Мы из Тайной канцелярии-2

СМЕРШ XVIII

Книга 2-я

Пролог

'Эфэсбэшник' не обманул: за считанные дни институт преобразился. Образовались новые отделы, в лабораториях и кабинетах делали срочную перепланировку и ремонт, опутали всё что только можно кабелями и проводами, а новейшую аппаратуру везли фурами. Люди устали разгружать.

Разумеется, резко увеличилось число сотрудников. Наряду с типичными 'яйцеголовыми' (профессор Орлов недолюбливал варварский англосаксонский сленг, однако термин прижился и в России) из недр госбезопасности появились деловито-сосредоточенные мужчины с цепкими рентгеновскими взглядами и тяжёлыми квадратными челюстями. Они никому не докучали, но, казалось, присутствовали везде и знали обо всём.

'Конюшня' НИИ менялась на глазах. Чёрные 'Волги' — реликты советских времён — уступили место аристократическим выходцам из баварских земель. Исчезли куда-то штатные 'буханка' и 'Газель'. Вместо них в гаражном 'стойле' прописались мерседесовские микроавтобусы. Теперь они развозили смены сотрудников, быстро привыкавших к комфорту.

Орлова эти перемены радовали и пугали. Радовало повышенное внимание со стороны государства к его отрасли науки. Но было и то, что отравляло жизнь и мешало спать. Профессор догадывался, что для Системы он был, есть и будет чужой и потому не имеет права на ошибку. Там, где свой отделается лёгким испугом, чужак станет козлом отпущения, на которого повесят все истинные и мнимые грехи. Огромные деньги сопряжены с огромной ответственностью, и в случае промашки с него не просто три шкуры спустят.

Профессор заглянул на миг к программистам. Полудюжина молодых парней, едва ли не вчерашних студентов, окружила кофейный аппарат и, стоя с пластиковыми стаканчиками в руках, оживлённо дискутировала на непонятную тему.

— Что за шум, а драки нет? — шутливо обратился Орлов к подчинённым, которые смущённо начали расползаться по рабочим местам.

С приходом новых лиц 'кофебрейки' были строго регламентированы и отступление от правил не поощрялось.

— Да это мы так... Ничего серьёзного, — последовали вялые ответы со всех сторон.

Орлов подошёл к самому башковитому — несмотря на неполные четверть века, успевшему изрядно полысеть Фролову.

— Ну-с, чем порадуете?

На мониторе у того появился программный код. Фролов быстро пробежался по клавиатуре, что-то удалил, что-то добавил и с явным удовольствием продемонстрировал творение рук своих.

— Закончил, Арсений Петрович. Вот, пожалуйста!

— Для меня это всё равно, что китайская грамота, — усмехнулся Орлов. — Ты мне главное скажи: программка рабочая?

— Версия, конечно, ещё тестовая, но работать будет. На крайний случай у меня тут пара процедурок встроена, так что всё должно получиться.

— Хорошо, — кивнул профессор. — Сегодня же и опробуем. Минут через тридцать стартуем, так что будь готов.

— Не беспокойтесь, Арсений Петрович. Заработает как часики.

Сомневаться в словах Фролова ему никогда не доводилось, и профессор с лёгкой душой отправился в святая святых НИИ. Там, за массивными дверями, находилась главное детище института — машина времени следующего поколения. Она напоминала компьютерный томограф-перекрёсток, а Южин, которого укладывали на движущийся стол-транспортёр, был скорее похож на пациента, чем на отважного хрононаблюдателя.

— Как дела, коллега, как настроение? — приветствовал его Орлов.

Южин пожал плечами.

— В штатном режиме.

Комплексные исследования показали, что молодой человек находится в тисках вины перед угодившим в прошлое родственником и опасается, что дальнейшие эксперименты могут пойти тому во вред. По совести говоря, парня стоило бы заменить, но (и тут приходилось лишь разводить руками) — не на кого. Только Южину удавались пусть точечные и малозначительные, однако всё же вмешательства в прошлое. Второго подобного уникума так и не нашлось, и кураторы НИИ от досады кусали ногти.

И Орлов, и матёрые психологи, способные запудрить мозги любому, как могли, настраивали хрононаблюдателя на нужный для экспериментов лад. Вот только с каждым разом чувство вины у того усугублялось, а нужные рычажки подобрать не удалось.

Южин становился бомбой отсроченного срока действия. Орлов понимал это яснее всех.

— Через пять минут запуск, — отозвался Стас — управлявший всей этой машинерией сотрудник.

— От Фролова файлы пришли? — поинтересовался Орлов.

— Да. Я уже вставил весь пакет в программу. Переживаете, Арсений Петрович?

— Не без этого, — кивнул профессор.

Южин растянулся на столе поудобнее, закрыл глаза. Лицо его стало отрешённым, будто не от мира сего.

'Томограф' загудел, прогреваясь. Начался обратный отсчёт:

— Десять, девять...

Стол с Южиным тронулся с места, повёз ценный груз в тёмный провал тоннеля, чтобы через несколько минут вернуться обратно.

Профессор склонился над хрононаблюдателем, осторожно тронул за плечо.

— Евгений, вы как? Меня слышите?

— Ничего не вышло, Арсений Петрович. В контакт с реципиентом войти не удалось.

— Понятно, — вздохнул Орлов.

Он посмотрел на Стаса, и тот правильно истолковал этот быстрый взгляд.

— Всё верно. Полноценный контакт не состоялся.

— А программка?

— Программка... Вот тут уже хорошо, Арсений Петрович. Программка ушла.

— Прекрасно, — обрадовался Орлов. — Значит, у нас есть первые обнадёживающие результаты.

— Что за программа? — недоумевающе вскинулся Южин.

— Это наш с вами мостик в прошлое. Пока хрупкий и шаткий, но только пока.

Глава 1

Х-р-р! Низкий утробный рык вырвал меня из забвения.

Я открыл глаза и с криком 'мама, дорогая!' стремительно откинулся назад. Голова при этом врезалась во что-то твёрдое, а из глаз посыпались искры, норовя устроить приличный пожар.

Да что же такое! Чуть сознания не лишился, причём во второй раз. Зашибись денёк начался! Первому выпадению в осадок поспособствовали дюжие мужички помещика Губанова (где он набрал таких мордовортов? Откуда есть пошла сия боевая челядь?!), а потом и сам расстарался. Впрочем, понять меня можно: представьте, каково это — оказаться в запертой комнате тет-а-тет со здоровенной некормленной медведицей. Единственное, что меня спасает — цепь, на которой она сидит. Судя по тому, как зверюга дёргается, кольцо долго не выдержит. И тогда... амба! Я не библейский Самсон, чтобы пасти львам рвать, медведя голыми руками не возьмёшь. Особливо голодного и злого, что тысяча индейцев.

Косматая сволочь злобно рычала, щерила пасть и, встав на дыбы, норовила хватить меня лапой. А когти у неё ой-ой-ой! Круче лезвий у Фредди Крюгера на перчатке! Не очухайся вовремя — давно подгребла бы к себе и плотно заправилась.

Я на карачках принялся искать пятый угол, однако тварь упорно охотилась за мной, и только чудом удавалось уворачиваться от её крокодильей пасти (ну да, у страха глаза велики) и от лап, загребающих подобно ковшу экскаватора.

Стоило больших трудов сфокусироваться на образе моего пра-пра и прочее деда Ивана, чтобы отправить ему мысленное сообщение о тревоге. С первых минут моего пребывания здесь, в веке осьмнадцатом, между нами установилась прочная телепатическая связь. Мы могли обмениваться мыслями на любом расстоянии. Это работало всегда, но почему-то не сейчас!

'Ваня, брат! Где ты?' — бессильно взывал я в темноту, не слыша ответа.

Нас будто разделили каменной стеной. Как это произошло, почему, была ли тому виной недавняя потеря сознания? Вопросов набиралось на миллион, но я нуждался не в них, а в звучащем в голове голосе предка.

'Блин! Я же тут сдохну!'

И снова без толку. Ничего, кроме роя моих испуганных мыслей, да леденящего до жути рёва, что издавала вздыбившаяся звёрюга.

'В-а-н-я! Родной!'

В ответ, нет, не тишина. Вселенских масштабов пустота, абсолютный вакуум.

Набрав полную грудь воздуху, я завопил, что было сил. Напрасно. Те, кто меня сюда сунул, отнюдь не собирались приходить на помощь, а надеяться на своих, как оказалось, бесполезно.

Тварь звериным нутром почуяла отчаяние, в которое я погрузился, унюхала мой страх и перешла в натиск. Медведице удалось здорово зацепить меня, левое плечо будто обдало кипятком. Я едва не взвыл, сначала от боли, а потом от собственной тупости. Шанс, у меня был крохотный микроскопический шанс!

Я быстро провёл рукой по правой брючине и облегчённо перевёл дух. Эти уроды, перед тем, как кинуть сюда, не позаботились о такой элементарной предосторожности, как обыск. Дилетанты, что уж. А вернее тупые исполнители чужой воли, в данном случае негодяя и подлеца Губанова, тверского помещика, который попал в поле зрения СМЕРШа после подозрительного якшания с иностранным послом.

Увы, в тот момент железных доказательств у нас не было. Если таскать в цугундер каждого, с кем ручкается представитель дипломатического корпуса не особо дружественной державы, да подвергать пыткам — этак мы половину российской знати переведём. Оно, может, и к лучшему, да кто ж нам позволит!

Вот и пришлось под видом гувернёра устраиваться в дом Губанова, дабы иметь возможность при удачном случае пошарить в его кабинете.

План удался почти на сто процентов. В гувернёры к прехорошенькой дочке Губанова меня взяли (Как не взять после тех рекомендательных писем, что старательно 'нарисовали' наши спецы?! С такими мне и в лучших домах Ландона работу искать не грех), за неделю я успел преподать кучу наиполезнейших уроков, о литературе поговорил, о прекрасном. Потом, когда решил, что выпала удачная минутка, вскрыл кабинет помещика и стал копаться в его бумагах. Компромат, а если быть точнее — доказательства преступления, нашёлся сразу: в нижнем ящике стола хранилось абсолютно недвусмысленное письмецо от иноземного посланника. Ребята настолько оборзели, что не воспользовались шифром. Шпарили открытым текстом.

Тут-то меня и запалили. Я чересчур увлёкся изучением бумаг и не сообразил, что за спиной кто-то стоит. Когда обернулся — стало поздно. Мастерский удар опытного кулачного бойца отправил меня в не очень уютные объятия Морфея. Я даже просигналить Ивану не успел.

Дальше неинтересное: запертая комната (рассказывали мне о ней перед заданием), кровожадная косматая тварь и... маленький чёрный пистолетик, особым макаром привязанный к ноге. А это другое дело, господа.

Говорят, классики отечественной словесности унылы, скучны и бесполезны... Как бы не так! Пригодился опыт, полученный на школьных занятиях по русской литературе: я подскочил к медведице, умудрился приставить дуло к уху и нажал на спусковой крючок.

Негромкий бабах, запах горелого дыма, сотрясение от упавшего тяжёлого тела.

За стеной сообразили, что дело неладно. Зашуршал отодвигаемый засов, дверь приоткрылась.

— Спокойно, Маша! Я Дубровский! — звонко выкрикнул я в опешившее лицо верзилы, что возник в дверном проёме, и с нескрываемым удовольствием двинул ему в челюсть, используя разряженный пистолетик будто кастет.

Когда что-то делаешь от души, результаты впечатляют. Верзилу как ветром унесло, а ведь по габаритам он немногим уступал той медведице, которой меня едва не скормили.

Я совершенно не представлял, что буду делать. Не было ни малейшего плана, действовать приходилось наобум. Скоро сбежится вся дворня, а она за милостивого барина горой. То бишь надо рвать когти срочно, не то будет поздно.

И снова до боли жаль, что единственная моя суперспособность — телепатия — куда-то испарилась. А то я бы давно вызвал всю нашу кавалерию. Она всегда держалась неподалёку. Иван и ещё парочка доверенных ребят жила в лесу, в смастерённом собственными руками шалашике. Но как до них дозовёшься? Ори — не ори, бесполезно. Не услышат.

Остаётся надеяться на себя, на невеликие свои силы.

Конечно, верзила был не один! Сначала в коридорчике материализовался дюжий хлопчик самого зверского виду, потом ещё, и ещё... А вот и их милость пожаловали! Явились — не запылились.

Губанов хмурился и смотрел на меня с изумлением. Вряд ли ему в голову приходило то, что соглядатай, которого он списал в расход, вдруг окажется столь настырным и живучим. Озадачил я его преизрядно.

— Каков молодец! — сказал он, обращаясь к своим людям. — Не струсил! Ей-богу не струсил! С ведмедом-то что сделал, признавайси?

— Пристрелил, — скромно пояснил я, указывая на пистолетик и одновременно сожалея, что это не ПМ и тем более не 'Стечкин'.

— Изверг! Такую животину не пожалел, — опечалено произнёс Губанов и добавил в адрес готовых сорваться по его команде мордоворотов. — Учитесь у него, покуда жив. А таперича, братцы, скрутите прощелыгу.

— Что, ещё медведи есть? — оттягивая время, поинтересовался я.

— Рази ж на тебя напасёшься!

— Жаль!

Тут не выдержавший Губанов крикнул:

— Ну, чаво стоймя стоите?! Хватайте его! А то уйдёт поганец!

Драка была скоротечной. Я молотил кулаками и лягался как осёл, но мужички дело знали туго. Сначала сбили с ног, потом спеленали и с молчаливого согласия Губанова старательно принялись выбивать из меня дух.

Я готовился умереть, даже слабой надежды избежать гибели не просматривалось, но вдруг хватка бойцов ослабела, они отпрянули после грозного окрика 'А ну прекратить! Государево слово и дело!' Меня рывком поставили на ноги.

— Петя, братишка! Ты жив?!

По лицу текла кровь, мешая разглядеть говорившего, но я бы узнал этот голос из тысячи. Мой предок, мой ровесник и, наверное, самый дорогой для меня человек: Ваня. Иван Елисеев, некогда копиист Тайной канцелярии, а ныне один из следователей не так давно организованного Андреем Ивановичем Ушаковым СМЕРШа.

— Живой! — откликнулся я. — Не шибко здоровый, но живой!

Он сгрёб меня в объятия, всхлипнул, но это были мужские слёзы радости. Те, которые настоящие мужчины могут позволить себе.

— Как ты узнал, Ваня?! Я пытался связаться с тобой, но ничего не выходило.

— Я тоже звал тебя. Что-то произошло... Не знаю, что. Но, понимаешь, я не привык полагаться только на милости Господа нашего. В доме есть мальчишка, казачок. Я дал ему денег, договорился, что он будет присматривать за тобой. Когда тебя схватили, он прибежал в лес, рассказал нам.

— Можно на него взглянуть?

— Антипка, где ты? — окликнул Иван.

Откуда-то вынырнул вихрастый босоногий парнишка лет десяти, с любопытством уставился на нас.

— Тута я, дяденька.

— Отец, мать у тебя есть?

— Нема, сударь. Померли, — потупился мальчик.

— Тогда с нами поедешь, в Питер. Нечего тебе тут делать, — решил я. — Мы тебе в СМЕРШе вольную дадим. Правда, господин следователь?

— Точно так, — улыбнулся Иван. — Согласен, Антипка.

— Согласен, — шмыгнул носом пацан. — А с барином нашим что будет?

— А вот это уже не твоего ума дела, — сказал я. — Собирайся. Поедем столицу смотреть.

Через полчаса прибыли расквартированные в соседней деревне драгуны. Пока их не было, мне на скорую руку организовали первую медицинскую помощь. К счастью, отделался я сравнительно легко. Могло быть куда хуже. Тем не менее, Иван подумывал о том, чтобы оставить меня на недельку в теперь уже бывшем поместье Губанова на излечение. Еле удалось убедить, что дорогу я выдержу, и в Питере мне будет значительно лучше.

Антипка ехал на одной телеге со мной и Иваном. Он всю дорогу молчал. Я тоже был неразговорчив. Мне снова вспоминалась сестра, оставленная в будущем, племянник Женя. Я не хотел возвращаться назад, но всё равно ощущал светлую тоску по этим людям. Как ни крути, они всегда были немалой частью моей жизни. Я очень хотел, чтобы у них всё было хорошо. Пусть даже без меня.

Я не знал, что в этот самый момент Женя думал о том же самом, хотя нас разделяли почти три столетия.

Глава 2

— А балет, ну, а балет, сегодня здесь, а завтра нет, — вполголоса напевал я старый хит Буйнова, облачаясь в штатский камзол.

Песня как нельзя соответствовала моменту. Императрица выписала из Италии оперно-балетную труппу, и теперь целый десант итальянцев во главе с композитором Франческо Арайя в поте лица ставил оперу 'Сила любви и ненависти'. Арайе помогали два хореографа: француз Жан Батист Ландэ и венецианец Антонио Ринальди по прозвищу Фузано — Вертун.

Премьера ожидалась сегодня. Билет лежал у меня в кармане, а поскольку связано это было со служебными обязанностями — отвертеться не представлялось возможным.

Иван стал моим товарищем по несчастью. Впрочем, он надеялся увидеть во время оперы предмет давних своих воздыханий — Екатерину Андреевну Ушакову, штац-фрейлину её императорского величества и по совместительству дочку главы Тайной канцелярии. Ради встречи предок был готов на всё, даже на многочасовое действо, из описания коего следовало: 'после первого акта сатиры, огородники и огородницы танцуют изрядный балет, второй акт закончится преизрядным балетом, сделанным по японскому обыкновению, в конце более ста человек сойдут с верхния галереи сего великолепного строения и станцуют при слаженном пении действующих персон и играющей музыке всего оркестра приятный балет, которым кончается сия главная опера'.

Насколько я понял, балет ещё не выделился в качестве отдельного вида искусства и шёл в 'нагрузку' к опере.

Своими силами итальянцы бы не обошлись, элементарно не хватало людей. Но выход отыскали быстро: церковные певчие Придворной капеллы вошли в состав хора, а кордебалет лёг на плечи кадетам Шляхетского корпуса. Будущие офицеры с удовольствием тянули ножки не только на плацу, но и у балетного станка, и с превеликой охотой исполняли всяческие антраша.

Как и следовало ожидать, народу на представлении было битком. Съехался весь цвет Петербурга, вся знать. Покуда Иван вертел головой, отыскивая зазнобу, я высматривал того, ради кого, собственно и состоялся сегодняшний культпоход. Места нам подобрали что надо, отсюда открывался изумительный вид... не столько на сцену, сколько на Карла Бирона — старшего брата могущественного фаворита императрицы.

Я знал, что у него на коленях лежат дощечки с именем Барбарелы — смазливой итальянской балерины, ученицы Фузано, примы балета. Прочие танцовщицы были страшнее смертного греха, особенно по нынешним российским меркам: какие-то мешки с костями, тощие, изнуренные, с впалыми щеками и отсутствием даже намёка на грудь. Рубенс, глядя на них, удавился б с тоски. На фоне этих скелетов во плоти, обладающая аппетитными округлыми формами Барбарела, на чьём прехорошеньком смуглом личике всегда красовалась улыбка, а зубки казались сделанными из фарфора, смотрелась секс-бомбой. А если добавить вызывающие наряды всех тех прекраснодушных огородниц и пастушек, партии которых она исполняла, то, как она сверкала глазками во время танца, её грацию, молодость и свежесть — неудивительно, что сия бомба подорвала немало мужских сердец, принадлежавших столпам Российской империи.

Очередной мишенью итальянской звёздочки стал Карл Бирон в изумрудного цвета бархатном камзоле, коротком напудренном парике. Этот 'старый солдат, не ведавший слов любви', фактически инвалид, уже пал к её ногам. Осталось аккуратненько переступить через него к следующей самой важной ступеньке — Эрнсту-Иоганну. Барбарела понимала толк в женских чарах, а фаворит явно был не святой.

Заиграла музыка, раскатисто грянул хор. Глотки у придворных певчих лужёные, пушечную канонаду за пояс заткнут. Началась опера. К счастью, накал страстей быстро пошёл на спад, уши закладывать перестало. Солисты в пышных одеяниях и масках затянули что-то своё, хоть и итальянское, но совершенно не походившее на мелодии и ритмы Сан-Ремо двадцать первого века. Никакого тебе Тото Кутуньо!

Моё чувство прекрасного тут же вошло в резонанс с тем, что творилось на сцене. Судя по всему, я был не один, несколько моих соседей, поёрзав, погрузились в сладостный сон. Прибывшие с ними дамы деликатно обмахивались веерами и бросали кокетливые взгляды на мужчин, особенно на военных.

Я посмотрел на Карла. Тот явно слушал вполуха и выглядел весьма апатично. Время от времени шептал что-то своему адъютанту, тот послушно кивал, словно китайский болванчик.

Дощечки пребывали в покое, но это пока — время танцевального дивертисмента ещё не пришло.

Мне было интересно, как ведёт себя Иван, для него сие зрелище было в диковинку. Парень сидел с открытым ртом, руки вцепились в подлокотники кресла. Казалось, он весь растворился в музыке.

'Меломан растёт', — печально вздохнул я.

В этот момент матрона в пышных юбках затянула нечто похожее на 'соле мио', подхваченное хором. Всё это едва не взорвало мне мозг и барабанные перепонки. Зато Иван от удовольствия заалел.

