщика лежал к городской заставе. День был солнечный, однако роса на траве ещё не успела высохнуть. Ивану хотелось вернуться в бесхлопотное детство: ткнуться со слезами в мамкин подол, послушать мудрого совета отца, скинуть тяжёлые башмаки и пробежаться по траве босиком. Или вместе со стайкой приятелей посидеть-порыбачить у деревенского мостика.

Прошлое назад не воротишь. Теперь на его плечах тяжёлый груз: от успеха зависит судьба Петра. Иван со страхом подумал: а по плечу ли ему эта ноша, но потом рассудил, что никого другого всё равно нет.

Идти пришлось пешком. Служебный дормез отпустили в Петербург за ненадобностью. Кучер и без того откровенно скучал и едва не спился от безделья. Воевода при нужде давал свою карету, но сегодня её не было: Иван впал в немилость.

Сыщик справедливо полагал, что пешая прогулка проветрит уставшие после бессонной ночи мозги и настроит тело на нужный лад.

Пыльная дорога привела его к заставе: шалашу из жердей, в котором добросовестно дрыхли двое караульных. Между ними лежала дебелая молодка: простоволосая, расхристанная, нечёсаная. Дух несмотря на прохладу, стоял тяжёлый: пахло чем-то кислым и немытым телом.

Иван покачал головой: служивые эту ночь провели весело. Он стукнул ножнами шпаги по валявшемуся на земле чугунному горшку. Звук получился громкий, как у колокола.

Первой проснулась женщина. Она испуганно ойкнула и принялась трясти солдат. Те недовольно забурчали, однако постепенно с них слетали остатки сна и хмель.

— Здорово, добры молодцы! Хорошо службу несём, — усмехнулся сыщик.

— Сам кто таков будешь? — недовольно спросил солдат в грязной нательной рубахе поверх форменных штанов. Накинуть камзол и кафтан он так и не удосужился.

— Следователь СМЕРШ Иван Елисеев.

Солдаты вскочили, вытянулись во фрунт. Появление чиновника их порядком напугало.

— Расслабились вы, — протянул Иван.

Служивые уныло разглядывали пыль под ногами. С лиц катился едкий пот.

— Кто старший?

— Я, вашскородь. Нижний чин Марфинского пехотного полка, Туманов, — доложился солдат в рубахе.

— Девку блудную гони прочь, Туманов. Опосля поговорим.

— Софья, до дома вертайся. Чтоб духу твоего не было, — услужливо рявкнул Туманов.

Молодка беспрекословно собралась и ушла.

— Вашскородь, приказание выполнено!

— Молодец, Туманов! Всегда бы так.

— Рад стараться! — прокричал солдат, подавив вздох облегчения.

— Погоди радоваться. Вижу, что запущена служба у вас...

— Никак нет, господин следователь. Рази что сегодня немножко... ну так тому повод был. Именины у меня, вашскородь.

— Поздравляю Туманов! А в остальном... доверяй, но проверяй. Показывай, как юрнал ведёшь.

Туманов нырнул в шалаш и вынес оттуда толстую книгу с прошнурованными страницами.

— Извольте, господин следователь. Всё как полагается делаем.

Иван открыл книгу, пролистал неразборчивые каракули. Не солгал Туманов: 'юрнал' вёлся по всем правилам, и очень скоро обнаружилось, что буквально на днях в Марфино прибыл некий фон Верден с прислугой. Описание фон Вердена совпадало со словесным портретом незваного гостя Четверинского. Иван понял, что напал на верный след.

Пока он искал нужные сведения, успокоившиеся солдаты зевали, пучили осоловелые глаза и лениво почёсывались. От них разило перегаром. Иван морщился, однако вслух говорить не стал. Пусть полковое начальство само разбирается.

— Обратно фон Верден не проезжал?

— Никак нет. Иначе бы в записях было.

— Хорошо, — сказал Иван, захлопывая книгу. — Давайте уточним: кроме фон Вердена других иноземцев за последние несколько дней в городе не было? Я правильно понимаю?