Я с большим трудом дождался окончания первого акта. На сцене запрыгали-заплясали огородники, огородницы и прочие работники сельского труда вперемешку с сатирами. Действо было комическим, но юмор происходящего от меня ускользал. Я чувствовал себя недоумком, которому убойные места в анекдоте необходимо отмечать словом 'лопата'. Всё же менталитет у меня отличался. В прошлом был всего ничего. Освоиться толком не успел.

Дотоле спящие приободрились, расселись поудобнее и принялись высматривать любимчиков и любимиц.

Фузано вертелся на сцене юлой, его ученица, если и уступала ему, так в малом. При этом она ещё и умудрялась шаловливо постреливать глазками в сторону Карла. Тот, довольный собой, приосанился, а я поймал себя на мысли, что этот балет какой-то... не такой что ли. Совсем не похож, к примеру, на ставшее классическим 'Лебединое озеро', что так часто любили крутить по телеканалам в СССР в критические моменты. Никаких балетных пачек у балерин, никаких мужчин в трико. Высоких прыжков нет, особых пируэтов тоже. Пантомима какая-то! Танцовщики внезапно принимали какую-нибудь грациозную позу, застывали истуканами на добрую пару минут, а потом столь же изящно перетекали в следующую позу.

Но вот Фузано и впрямь был тем ещё живчиком. То вертелся, то прыгал по сцене как мячик, то вдруг вспоминал о партнерше и начинал плющить в объятиях.

С Барбарелой они составляли прекрасную пару и, как выяснилось, не только в танце. Антония Константини, вторая супруга венецианца (первая жена Фузано — Юлия скончалась сразу после того, как труппа переехала в Россию), снедаемая ревностью, дала нам прекрасную наколку. Собственно, благодаря полученным от ревнивицы сведениям, мы и отправились на охоту.

Но вот танцевальная часть закончилась. Загрохотали-затрещали дощечки с именами (здесь пока не знали, что такое аплодисменты). Я с ужасом подумал, что впереди ждут ещё два акта. Это было выше моих сил. Однако приходилось терпеть.

Перед концом третьего отделения мы прошмыгнули на улицу. Чёрная смершевская карета без гербов ждала в некотором отдалении от центрального входа. Мы встали подле неё и принялись наблюдать.

Глаза Ивана блестели. Он с тоской покидал зал и теперь с ностальгией вспоминал представление.

— Ну, как тебе? — с жаром в голосе поинтересовался предок.

— Скажу главное: в балете мы впереди планеты всей, — процитировал я незабвенное.

Ваня кивнул.

— Это было божественно! Я... я даже не ожидал такого. Арайя просто гений! Он бесподобен. Второго такого мастера не сыскать. А Фузано!

— А Барбарела! — перебил я и тут же перешёл на шёпот:

— Вот они, идут, красавцы.

В сопровождении небольшой свиты возник Бирон-старший. Он, прихрамывая, вёл под руку Барбарелу в скромном белом наряде. Та явно знала, что белое ей к лицу. Ну, а роскошь прекрасно компенсируется юной свежестью, грацией и манерами.

Из переданной когда-то племянником порции информации, я помнил, что Карла превратили чуть ли не в садиста и секс-маньяка. И гарем свой держал, и над жёнками казацкими грязно надругался. Сколько в тех сведениях было правды, я не понятия не имел. Если судить по источникам, всё это больше походило на поклёп казацкой старшины, взятой Бироном за горло.

Карл и Барбарела о чём-то ворковали на немецком. Мне удалось выхватить из разговора пару фраз и вычленить главное. Парочка поедет домой к Карлу, а не в какие-нибудь пошлые нумера.

Карета Бирона покатила, мы двинулись следом по стремительно темнеющим улицам города.

— Интересно, она на всю ночь у него зависнет? — задумчиво произнёс Иван.

— Дедушка уже старенький и больной, — хмыкнул я. — Надолго не хватит.

— Не знаю, не знаю, — философски протянул предок и оказался прав.

Пришлось торчать до самого утра возле особняка Бирона. Дважды нами интересовались проходившие по улицам солдатские патрули, каждый раз приходилось популярно объяснять, насколько глубокую бурильную контору мы представляем.

Пташка выпорхнула на рассвете. Весёлая, полная энергии.

Бирон провожать не стал, выделив даме сердца небольшой экипаж легкомысленно розового цвета (а ведь ходок наш Карлуша, точно ходок — не ошиблись историки!).

Следить за каретой-фламинго было одним удовольствием. Впрочем, наши помыслы простирались куда дальше. В удобном, заранее выбранном месте, мы обогнали розовый экипаж и перегородили дорогу.

Опешивший возница едва успел натянуть вожжи, карета резко остановилась.

Я подошёл к кучеру и вежливо попросил:

— Ты, братец, погуляй покуда. У нас к твоей особе претензий нет.

— Судари, что вам надобно? — трясясь от испуга, спросил он.

Вместо ответа я попросил Ваню популярно объяснить человеку 'зачем Володька сбрил усы', а сам, не дожидаясь приглашения, открыл дверцу и лёгким движением оказался внутри, сев на мягкий диванчик напротив прекрасной Барбарелы.

— Кто вы? — голос у девушки предательски задрожал.

— Ваш давний и искренний поклонник, — заверил я, снимая треуголку. — Всю ночь ждал момента, чтобы вот так, наедине, восхититься вашим талантом.

— Вы разбойник?

— Берите выше, синьора. Много выше. Вам доводилось когда-либо слышать о Тайной канцелярии?

Барбарела кивнула.

— Мне в Венеции доводилось читать европейские газеты. В них пишут ужасные вещи о Тайной канцелярии. Людей хватают на улицах по поводу и без, пытают их, убивают, не сотворив над ними даже слабое подобие суда.

— Синьора, клянусь своей треуголкой, — я любовно погладил шляпу, — ваши газету врут. По сравнению со святой инквизицией мы просто ягнята. А если кто-то вздумает обвинить нас в коварстве — скажу без всяких экивоков: в этом вопросе до Ордена иезуитов нам примерно столько же, сколько отсюда... ну, скажем, до Луны. Вам ли не знать этого, прекрасная Барбарела?

Танцовщица поджала губы.

— Простите, не понимаю... При чём тут я и иезуиты?

Я делано удивился:

— А разве не по их приказанию вы отправились в составе балетной труппы в Россию? Разве не они велели вам найти удобный путь к фавориту императрицы и рекомендовали начать с Карла Бирона?

Девушка молчала, я решил продолжить:

— Если не секрет, позвольте полюбопытствовать, что за мысли вы хотели внушить фавориту? Собирались разыграть антицесарскую партию? У итальянских государств давние споры со Священной Римской империей, а ведь это единственный наш союзник в войне с турками. Согласен, так себе союзник, армия и флот в этом плане куда надёжнее, но на безрыбье...

— Простите, я ничего не понимаю, — потупила глазки скромница.

— Не стройте из себя красивую дурочку! Всё вы прекрасно понимаете. Более того, у нас достаточно доказательств, чтобы арестовать вас как иностранную шпионку. Скажем, есть показания некоего тверского помещика Губанова (вижу, вижу по лицу, что небезызвестного), других свидетелей. Мы располагаем большим количеством изобличающих материалов. Тут одна птичка напела, там другая... Вполне достаточно, чтобы сначала отправить вас в пыточную, а потом... — я с досадой хлопнул себя по лбу. — Простите, сударыня, совсем запамятовал, какое наказание у нас полагается за шпионские деяния! Не то закапывание живьём, не то четвертование. В любом случае, будет неприятно и больно. Вы как, крови боитесь?

Барбарела ахнула и упала в обморок. Если быть точнее, попыталась разыграть старую как мир сценку с потерей сознания, но на такой случай у меня заранее было припасено надёжное снадобье в маленькой стеклянной банке и благоухало оно отнюдь не фиалками. Я дал изображавшей безвольную куклу итальянке сделать хороший вдох спецсредства, и последствия не заставили ждать. Никогда бы не подумал, что столь певучий и мелодичный язык может оказаться весьма богатым на ругательства. Но, справедливости ради, до русского мата ему далеко.

— Сударыня, вы едва не упали в моих глазах, — мелодраматически заламывая руки, заговорил я. — Ваш лексикон уместен портовым грузчикам, а не юной особе, служащей высокому искусству. И не стоит пугаться. Жизнь всегда даёт возможность выбора. Совершенно необязательно подвергать вас пыткам или казнить. У нас, в Тайной канцелярии, а если быть точнее в СМЕРШе (это расшифровывается как 'Смерть шпионам', не правда ли говорящее название?) ещё встречаются истинные гуманисты. Их немного, но они есть. И одним из таких гуманистов является ваш покорный слуга.

Визави окончательно пришла в себя. Подобралась, нахмурила очаровательный лобик и сквозь зубы прошипела:

— Что вам нужно?

Я вытащил из кармана увесистый мешочек, потряс перед лицом Барбарелы и сказал:

— Здесь деньги. Полноценные серебряные талеры. Они могут быть вашими. Более того, вы будете получать столь же тяжёлый кошелёк каждый месяц всего при одном условии: подписываете кое-какие бумаги и начинаете работать на СМЕРШ. Договорились?

— Давайте бумаги. Я подпишу.

Глава 3

Я всегда считал себя человеком достаточно заурядным. Карьеры не сделал, высот не достиг, семьёй и то не обзавёлся. В той, прошлой жизни, я был нужен только двоим: сестре и племяннику. Можно было бы обманывать себя, думать, что всё ещё впереди, но я решил, что будущего у меня нет. Есть только дорога в никуда, в забвение. Все попытки изменить ситуацию, приводили только к худшему. Я сложил руки, сдался.

Лишь отчаянное безденежье заставило меня принять участие в эксперименте профессора Орлова. Я стал хрононаблюдателем в одном НИИ. Машина времени подключала на короткое время моё сознание к сознанию реципиента, и я видел давно минувшие события его глазами. Так мне довелось стать своеобразным альтер-эго Ивана Елисеева — моего далёкого предка.

Тот как раз поступил на службу в Тайную канцелярию. Должность имел мизерную — копииста, то бишь переписчика допросных протоколов. Ивана сия рутина тяготила, он мечтал показать себя, и случай не заставил долго ждать. Юноша раскрыл первое серьёзное преступление: разоблачил шайку чернокнижников. Подумать только, что началась сия эпопея с пропажи чёрного кота по кличке Митридат!

Потом копииста привлекли к поиску пропавших 'алмазных вещей' князя Трубецкого. И вот тут Елисеева ожидал сюрприз, да ещё какой, всем сюрпризам сюрприз: ему на голову свалился я. Понятия не имею, что пошло не так, однако меня натуральным образом катапультировало в прошлое аж на триста лет назад в год 1735-й.

С той поры в моей жизни поменялось многое.

На пару с Иваном мы оказались в эпицентре запутанного дела, в котором тесно переплелись месть, предательство и несметные сокровища. С большим трудом удалось распутать этот клубок, хотя Генерал — самый главный злодей, тот, кого я окрестил для себя русским Мориарти, ушёл от возмездия. Мы по сию пору не знали, кто он, и где его искать.

Труды не пропали даром. Нас заметили. Иван и я оказались среди сотрудников СМЕРШа, пожалуй, первой настоящей российской контрразведки, созданной Ушаковым. Шпионы всех мастей, их тайные и не очень агенты, изменники... Смершевцев часто привлекали к расследованию громких уголовных преступлений, когда полиция и Сыскной приказ не справлялись.

Наша служба действительно и опасна и трудна: тело моего друга и начальника Фёдора Хрипунова несколько месяцев назад отпели и предали земле. Убийц не нашли. Люди Генерала мастерски скрыли следы: ни свидетелей, ни улик, всё сработано чисто, на самом высоком профессиональном уровне — комар носа не подточит.

И наши, 'смершевские', и орлы Чиркова из Сыскного приказа перетряхнули всех и вся... без толку. Никаких ниточек. Абсолютный и безнадежный нуль, дырка от бублика, вселенская пустота оглушительного масштаба.

Хорошо поставленная служба способна нормально функционировать, даже лишившись 'головы'. СМЕРШ, потеряв начальника, до поры до времени работал не хуже, чем прежде. Что-то взял на себя Ушаков, что-то перепало мне, Ивану и Турицыну.

По слухам, доходившим до нас, в верхах шли активные поиски нового комиссара, просеивались и отбирались кандидатуры.

Васька Турицын предполагал, что продвинут кого-то из наших, к примеру, меня.

— С какой стати? — спрашивал я, хотя не скрою, был бы польщён назначением.

— Да ты сам посуди — кого ещё? — горячился Василий.

— Был бы стол, а кого посадить за него — найдётся, — хмыкал я.

— А Ушаков?! Нешто он кого другого предпочтёт? — удивлялся Турицын, искренне полагавший, что по значимости Андрей Иванович идёт чуть ли не вторым после императрицы.

Василий ошибался. Ушаков, несмотря на высокий чин и немалую должность, не обладал всей полнотой власти, ему приходилось считаться с подковерной борьбой, которую вели между собой дворцовые партии.

Естественно, никто не посвящал нас в детали, но кое-какие отголоски всё равно долетали. Как ни крути — мир тесен. Где-то есть обязанный тебе чем-то знакомый, или кто-то не воздержан на язык и позволяет себе лишнее. Но мне было совершеннейшим образом всё равно, что мутили всякие остерманы с биронами. Кого бы они ни выбрали — Федора этим не вернёшь.

И вот тайное, наконец, стало явным. В воскресенье всех свободных от дежурства вдруг сдёрнули с мест и вызвали на службу.

Вестовой, прискакавший за нами, многого не сообщил.

— Велено передать, что новый комиссар к себе требует.

— А кто он? — заинтриговался Иван.

— Ишо не знаю. Белов какой-то... Грят из бывших драгунских полковников.

Мы пожали плечами: Беловых, что Ивановых — пруд пруди. Поди догадайся, на каком сделали выбор.

— Ладно, на месте узнаем, — решил я.

Через час народ толпился перед кабинетом нового начальника. Выяснилось, что никто толком не знал, кто он такой и откуда взялся, и это вносило определённый элемент интриги. Многие переживали, что всё произошло чересчур быстро, и они не успели по старинной традиции приготовить подношение.

— Господа, известно ли кому, что любит новый комиссар? — не удержался и высказался вслух Миша Барыкин, зачисленный в штат СМЕРШа меньше месяца назад.

Его перевели из гвардии, где Миша подвизался в качестве одного из осведомителей Ушакова, и, очевидно, подвизался удачно, поскольку был отмечен и обласкан.

— Щенков борзых, — хмыкнул я.

— Сие вам доподлинно известно? — уставился на меня Барыкин.

Я не успел ответить. Незнакомый секретарь, очевидно, прибывший вместе с комиссаром, распахнул высокие тяжёлые двери.

— Прошу, господа. Комиссар ждёт вас.

Звеня шпорами, всей оравой ввалились в кабинет.

В центре стоял невысокий худощавый человек с острыми неправильными чертами лица. Впалые глаза, заострённый нос, слегка оттопыренные уши, резко выступающие скулы, плоская как блин фигура, болезненная худоба — всё это вызывало на редкость неприятные эмоции. Такими обычно показывали гитлеровских офицеров в военных фильмах сороковых-пятидесятых годов.

Лишь идеально прямая спина и характерная для военного выправка сглаживали, в общем-то, неприглядное впечатление.

'А он точно Белов?' — подумал я.

Построить мундир по новому месту службы, полковник не успел и потому был в прежнем драгунском.

Одесную от комиссара расположился небольшой столик с резными ножками, чем-то похожий на журнальный из моего прошлого. На нём покоился широченный поднос с горой чищенных лесных орехов. Кто-то убил не час и не два на очистку.

Мы изумлённо косились на терриконы орехов.

— Рад видеть вас, господа, — с лёгким, похожим на прибалтийский, акцентом сказал комиссар. — Позвольте представиться — Макс фон Белов. С этого дня я ваш новый начальник. Любить и жаловать меня не нужно, а вот подчинения от вас я потребую беспрекословного.

Комиссар звонко щёлкнул кавалерийскими шпорами.

— Я сначала думал, что наш, русский, а он — 'фон' оказывается. Немец... Типичный пруссак, — шепнул я Ивану.

— Точно. Удружили нам, — взгрустнул Ваня.

Фон Белов с подозрением глянул на нас. Мы тут же замолчали.

Убедившись, что всё внимание приковано к его персоне, комиссар изрёк:

— С каждым из вас я ещё успею познакомиться ближе и переговорю наедине. А сегодня хочу лишь довести одну простую вещь: нам предстоит немало потрудиться во благо России и государыни, и, коли мне доверили столь высокий пост, я сделаю всё, чтобы и в дальнейшем снискать благосклонность императрицы. Будучи строгим к себе, я буду строгим и к вам. Лентяи пусть сразу пеняют на себя. Я готов терпеть возле себя дурака, если это исполнительный дурак, но, надеюсь, к вам, господа, это не относится.

Закончив, он опустил костлявый подбородок и указал рукой на столик с орехами:

— А сейчас — угощайтесь. В медицинских трактатах пишут, что орехи крайне полезны для работы ума. Ну... смелее!

Белов выжидательно уставился на смершевцев. Те пребывали в состоянии близком к шоковому.

— Вот, блин! Он что, нас за белок принимает? — снова шепнул я.

— А ты что, думал — секретаря в кабак за водкой для нас пошлёт? — отозвался Иван.

— Да хотя бы и так... А эти орехи! Издевательство какое-то. Я себя идиотом чувствую!

— Нерусь! Чего ты от него хочешь?! Кстати, а орехи взаправду для ума полезные?

— Про ум не скажу, а вот для потенции и впрямь самое то.

— Для чего?!

— Ну... чтобы с женщинами хорошо было. В постели. Так что жуй-жуй, глотай. Екатерина Андреевна оценит... впоследствии.

— Кхм... — оценил намёк Иван.

Мы по очереди подходили к подносу и зачерпывали по горстке орехов. Фон Белов с милостивым видом наблюдал, одобрительно кивая.

— Берите, господа. Можете набивать карманы. Я хочу, чтобы ваш мозг был отточенным как никогда. Впереди много дел, и мы должны показать себя. Я очень надеюсь на вас.

После того, как мы смолотили весь поднос, фон Гадов любезно кивнул и дал понять, что все могут разойтись. Но только орава смершевцев двинулась к выходу, как новый начальник громко кашлянул, привлекая внимание, и затем объявил:

— Судари, сегодняшняя аудиенция имела исключительно репетиционный характер. В понедельник, в восемь утра, прошу прибыть для официальной части. С каждым из вас я буду разговаривать наедине. И ещё... Господа, мне самым категорическим образом не нравится ваш вид. Прошу непременно привести мундиры в должный порядок. Кроме того, ваши причёски необходимо устроить на прусский манир. В пять утра в понедельник сюда прибудут два костюмера. Они займутся вами. Всё, теперь вы свободны!

Озадаченные столь неожиданным требованием, мы стали медленно покидать кабинет Белова.

Я садился в экипаж, как кто-то сзади деликатно тронул меня за плечо.

— Так что, по поводу щенков — правда? — переминаясь с ноги на ногу, виновато спросил Барыкин.

— Понятия не имею, — признался я. — Но попробовать можно.

К понедельнику мы припёрлись на службу ни свет ни заря, чтобы попасть в лапы костюмеров. Процедуры, судя по слышанным прежде описаниям, были ещё те. В помещение, выбранное костюмерами для своих экзекуций, заходили по очереди.

Турицын успел 'пробить' фон Белова по своим базам данным и доверительно делился сведениями.

— Из Пруссии он. Пытался сделать для тамошнего каролуса службу навроде нашей, да токмо схлестнулся с каким-то адъютантиком: тот жонку фон Белова втихаря лохматил, а полковник застукал. Слово за слово, разошлись они не на шутку. Вызвал, значица, адъютантика на дуэль, проткнул того шпагой как куропатку.

— Насмерть? — ахнул Барыкин.

— Насмерть, — с гордостью за начальника подтвердил Турицын. — Каролус вызнал об сём прискорбном случае, разгневался, приказал заарестовать, а фон Белов, не будь дурак, из Пруссии стрекача задал, покуда живота не лишили. Поступил на службу российскую, в полковники выбился, таперича нами заправлять начнёт.

— Что ещё об нём сказывают? — придвинулся ближе Барыкин.

— Дюже строгий говорят. Всё ордунга, сиречь, порядка требует. Коли что не по нему — ругается. Может и по зубам двинуть.

Тут меня позвали к костюмерам. Я вошёл в комнату и увидел двух здоровенных лбов гренадерского роста: в каждом не менее сажени.

— Садитесь, прошу, — махнул рукой, указывая на обычную скамейку один из костюмеров.

Я присел и с опаской посмотрел в их сторону. Они больше походили на обитателей большой дороги, чем на цирюльников и кутюрье.

— Позвольте.

На меня накинули женский пудромантель.

— Чтобы мундир не изгваздать, — пояснили мне.

— Хорошо, — кивнул я.

— Вы готовы?

— Да, можете приступать.

— Замечательно, сударь.

Над ушами защёлкали ножницы. Раз, и длинная чёлка упала к моим ногам: орлы старательно обстригали волосы спереди под гребёнку. Потом на подстриженный участок плюхнули щедрую порцию истолчённого мела. Медвежья ладонь легла сверху и начала старательно втирать мел в кожу.

Это была каторга! Пять минут усердного трения головы привели меня в такое состояние, что я подумал, что сейчас упаду в обморок: всё, что находилось в комнате, вдруг потеряло пропорции и поплыло. Миллионы искр сыпались из моих глаз, слёзы текли ручьём.