— Про других не ведомо, — подтвердил Туманов и добавил, хотя об этом не спрашивали: — По нам так и одного немца за глаза много, а уж двое — и вовсе перебор.

— А где он остановился, не знаете? — не веря в удачу, спросил сыщик.

— Обижаете, господин следователь! Нам сие доподлинно известно. Означенный фон Верден снял дом у купчихи Никитиной. Отсюда недалече будет. Вам показать?

— Благодарствую. Найду сам, — сказал Иван.

Язык сыщика довёл куда надо. Дом купчихи являл собой двухэтажный особняк, окружённый деревянным забором, за которым рос яблоневый и грушевый сад. Ворота был распахнуты, в проёме виднелся экипаж. Конюх закладывал тройку здоровых жеребцов. Из парадного входа слуги выносили узлы и чемоданы, пристраивая их на задники и крышу кареты. Ивану не составило труда догадаться, что постоялец намеревается съезжать.

'Вовремя я на него вышел, ещё немного и ищи ветра в поле', — подумал сыщик.

Суетящимся людям было не до него, и Иван спокойно подошёл к крыльцу. Внезапно дверь распахнулась, на пороге показался мужчина, одетый в неброский походный наряд, характерный для человека, не отличающегося большим богатством, зато с неизменной шпагой на боку. Лицо его скрывала низко надвинутая шляпа с густым оперением.

— Господин фон Верден? — предположил Иван, склоняя голову в приветствии.

— Он самый. С кем имею честь? — осведомился немец.

Его акцент был лёгким, чувствовалось, что иностранец прожил в России много лет и почти в совершенстве овладел языком.

— Иван Елисеев... — начал говорить сыщик и осёкся.

Собеседник учтиво приподнял шляпу, под которой скрывался парик, и Иван понял, что видит лейб-медика цесаревны Арно Лестока, памятного по истории с пропажей драгоценностей графа Трубецкого .

Лесток тоже узнал сыщика, он переменился в лице.

— Надо же...какая встреча, — без особой радости процедил лейб-медик.

— Встреча что надо, — согласился сыщик.

— Вы кого-то разыскиваете?

— Только что выяснилось, что вас.

— Надо же! Увы, я очень спешу. Вы сами можете догадаться: дел у меня невпроворот, — Лесток развёл руками, показывая суетящихся слуг и готовящийся экипаж. — Навестите меня в столице. Буду рад визиту в любое время. А сейчас прошу покорно меня извинить.

— Досадно, но мне придётся чуточку вас задержать.

Лесток недовольно поморщился.

— Хорошо. Я готов вас выслушать.

— Позвольте уточнить: по какой надобности вы воспользовались пашпортом на чужое имя, и чем вам не угодил князь Четверинский, у коего вы недавно изволили пребывать в гостях?

— Долгая история, господин Елисеев, — вздохнул Лесток. — Сомневаюсь, что она касается ваших служебных обязанностей.

— Позвольте мне самому решать — имеет она касательства или нет! Если вы не желаете давать объяснение при ваших слугах, можно пройти в другое место. К примеру, в полицию. Надеюсь, у вас убедительные резоны.

— Да уж куда убедительней, — усмехнулся Лесток. — Жаль, что вы столь упрямы, сударь. Возможно, причина кроется в вашей молодости. Но я всё равно хочу решить возникшее недоразумение иным путём.

Он отцепил от пояса кожаный кошелёк и протянул Ивану.

— Возьмите.

— Что это?

— Деньги, — с нескрываемым удивлением пояснил лейб-медик. — Здесь приличная сумма.

— Этого мало, — медленно закипая, сказал Иван.

— Да?! — удивился Лесток. — Вы даже не считали. Хорошо, если нужно больше — я готов на разумные уступки... Но не здесь... в Петербурге. Увы, тут я несколько стеснён в средствах.

— Нет таких денег, за которые можно купить мою честь, — чувствуя, что краснеет и злится, произнёс Иван. — Сударь, я не продаюсь. Жаль, что вы этого не поняли.