— Господа! — не выдержал я. — Дайте хоть немного покоя моей голове!

Просьба была уважена.

— Сухой проделки довольно, — объявил мой инквизитор. — Теперь надобно только смочить да засушить.

— Чего-чего? — недоумённо спросил я.

— Не волнуйтесь. Мы позаботимся, чтобы мундир оставался сухим и чистым, — изрёк всё тот же костюмер.

Вместо пудромантеля меня переоблачили в рогожный куль.

— Всё в порядке, сударь?

— Да.

— Тогда придётся немного потерпеть.

В руках костюмера оказался здоровенный ковш, в котором, судя по запаху, был квас. Мучитель приложился к ковшу, звучно хлебнул, набрав полный рот воды и затем, оказавшись напротив моего лица, начал опрыскивать волосы, будто из пожарной трубы. Скажу честно: я с трудом не вскочил на ноги, чтобы врезать ему по морде. Тем временем, напарник костюмера стал обильно сыпать пуховкою на мокрые волосы муку. Когда этот этап истязательств закончился, в ход вступила гребёнка.

— Ну вот, — изрекли, наконец, костюмеры, оторвавшись от меня и уперев руки в боки. — Сидите смирно, головы не ворочайте. Нужно, чтобы образовалась клестеркора.

Пока я сидел, выполняя все требования экзекуторов, сзади в волосы привязали длинный железный прут, который служил основанием для косы и приступили к сооружению буклей. Для этого череп обхватили согнутой дугой проволокой. Она служила держателем для войлочных фальконетов с обеих сторон на высоте примерно половины уха.

К назначенному времени, кора из муки на голове отвердела и стала походить на застывшую вулканическую лаву .

Товарищи по несчастью с любопытством разглядывали друг друга.

— По-моему, я превратился в статуй, который хоть сейчас можно ставить в парке, — вдруг произнёс Иван, и смершевцы, не выдержав напряжения, рассмеялись.

Далеко в коридоре послышались стремительные шаги. Все сразу узнали нового начальника по походке.

— Всё, братцы, заканчиваем лясы точить, — сказал я. — Готовимся.

Фон Белов прошёл мимо нас, благосклонно склонив подбородок. В таком виде мы ему нравились.

— Другое дело! Теперь я сразу вижу, что под моим началом служат образцовые канцеляристы. Я буду вызывать вас поочерёдно, судари. Пока можете разойтись по местам.

Я сел за стол, придвинул папку с документами и принялся изучать содержимое. Увы, рутина всегда остаётся рутиной. Прежде чем хоть немного продвинуться, приходится перелопатить гору бумаг.

Ужасно хотелось чесаться. Я потянулся пятернёй к мучной корке на голове, но потом вспомнил, что главное ещё впереди и решил терпеть.

Снова открыл папку, впился взором в покрытые мелким почерком (бумагу надо экономить) листы.

Так, что тут у нас... ага, сплетни, которые специально обученные люди старательно собирают по городу каждый день. На первый взгляд ничего интересного, хотя, будь я редактором жёлтой газетёнки — озолотился. Это мне абсолютно пофиг, кто с кем и когда спит, а для рядового обывателя фигурировавшие в этом обзоре чуть ли не поп-звёзды. Ну а порыться в грязном белье небожителей — это ли не счастье для хомо вульгарис?

Было много всякого рода предсказаний. Эх, есть то, что постоянно под луной — интерес к разного рода концам света и прочей бредятине. Триста лет пройдёт — ничего не изменится.

Закончив со свежей порцией сплетен, хотел окунуться в криминальную хронику, но тут меня вызвали к начальнику.

Фон Белов трапезничал, догрызал куриную ножку. Покончив с курочкой, деликатно вытер влажный от жира рот большим, похожим на простыню, платком и пригласил меня сесть.

— У вас очень хорошие рекомендации, господин Елисеев.

— Благодарствую на добром слове.

— Многие, включая их светлость Андрея Ивановича Ушакова, одобрительно отзываются о вас, господин Елисеев. Они вас считают толковым следователем.

— Отрадно сие слышать, ваша милость.

Комиссар сурово сдвинул брови. На переносице появилась глубокая складка.

— Однако вызвал я вас не за тем, чтобы перечислять похвалы в ваш адрес.

— Ваша милость, я в чём-то провинился?

Вместо ответа он подал мне несколько листов бумаги.

— Ознакомьтесь. Это письмо танцовщицы Барбарелы её иезуитским начальникам. Вернее, расшифровка письма. Нам удалось заполучить шифр иезуитов. Разумеется, сведения крайней важности, и не мне вам говорить, что будет, если вы кому-то откроете эту тайну.

— Буду нем как рыба.

Я погрузился в чтение. Вот это да! Новая агентесса решила вести тройную игру. Она сообщала, что завербована СМЕРШем, спрашивала, как вести себя.

— Любопытно, — согласился я. — Кажется, девицу следует взять в оборот. По-моему, она не поняла, с кем имеет дело.

— Не только. Меня раздражает ещё одно: вы внимательно прочитали ту часть, где она пишет, что ей заплатили? Помните, о какой сумме речь?

— Барбарела утверждает, что получила пятьдесят талеров.

— Именно, — Белов поднял указательный палец. — Я навёл справки. Из казны ведомства вам и вашему кузену выделили в два раза больше. Вы присвоили половину!

Я сжал кулаки.

— Господин комиссар... Это ложь! Я не брал ни копейки! За Ивана я готов поручиться как за самого себя! Девка врёт как ...

— Не желаю ничего слушать, — перебил фон Белов. — С какой стати ей врать? Зато я прекрасно знаю, что в России принято кормиться на своей должности и взяточничество — обычное дело. Но я не потерплю такого у нас в СМЕРШе!

— Хотите, я притащу сюда эту девку? Я косу её на руку намотаю и приволоку. Она вам всю правду расскажет.

— Вы идиот?! Тогда иезуиты поймут, что мы знаем их шифр. Они сменят его, и ... все труды насмарку. Вы этого добиваетесь?

— Господин комиссар...

— М-а-а-алчать! — В Белове проснулся прусский полковник. — С этого дня вы, Елисеев, у меня на особом счету. Я буду пристально следить за вами. Любая ваша ошибка и...

Я угрюмо замолчал. Будь мы в двадцать первом веке, давно бы влепил ему по морде. Вот только сейчас это чревато. Даже на дуэль не вызовешь. В России с начальством дуэлировать не принято. Кара следует незамедлительно.

Ушакову пожаловаться? Да ну... глупо! Сам себя унижу.

— Тем не менее, у вас есть шанс оправдаться в моих глазах. Есть задание государственной важности. Я подумал, что могу поручить его вам.

— Благодарю за оказанное доверие, милостивый сударь, — сквозь зубы процедил я.

— Благодарить будете после, — отмахнулся он. — Вам предстоит выехать в... — Белов выдвинул ящик стола, достал оттуда сверток и, развернув, вчитался, близоруко щуря глаза, — в Марфинскую слободу. Это в полутора сотнях вёрст от Костромы. Неделю назад лихие люди совершили нападение на тамошний монастырь. Был убит настоятель. Убит зверски. Те, кто видел, что с ним сотворили, говорят ужасные вещи.

— Простите, господин комиссар, но разве подобные случаи не подведомствены полиции и Сыскному приказу? — удивился я.

— В некоторых обстоятельствах — нет. Особливо, если на то есть указание от их императорского величества. Государыня приняла близко к сердцу известие о гибели настоятеля. Она требует в кратчайшие сроки разыскать и примерно наказать злодеев. Ушаков посчитал, что вы сможете выполнить приказ государыни. Я внял его пожеланиям.

— Я готов, — склонил голову я.

— Повелеваю выехать в Марфино сей же день. Через час все необходимые бумаги будут готовы. Кроме того, я распорядился выделить денежную сумму на возможные расходы. Вам всё ясно?

— Так точно. Разрешите уточнить: могу ли я взять с собой Ивана Елисеева? Мы с ним прекрасно работаем вместе.

— Если считаете, что это пойдёт на пользу дела, я не возражаю.

Он позвонил в колокольчик и велел явившемуся секретарю оформить бумаги ещё и на Ивана.

Глава 4

Ивану было достаточно одного взгляда, чтобы понять: со мной что-то стряслось.

— Рассказывай, братец, что тебя гложет.

— Не поверишь — впервые в жизни в том, что я казённые деньги присвоил, обвинили!

— Кто?! — изумился Ваня.

— Начальник новый. Знаешь, что обидно, Иван?! То, что он какой-то вертихвостке итальянской верит, а мне, своему подчинённому, нет!

— Думаешь, наработаем мы с таким начальником?

Я вздохнул.

— Если хочешь, пойдём в кабак. Можешь напиться...

— Ваня, брось! Тут водка не поможет! К тому же нам скоро в дорогу ехать. Аж почти до самой Костромы.

— Никак дело новое? — заинтересовался предок.

— Оно самое. А я, пожалуй, всё же схожу кое-куда... — я улыбнулся. — Всё нормально, не в кабак! Часика через два вернусь, а ты пока бумаги и имущество получай.

Мне безумно хотелось посмотреть в лживые глаза Барбарелы.

Я брёл по вечерней улице, нахлобучив треуголку на самый нос и высоко подняв воротник плаща. В сердце занозой застряла обида, он ныла, не переставая, я хотел унять эту боль.

Вот дом, на втором этаже которого жила Барбарела. Единственное освещённое окно принадлежало её покоям. Интересно, одна она сейчас или нет. Вдруг охмуряет того же Карла Бирона или новую жертву?! Плевать!

Я понятия не имел, как поведу беседу, мысли перепутались. Главное, чтобы итальянка не догадалась, что мы знаем шифр иезуитов, тут фон Белов прав полностью.

Подойдя к дверям, я потянул за шнурок звонка. Где-то в глубине мелодично прозвенел колокольчик.

Барбарела приняла меня в будуаре. В одежде, однако, при этом скорее выглядела раздетой. Очаровательно улыбалась, но это был тот случай, когда чары не действовали.

— Чем обязана вашему визиту? — Боже, как мелодично она говорила, какие приятные нотки звуали в её голосе.

— А вы догадайтесь.

Она недоумённо повела плечом.

— Право слово, я представления не имею! Ко мне редко заглядывают люди из СМЕРШа. Собственно, вы первый. Какие-то шпионские игры, да?! Или соскучились? Последнее мне нравится гораздо больше, — Барбарела лукаво подмигнула.

— Сударыня, мой визит связан исключительно с моими служебными обязанностями. Я зашёл, чтобы напомнить, что теперь вы работаете на Россию, и любая попытка обмануть нас, закончится плохо. Пожалуйста, крепко подумайте перед тем, как сделать хотя бы один шаг.

Итальянка задумчиво кивнула.

— Вы только что нанесли урон моей женской гордости. Признаться, я надеялась, что наша встреча произошла совсем по иным причинам. Но, коли так... давайте поговорим напрямую.

Она устроилась на постели так, чтобы продемонстрировать все достоинства своего тела.

— Наше первое свидание, увы, совершенно не куртуазное, было замечено.

— Кем, сударыня?

— С самых первых дней ко мне приставлен соглядатай. Это один из наших танцовщиков, но он, как и я, служит на иезуитов. Иногда мне кажется, что он знает всё. Нет такой вещи, которая бы укрылась от его взора. Мне пришлось рассказать ему о том, что вы вынудили меня работать на СМЕРШ, я поделилась с ним деньгами — он взял половину. По его настойчивой просьбе, граничащей с приказом, я даже написала письмо тем, кто меня сюда направил.

— И что вы собираетесь делать?

— Выживать. Я не хочу оставаться между молотом и наковальней. Так, кажется, говорят русские?

Я кивнул.

— Слабой женщине тяжело в нашем мире. Приходится идти на обман. Но я устала лгать и изворачиваться. Если вы обеспечите мне защиту, то... я приму вашу сторону.

Этой ночью мне пришлось пойти на служебное преступление. Я не выполнил приказ фон Белова покинуть сей же день Петербург и отправиться в командировку. Нашлись занятия поважнее: я до утра 'защищал' Барбарелу в её спальне.

И только на рассвете, после продолжительного поцелуя, покинул альков.

От мысли добираться верхом я отказался сразу, о чём заранее оповестил Ивана. Приведённые резоны убедили его. Может, оно и быстрее на лошадке-то, но не комфортно, да и наездник из меня так себе: либо натру себе деликатные части организма, либо свержусь с лошади. Так что казённый дормез оказался в самый раз. Я как взглянул на этот комфортабельный вагон на колёсах, так сразу влюбился, и было от чего: мягкие диваны, позволяющие спать, вытянувшись в полный рост, небольшая, но очень тёплая печь, обилие всяких внутренних ящиков, куда можно спрятать массу полезных вещей (Иван первым делом сунул в ближайший пару заряженных пистолетов — на дорогах изрядно пошаливали, 'карманная' артиллерия могла пригодиться в любой момент). Единственным минусом было, пожалуй, только отсутствие рессор — здешний технический гений что-то затягивал с их внедрением. Но... ко всему привыкаешь, даже к тряске по многочисленным колдобинам, камням и ухабам.

Заранее оформили все нужные бумаги, получили 'командировочные', собрали необходимые в дороге пожитки (много ль вещей у двух холостяков? Я прихватил с собой лишь смену нательного белья, запасные башмаки, тёплый кафтан да плащ), накупили припасов и в путь.

Сами дороги на Руси издревле были понятием относительным. То есть на бумаге они вроде бы есть, а по факту ничего, кроме разбитой колёсами многочисленных экипажей и копытами лошадей узенькой колеи. Хорошо хоть погода стояла сухая, и основную часть пути удалось проделать, не приходя на выручку застрявшему экипажу.

Ближе к вечеру остановились у трактира, коим заправлял бойкий целовальник, то бишь прощелыга, поклявшийся на кресте не разбавлять водку.

Внутри было грязновато, чистоту если и поддерживали, то исключительно символически. Что, впрочем не мешало заведению пользоваться популярностью: оно точно не пустовало. За широкими струганными столами сидело десятка полтора путешественников явно дворянского происхождения. И это только те, кто бросался в глаза благодаря характерным для сего сословия одеяниям, а ведь были тут и их слуги, и местные мужики, и несколько городских ремесленников, и неизменная стайка гулящих бабёнок, что грелись у печи, ожидая, когда и кому понадобятся их услуги. В качестве довеска обязательная парочка нищих, впущенная в трактир по причине сердобольности кого-то из посетителей.

Накурено было так, что впору вешать топор, но никого это не смущало. Двое подавальщиков сноровисто сновали между столами, разнося хлебное вино и нехитрую закусь. На вертеле жарился упитанный поросёнок, жир с которого стекал в огонь и с шипением сгорал.

Иван сходу оценил ситуацию:

— Не свезло нам. Людей слишком много. Вряд ли удастся тут заночевать.

— Если честно, не больно-то и хочется. Явно не пять звёздочек.

Предок кивнул. За время общения я успел передать ему огромное количество информации из будущего, так что его редко ставили в тупик употребляемые мной обороты. Да и сам я пообжился и как-то незаметно для себя сумел окончательно стать своим в некогда чужом восемнадцатом веке (даже если порой впадал в депрессию и начинал заламывать руки).

Трактирщик окинул нас оценивающим взглядом.

— Могу вам что-нибудь предложить, господа?

— Нам нужна пища и кров, — несколько витиевато выразился Иван.

— Готов накормить вас прямо сейчас, а вот с кровом, увы, помочь не в моих силах. Свободных комнат нет. Если только удастся уговорить других господ потесниться, но предчувствия говорят мне, что сие вряд ли возможно.

— А ты похлопочи, голубчик. Расстарайся, — попросил я и катнул в его сторону по столу, изображавшему стойку, монету.

Кабатчик моментально подхватил её, спрятал с глаз долой и улыбнулся, щерясь гнилыми зубами:

— Авось, что-то придумаю. А вы покуда присаживайтесь за вон тот стол. Петька, нут-ко посуетись, наведи чистоту для благородных господ.

Один из подавальщиков резво вытер жирным полотенцем наш стол и сразу отскочил в сторону. Мы тут же сделали заказ, в том числе распорядились отнести еды нашему кучеру, который остался у дормеза сторожить. Оставлять без присмотра служебную карету не стоило, хотя документы и деньги мы на всякий пожарный прихватили с собой в трактир, рассовав по пазухам и карманам.

Каждый из нас успел нагулять приличный аппетит. Взятая с собой провизия закончилась на удивление быстро: то ли не рассчитали возможности, то ли на свежем воздухе есть хотелось намного сильнее.

Внезапно и без того далеко не тихий трактир наполнился шумом и криком: в него ввалилась большая беспокойная компания, состоявшая преимущественно из щеголевато одетых молодых людей. Стоит сказать, что вели себя они крайне развязно и грубо. Первым на их пути стал тот самый подавальщик Петька с подносом. Ни слова ни говоря, юнец, очевидно, полагавший себя пупом земли, сбил его с ног ударом руки. При этом вся утварь с едой полетела по сторонам, забрызгав окружающих. В числе пострадавших оказался какой-то дворянин. Он, было, возмущённо вскочил, но сейчас же устало опустился обратно, когда увидел, что никто из новоявившихся не обращает на него внимания.

Я напрягся, однако Иван подал мне знак не дёргаться.

Компашка двинулась к трактирщику. Тот с жаром заговорил, вступаясь за Петьку, и сразу же полетел спиной на полки с посудой. Конечно, они не устояли. Со страшным грохотом посуда повалилась на пол. Многое, если не всё, побилось.

Трактирщик с трудом поднялся, его лицо мигом приобрело густой свекольный оттенок.

— Судари, что же вы делаете? — запричитал он.

Сразу стало ясно, что у ввалившейся компашки есть главарь. Несмотря на юный возраст (я бы дал ему лет восемнадцать, не больше), именно он сметал всё на своём пути, включая подавальшика и несчастного целовальника. Рослый, роскошно одетый (не иначе по распоследней парижской моде), породистый, державшийся подчёркнуто прямо и надменно, с тонким аристократическим лицом и с явно сумасшедшими глазами, главарь возвышался каменной статуей над униженно вопрошавшим трактирщиком.

— Мужик! — горделиво приподнял подбородок этот сумасбродный гадёныш. — Что стоит твоему барину этот трактир?

— Две сотни рублей, — ответил трактирщик.

— Камердинер, — кликнул юнец. — Отсчитай сейчас же двести рублей, да прибавь к ним ещё столько же. А ты, мужик, возьми эти деньги и отдай их барину. Скажи, чтобы впредь не скупился и выстроил новый трактир получше. А сам между тем выноси свои вещи, потому что не будет больше твоего трактира.

Он обернулся к сгрудившимся вокруг него спутникам.

— Судари, коль отдохнуть и выспаться всё равно не получится, я устрою для вас особое развлечение. Давайте подожжём трактир с другого конца! Клянусь, это будет роскошное зрелище!

Желающих спорить с ним не было. Трактир наполнился снующими туда-сюда людьми, которые вытаскивали наружу свой скарб. Сам целовальник, выхватив у камердинера деньги, моментально побежал на господский двор с известием.

Происходящее очень походило на беспредел, и не больно-то понравилось нам с Ваней. Мы подошли к предвкушающему огненную причуду юнцу. Глаза его полыхали прежним сумасшедшим блеском.

— Верно он не в себе, — уловил мои мысли Иван.

— Может, зря связываемся?

— Не зря. Спускать такое никак нельзя.

— Смотри, братец! Как бы худа не вышло.

— Сударь, кто вы и по какому праву устраиваете здесь сие безобразие? — возмущённо спросил предок.

— С какой стати я должен держать перед вами ответ? — удивился юный наглец.

— Хотя бы с той, что мы находимся на государевой службе. СМЕРШ — вам что-нибудь говорит это название?

— Мне всё равно, кто вы и откуда. Я делаю то, что считаю нужным. Этот трактир мой, я заплатил за него. Я в праве хозяина. Если мне захотелось сжечь его, так тому и быть.

— А если пожар перекинется на другие дома? — вскинулся я.

— Значит, это судьба.

— Сударь, покуда не поздно, перемените ваше решение, — попросил Иван.

— Я не приучен идти на попятную. Трактир буден сожжён. Прошу больше не мешать мне.

Юнец демонстративно отвернулся.

— Именем государыни-императрицы, требую прекратить это варварство! — громко возвестил Иван.

Юного наглеца будто током ударило, он резко крутанулся на каблуках, угрожающе навис над Иваном и со злостью безумца прошипел:

— Что?! Да как вы смеете перечить мне, князю... — Он почему-то не стал называть имени. Вместо этого вдруг гаркнул что было мочи своим спутникам:

— Господа! А ну-ка давайте проучим сих невежд!

Вся прибывшая с ним кодла, мигом забыла о готовящемся развлечении, переключившись на другое. Напрасно Иван выкрикнул, что мы люди государевы и служим в СМЕРШЕ. Пьяной компашке было на всё плевать.

Нас быстро взяли в кольцо. Все, подобно цепным псам ждали лишь одного — команды 'фас', которая должна была исходить от их главаря.

К сожалению, и наши шпаги, и пистолеты остались в дормезе. Нападавшие тоже были без оружия, хотя это лишь немногим уравновешивало наши шансы.

— Знаешь что, Ваня... — хохотнул я. — Эти люди добрых слов не понимают, и, похоже, нам сейчас придётся доказывать, что их кунг-фу — херня по сравнению с нашим.

— Это точно, братишка! Жаль, что драки в кабаках становятся недоброй традицией... Погнали!

В эту секунду охочий до весьма непритязательных развлечений люд, ринулся на нас, рассчитывая смять первым 'кавалерийским' наскоком. Увы, не на таковских они напали. Я, конечно, драться умею, но Иван... о, это нечто! Он завертелся подобно юле, умудрившись при этом сбить с ног двух или трёх противников. Свалившись на земляной пол трактира, те в свою очередь послужили изрядной помехой своим товарищам. В результате стихийно образовалась быстро растущая куча-мала.

Я тоже в стороне не остался. Ломанулся вперёд, пыхтя как паровоз и столь же энергично работая локтями-поршнями. Численное превосходство не всегда бывает на руку противникам. Иногда этот фактор можно обратить и в свою пользу, особенно, если нападающие больше мечутся как бараны и мешают друг дружке.

Ещё немного и стало ясно: ватага, которую притащил с собой так и не представившийся князь, опытом реальных кулачных боёв стенка на стенку не обладала. Правда, на подмогу уже мчался более грамотный в этих вопросах люд — гайдуки, лакеи, форейторы, но им было не подступиться к нам на близкое расстояние, мешали тела поверженных господ. К тому же прислуга, в отличие от хозяев, быстро выяснила, что им противостоят служивые из весьма важной государственной канцелярии, и это весьма отрезвляюще подействовало на практичные головы. Теперь вся дворовая свора не столько желала сцепиться с нами, сколько вытаскивала с поля боя тела потерявших сознание дворян. Жаль, что мы не могли рассчитывать на помощь. Почему-то никто из фактически выброшенных на улицу путников и прочих завсегдатаев трактира, почему-то не изъявлял желания встать на нашу сторону.

Сложно сказать, каким был бы итог этой битвы и кто бы одержал в ней верх, но ситуация внезапно переменилась. Комната вдруг заполнилась дымом, стало невозможно дышать. Все бросились к выходу. Образовалась свалка из кашляющих, чихающих и размахивающих руками людей.

Когда все оказались на свежем воздухе, то нашим взорам представилась нерадостная картина: трактир пылал, подожжённый сразу с нескольких концов. Всё ж таки княжеская свора своего добилась.

Несколько минут мы наблюдали за пожаром в тягостной тишине. Потом округа наполнилась людом, спешившим поскорее сбить огонь и не дать ему перекинуться на другие дома.

Под этот шумок княжеская кавалькада тихо улизнула.

Мы нашли наш дормез нетронутым за единственным исключением: кто-то вырубил кучера и оставил его валяться без сознания на облучке.

— Всё! — громко заявил Иван, вытирая разбитые губы. — Как только в Питер возвернёмся, я этого князя долбанного найду и самолично в землю закопаю!

Глава 5

В Марфино следователи прибыли утром рано, сняли пару комнат (по одной на брата, чего тесниться?!) на постоялом дворе, наскоро поснедали и на сытый желудок отправились в монастырь пешком, оставив кучера присматривать за лошадьми и дормезом.

Покуда шли, глазели на городок да на обывателей его. Ничего примечательного так и не обнаружили: городишко так себе, махонький, скромный. В меру грязный, как и полагается в сию пору года. 'Грязенбург', — пошутил Пётр Елисеев. Каменные строения наперечёт, на главном 'прошпекте' всего два: дом купца второй гильдии Кухтина да его же лавка, у крыльца которой стоял бойкий зазывала и чуть ли не силком затаскивал посетителей внутрь. При виде двух благородных господ он ещё сильнее оживился, замахал руками, бегло затараторил, расхваливая товар. Следователям стоило больших трудов отвязаться от него.

Праздного народа не наблюдалось. Все куда-то спешили, что-то делали. Даже нищих, коих всегда с избытком, по дороге не встретилось.

Поднявшись на пригорок, узрели в полутора вёрстах отсюда позолоченные маковки монастыря.

Место для святой обители выбрали тихое, благолепное. От суетливого городка с шумным торжком подальше, к леску и неторопливой речке поближе.

Ивану тут нравилось. Уютно, покойно, ещё и обустроено с умом, с готовностью на всякий возможный случай: ни дать ни взять крепостица, с наскока не возьмёшь. Стены высокие каменные, бойницы, ров с перекинутым деревянным мостком. Внутри так просто не окажешься: у самого мостка поставлены рогатки, подле них строгий солдат в выцветшем зелёном кафтане, не пускавший никого, кроме братьев-черноризцев. Остатний люд проходил мимо, поклоны бил да крестился.

Пришлось Ивану показывать грамотки.

— Давно тут поставлен, служивый? — спросил он, заприметив, что рогатки сколочены из свежей древесины.

— Почитай с того дня, как настоятеля живота лишили. Прежде тут токмо один сторож охранял, — ответил солдат, возвращая бумаги. — Можете проходить, господа, всё в порядке у вас.

Сразу за мостком начиналась наезженная дорога, ведущая в монастырский двор.

Здесь сильно пахло навозом, свежим сеном, дымом, готовящимся хлебом и ладаном. Пустопраздних не водилось. Каждый занимался своим делом. В серой грязи у колодца лошади ожидали, когда наполнится колода, выдолбленная из дерева, дородный черноризец тянул из глубины тяжелое ведро.

Прибытие следователей заметили. Не успели они и шага пройти по святой земле, как обнаружили, что в их сторону осанисто шествует львиногривый бородатый монах, одетый в рясу из дорогого сукна. В руках у монаха был сучковатый посох.

После короткого представления, выяснилось, что перед ними келарь, который заправлял монастырём, покуда владыка не назначит нового настоятеля, взамен убиенного. Звали монаха Азарием.

— Благослови, отче, — попросил Иван, опускаясь на колено и целуя Азарию руку.

Петр поступил таким же образом.

Келарь размашисто перекрестил обоих.

— Благословляю, дети мои!

— Скажи, отче, найдётся ли в святой обители местечко, где можно было бы переговорить с глазу на глаз, — сказал Петр Елисеев, вставая.

— Отчего ж не найтись? Найдётся. За мной ступайте. У меня в келье поговорим. Никто нас не услышит.

— Коли так, веди, отче.

Они прошли по длинной тёмной галерее с высоким потолком, по обе стороны от которой стояли крепкие дубовые двери. Такие, пожалуй, разве что тараном выбьешь, прикинул про себя Иван.

Келья Азария была в самом конце. Рассадив гостей, келарь ненадолго отлучился, пояснив:

— Вы должно быть проголодались. Распоряжусь, дабы братия еду сюда принесут. Ни к чему вам в трапезную идти.

— Благодарствую, — кивнул Иван, успевший нагулять аппетит.

Дело, как водится, молодое: после променада на свежем воздухе аппетит токмо возрастает.

В дверь постучались. После разрешения в келье появились молоденький чернец, сноровисто заставивший стол кушаньями. Также сноровисто он выскользнул обратно, будто его не было.

— Вознёсем молитву Господу, — вздел очи вверх Азарий.

Сыщики поддержали. Закончив, келарь провозгласил:

— Прошу, гости дорогие, откушать...

— Чем бог послал, — непонятно хмыкнул Пётр Елисеев.

Все приступили к трапезе.

Кормили в монастыре просто, но сытно. Ублажив желудки, гости перешли к тому, зачем приехали.

— Поведай нам, брат Азарий, обстоятельства гибели настоятеля, — вытерев губы, попросил Пётр. — По какой причине злодеи на живот его покусились, греха страшного не испугались?

— Ежли по правде говорить, то вряд ли могу быть полезным.

— Почему, святой отец?

— Причина простая. Не было меня в тот день в городе. Я за книгами духовными в Нижний Новогород уезжал. Когда вернулся, тогда и узнал весть страшную.

В этот миг в келье снова появился чернец. Он что-то прошептал на ухо келарю и, когда дождался благословляющего кивка Азария, робко, пятясь как рак, удалился.

Поведение его показалось Петру странным, он пристально вглядывался в чернеца, будто находил что-то знакомое. Однако потом мотнул головой, отгоняя дурные мысли, и попросил Азария продолжать рассказ.

— Ничего страшного, что вас в тот день не было. Расскажите все, что удалось узнать к этому моменту.

Азарий знал много, но недостаточно. В отличие от монахов настоятель жил отдельно, его келья, а по сути, небольшой домик, располагалась отдельно от монастырских жилищ. Это была единственная роскошь, которую отец Ларион (так его звали) мог себе позволить.

Ещё одно важное дополнение: именно в домике отца-настоятеля держалась монастырская касса. Для этих целей в келье соорудили потайную комнату, доступ к которой преграждала дополнительная кованая решётка из прутьев толщиной в большой палец.

— И что касса? — заинтересовался Пётр.

— Не тронули её, супостаты. Добраться не смогли. Уберёг, Господь, — сказал келарь и размашисто перекрестился.

— Бл-и-и-н! Да сколько можно?! — утомлённо пробурчал Пётр, которому пришлось повторять действия отца Азария в очередной раз.

Однако своё недовольство следователь выказал столь деликатно, что келарь ничего не услышал и не увидел.

— То есть грабители не пытались найти кассу? — спросил Иван Елисеев.

— Отчего ж не пытались, — хмыкнул Азарий. — Ещё как пытались. В келье всё, что могли, разворотили. Только решётка им не поддалась. Или испуг их пронял. Побоялись, что застукают и убежали.

— Получается, что ушли несолёно не хлебавши? — изумился Пётр.

— А что у человека божего взять можно? На кассу покушались. Боле не на что было.

— И что, велика касса, ежели ради неё на душегубство пойти можно?

Глаза келаря недовольно сверкнули, но он сдержал гнев.

— Иной ради копейки готов удавить ближнего своего, — изрёк Азарий.

— Согласен, — произнёс Пётр. — Но ведь в нашем случае не о копейках речь? Я правильно понимаю?

Азарий вздохнул и вполголоса (словно боялся, что услышит кто-то, кому не положено) назвал сумму. На лицах следователей отразилось удивление. Монастырская казна была лакомым кусочком, за который могли лишить живота не только настоятеля и сторожа.

— Что же это вы такую прорву денег без должной охраны оставили?! — в сердцах воскликнул Иван.

— Говорил я отцу Лариону, чтобы он сим озаботился, да токмо не послушался моих слов настоятель. Не верил, что на святую обитель кто-то польстится. В нас верил, в стены крепкие верил...

— Подвела его вера, — грустно сказал Иван. — Но откуда в монастыре такая прорва денег?

— Земли здешние издревле Долгоруким принадлежали. Тут всё их когда-то было. Они о монастыре памятовали и заботились. Отсюда и богатство наше проистекает, — неохотно пояснил Азарий.

Иван нахмурился. Долгорукие впали в немилость императрицы Анны Иоанновны и было за что. Семейка давно лезла во власть. Сначала вертела юнцом Петром Вторым через молодого прощелыгу Ивана Долгорукова (тот стал другом и фаворитом для слишком неопытного отпрыска из колена Романовых на троне), даже невесту юному царю подыскала — Екатерину, что доводилась фавориту родной сестрой.

После внезапной смерти императора хотели провернуть аферу — водрузить обманным путём на престол Екатерину Долгорукую, которая так и осталась невенчанной царской невестой. Потом было участие в Верховном совете, знаменитые кондиции, разорванные Анной Иоанновной по восшествии на престол. Разумеется, императрица ничего не забыла и не простила. Близость к Долгоруким стала опасной.

Эти мысли быстро пронеслись в голове Ивана. Пётр, который благодаря знаниям, полученным от племянника, успел разобраться в хитросплетениях текущего исторического момента, сделал для себя схожие выводы. Монастырь не трогали, но, скорее всего, пока. Стоило взять на заметку.

Следователи попросили отца Азария показать домик, в котором жил настоятель. Сам келарь был занят. И потому вместо себя отправил прислуживавшего им чернеца.

Голос у молодого человека оказался на удивление высоким, как у женщины. Пётр, слушая его, морщился каждый раз, будто от зубной боли.

Домик настоятеля, как и большинство монастырских строений, был выложен из камня, стены покрыты белой штукатуркой. Внутри царила чистота. Каждая половица отскоблена-отмыта, на полках ни одной пылинки. Лики святых в 'красном' уголке торжественны и приветливы. Горела масляная лампадка, распространяя вокруг сладковатый аромат. Сквозь окна пробивались яркие солнечные лучи.

Топить не требовалось, в доме было сухо и тепло, однако оба следователя ощутили холод, будто в зимний день.

— Чёй-то непохоже, чтобы тут обыск был, — произнёс Пётр, оглядывая нехитрое убранство.

Жил настоятель и впрямь бедновато. Всё просто и буднично, подчинено единой цели — служению Господу.

— Так ответ простой, — напомнил о себе молоденький чернец. — В порядок пришлось всё приводить. Вон, полы братия заново стелила, а то одни щепки остались.

— Понятно, — согласился Пётр.

Он зачем-то подмигнул монаху, и тот вдруг зарделся прямо как барышня.

— Настоятеля как убили?

— Пытали его, — потупившись, пояснил монашек. — По всему видать, сердце не выдержало. Кровищи было...

— И что, ни одна душа пыток не услышала? Криков, стонов? Или когда ломали всё... Блин! Да тут, когда доски трещали, наверное, во всей округе собаки лай подняли!

Монашек отрицательно помотал головой.

— Неправда ваша. Какие собаки?! Тут хучь из пушки стреляй — ничего снаружи не услышишь. Хорошо дом сработан, на века!

— Коли так, — с сомнением вздохнул Пётр. — Ладно, на слово поверим.

— Думаете, обманываю вас? — плачущим тоном произнёс чернец.

— Следствие установит, — туманно сказал Пётр. — Настоятеля, как мы выяснили, пытали, и он, очевидно, скончался от пыток. А сторожа как убили? Тоже после пыток?

— Зарезали, — спокойно сказал монашек. — Токмо есть одна странность...

— Что за странность?

— Сторож службу знал. Никого постороннего не впустил бы. А тут сам ворота открыл, ломать не пришлось.

— То есть открыл кому-то знакомому? — ожидающе уставился Пётр.

Монашек пожал плечами. Дескать, вы следователи, вам и решать.

Поняв, что больше толку не добьются, следователи отпустили его с миром, а сами пока остались в доме настоятеля.

— Итак, мысли какие-нибудь появились? — спросил Пётр, которому порученное дело совершеннейшим образом не нравилось. Оно казалось гнилым и безнадёжным с самого начала и больше походило на предлог, под которым их убрали из столицы. А если расследование закончится пшиком, тогда последствия могут оказаться весьма неприятными.

Иван почесал затылок.

— Пока ничего, — пожаловался он.

— У меня тоже. Влипли мы с тобой. А куда — хрен знает. И ещё... слушай, тебе чернец этот, что сопровождал нас, странным не показался?

— Пискля?! — улыбнулся Иван. — Не повезло парню с голосом, что с того?

— С голосом? — задумчиво сказал Пётр. — Если бы только с голосом... Терзают меня смутные подозрения, что чернец этот...

Договорить он не успел. В двери деликатно постучали, и, дождавшись разрешения, в дом вошёл толстый потный полицейский в засаленном мундире.

— Здравия желаю, господа, — щёлкнул каблуками башмаков он. — Вы будете следователями из СМЕРШ?

— Мы, — кивнул Пётр.

— Тогда прошу следовать за мной.

— Куда это, братец?

— Воевода наш, Матвей Прокопич, к себе приглашает. Обижается, что не сразу к нему пожаловали.

Следователи переглянулись.

— Коли сам Матвей Прокопич приглашает, чиниться не будем. Веди, братец.

Глава 6

Воевода принимал у себя дома. Не хотел дорогих гостей держать в казённом присутствии. Сначала Фёдор Прокопич собирался намекнуть столичным фигурам, что первым делом стоило бы навестить воеводу, поговорить с ним, обсудить деликатные вопросы и только потом браться за расследование, но потом изменил намерения. Вдруг неверно истолкуют?

К тому же и Тайная канцелярия и новосозданный СМЕРШ вызывали у Фёдора Прокопича чувства близкие к панике. Кто их, столичных, ведает? Вдруг истинная цель поездки не поиски убийство настоятеля? Может, под него, марфинского воеводу, копают. Грехи его тайные и явные ищут. В Петербурге у Фёдора Прокопича имелись давние враги, ещё со службы в гвардии. Только прежде себя не проявляли. Видать, были дела поважней.

Узнав, что сыщики сразу кинулись в монастырь, воевода успокоился. Всё-таки настоятель... Можно перевести дух.

Лицо у Матвея Прокопича было одутловатым, фигура расползлась вширь, а живот изрядно выдался вперёд, но выправка всё равно осталась гвардейской. Сразу видно: настоящий офицер, не один десяток лет провёл на плацу, мунструя солдат. Примерно так и подумал Пётр Елисеев, когда впервые увидел воеводу.

Облачённый в мундир, с треуголкой подмышкой и шпагой на перевязи, с припудренным по последней моде париком, Фёдор Прокопич лично встретил столичных шишек на парадном крыльце, долго рассыпался в любезностях, а потом, отослав полицейского, пригласил в дом.

Расторопный лакей принял у сыщиков плащи и шляпы, ещё один предупредительно распахнул высокие двери, ведущую в обеденный зал. Там, шеренгой выстроились слуги, которым выпала честь прислуживать за столом. Как по команде, они разом склонили головы.

Воевода горделиво вскинул подбородок. Дескать, вот как я их вышколил. Не хуже солдат.

Сыщики тем временем оглядели обстановку. Зал был большой и светлый, шторы задрапированы. В углу мерцал богатый иконостас. На стенах висели ружья и сабли, и даже турецкий ятаган — свидетель того, что хозяину дома довелось побывать в Прутском походе . Впрочем, не только оружие украшало дубовые панели, нашлось место и парочке картин, на которых были изображены сцены на библейские темы.

В центре и находился стол с пузатыми ножками, сразу привлекший внимание гостей. Начищенная посуда, выстроенная как для парада, сияла, радуя глаз.

Несмотря на тёплый солнечный день, камин, занимавший добрую половину стены, был затоплен. Оттого в обеденной царила нестерпимая жара, и следователи поняли, что ещё чуть-чуть, и они обольются потом.

Воевода шаркнул толстой ногой в ботфортах с позолоченными пряжками.

— Хотелось бы супругу свою представить, да вот беда — она в деревню уехать изволила, вместе с чадами нашими. Софья Петровна у меня город не жалует, хотя, что такое Марфино — деревня и есть.

— Умом женщину не понять, — кивнул в такт его словам Пётр.

— Прекрасно сказано, — восхитился воевода. — Непременно запишу себе в книжечку. Я, господа, всякие любопытные фразы коллекционирую. Чтобы, так сказать, оставить потомству на память и в назидание. Обязательно, как услышу что-то необычное, так поскорее за чернила и перо. А потом с трубочкой сяду в кресло-качалку и вслух перечитываю.

Тут Матвей Прокопич опомнился, стал суетиться, рассаживая гостей. Сам занял почётное место во главе стола.

— Господа, прошу ушицы отведать. Знатная получилась. У нас такая рыба водится — к столу императорскому подавать не стыдно. А уж уха из неё... наваристая, жирная!

Слуги сноровисто разлили уху по тарелкам и вновь приклеились к стене.

Пётр зачерпнул ложку, поднёс ко рту, попробовал. На его лице появилось удивлённое выражение, и он быстро заработал столовым прибором.

— Ну, как господа, нравится? — немного ревниво спросил гостеприимный хозяин.

— Божественно, — качнул головой Пётр.

— Божественно, — повторил за ним Фёдор Прокопич. — Так и есть. Ведь это не просто уха — это музыка, настоящая симфония для желудка, и пусть чревоугодие считается одним из смертельных грехов, должны же у нас, мужчин, быть другие радости, кроме женщин и хмельного вина. Кстати, милостивые судари, позвольте предложить наливочки. Она у меня тоже особая, по старинному рецепту настоянная. На черёмухе! Не наливка — амброзия, нектар! — он причмокнул губами.

— Покорно благодарю, — ответил за всех Иван. — Но мы на службе. Нельзя-с.

— Полноте, господа. Нешто я службы не ведаю? Четверть века отдал почти служению во благо императорского дома и России...

'А я не ошибся, — подумал Пётр. — Действительно, мужик больше двадцати лет военную лямку тянул'

— ... мне ли не знать, — говорил тем временем воевода. — Бывалоча после караулов всем свободным офицерством завалим в одну австерию (имелась у нас одна на примете) и гуляем до утра. А спозаранок снова на службу. И ничего, не мешало! Наоборот, и государь Пётр Ляксеич привечал, и императрица Екатерина, слова дурного не сказала. Хвалила токмо... Всё хорошо было.

Он взял паузу, после которой вновь стал гостеприимным хозяином.

— Может, передумаете? У меня и закусочка... язык проглотишь. Солёные груздочки, вот этими руками собранные, — Фёдор Прокопич продемонстрировал полные ладони с толстыми как сардельки пальцами.— Во рту тают.

— Охотно верим, но, — развёл руками Иван с самой вежливой миной, на которую только был способен.

Хозяин не обиделся.

— Коли наливка не по душе, тогда извольте отведать кваску али морсику из клюковки. Попробуйте, оно того стоит...

— От кваса не откажусь, — поспешно кивнул Пётр.

Ему тут же налили полный фужер кваса.

— А вы? — Фёдор Прокопич перевёл взгляд на Ивана.

Тот согласился на квас.

— У всех налито, — улыбнулся воевода. — Тогда первый тост. За императрицу Анну, за долгие лета ей, за мудрость.

Сыщики разом вскочили. Под такой тост пить стоя было нельзя.

Квас и впрямь оказался превосходным. В меру сладким и бодрящим, отдающий густым ароматом свежего хлеба. И к тому же холодный, что в натопленной комнате было в самый раз. Сыщики чувствовали, что у них уже рубашки начинают прилипать к телу.

— Бесподобно, — признал Пётр, пристрастившийся к квасу с момента попадания в восемнадцатый век. В его будущем такой уже не делали.

— Другого не держим, — не сдержал довольной улыбки Фёдор Прокопич.

— И давно вы воеводой поставлены? — перебил его воспоминания Пётр.

— Почитай три года уже. Полки в атаку мне уже не водить — бомба рядом взорвалась, и меня осколками посекло (с той поры знобит постоянно, вы вон по жаре поди уже догадались), в абшид по ранению попросился — так Александр Данилыч не отпустил. Сказал, что много ещё во мне силушки, на службе пригожусь. С его лёгкой руки и попал в Марфино воеводой. Думал, местечко тихое, спокойное. Поначалу оно и впрямь так казалось. — Фёдор Прокопич не договорил, поморщился, налил себе полную рюмку наливки и одним махом отправил в желудок.

Выпив, успокоился.

— Что же заставило вас передумать? — не удержался от вопроса Пётр.

— Позвольте, пригласить вас табачку покурить, — вместо ответа предложил воевода. — У меня и трубочки заранее подготовлены. Уж не побрезгуйте. Табак отборный, из Голландии выписан. А челядь пока перемену блюд сделает.

— Благодарствуем. Мы это зелье не особо уважаем, но возражать не станем, если вы при нас закурите, — заверил Пётр.

Они прошли в кабинет, в котором воевода держал курительные приспособление. Сыщики терпеливо ждали, пока Фёдор Прокопич набьёт табаком трубочку, раскурит её и выпустит первое колечко дыма. Пётр при этом старался дышать через раз. Больно ядрёным оказался табак у хозяина дома.

— Что ж, господа, — наконец изрёк воевода. — Пришла пора о деле поговорить. Можете не волноваться, тут чужих ушей нет. Всё между нами останется.

— Как скажете. К делу, так к делу. Оно, пожалуй, вернее будет.

— Думаете, нападение на монастыри первое? — воскликнул Фёдор Прокопич. — Если бы! Марфинский монастырь уже третий по счёту. До этого случая ещё два монастыря в наших краях обнесли, токмо без смертоубийств.

— И кто же этот у вас такой хваткий, что ничего не боится: ни власти мирской, ни власти небесной?

— Есть у меня человечек один на подозрении, — ответил воевода. — Правда, это такой человечек, что добраться до него почти невозможно.

— Кто же он?

— Сапежский, из местных помещиков. Служил в самом лейб-гвардии Преображенском полку, да по увечью (ногу ему ядром оторвало во время войны со свеями) был отправлен в абшид и вернулся в поместье. Сущее наказание моё! Собрал подле себя шайку разбойничью, грабежами занялся. Набегами разорил две фамилии дворянские Забелиных да Лоскутовых. Сам-то конечно на промысел не ходит, шайкой повелевает тайно, да нет такой тайны, чтоб не стала явной.

— Почему же вы тогда его в острог не посадите? — удивился Иван такой бездеятельности воеводы.

Тот горестно повёл плечами:

— Посадишь такого! Поймали как-то раз двух сообщников Сапежского, а он их в тюрьме отравил, дабы те на него не показали. Опосля такого все его пуще прежнего бояться зачали. А он знай себе стучит ногой-деревяшкой да посмеивается. Песню про себя сочинил: 'Отколь ветер не повеет, Сапежский не заробеет...' и что-то там ещё такое же. Я и сам его откровенно побаиваюсь. Ему приказать человека живота лишить — что опростаться. На вас вся надёжа, господа сысчики. У моих полициянтов кишка тонка.

— А у нас, значит, не тонка, — усмехнулся Иван.

— Вы ж из самого Петербургу. Чего вам бояться? — глухо произнёс Фёдор Прокопич.

— Допустим, — согласился второй сыщик. — Посмотрим на дело с другой стороны. Как нам арестовать вашего Сапежского, коли улик никаких?! Нельзя же просто так хватать человека, да ещё из фамилии шляхетской. Шум на весь мир будет!

— Есть способ размотать всё веревочку. Дошло до меня известие, что в скором времени людишки Сапежского попытаются на ярманке амбар армянский обнести.

— Что за амбар такой?

— Там купцы армянские деньги и товары свои хранят. Вот коли удастся прихватить шибаев на горячем да проворно, покуда Сапежский ничего не узнал, показания из них вытрясти — тогда и к самому главарю можно будет подобраться. Токмо мне самому дело сие не по зубам. Убьют меня опосля этого: не сам Сапежский, так сын его. Тоже яблоко, что недалеко от яблони упало. Вам проще: вы уедете, а я тут останусь.

— Что же нам прикажете вдвоём Сапежского брать?

— Полицейских моих шибаи давно в лицо знают. Я ж говорю — одно название, что город: деревня деревней. Рази что из команды солдатской охотников разыскать, да токмо ненадёжны они будут. Проболтаться в кабаке могут. Придётся вам как-то своими силами управляться.

— Вдвоём? Шутить изволите...

— Никоим образом. Истину глаголю. Нет никому здесь веры. Всех Сапежский запугал. В кулаке держит. Берётесь?

Следователи переглянулись.

— Всё, что вы нам поведали — правда?

Воевода размашисто перекрестился:

— Да чтоб не сойти мне с этого места! Готов крест целовать!

— Хорошо, — кивнул Пётр. — В любом случае, с чего-то надо начинать. Может, и впрямь в Сапежском корень всех бед. Мы попробуем им заняться.

— Рад слышать, — довольно откинулся на спинку кресла воевода. — Позвольте мне тогда ещё кое-какие подробности поведать.

Военный совет в доме Фёдора Прокопича продолжался почти до самого утра. Воевода хотел оставить столичных гостей на ночёвку, соблазнял роскошными перинами, но сыщики отказались.

Они шагали по спящему Марфино в сопровождении солдата, который освещал им дорогу фонарём.

— Надеюсь, это не дурная пиеса, и Сапежский действительно причастен к убийству настоятеля, — тихо, так чтобы проводник не услышал, сказал Иван.

— Вот на днях и узнаем, — усмехнулся его названный брат. — Только, чур, я купцом буду, ладно?

— Ладно, — со вздохом протянул Иван. — Вечно тебе самое лучшее достаётся!

Глава 7

Денег на операцию 'Барыга' мы выбили из воеводы. Тот поскрипел зубами, но всё же отсыпал от щедрот своих казённого бабла (да и как не отсыпать — при нас была бумага, в которой недвусмысленно излагалось требования властям всех чинов и рангов оказывать нам всемерную поддержку и помощь).

Дополнительно мы развели Фёдора Прокопича на два комплекта штатской одежды: купчика и его приказчика. Потом осведомились, какой товара он порекомендует нам взять, и уже в новом (а вернее порядком ношенном, ни разу не стиранном с чужого плеча) прикиде отправились на пристань. Именно там велась оптовая торговля приезжими купцами, ну а розницей занимались уже на ярмарке.

Народу на пристани было как муравьёв в улье. То и дело причаливали всё новые и новые посудины, гружённые так, что разве чудом не тонули. Тут же сноровисто подбегали артели грузчиков, которые начинали растаскивать товар по амбарам. Жизнь кипела!

Присматривавшие за порядком крепкие мужички с колотушками хмуро глянули в нашу сторону, но когда выяснили, что мы по торговым делам, перестали проедать нам спины глазами.

Я отыскал нужный амбар, выяснил, кто тут заправляет и приступил к самому важному — переговорам.

Родители всю жизнь считали, что торговой жилки у меня нет, как впрочем, и у всей нашей семьи. Были работяги: городские и деревенские (когда предки прятали своё происхождение во времена Советской власти), так называемая интеллигенция, клерки, представители спецслужб (это я про Ивана), военные... но в бизнесмены никто не пробился. Сейчас мне предстояло играть на чужом поле, причём так, чтобы никто не догадался.

Что-то серьёзное в мои планы не входило. Мы изначально договорились занять нишу мелочёвки: всякие там тесёмки, мошенки , бижутерия, женские цацки. Короче то, что в двадцать первом веке традиционно клепалось всякими вьетнамцами и китайцами, а потом сбывалось по семь рублей ведро. Набрав разного ширпотреба (кстати, торговались мы знатно, я первоначальный ценник раза в три сбил), потопали на ярмарку, занимать лучшие места.

Там договорились с 'администрацией', нам выделили местечко неподалёку от амбара, в котором торговали армяне — самый раз для наблюдения. Заплатили сколько положено и пошли ставить лубяной шалаш. Основная розничная торговля как раз велась в подобных шалашиках. Это вам не Гостиный двор с его рядами!

Возиться было лень, я поманил двух пацанов, слонявшихся по ярмарке.

— Эй, христиане, заработать желаете?

— А то! — подбоченившись, изрёк старший из них.

Я объяснил, в чём будет заключаться задание.

— Сколько дашь, дядя?

— По две копейки на брата.

— Давай четыре!

— Бог подаст! Три.

— Идёт.

— По рукам?

— По рукам.

Где-то через час они соорудили 'торговый павильон'. Я дотошно проинспектировал качество работы и, не найдя к чему придраться, расплатился. Довольные пацаны помчались тратить заработанные капиталы, а мы с Иваном стали развешивать и раскладывать товар.

Было интересно, как тут обстоит с рэкетом, и он не заставил себя долго ждать. Сначала в шалашик заявился смуглый мужичонка с нахальной физиономией и драным ухом. Покрутившись, он быстро исчез, а потом вернулся в компании здоровяка с толстыми красными щеками и вместительным пузом.

Я сразу догадался, что это не потенциальные покупатели и потому велел Ивану быть наготове. Прикрытия у нас не было, мы действовали на свой страх и риск.

Драное ухо начал разговор издалека, то есть с погоды.

Я кивнул, соглашаясь с очевидным фактом, что жара может простоять не день и не два, и что дождик не помешает. Мужичонка посчитал кивок признаком бесхребетности и яростно закачал права.

В наши планы не входило портить отношения с местным криминалом ярмарочного разлива, нас интересовала птица пожирнее, поэтому я сразу проявил полное понимание и согласился внести небольшую сумму на общественные нужды. Пузан при этом выглядел разочарованным. У него явно чесались кулаки, а возможность продемонстрировать бойцовские качества не представилась.

Иван тоже не испытывал восторга от моего подхалимажа и лизоблюдства. Ему, прирождённому дворянину, было трудно сдержать в себе гнев, и я мысленно обрадовался, что принял правильное решение назначить себя купцом, а то бы мой предок наворотил тут делов. Ваня не был знаком с теневой стороной бизнеса, всё же сказывалось чисто дворянское воспитание и образ жизни, ну а нам, испытавшим на своей шкуре, что такое девяностые и начало двухтысячных, подобное было не в диковинку.

— Ты чего это с ним так? — зашипел он мне в спину, когда делегация рэкетиров удалилась.

— А что, по-твоему, я должен был делать?

— По сопатке козлу рваному насовать. И дружку его тоже! Нахалюги!

— Ага, а ночью нам шалаш бы пожгли, а самих на ремни порезали. Во всяком случае, попытались бы... Лучше помни о задании. Мы здесь не для того, чтобы устраивать разборки с местной мафией.

— С кем?

— С бандитами ярморочными.

— Так бы и сказал!

Решив эти проблемы, приступили к главному — наблюдению за 'объектом'. Покупатели к нам заглядывали редко и хлопот не доставляли. Выяснилось, что днём в амбаре находятся двое: хозяин (мужчина лет пятидесяти, физически крепкий и по-восточному горячий. Слышал я, как он доказывал преимущества своего товара одному нижегородскому купчику — крику и ору было, мама не горюй) и его помощник (двухметровый волосатый детинушка, обликом смахивавший на гориллу). Парочка смотрелась колоритно и пользовалась уважением на ярмарке. Никто в их сторону даже косо не смотрел. Само собой, торговля без конфликтов не бывает: то кто-то покупателей увёл, то партию перекупил или сбил ценник, но армянам каким-то непостижимым образом удавалось избегать этих неизбежных, казалось бы, рыночных перепитий.

С инородцами, пускай и одной православной веры, всегда деликатно раскланивались, называли по имени отчеству, зазывали откушать в трактир или домой. Идиллия и только.

Я по прежней жизни частенько сталкивался с армянами и всегда относился к ним с симпатией. Тем более, было за что. Очень порядочные, верные слову (обещал — сделал), жизнерадостные, умеющие работать и отдыхать, понимающие толк в хорошей еде и выпивке, душа любой компании... Можно сказать много добрых слов и при этом не раскрыть сотой части колорита этих людей. И я рад, что они нашли любовь и уважение на моей земле.

Даже громила-помощник армянского купца был рубахой-парнем. В нём не чаяли души приказчики из соседских лавок, разбитные торговки и мальчишки, постоянно тёршиеся на ярмарке.

Чем больше я наблюдал за этими двумя торговцами, тем сильнее переживал за них, надеясь в душе, что никакого нападения не состоится. Живут себе люди, торгуют, никому не мешают — чего их трогать-то?

Вечером армяне уходили на ночёвку: они снимали 'фатеру' в центральной части города, неподалёку от ярмарки. В амбар приходила охрана: суровые, тёртые мужики со свирепыми физиономиями. Охрана была вооружённой: имелись пищали времён стрелецкого бунта, дубинки и кистени. Шутки с этими мордоворотами шутить не стоило — при желании и морду набить могли, и грохнуть втихаря, а потом прикопать где-то в лесочке. В общем, публика бывалая, скорая на расправу и готовая в любой момент дать отпор обидчику.

— Понятно, — глядя на них, решил Иван. — Если и будут амбар брать, то только днём. Сапежский, может и идиот, но не настолько.

Я подтвердил его выводы. Штурмовать амбар ночью при такой охране — гиблое дело. Хотя дневной грабёж тоже выглядел чем-то из области фантастики. Тут тебе и солдатская гауптвахта неподалёку, и полиция, да и народу на ярмарке всегда с избытком. Не все побегут прочь, кто-то и на помощь ринется.

— Сдаётся мне, без хитрости Сапежскому будет не обойтись, — вслух высказал Иван мои мысли.

— А был ли мальчик? — предположил я. — Ну в смысле: насколько мы можем верить сведениям воеводы? Вдруг он нас таким образом от убийства настоятеля отвлекает?

— А зачем ему это делать? — удивился Иван.

— Ну... мало ли. В порядке паранойи. Мы ж с тобой сыщики — нам во всём сомневаться нужно и проверять.

— Вот мы и проверим, — поставил точки над 'ё', а вернее над 'i', ибо в здешней письменности используется эта буква, Иван.

В том, что Сапежский — не фантом и не плод воспалённого воображения Фёдора Прокопича мы уже убедились. Тема оборзевшего шляхтича не раз и не два перетиралась ярмарочными обывателями. Все единодушно горевали, что никто не даст укорот бандитам Сапежского и переживали, что у воеводы слишком короткие руки, чтобы дотянуться до местного 'Фантомаса'. А насолить тот успел многим. Кто-то столкнулся с его людьми на узкой дорожке, кто-то исправно платил дань... обиженных хватало. Кстати, народная молва, как и Фёдор Прокопич, приписывала убийство настоятеля Сапежскому. Никто об этом вслух не кричал, но подобные разговоры были. Да — слухи, да — непроверенная информация, но её требовалось проверить. Обыватель, что младенец, часто глаголет истину, но брать за жабры Сапежского без веских улик не хотелось. Фон Белов не простит промаха. Другое дело, если мы прихватим подельников этого зловредного шляхтича на горяченьком. Тут нам и карты в руки.

Пока воевода играл честно. Ниточка выглядела многообещающей, а я бурчал скорее из природного скептицизма.

Два дня сидения на ярмарке прошли без особых событий. Мы, сами не понимая как, умудрились толкнуть часть товара и получили с наших хилых оборотов некоторые барыши. То есть торговля нежданно-негаданно пошла в прибыль. Я в шутку предложил Ивану сменить профессию.

— Такими темпами нам скоро жалованье не понадобится. Знай себе прибыли по сундукам распихивай. Может, плюнем на СМЕРШ и айда в купечество?

Предок посмеялся, но пришёл к выводу, что в этом предложении что-то есть. Дворянство давно плюнуло на принципы, гласившие, что честь и торговые махинации — вещи несовместимые. Деньги не пахнут.

До закрытия ярмарки оставалось всего ничего. Это свидетельствовало о том, что момент истины близок. Пора Сапежскому проявить себя. Каким образом он провернёт это дело, обойдётся ли малой кровью, а то и вовсе без неё — мы могли только гадать. Пока что постороннего интереса к армянским амбарам не наблюдалось.

Мы опасались вытянуть пустышку или, что гораздо хуже, оказаться не на высоте. Это тревожило нас, а находится в постоянном напряжении — состояние, которое не пожелаешь даже врагу. Ожидание порядком выматывало. Я всё чаще ловил себя на мысли бросить всё к такой-то матери и взяться за расследование с другого конца. С Сапежским пусть разбирается воевода, это его клиентура, не наша.

Иван в этом плане держался молодцом. Терпения у парня было не занимать. Видя, что я скоро на стенку полезу, он, как мог, разряжал обстановку: где шуткой, где разговором. И у него получалось. Я успокаивался, приходил в себя и продолжал ждать чего-то, не понимая что.

И вот, однажды, час 'икс' пробил! Произошло то, что оправдало ожидание сторицей.

Глава 8

— Смотри, хозяин куда-то направился? — произнёс Иван, наблюдавший за армянским амбаром.

— Интересно, куда это он посреди белого дня? — вполголоса поинтересовался я. — Что за зуд?

— Сейчас узнаем.

Иван вышел из шалаша, направился навстречу купцу-армянину. Не дойдя несколько шагов, почтительно снял шапку и поклонился:

— Куда путь держите, почтенный Вазген Ашотович?

Купец в той же подчёркнуто уважительной манере ответил:

— За мясом, уважаемый. Приходи вечером, жарить будем — угощу. И хозяина обязательно зови.

— Благодарствую, Вазген Ашотович. Обязательно Петру Ивановичу передам. Непременно будем, — снова раскланялся Иван и вернулся ко мне.

Я слышал их разговор и потому в отчёте не нуждался.

— Вань, ты пока тут побудь. Что-то у меня на душе кошки скребут. Пойду-ка я за Вазгеном прослежу малость.

— Давай, — кивнул Иван.

Людей на ярмарке было как никогда много. Многие пришли не за покупками, а ради праздника. Тут тебе и медведи на цепочках, и музыканты с дудками, и всякие увеселения, которые вроде бы церковью и не приветствуются, но с другой стороны — официально никто их не запрещал, а светские власти так и вовсе за малую мзду смотрели сквозь пальцы.

У меня поначалу сложилось впечатление, что армянин идёт к шатру с гулящими девками (имелся тут и такой). Признаюсь, Вазген Ашотович малость упал в моих глазах. При его-то капиталах польститься на тот страх и ужас, что выставляли здешние сутенёры на потребу невзыскательным клиентам... Я вообще молчу, что есть вещи, которые не должны продаваться, но тут Господь ему судья!

Ан нет, свернул купчина, не доходя полдесятка шагов, и впрямь двинулся к мясным лавкам, приподняв тем самым своё реноме. Шагал он размашисто, не чувствуя моего взгляда. Зато я быстро понял, что кроме меня, есть и другие интересующиеся передвижениями Вазгена Ашотовича. Они держались на небольшом расстоянии, аккурат между мной и армянином. Меня, к счастью, не видели или приняли за случайного зеваку.

Я присмотрелся к 'топтунам'. Их было трое: один явный оборванец (как его только на ярмарку пропустили?), остальные одеты значительно лучше: ни дать, ни взять основательные крестьяне, приехавшие продать излишки урожая или изделия своего промысла. Таких всегда хватало.

Троица вела себя мирно, я немного успокоился, но вдруг 'оборванец' резко рванул вперёд. В этот момент купец проходил неподалёку от избы, служившей в городке гарнизонной гаупвахтой. На часах, зевая, скучал драгун. Он стоял на крыльце, облокотившись на фузею, упёртую прикладом в землю. Фузея, кстати, была гвардейской — она отличалась от армейской размерами, была длиннее и тяжелей. Это наводило на мысль, что солдатика по каким-то причинам вышибли из гвардии и отправили в войска.

Ещё несколько драгун сидело внутри, накачиваясь даровой водкой, которую поставили ярмарочные авторитеты. Офицеров я вообще не видел. Кажется, они сюда не заглядывал. Гаупвахтва жила своей жизнью. Арестантов практически не было, и 'губа', как в просторечии называли мы это заведение во времена моей армейской службы, обычно пустовала.

Караульный открыл рот и издал громогласный зевок. Ему давно опротивела служба, хотелось присоединиться к бражничавшим товарищам. Но... хоть какую-то видимость порядка нужно создавать, и солдатику приходилось мучиться.

Тут-то у него на глазах разыгралась странная история. Проходивший мимо инородец с длинным крючковатым носом вдруг взмахнул руками и налетел на караульного, причём с такой силой, что у того фузея выпала из рук, а треуголка спланировала и упала прямо в лужу. Тут же к ним подскочил самого ухарского вида молодец в рваных обносках, который сразу принял сторону пострадавшего драгуна.

— А ну, нерусь! Чего служивого обижаешь?!

Донельзя оскорблённый купец, к тому же распознавший в оборванце того, кто его толкнул на солдата, разом вскипел. Восточная кровь, что уж... Моментально забыв русский язык, Вазген Ашотович перешёл на своё наречие, абсолютно непонятное остальным сторонам конфликта.

— У! Бусурманская рожа! — рявкнул раздосадованный солдат.

Он не стремился подливать масла в огонь, колоритная физиономия купца-армянина была ему хорошо знакома, однако неосторожная фраза возымела своё действие. Слово, как известно, не воробей.

Глаза Вазгена Ашотовича налились кровью, он сжал кулаки, что-то пробормотал. И тут снова вмешался оборванец, который снова толкнул армянина, да настолько удачно, что купец упал, подмяв под себя драгуна. А главная причина этого безобразия тут же взгромоздилась на них и стала награждать тычками, не разбирая кого. Перепадало обоим, смешно барахтавшимся на земле.

Тут в дело вступили его напарники. Один засвистел не хуже Соловья-разбойника, а второй завопил что было духу:

— Караул, православные! Служивых бьют!

Русского человека хлебом не корми, дай подраться. На призыв уже неслись, скидывая на ходу кафтаны и развязывая пояса, дюжие мужики. Никто не думал разбираться, выяснять, кто прав и виноват. Били первого, кто подвернулся под руку.

На шум выскочили остальные драгуны. Они быстро уяснили главное: среди пострадавших их товарищ, а на нём распластался тип нерусских кровей.

— Ну, сукины дети! Берегись! — рявкнул кто-то из драгун, распаляя себя и друзей.

Служивые с охоткой ринулись в самую гущу. После ожесточённой драки основная масса бойцов разбежалась, на земле остались только 'оборванец' и армянин (негодяй сделал всё, чтобы купец не сумел удрать). Драгуны заломили им руки и поволокли в здание гаупвахты.

Не надо быть Эйнштейном, чтобы сложить два и два: всё происходящее затеяно специально. Купца вывели из игры нарочно. Я ринулся назад, добежал до нашей 'лавки'. Иван уже знал о случившемся. Он сразу указал на здоровый замок, повешенный на дверях амбара.

— Тут двое примчались, — сообщил предок. — Сказали, что Вазгена в поруб кинули. Помощник сразу собрался, амбар закрыл и побежал на выручку. Ты его видел?

— Нет, не попадался. Наверное, разминулись. А те двое... можешь их описать?

— Чего описывать, — удивился предок. — Вон они, возле амбара ошиваются. Любуйся.

Я присмотрелся и сразу опознал дружков 'оборванца'. Они и впрямь стояли в подозрительной близости от лавки армян, но ничего не предпринимали. Пока.

— Следи за ними в оба, — предупредил я. — Я знаю их.

— Ого! Откуда?

— Они за Вазгеном следили, а потом их кореш драку с ним затеял.

— Думаешь, нарочно?

— Уверен. Выжидают, когда на них внимание перестанут обращать.

— Морды у них, конечно, зверские, — заметил Иван.

— Что есть, то есть. Кирпича просят и не одного. Проклятье!

К нам пришла покупательница, и я вынужденно отвлёкся на неё.

Женщина сама не знала, что ей нужно, и принялась методично выносить мозг. Перебрав 'тысячу и одну мелочь', остановила выбор на расшитом узорами кожаном кошельке. Сторговались быстро. Я отдал ей товар меньше себестоимости, было не до того, упущенная прибыль интересовала меня меньше всего.

Покупательница удовлетворённо кивнула и исчезла. Я с нетерпением кинулся к Ивану.

— Есть изменения?

— Сам взгляни. Эти добры молодцы замком занялись, и что-то мне подсказывает: недолго будут с ним возиться. Ага, вот видишь — я прав.

Один из грабителей стремительно исчез внутри, а второй со скучающим видом стоял на стрёме.

— Надо брать! — решил я. — Делаем так. Выходим наружу, идём к армянскому амбару, болтая о всякой ботве. Как только подходим к тому, что на стрёме, ты его вырубаешь, а я беру на себя другого.

— Договорились

Мы вышли, даже не заперев шалаш. Пусть хоть сгорит: нас интересовали вещи поважнее.

— А я говорю, обоих приголубит, — начал я.

Иван по первости не понял, но потом сообразил и включился в дискуссию.

— С какой такой стати? Дрекольем отходит рази что...

— Ты Маньки не знаешь, у неё душа во!

Я говорил это, поравнявшись с разбойником. Он, было, напрягся, но потом сообразил, что нам не до него. Уж больно увлечено мы обсуждали столь волнующую тему. Изображая широту души придуманной Маньки, я развёл руки, будто заправский рыбак, травящий байки о доселе невиданном улове. Это движение на мгновение отвлекло часового, и Ваня не сплоховал. Экономным движением предок вырубил разбойника, однако упасть на землю безвольным кулем не дал. Аккуратно подхватил под микитки и посадил на травку, будто отдыхать.

Я сразу нырнул в приоткрытую дверь. Подельнику оглушенного бандита приходилось действовать быстро. В любой момент могли вернуться хозяева, и воришка шуршал что Электроник из легендарной книжки и не менее легендарного телефильма. Он настолько увлёкся процессом, что не услышал, как я оказался у него за спиной и стал молча наблюдать за его действиями. Меня хватило секунд на тридцать.

— Любезный, — сказал я, кладя руку ему на плечо. — Вы, верно, заблудились?

Вор замер. Думаю, у него вся спина превратилась в одну сплошную мурашку. Ме-е-едленно повернул голову и пролепетал:

— Я...

— Головка от известного изделия, — прокомментировал я, опуская кулак на его тыкву.

Когда в амбар заглянул Иван, клиент был уже упакован и готов к выносу. Тащить на себе пару не самых лёгких молодчиков желания не имелось, и я сходил в гаупвахту, где предъявив нужные бумаги, навёл такого переполоху, что нам мигом сыскали и подводу и караульных. Заодно мы забрали и третьего разбойника.

Я поманил пальцем драгунского капрала.

— Что прикажете вашродь?

— Армян отпусти!

— Эт мы мигом! Чичас...

Капрал собрался бежать, но я тормознул его.

— Постой, братец. Не просто отпусти, а ещё и извинись перед ними. Понял меня, воин?

— Дык чево извиняться? Не велики шишки. К тому же драку затеяли. Нехорошо сие. Не по правилам...

— Они ни в чём не виноваты. Тати всё подстроили, чтобы их амбар обнести. Выполняй, служивый!

Капрал оказался с понятием. Армян выпустили и действительно попросили зла не держать.

Вазген Ашотович хотел кинуться к нам с распростёртыми объятиями, но, узнав, кто мы на самом деле, стушевался. Его можно было понять: одно дело свой брат купец и совсем другое — важные правительственные чиновники, да ещё из СМЕРШ.

Поскольку в маленьких городках известия распространяются быстро, мы кота за хвост не тянули. Арестантов доставили в поруб, воевода примчался туда как наскипидаренный.

Иван и я пытками заниматься не любили. Для этого и в Тайной канцелярии и в СМЕРШе имелись свои специалисты. В ведомстве Фёдора Прокопича тоже сыскался кат-умелец, который в нашем присутствии провёл экспресс-допрос. Обошлись без дыбы, выкручивания суставов, плёток и прочих способов узнавания подноготной.

Как продемонстрировал шибаям хитрую металлическую штуковину, в красках расписал, что будет, если он запихает сюда мошонки (не путать с мошенками) допрашиваемых. Этого хватило, чтобы вся троица сломалась и начала 'петь'. Ещё на бандитов подействовал тот фактор, что допрос буду вести следаки аж из самого СМЕРШа. Мы не местные, нам на здешних уголовных авторитетов плевать с самой высокой колокольни.

Опытный кат во время допроса держал свою конструкцию на виду, и это поддерживало энтузиазм у рассказчиков.

— Чьих будете? — сурово сверкая глазами, вопросил Фёдор Прокопич.

— Их милости Сапежского, — наперебой сообщили разбойники.

Воевода победоносно глянул в нашу сторону. Увы, пока что это отнюдь не приближало нас к цели расследования.

— Он вас на сие злодеяние спровадил?

— Не вели казнить, батюшка-воевода! Он заставил!

— Так уж заставил? — усмехнулся Фёдор Прокопич.

— Не пошли бы — живота нас лишил, самолично! — клятвенно уверил 'оборванец'.

— А настоятеля за что убили? — встрял в допрос я.

'Оборванец' вытаращил удивлённые глаза.

— Какого?

— Что, не слышал?

— От тебя, сударь, в первый раз слышу. Вот те крест — мы кровь не пущаем. По-другому на хлебушек зарабатываем. Татьбой промышляем — не без этого. А вот живота лишить... Не по нашей части, господин хороший. Мы грех сей на душу не берём.

Я нахмурился, но тут над моим ухом склонился Иван и тихо произнёс:

— В любом случае, Сапежского надо брать. У него для смертоубийства могут найтись другие исполнители.

Я кивнул:

— Тогда не будем терять время. Фёдор Прокопич!

— Что?! — отвлёкся от допроса воевода.

— Команда воинская нужна. Будем вашу занозу вытаскивать. Может и артиллерия понадобится.

— Найдётся, — осклабил зубы в довольной улыбке воевода. — Для хорошего дела у меня не токмо люди, но и пушчонки имеются.

— Тогда собирайте армию. Чем быстрее выступим, тем лучше.

Глава 9

Привыкший к безнаказанности Сапежский и в ус не дул. Даже не думал прятаться. Жил себе припеваючи на своей усадьбе, которая мало отличалась от крепости. Тут тебе и стены (деревянные), и дозорные башни, и ... ров, наполненный застоявшейся зелёной водой. Эти детали сообщил словоохотливый 'оборванец', в миру откликавшийся на кличку Потрох. Он вызвался в проводники, надеясь этим немного загладить свою вину.

— А крокодилы в том рву водятся? — в шутку спросил я.

— Может и водются, — почесав в затылке, изрёк Потрох. — У нас как-то один вина хмельного изрядно принял и, будучи в подпитом состоянии с навесного моста в ров сверзился. Закричал, руками замахал... Не успели за ним спрыгнуть, как вокруг него всё забурлило, будто кипяток, голова скрылась, а вскоре вода красной стала. Тела мы так и не нашли.

— Врёшь, собака! — с присвистом воскликнул Фёдор Прокопич.

— Чистую правду глаголю, — заявил разбойник и размашисто перекрестился.

— Всё равно — брешешь! Не было такого!

— Что глазами своими видел, то и обсказываю.

Я же ничему не удивился. В жизни всякое возможно. Взять, к примеру, мою историю: из двадцать первого века непонятным путём перенёсся на триста лет назад. После этого, появление крокодилов в средней полосе России — обычное дело!

Эх, как там родное столетие? Сильно аукнулось ему то, что я тут натворил? И не сказать, что историю на уши поставил, но, если прав старик Бредбери, то сотню-другую бабочек мне истоптать довелось.

Возвращаться мне давно перехотелось. Ничего хорошего в будущем меня не ждало. Разве что сестру с племяшом обнять, да могилку родителей навестить...

Иван догадался о моих чувствах, но с расспросами лезть не стал. Понятливый!

Уже часа три наш отряд двигался к усадьбе Сапежских. Воевода поставил под ружьё полную роту пехоты при двух маленьких пушках. Из кавалерии десяток казаков. Их отправили в арьергард: обезвреживать неприятельские дозоры.

Я предложил использовать тактику передвижения Суворова, скромно присвоив все лавры себе. Надеюсь, Александр Васильевич в обиде не будет. Ещё придумает что-нибудь. Отряд разместили на телеги, чтобы после марш-броска солдатам не идти в бой уставшими.

Не верилось, что Сапежский сдастся просто так. Главарь шайки привык чувствовать себя царём горы и, по рассказам воеводы, был человеком храбрым и решительным, к тому же обладал боевым опытом. Чуть ли не герой войны. Ну и специфика российской глубинки накладывает свой отпечаток. Столица далеко, а местную власть можно крутить на одном предмете, вплоть до вооружённых стычек. Примеров хоть отбавляй. Мне уже понарасказывали, как дворяне (правда, в других губерниях) друг на друга с частными армиями ходили и вступали в открытые сражения с воинскими командами, присланными взимать недоимки.

После короткого смотра выяснилось, что солдатики у Фёдора Прокопича пороха толком не нюхали, да и учили их спустя рукава. С такими навоюешь! Чем глубже в Русь, тем больше бардака! За триста лет мало что изменилось.

План кампании был прост: окружаем усадьбу, высылаем парламентёра с требованием сдаться. В противном случае из пушек разносим ворота в щепы, а далее берём приступом. Соотношение сил примерно один к четверым в нашу пользу. Штурмовать можно. Но не хотелось бы. Потери неизбежны. Жалко солдатиков, вдобавок пострадают невинные люди. В усадьбе кроме головорезов Сапежского хватает всякой прислуги. Им погибать незачем.

Казаки доставили первых пленных. Два мужичка в справной одежде. Из улик — старинные мушкеты. Вид скорее растерянный, чем испуганный. У обоих под глазами свежие фингалы: казачки расстарались. Зато взяли без шума. Казаки в этом мастера.

— На горушке расположились, нас высматривали, — стал докладывать десятник. — Сложили костерок из хвороста, чтоб значица запалить, когда команду нашу увидят. Сигнал своим подать. Да не тут-то было! Мы им намеренья-то попортили. Подкрались незаметно, да скрутили в един миг.

— Молодцы, — обрадованно крякнул воевода. — Кто отличился?

— Все отличились, ваша милость, — приняв бравый вид, ответил десятник.

— Ерои! Как вернёмся, всем по чарке водки от меня! — расщедрился Фёдор Прокопич.

Пленники сообщили, что Сапежский знает, что ограбление армянского амбара не удалось. Ещё ему стало известно, что виной всему двое прытких чиновников из столицы. Сам бандит ничего не боится и готов держать оборону хоть до скончания века.

— Ишь ты! — восхитился Иван. — Откуда столько наглости в нём!

— Привык вражина эдакая, что с рук ему сходит. Вот и хорохорится, — убеждённо заговорил воевода. — Ничего! Петуха ему красного подпустим, а самого в колодах да в Сибирь! Другим впредь урок будет!

— И много таких других? — в лоб спросил я.

— Хватает, — опечалился Фёдор Прокопич. — Токмо Сапежский середь них за главного будет. Уберём сие бельмо с глаз, враз легче станет. С прочими не в пример легче управиться будет.

Выкачав с пленных максимум информации, связали их и бросили на свободную телегу. Усадьба злополучного помещика была всё ближе и ближе. Больше бандитских дозоров на пути не попадалось.

Лесная дорога закончилась. Показалась деревушка, принадлежавшая Сапежскому и чуть в отдалении цель экспедиции — усадьба, взять с наскоку которую не получится. Навесной мост подняли, а со стен донёсся залихватский свист.

Воевода поморщился:

— Рассвистелись, душегубы! Чай ждут нас.

— Ничего страшного, — сказал я. — Действуем по обговоренному. Сначала отправляем переговорщиков, а там посмотрим.

— Кто вызовется?

— Я и пойду, — произнёс я.

Отчего-то сегодня мне было не страшно. Чувствовался какой-то внутренний кураж. Иван хотел вмешаться, но я остановил его знаком руки.

— Стоит ли? — покачал головой Фёдор Прокопич.

— Двум смертям не бывать, — легкомысленно парировал я.

— Помоги вам Господь! — с надрывом воскликнул воевода.

Иван ненадолго задержал меня.

— Петь, на рожон не лезь, — попросил он.

— В любом случае, кому-то надо это делать. Но ты прав — я буду осторожным.

— Знаю я тебя, — вздохнул предок.

Солдаты принесли на скорую руку изготовленное белое полотнище, вручили его мне.

— Может, вашскородь, из нашего брата кого-то лучше отправить? Вдруг нервишки у кого дрогнут? — предложил один из них.

— И правда. Давайте другого переговорщика найдём. По нам татям пулять чай не интересно, — откликнулся другой.

— Спасибо на добром слове, ребята, — искренне поблагодарил я. — Но я на службе. Это мой долг.

— Отчаянный как я посмотрю вы, барин!

Я пришпорил коня и поскакал. Кавалерист из меня по-прежнему так себе. С лошади не падаю, вот и все успехи. Хорошо хоть малость попривык, теперь нет нужды неделю стонать и охать после дикой встряски и натирания всего, что только можно натереть.

В этот самый момент прежняя лёгкость сменилась дрожью. Разбойники, пусть благородного происхождения, остаются разбойниками. Им меня подстрелить — плёвое дело. Но... раз вызвался, значит, надо! Никто за язык не тянул!

Я подскакал ко рву, остановил коня и помахал белым флагом. На стене появилась крепкая кряжистая фигура немолодого человека, одетого в гвардейский пехотный мундир. Сапежский? Думаю, он. Бандиты кликнули главаря. Занятно, он специально так оделся, чтобы вызвать у нас смущение? Как же, заслуженный вояка, преображенец, потерявший ногу на полях сражений!

— Чего надо? — грубо спросил он.

— Прошу вас представиться! — прокричал я.

— Сам-то кто будешь?

— Следователь СМЕРШ Пётр Елисеев.

— Матвей Сапежский, сержант лейб-гвардии Преображенского полка. В абшиде по причине потери ноги.

— Вот и познакомились, господин Сапежский!

— Да уж, хорошо знакомство! — бандит криво усмехнулся. — Не там шпиёнов ищите, господин следователь.

— Это уж нам решать, сударь!

— С чем пожаловали и почему команду воинскую с собой привели? — мрачно спросил он. — Мы люди мирные. Других не трогаем и себя в обиду не даём. Не надо подле нас оружием бряцать.

— Такова служба. Прибыл, чтобы арестовать вас и сопроводить для допроса.

— Свят! Свят! Свят! Что ж за грехи такие за мной обнаружились? — делано удивился Сапежский.

— А вы поезжайте с нами и узнаете, — спокойным тоном предложил я. — Обещаем справедливое расследование.

— Знакомо мне ваше расследование: кнут да дыба. Увольте, господин хороший. Мне и в родном имении неплохо.

Тут прискакал не выдержавший Фёдор Прокопич. Он резко осадил коня и хрипло заорал:

— Брось дурью маяться, Матвей! Не себя, так дворню свою пожалей. Выходи с повинной головой. Авось, не отсекём её.

Я неодобрительно посмотрел на воеводу. Вот уж кого тут точно не хватало!

— Фёдор Прокопич пожаловали! — Сапежский снял треуголку. — Какая честь! Простите, что принять не могу. Не прибрано в доме... В другоряд приезжайте. Как родного примем.

— Скалься, скалься, — огрызнулся воевода. — Кончилась твоя свобода.

— Это мы ещё посмотрим...

— Что тут смотреть: повязали твоих сообщников на ярмарке. Они уже и показания на тебя дают. Про то, как ты разор Лоскутовым устроил! Как Забелиных чуть по миру не пустил! Про монастырь Марфинский... Про настоятеля, живота тобой лишённого...

Тут лицо главаря банды дрогнуло. По его выражению я понял: прав воевода, без Сапежского не обошлось. Сам ли или через пособников, но он был связан с убийством. Значит, мы на правильном пути.

А воевода продолжал блефовать (ведь про большинство показаний он наврал, мы взяли слишком мелкую сошку, но кое-что из них вытрясти удалось):

— Посуди сам, Матвей. У меня с собой солдат много. Они к тебе жалости не имеют. На штык подымут, не задумавшись. Ежли я не остановлю...

— А не пошёл бы ты, Фёдор Прокопич куда подальше! — зло ощерился Сапежский.

Тогда в переговорный процесс вмешался я.

— Обращаюсь к вашему благоразумию, господин Сапежский. Если на себя плевать — дворню пожалей-то. Им-то почто лишения терпеть? У нас не только штыки и фузеи имеются... Мы ведь из пушек всё тут по брёвнушку раскатаем. К чему напрасные жертвы?

— Уезжайте отсюда, следователь, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, предложил разбойник. — По-хорошему прошу. Опосля уже по-плохому придётся. Не токмо у вас пушки имеются. Ну-ка, Гриня, — крикнул он кому-то невидимому, — устрой фейерверх гостям незваным.

Что-то бухнуло, на мгновение усадьба окуталась дымом. Конь подо мной всхрапнул и дёрнулся, я с трудом удержал его.

У разбойников тоже имелась пушка. Быть может, не одна. Правда, сейчас она стреляла холостым, но демонстрация вышла что надо. Уверен, немало солдатиков призадумалось о своей участи, в случае, когда они начнут штурмовать стены.

— Таперича ясно? — вопросил со стены Сапежский. — В другой раз не токмо порохом зарядим.

— Ирод ты, — вздохнул я. — О бабах и детишках подумай.

— Не твоя забота, сыщик. Лучше убирайтесь подобру — поздорову!

Фёдор Прокопич раздосадовано махнул рукой и повернул обратно. Я догнал его, поравнял коня.

— Чего это он такой смелый?

— Есть у него защита аж на самом верху, — кисло проронил воевода. — Вот и не боится.

— Ого. Всё страньше и страньше, — не вытерпел я. — А раньше, почему об этом не говорили? Ведь интересные подробности всплывают...

— Опасался, что спужаетесь. Не станете с Сапежским связываться, — буркнул он.

— Хорошо вы о СМЕРШе думаете, Фёдор Прокопич...

— Что мне ещё остаётся делать? До вас тут были уже гости столичные. Покуда до дела не дошло, грудь колесом ходили. А потом... — Воевода в сердцах сплюнул.

— Зря вы так! — сказал я. — Мы, конечно, не герои античности, но труса праздновать не собираемся. Вашего Сапежского изловим и на цепи в Петербург привезём. Только сначала узнаем, чем ему настоятель не угодил. Ну а раз мирные переговоры закончились ничем, придётся усадьбу штурмовать. Жаль. Хотелось обойтись без крови. Ну да человек предполагает, а Господь располагает! Будем солдатикам диспозицию излагать, — последнюю фразу я произнёс как стихи.

Глава 10

В ближайшем лесу срубили несколько деревьев. Они пошли на изготовление мостков через ров и штурмовые лестницы. Тем временем я допросил деревенских, которые сообщили, что в усадьбе закрылись где-то двадцать пять-тридцать разбойников. Ещё столько же набиралось мирной публики, включая детей. Последнее известие порядком отравило мне настроение. Сволочь Сапежский подвергал обывателей нешуточной опасности, а спасовать мы не имели права.

Среди казаков нашлись меткие стрелки с дальнобойными по сравнению с фузеями штуцерами. Конечно, скорострельность у штуцера так себе: замучаешься, пока заряжаешь, но мы не спешили. Я расставил будущих снайперов по позициям, велев выцеливать всех, кто будет защищать стены, особое внимание обращать на артиллерийский расчёт. Контрбатарейную игру ещё не придумали, да и сам я имел о ней общее понятие, потому развивать эту тему не стал.

Часа через два всё было готово. Пушки лупили прямой наводкой по воротам, методично разрушая их в щепы. Разбойники в ответ огрызались, но без особого успеха. Никого из наших зацепить не удалось. Ядра до нас не долетали: пушка у Сапежского была скорее для виду.

Зато казачки снова проявили себя с лучшей стороны. Редкий выстрел оказывался промахом. Жаль, штуцеров было мало, да и заряжались они долго. Тем не менее, снайпера хорошо покосили защитничков усадьбы. Со стороны стен часто доносились крики, стоны и проклятия.

Эх, были бы у нас мортиры! Мы бы таких плюх навесом покидали — Сапежский бы землю грыз от ярости и бессилия. Но и без того наши артиллеристы настоящие молодцы. В отличие от подавляющего большинства пехоты, успели зацепить войну со шведами и турками.

Очередной залп разнёс остатки ворот по ветру. Образовался проём, которого мы дожидались.

Воевода отдал приказ, и в бой вступила царица полей. Поток зелёных мундиров стрелой вытянулся к пролому. С криком 'Ура!' солдаты мигом уложили мостки и перебрались по ним через ров. В ответ раздались жидкие выстрелы разбойников. Снайпера многим отбили желание лезть на стены.

Я посчитал сражение выигранным, но скоро понял, что ошибся. Внезапно солдатские ряды заколыхались, началась паника — добрая сотня бойцов понеслась назад. На ходу многие горемыки-воины бросали фузеи и шпаги.

Причина оказалась простой. Сапежский изменил тактику: он поставил пушку напротив проёма и встретил атаку картечью. Солдаты, как я говорил прежде, попались необстрелянные. Лоб в лоб со смертью не сталкивались. Видя, как от осколков падают их товарищи, вместо того, чтобы дожать, не позволить пушкарям разбойников перезарядиться, они поддались панике и побежали. Не спасли даже крики офицеров и унтеров.

Ситуация выходила из-под контроля. Армия на глазах превращалась в стадо баранов. Надо было что-то предпринимать, и тогда я со шпагой и пистолетом в руках ринулся наперерез мечущейся зелёной массе. Была вероятность, что меня собьют с ног, стопчут, но я проходил сквозь толпу как нож по маслу. За мной нёсся Иван и трое казаков, у которых не было штуцеров.

Наш маленький отряд оказался у расчёта разбойничьей пушки раньше, чем те успели перезарядить орудие. Я выстрелом разнёс череп бандиту с банником, потом шпагой проткнул второго пушкаря. Ранение в живот в этом веке гарантированная путёвка на тот свет.

К артиллеристам уже спешила подмога. На меня выскочил детина пиратского вида. Сходство добавляла повязка на правом глазе. Разве что попугая на плече не было.

Моя шпага против его саблюки всё равно что зубочистка. Очень скоро 'пират' умело оттеснил меня к мосткам. Иван тем временем бился с не менее достойным противником, да и казачкам приходилось несладко. Разбойникам нечего было терять, и они сражались с отчаянием людей, которые поставили себе целью забрать с собой как можно больше противников.

Воевода пытался собрать беглецов, сколотить из них хоть что-то похожее на воинское подразделение, а не трусливый сброд. Получалось у него не очень. Это значило одну простую вещь — выручка будет не скоро.

Фехтовальщик из меня так себе. Тем более против опытного саблиста. Сталь со звоном ударяла об сталь. Я всё яснее понимал, что мне кирдык. 'Пират' мастерски парировал мои выпады, а я только чудом уворачивался от его шинкующей воздух сабли. Пока удавалось избегать ранений, но вот именно, что пока.

Понимая, что Д'Артаньяна из меня не выйдет, я пошёл ва-банк: изловчился и спихнул противника с мостков в воду. И тогда на моих глазах произошло то, о чём рассказывал пленный.

Что-то огромное на секунду показалось из воды, схватило 'пирата' и вместе с ним ушло на дно. Несчастный (впрочем, какой несчастный — он это заслужил) не то что завопить, даже воздуха в лёгкие набрать не успел. Зеленоватая поверхность воды вспучилась пузырями и стремительно окрасилась в красный цвет.

Что это была за тварь, откуда она тут взялась — я не знал и знать не хотел. Может, какой-то сом-мутант, может и впрямь крокодил, может, водяной (ведь не на пустом месте взялись все эти сказки?)... Пускай этим занимаются специалисты. Если захотят, конечно. У меня нашлись заботы поважней.

Я бросился на выручку Ивану. Тот отчаянно бился, но на него насело сразу трое. Моё появление изменило пропорции.

— Спасибо, братишка! С меня причитается! — прокричал Иван.

— Сочтёмся, — кивнул я, насаживая на лезвие косматого как медведь разбойника.

Интересно, а где сам 'виновник торжества'? Где Сапежский, почему его не видно и не слышно.

Иван любезно 'одолжил' ещё одного противника, но тот вдруг широко раскрыл глаза и предпочёл дать дёру. Ларчик открывался просто. Позади уже грохотала башмаками вразумлённая Фёдором Прокопичем пехота. Солдаты опомнились, устыдились и теперь рвались искупить вину.

Разбойник, бившийся с Иваном, тоже струхнул и дал стрекача, так что пятки сверкали. В след громыхнул выстрел. Пулял кто-то из наших и не промахнулся. Разбойник, всплеснув руками, повалился лицом вниз.

Иван, не отличавшийся кровожадностью, перекрестился и сказал несколько слов о спасении заблудшей души.

— Эта 'душа' тебя живота лишить хотела, а ты за неё молитву возносишь, — пробурчал я.

— Мы христиане, — удивлённо посмотрел на меня Иван.

Пространство усадьбы заполонили разгорячённые солдаты. Правёж начался сразу. Женщин, а уж тем более детишек не трогали. Их отправили в деревню с наказом старосте расселить по избам и не обижать.

В центр стащили трупы. Отдельно разбойников и отдельно наших. Хватало и раненых с обоих сторон. Из соседнего села ожидалось прибытие батюшки: исповедовать и причастить тех, кому не суждено дожить до завтра. Пленных оказалось немного: и казаки постарались, и артиллерия, да и мы с Ваней внесли посильный вклад.

Больше всего нас интересовала судьба Сапежского. Опасался, что в царившей кутерьме он мог сбежать. Пусть на одной ноге далеко не удерёшь, но устраивать погоню желания не было. Все устали как собаки. Меня вообще заколотила нервная дрожь. Видимо, отошёл, понял, какие последствия могла бы иметь недавняя схватка. Я мысленно пообещал как можно меньше влезать в подобные авантюры. Сегодня обошлось: ни царапины, а что будет в следующий раз? Здешних врачей не зря коновалами зовут. Не столько лечат, сколько залечивают. Об элементарной гигиене понятия не имеют. От любой царапины можно заражение крови подхватить!

— Вот он, Сапежский! Нашёлся, паскуда, — зазвучали голоса со всех сторон.

Я помотал башкой и увидел, что солдаты несут на сделанных из фузей и плащей-епанч носилках тело одноногого мужчины. Первой мыслью было: мёртв! Сердце предательски ёкнуло. В таком случае мы не доберёмся до истины, не узнаем точно — повинен ли он в гибели настоятеля. Но потом я облегчённо вздохнул.

Да, Сапежского ранили, он был без сознания, но вертевшийся поблизости армейский лекарь осмотрел его и сказал, что рана не смертельна, и с большой вероятностью разбойник выкарабкается.

— Только допрашивать его нельзя, — добавил лекарь.

— Почему? — побагровел Фёдор Прокопич.

— Нет смысла. Даже если он придёт в сознание, всё равно будет очень слаб и вряд ли сумеет связать два слова.

— Ничего, — успокоено произнёс воевода. — Главное его в Марфино доставить, да сторожить там как зеницу ока. А допросить завсегда успеется. Ты, — он ткнул пальцем в грудь врача, — отвечаешь за его жизнь собственной персоной. Если, не приведи Господь, загнётся — заместо него в поруб посажу. На цепь!

Ошарашенный лекарь закивал и принялся суетиться вокруг главаря разбойников.

— Отколь ветер не повеет, Сапежский не заробеет... — фальшиво пропел Фёдор Прокопич, наслаждаясь триумфом. Пробил его звёздный час.

Он размашисто перекрестился:

— Сподобил таки всевышный на дело великое! Поймали пса зловредного, дали укорот делам его зверским! Не оставил господь милостью мя, грешного!

Тут его взгляд упал на нас с Иваном. Мы деликатно склонили головы. Рот воеводы расплылся в улыбке.

— Судари, выражаю вам искреннюю признательность! Если бы не вы, этот мерзавец ещё долго бы отравлял жизнь всей округе. Я всенепременно отпишу меморию вашему начальству. Вы достойны самой высокой награды.

Я представил, как вытянется худое лицо фон Белова, как он будет 'рад' нашим успехам. Кислое выражение на лице Ивана свидетельствовало, что наши мысли идут в унисон.

Однако... похвала похвалой, но до главного мы не докопались. Нас прислали не в войнушку играть, а найти конкретного убийцу. В этом проблема. Хорошо, если она решится с помощью того же Сапежского.

— Благодарим, Фёдор Прокопич, — сухо ответил я. — Служим не ради чинов и наград. Это наш долг.

— Отрадно сие слышать. Не столь часто на мою долю выпадает наблюдать признаки бескорыстного служения ея императорского величества.

— Фёдор Прокопич, просьба имеется. Окажите милость — уважьте в малом.

— Как я могу не уважить опосля того, что вы для воеводства сделали?! В лепёшку разобьюсь, но выполню, — торжественно пообещал воевода.

— Первый допрос Сапежского проведём мы. Расследование не должно топтаться на месте.

— Судари, не вижу никаких препирательств с моей стороны, тут вы в своём праве. Жаль, что негодяй так не вовремя получил ранение. Иначе... — глаза Фёдора Прокопича недобро сверкнули. — Был бы другой разговор!

Он мечтательно зажмурился. Наверное, видел себя в грёзах в орденах и с генеральской перевязью. Хотя... не думаю, что в столице так уж оценят поимку местного мафиози. В Петербурге свои игрушки, куда крупнее и дороже. Но зачем портить человеку настроение? Пусть наслаждается триумфом.

Фёдор Прокопич очнулся, вновь глянул на нас:

— Господа, отныне вы всегда желанные гости в моём доме! Более того — в честь нашей знаменательной победы, я устрою бал! Вы будете главными виновниками сего тожества.

Ну вот... Кажется у меня есть все шансы попасть на местную 'дискотеку'. И ещё... после Барбарелы я ни с кем не встречался и успел соскучиться по женскому обществу. Вдруг, бал исправит это досадное упущение? Да и безумно втрескавшемуся в дочку Ушакову Ивану не помешает расслабиться в обществе прекрасных фемин.

Бал так бал. Я не против.

Глава 11

В восемнадцатом веке с развлечениями было не очень, потому бал, устраиваемый Фёдором Прокопичем, вызвал немалый ажиотаж. Готовили его неделю. Местный бомонд бурлил как кипяток. Все старались не ударить в грязь лицом.

Зато у нас с Иваном выдались на редкость спокойные деньки. Праздничная лихорадка нас не коснулась, хотя воевода планировал выставить нас в качестве главной приманки. Как же, столичные 'ерои', столько пользы принесли Марфино! Я, кстати, немного удивился. Думал поначалу, что основные лавры Фёдор Прокопич припишет себе. Оказалось — нет. Разложил всё как было. Это приподняло воеводу в наших глазах.

Служба наша простаивала: допрос Сапежского постоянно откладывался, 'оживал' главарь разбойников медленно. Вдобавок к огнестрельному ранению, его ещё и контузило. Без сотрясения мозга не обошлось.

Воевода, как и обещал, накатал благодарственное письмо фон Белову, мы приложили к нему короткое сообщение. Только в отличие от Фёдора Прокопича писали не открытым текстом, а используя специальный шифр. Депеша вполне могла попасть в чужие руки, чем меньше людей поймут о чём речь — тем лучше.

Семь дней мы жили как на курорте: только ели, спали и лениво фланировали по центральной улочке Марфино. Воевода поставил нас на свой кошт, кормили и поили нас за его счёт. Он даже комнату нашу оплатил.

Постепенно ничегонеделание стало надоедать. Вновь потянуло на подвиги. Да и Ване приелись одинаковые до уныния дни и ночи. Мы привыкли к иному ритму жизни. Допросы, обыски, слежка, досмотр трупов... Не спорю, занятия малопривлекательные, но мы радели не за страх, а за совесть, видели в этом наш вклад в грядущее Родины. Сражались за то, чтобы Россия стала сильнее, чище, справедливее. Иногда приходилось снимать белые перчатки и лезть в самую грязь, но это нас не пугало.

И вот уже неделю мы лишены привычного образа жизни, маемся от безделья.

Я как заведённый дважды в день бегал в камеру, в которой держали и лечили Сапежского. Допросы его подельников ничего не дали. Выжила, в основном, мелкая шушера. Да, благодаря им удалось восстановить события, связанные с разбойными нападениями на усадьбы местных дворян, ограбления на дорогах. Однако про марфинский монастырь никто не рассказывал.

Говорили только одно: Сапежский в ночь убийства куда-то уезжал вместе со своей правой рукой — бандитом по прозвищу Зуб. Мы сначала обрадовались, а потом приуныли. Как выяснилось: Зубом оказался тот самый одноглазый 'пират', которого я спихнул с мостков. Теперь от него ничего не осталось.

В общем, одна надежда на то, что Сапежский очнётся и 'запоёт'.

Но вот наступил долгожданный бал. Особняк воеводы украсился разноцветными лентами и фонарями. К парадному подъезжали гости, которых встречали учтивые слуги и вели в специально выстроенный павильон в греческом стиле с обязательным портиком и колоннами.

Тут пахло свежими стружками и сырым деревом. В самом конце была поставлена сцена, на ней играл военный оркестр. Музыка была чужда моему уху. Мелодия казалась ускользающей, а ритм нечётким. Эх, где привычные сто сорок ударов в секунду?!

Пока действо не началось, гости сбивались в группы по интересам. Переговаривались либо просто наслаждались музыкой: танцы ещё впереди. То тут, то там слышались взрывы смеха — местные остряки развлекали публику как могли. Прохаживались официанты с подносами.

Я для интереса взял у одного бокал, попробовал и остался доволен: лёгкое вино, что-то вроде шампанского. Для женщин самый раз.

Кстати, прекрасных фемин можно было только пожалеть: 'парадный' костюм начинался с теснейшего корсажа, подобно броне заковывавшего талию, огромной безобразной вздутой юбки, сшитой из плотной парчи, которая почти не гнулась и стояла как лубок, и, наконец, из обременительной причёски, представлявшей собой целое архитектурное сооружение парикмахерского искусства .

Много щебечущих девушек: явно барышни на выданье. Папа и маман привезли их на поиски женихов. Где ещё подыскать выгодную партию, как не на балу, устроенном главным человеком в округе?

Девушки скромно постреливали глазками, надеясь высмотреть будущего суженного-ряженного.

Холостяки, воспрявшие духом, искали потенциальных жертв. Кому-то нужна любовь до гроба, а кому-то богатое приданное за невестой.

— Тоска, — произнёс Иван.

— Что, без твоей зазнобы и свет не мил? — улыбнулся я.

— Петь, прошу тебя, давай без шуточек твоих... Я же в твои романы не лезу. Про Барбарелу и слова единого не сказал.

— Прости, братец! Не со зла! Поднять настроение тебе хотел. Хм... смотри, а это, кажется, по наши души.

Фёдор Прокопич подвёл компанию: благообразный совершенно седой мужчина преклонных лет, высокая, располневшая матрона (как выяснилось позже — супруга), длинный и будто состоящий из прямых линий подросток (сын)... Но моё внимание привлекли не они. Я встретился с глазами прекрасной незнакомки и утонул в них. Очнулся лишь после того, как Иван дёрнул меня за рукав кафтана:

— Петь, ты чего?

— А?

— Я говорю, ты чего как столб соляной стал?

— Кто она? — спросил я вместо ответа.

— Она... — понимающе протянул Иван. — Ты что имя уже забыл? Нас же представили...

— Ваня, блин! Как её зовут, кто она?

— Эх, — вздохнул предок. — Запоминай: зовут её Наталья Ивановна Лоскутова.

— Лоскутова? Это их имение Сапежский грабил?

— Их, — подтвердил Иван. — Потому папенька их, господин Лоскутов очень хотел с тобой и мной увидеться. Поблагодарить за всё. Только ты, когда он говорил, молчал и зенками хлопал. Что с тобой? Никак влюбился?

— Может и влюбился, — кивнул я. — Думаешь, одному тебе это чувство известно.

— Нет, конечно, — грустно улыбнулся Иван. — Я тоже об Екатерине Андреевне думаю часто. Тоска меня гложет. Будем теперь с тобой на пару с кислыми физиономиями ходить.

— Тут ты, братец, ошибаешься, — резко сказал я. — Я за Наталью Ивановну... за Наташу поборюсь.

— А Барбарела? Тебе вроде она нравится...

— Нравится, — согласился я. — Но это не любовь, Ваня. У меня при виде её сердце не ёкает, глупости совершать не хочется. Значит, точно не любовь.

— И что будешь делать?

В этот момент музыка зазвучала громче. Дождавшись этого момента, радостные кавалеры устремились приглашать дам.

— Сейчас увидишь, — пообещал я.

Бал начинался с полонеза. Его открывал Фёдор Прокопич под ручку с супругой. Всё было чинно и официально.

Путь к Наталье Ивановне преградили двое офицеров и какой-то штатский, внешность которого показалась смутно знакомой. Где-то мы определённо встречались, и та встреча была не из приятных. Офицеров я обогнул, а штатского подрезал, опередив его на долю секунды. Кажется, чуток подвинул плечом. Ничего страшного, не убудет!

— Позвольте пригласить вас, Наталья Ивановна, — произнёс я, прикладываясь к пахнувшей лавандой нежной ручке девушке.

Та вопросительно посмотрела на отца. Лоскутов благосклонно кивнул.

Кто-то раздражённо фыркнул у меня за спиной. Ага, тот самый штатский. Что поделаешь — кто успел, тот и съел. Таков закон природы.

Мы оказались в кругу, друг против друга. Ужасно хотелось обнять тонкий прехорошенький стан девушки, прикоснуться губами к её губам. Давненько я не видел столь живого лица. Оно привлекало к себе, завораживало. Каждое движение что-то значило, имело смысл. Лёгкое взмахивание ресниц, и я беспомощен как младенец! Чарующая улыбка, изящный носик, порозовевшие от жизненной силы и переполняющей энергии щёчки, слегка заострённый подбородок (память услужливо подсказала дурацкую фразу из прочитанной сто лет назад статьи о физиогномике: 'Острый подбородок свидетельствует о вежливости, хитрости и неискренности его обладателей' Чушь, чушь собачья! Откуда взяться неискренности у этого небесного создания?!).

Я отогнал наваждение. Вспомнил, где служу и чем занимаюсь.

Она держалась твёрдо и прямо. Возникло у неё что-то ко мне или нет — понять невозможно.

— Что вы меня разглядываете, будто павлина? — засмеявшись, спросила Наталья Ивановна. — Почему не танцуете? Разве не для этого вы меня пригласили?

— Да... То есть нет... Э... да...

Я понял, что не могу выразить свои мысли вслух. Блин, что со мной?!

— Определяйтесь скорее! Боже, как я люблю танцевать!

— Прошу прощения, — смущённо бросил я.

Нет, это не был вальс — иначе мы бы славно покружились. Это не было танго, в котором наши тела и души соединились бы в единое целое. Не страстная самба и не менее страстная румба (три года в детском кружке бальных танцев говорили за себя). Мы стояли лицом к лицу, соприкасаясь лишь кончиками пальцев, но даже от этого лёгкого соприкосновения меня словно било током. Под команды распорядителя танцев сходились и снова расходились, потом менялись партнёрами (в это время я от злости скрежетал зубами), и, наконец, всё возвращалось на круги своя. Я видел лицо Натальи Ивановны, смотрел в её прекрасные голубые глаза.

— Будьте осторожны, — вдруг произнесла девушка.

— Осторожны? Почему? — изумился я.

— Кажется, мой жених недоволен.

— У вас есть жених? — новость ударила меня будто обухом.

— У всякой приличной девушки моих лет обязательно должен быть жених, — хихикнула Наталья Ивановна.

— Кто он? — прорычал я.

— Он находится здесь. Это его вы столь бесцеремонно оттолкнули, когда приглашали меня на танец.

— Понятно. Могу я узнать его имя?

— Разумеется. Это князь Четверинский. Он знатен и богат. Мои папенька и маменька полагают его прекрасной партией.

— А вы? Что думаете вы?

Девушка задумчиво наморщила лобик. Это привело меня в столь умилительное настроение, что я поймал себя на мысли: ещё немного, и превращусь в болонку. Буду тереться о точёную ножку хозяйки и проситься на ручки.

'Дурак! Болван стоеросовый! Будь мужиком, крепись!' — одёргивал я себя.

— Без всяких условий: князь хорош собой, — заговорила, наконец, девушка. — Он образован и очень богат. Наверное, у него денег больше, чем у всех тут собравшихся. Видимо, по этой причине мои родители души в нём не чают.

— Простите, но я хотел узнать, что думаете о нём вы! — чуть не закричал я.

— Я всего лишь девушка. Послушная дочь моих родителей. Но, скажу вам по секрету: князь кичлив и не очень умён. Он дурно воспитан, постоянно влипает в неприятные истории и устраивает свары. Про него рассказывают ужасные истории. Князя боятся, но ничего ему вслух не говорят. И что бы ни произошло, ему всё сходит с рук.

— Не очень лестное описание того, кто считается вашим женихом, — заметил я.

— Не я его выбрала. Он сам решил, что я должна быть его супругой. А родители поддержали.

— Неужели они не замечают его... недостатков?

— Блеск его фамильного золота слепит им глаза. Видите, я достаточно откровенна, хоть и вижу вас впервые.

— Признаюсь — весьма тронут вашим доверием. Постараюсь его оправдать. Могу ли чем-то услужить вам?

— Можете, — кивнула девушка.

Я выпрямился во весь рост, собрался.

— Итак... Что вы от меня ждёте?

— Только одного: будьте благоразумны. Князь идёт сюда. Судя по искажённому лицу — намерения у него не мирные.

— Постараюсь, Наталья Ивановна.

В этот самый момент между нами пролез какой-то светский хлыщ, а ещё парочка оттеснила меня от партнёрши.

— Приносим искренние извинения. Князь Четверинский ищет вашего благосклонного внимания. Окажите любезность.

Зараза! Восемнадцатый век, а происходящее как на дискотеке в клубе ДК механизаторов. Ладно, посмотрим, что за птица этот князь Четверинский.

— Как скажете, господа. Мадемуазель, — я слегка опустил подбородок. — К сожалению, мне необходимо на некоторое время вас оставить. Надеюсь, вы на меня не в обиде.

— Помните мои слова — будьте благоразумны, — произнесла Наталья Ивановна.

Раскланявшись, я побрёл в сопровождении всей троицы к выходу из павильона. Ивана нигде не было видно. Кажется, он с кем-то танцевал. Обидно до слёз, что наша телепатическая связь прекратилась! Сейчас бы она была в самый раз.

Мы прошли сотню шагов по саду, принадлежавшему воеводе. Кроме нас тут хватало народу: время от времени из темноты слышались смешки и поцелуи. Парочки, пользуясь темнотой и удачным стечением обстоятельств, миловались вовсю.

Возле высокого раскидистого дерева виднелась чья-то фигура.

— Это князь, — сказали мне. — Идите, он вас ждёт.

Я пошёл к дереву. С каждым шагом очертания фигуры становились всё чётче и чётче. И вот я сумел разглядеть его полностью.

— Неожиданная встреча, — криво ухмыльнувшись, произнёс князь Четверинский.

— Мир тесен, — кивнул я. — В том сгоревшем трактире вам удалось от меня удрать. Жаль. Я бы с удовольствием проломил вам голову.

— Ну, а я с не меньшим удовольствием проткну вас шпагой или пристрелю, господин сыщик. Вы подлец, который нагло ведёт себя и пытается отбить мою невесту. Такое князьями Четверинскими не прощается! Вызываю вас на дуэль. Время, место и условия обговорите с моими людьми.

Глава 12

Я с демонстративным спокойствием вернулся от Четверинского к месту, где меня ждали его конфиденты.

— Что скажете, сударь? Вы приняли вызов?

— Принял, — кивнул я.

— Замечательно. Позвольте представиться — Родион Протасов, из местной шляхты. Буду секундантом у князя Четверинского, — щёлкнул каблуками молодой человек, гладко выбритый, с длинными волосами, схваченными сзади в хвостик, в бархатном кафтане, изумрудного цвета штанах до колен, белых чулках и башмаках с массивной пряжкой.

В злополучном трактире его не было, и я счёл возможным ответно представиться:

— Пётр Елисеев, старший следователь СМЕРШ.

— Рад нашему знакомству. Жаль, что обстоятельства не располагают к дружбе. Имеется ли у вас секундант?

— Моим секундантом будет Иван Елисеев.

— Брат?

— Кузен.

— В таком случае, позвольте узнать, что предпочитаете: шпага, пистолеты, сабля? Князь владеет всеми видами оружия. Между нами: он знатный бретёр, я вам не завидую. Он несколько лет прожил во Франции, был отправлен батюшкой в тамошний университет. И наряду с общими науками приобрёл немалое умение к искусству поединка, к тому же часто дуэлировал. Поводы, знаете, постоянно находились.

'Ещё бы, с таким характером', — подумал я, а вслух спросил:

— Хотите меня испугать?

— Никоим образом, — замахал руками Протасов. — Хочу, чтобы вы знали всё, как есть. К тому же я не во всём поддерживаю князя. Увы, наряду с хорошим, в нём имеется очень много того, что не делает ему честь. Итак, на чём вы остановились, какое оружие предпочитаете?

— Право выбора у меня, — раздумчиво произнёс я. — Предлагаю князю устроить бои без правил.

— Простите, что?!

— Голыми руками, без оружия. Допускаются захваты, удары ногами, голой... любой частью тела. Бой продолжается до потери противником сознания или если он попросит пощады. Не разрешается бить по причинному месту и кусаться. Других ограничений нет. Главное условие: никакого оружия!

— Сударь, это крайне необычно. Очень по-варварски. Подобает ли дворянину принимать в этом участие?

— Я свои условия изложил. Если князя они не удовлетворяют...

— Нет-нет! — поспешно оборвал меня Протасов. — Дуэльный кодекс на вашей стороне. Только не думайте, что сим вы сильно облегчили вашу участь. Будучи у галлов, князь проявил немалый интерес к сабату...

— Савату? — уточнил я.

— Наверное, — пожал плечами Протасов. — Он видел, как дерутся портовые грузчики. Его поразили необычные методы, коими они пользуются. Князь не побоялся нанять себе учителя, говорят самого лучшего. Так что виктория может уплыть от вас в любой момент.

— Вот и прекрасно. Я только рад, что мне достался достойный противник, — хмыкнул я.

Честно говоря, известие не было приятным. Опытный бретёр в фехтовании разделает меня под орех. Да и стрельба тоже не мой конёк. К тому же дуэли, мягко говоря, не приветствовались. Запросто могут и со службы прогнать, а откажешься — в обществе лучше не появляться. Такая вот двойственная ситуация. Крутись как хочешь. Рукопашная казалась идеальным выходом. А тут вырисовалось, что князь оказывается спец по савату. Вот уж чего я не ожидал в российской глубинке! Может, тут каждый второй с чёрным поясом и девятым даном по карате?

Мы обговорили место и время. Остановили выбор на завтрашнем вечере, нас с Иваном заберёт карета князя и доставит куда надо.

Протасов счёл свою миссию выполненной и раскланялся. Я, находясь в глубоком раздрае, отправился на поиски Ивана, чтобы сообщить ему 'пренеприятнейшее известие'.

'Кузен' остался неохваченным женским полом по одной простой причине: он забился в самый глухой угол павильона и не предпринимал попыток оттуда вылезти. Моя (кхм) Наталья Ивановна была в гуще танца. Я присоединился к Ивану и некоторое время вместе с ним созерцал веселящуюся публику.

— На завтра ничего не планируй, пожалуйста.

— Что, Сапежский? — очнулся 'кузен'.

— Увы. Тут такое дело, понимаешь. Я старого знакомого встретил, князя Четверинского.

— Кого? — не понял Иван.

— Да того хлюста, который трактир сжёг.

— Я бы этого гада! — сжал кулаки Ваня.

— Тебе придётся в очередь стать. Первый я. У меня на завтрашний вечер дуэль с ним назначена.

— Стреляетесь или фехтуете?

— На кулачках бьёмся.

— Иди ты! — не поверил Ваня.

— Правда, только правда и ничего, кроме правды, — заверил я. — Вечером за нами карета заедет.

— Из-за чего дуэль-то? Неужели трактир?

— Любовь, Иван! Она причина всех причин. Я тут на танцах дорожку Четвернискому перешёл сам того не знаю. Оказывается, нам одна и та же девушка нравится.

— Наталья Ивановна.

— Она самая.

— Хороший выбор.

— Я в курсе.

Наш разговор прервало появление Фёдора Прокопича. Был он каким-то взбудораженным и весёлым. По его сигналу музыка прекратилась, наступила тишина.

— Судари и сударыни! Только что доставили прелюбопытную посылку, кою я думаю на завтрашний день отправить в Петербург, дабы там она оказалась в Кунсткамере! — Воевода взял театральную паузу.

Кое-кто из гостей не выдержал:

— Фёдор Прокопич, что там! Не томите, Христа ради! Рассказывайте!

— Сегодня во рву, окружающем усадьбу Сапежских, произошло весьма необычное событие. Караульные увидели всплывшую кверху брюхом тварь. И тварь эта, хочу сказать, оказалась доселе невиданной! Её только что доставили сюда. Кто хочет полюбопытствовать — милости прошу, — и воевода приглашающе махнул рукой.

— Догадываюсь я, что это за тварь, — сказал я Ивану.

— Ты её видел?

— Мельком. Она на моих глазах разбойника сожрала.

— Смотреть пойдёшь?

— Не любитель я подобных зрелищ. Уродцев в спирту и прочей дряни.

— Ладно тебе! Пошли!

Я поддался уговорам и отправился смотреть привезённое чудо-юдо. Толпа обступила лежавшую на траве тушу. Женщины непритворно ахали и отворачивались, но никто не уходил. Всё же, это не изнеженный девятнадцатый век и не рафинированный двадцатый (в его начале). Народ любит простые и грубые зрелища.

Монстр походил на уменьшенную копию плавающего динозавра, которых часто показывали по телевизору и во всякого рода 'Прогулках с динозаврами'. Метра три длиной, с уродливой вытянутой мордой, бугристой кожей, разве что лапы оканчивались когтями, а не ластами. Воняло от него премерзко: тухлятиной и тиной.

— Часто у вас такие встречаются? — спросил я у Ивана.

— Даже не слышал, — признался братец.

— Откуда ж ты взялась, неведомая хрень?! — грустно спросил я и склонился над большой уродливой головой ящера.

Гордый Фёдор Прокопич подошёл поближе и пояснил:

— Арестованные говорят, что они поймали тварь в реке несколько лет назад. Только тогда она была детёнышем, в разы меньше. Сапежский приказал кинуть это создание в ров. Там его подкармливали мясом, включая теми, кто провинился перед атаманом шайки. Правда, не все об этом знали.

Показалось мне это или нет, но тварь будто бы вздрогнула. Совсем чуток, почти невидимо... Я из осторожности взял Фёдора Прокопича под руку и попытался отвести подальше. Не тут-то было! Воевода вступил в жаркую полемику с суховатым господином в чёрном камзоле со старомодным воротником-жабо.

Я снова пристально посмотрел на ящера. Теперь он выглядел мертвее не бывает! Но от него исходили опасные флюиды, у меня от нехорошего предчувствия шерсть на загривке дыбом встала. Похоже один лишь я ощущал это. Другие были безмятежны. Трогали создание, присаживались на корточки, пытались рассмотреть всё до малейшей детали.

И тут монстр приоткрыл глаз с вертикальным зрачком. Люди испуганно охнули. Тварь дёрнулась, резко вскочила и, оказавшись на ногах, клацнула огромной пастью. Первой жертвой стал молоденький солдатик, дотоле что-то пояснявший дородной молодке в белом нарядном платье. Треск, сдавленный крик, звук лопнувшего помидора, что-то брызнуло во все стороны. Девица завизжала и тут же свалилась в обморок. Платье на ней из белого стало красным.

Перепуганная до ужаса публика разбежалась. Возле монстра остались только я, Иван и Фёдор Прокопич.

Надо было действовать. Ни разу в жизни не имел дела с ожившими динозаврами и мало себе представлял, куда надо бить, чтобы их прикончить. Я выдернул шпагу из ножен и, пользуясь тем, что ящеру было не до меня, засадил её в глаз. Динозавр взвыл, дёрнулся со страшной силой, выбив шпагу из рук, замотал башкой, при этом шпага осталась на месте и болталась вместе с головой.

Как этот гад ревел! Какие звуки он издавал! У меня уши заложило.

Охрана успела очухаться. Уже бежали солдатики, на ходу взводя курки фузей. Мы поспешили убраться с линии огня.

Вспышка, хлопок, курящийся дымок из дула... Пять солдат разрядили ружья и отходили, уступая место другим. Ещё выстрелы, ещё... Пальба длилась минуту, показавшуюся бесконечной.

Потом всё закончилось. Тварь сдохла и теперь навсегда, а мы ещё долго чихали и кашляли от едкого дыма.

На меня накатила усталость. Я подошёл к поверженному созданию. Даже мёртвым оно выглядело устрашающе.

— Сударь! После сегодняшнего, я во всё большем долгу перед вами! — взволнованно заговорил Фёдор Прокопич.

Я устало кивнул и выдернул из окровавленной глазницы шпагу. Тщательно осмотрев, убедился, что тварь её не повредила.

— Слава Богу! Казённое ведь имущество! — вслух прокомментировал я и, вытерев лезвие об траву, сунул клинок в ножны.

Денёк сегодня выдался насыщенным. А ведь завтра ещё и с Четверинским дуэлировать!

Кто-то осторожно коснулся моей спины. Я обернулся.

— Вы... вы очень храбры, сударь! — восхищённо произнесла Наталья Ивановна.

Иван тактично отошёл и увлёк за собой воеводу.

— Полноте вам, — скромно потупился я, а у самого на душе играли трубы.

Нечасто мне доводилось слышать похвалу из уст красивой девушки.

— Не спорьте, я всё видела! Вы единственный, кто не потерял голову и спас всех нас.

— По-моему, вы приукрашиваете...

— Не надо! Скромность украшает воина, конечно, но вы достойны большего... Я пытаюсь представить, как бы вы выглядели в лавровом венке.

— Глупо, скорее всего.

— Наше имение в десяти вёрстах отсюда. Найти его не сложно, — продолжила девушка. — После всего, что я увидела, мне долго будет не до сна. Свеча на моём окошке будет гореть до утра. Надеюсь, вы поняли...

Перед глазами мелькнул ворох юбок, и Наталья Ивановна отошла, оставив меня с открытым ртом.

Или я дурак или у меня наклёвывается очень интересная ночь с девушкой моей мечты. Что ж, ради такой и с Четверинским схлестнуться не в тягость.

Ладно, князюшка! Я тебе сначала рога понаставлю, а завтра их поотштибаю. Мне не в тягость!

Глава 13

Дорога сначала вывела меня к заросшему камышом озеру, на котором, важно крякая, плавало утиное семейство. И чего им только не спалось в ночь глухую? Впрочем, как и мне, но меня хотя бы можно понять: не каждый день красавицы делают заманчивые предложения. Ещё неизвестно чем всё закончится, но я рассчитывал на благоприятный вариант. Меня не смущала простота нравов. Особо целомудренной Россия в осьмнадцатом столетии не была, касалось это всех слоёв населения. Деревенских девок выдавали замуж за десятилетних юнцов, а жили, эти, с позволения сказать 'жёны', с отцами своих женихов. Дворяне смело брюхатили крепостных, держали личные гаремы с наложницами. Поговорка 'любить собственного мужа — это так пошло' ещё не возникла, но о ней начинали догадываться. Дворянские дочки любили погулять не менее своих сельских ровесниц. Тем не менее, я догадывался, что чувства Натальи Ивановны носят самый целомудренный характер, что она светла и чиста, и это мои помыслы заносят меня слишком далеко. Но я — мужчина. Я привык действовать так, а не иначе.

Из озера вытекала узкая речка, на её берегу стоял большой каменный дом Лоскутовых и десятка полтора избёнок с садами и огородами, принадлежавшей Лоскутовым деревеньки.

Ночь была тёмной, и потому с холма, на котором я сейчас находился, отчётливо виднелось единственное освещённое окошко в барском доме. Находилось оно на втором этаже. Блин! Как давно я не лазил в окна к девушкам, со времён студенческой молодости!

Лошадь пришлось оставить в лесу, привязав к дереву: не ровен час привлечёт внимание. Волков не видно и не слышно, а конокрадам тут делать нечего. Тихой сапой побрёл подальше от деревенских избушек (собачек и прочие 'системы сигнализации' никто не отменял), достиг барского дома. М-да, сонное царство!

Для начала стоило удостовериться: точно ли окошко светится в девичей спальне. А ну как ошибусь и нагряну к супругам Лоскутовым?! Для этой цели пригодилась предусмотрительно захваченная в лесу шишка. Я метнул её и услышал слабое дребезжание слюдяного окошка. Попал!

В оконном проёме появилось милое личико Натальи Ивановны.

Чтобы привлечь внимание, я помахал руками, изображая мельницу. Это подействовало.

— Петя, это вы? — шёпотом спросила девушка.

— Я, Наталья Ивановна!

— Подождите, я сейчас спущусь к вам.

Оба-на! Неожиданно. Я думал, что это мне придётся демонстрировать чудеса альпинизма, а оно вон как повернулось. Неудобно.

Тем временем, девушка с ловкостью кошки оказалась на земле. Итить-колотить, я и то вряд ли бы проделал спуск быстрее!

— Ну, мой рыцарь, надеюсь, я могу на вас положиться?

— Всецело к вашим услугам, Наталья Ивановна!

— Можете звать меня Наташей. Я разрешаю.

— Спасибо. Безумно рад нашей встрече, Наташа!

— Надеюсь, вы не думаете обо мне ничего плохого? — тоном заправского сыщика спросила она.

— Кто я такой, чтобы позволять себе подобные мысли? — усмехнулся я.

— Замечательно, — тряхнула прелестной головкой Наташа. — Может, я кажусь вам нескромной, однако я рассчитываю на вашу порядочность и на то, что вы не станете злоупотреблять моим доверием.

— Вы назвали меня рыцарем. Я оправдаю ваше доверие.

— Давайте прогуляемся до озера.

— Не боитесь, что вас хватится кто-то из домочадцев?

— Даже если хватятся, то что? — в упор посмотрела на меня девушка. — Вы ведь дворянин и в таком случае будете вынуждены взять меня в законные супруги. Спасёте от позора?

Я улыбнулся. Мысль о женитьбе пока не приходила мне в голову, но сейчас она показалась как минимум достойной для рассмотрения.

— Для вас — что угодно, хоть Луну с неба достать.

— Луны не надо. Пусть светит для всех. Предлагаю поговорить о чём-то другом, — сказала Наташа.

— Например?

— Расскажите о себе.

— Думаете, есть что рассказывать?

— А вы начните, а там разберёмся.

— Хорошо, — согласился я. — Имя моё вам известно. Фамилия моя старинная, но не знатная. Богатств не нажили. Имений и усадеб нет, людишки за мной тоже не числятся. Служу в СМЕРШе, хотя об этом вы знаете. Живу в столице.

— И это всё?

— Пожалуй.

— Ну, — надула губки Наташа. — Скучно. Я думала — вы о подвигах своих расскажите.

— Каких подвигах?

— Как злодеев, татей, супостатов ловили. Разве не в этом служба ваша заключается.

— В этом, — кивнул я. — Но не всё так просто. Если я поведаю вам о том, как мне доводилось ловить врагов России, то придётся взять с вас расписку о неразглашении служебной тайны. Или упрятать в казематы Петропавловской крепости. А там холодно и сыро, можете мне поверить!

— Вот ещё! — улыбнулась она. — Коли об этом говорить нельзя, о другом поведайте.

Я задумчиво почесал затылок и принялся рассказывать переделанные на старинный лад анекдоты, памятные из прошлой жизни. Для здешнего обывателя они не успели обзавестись бородой, и Наташа не раз прыскала в кулачок от смеха. А потом тихо и мирно посидели на берегу озера, любуясь утками и камышом. Было хорошо и без разговоров. Просто хорошо, от того, что мы вместе, что ветер качает камыши, ночь тёплая, а Луна высоко в небе и светит для всех. Много ли надо для человеческого счастья?

На прощание (я проводил её до дома), она чмокнула меня в щёчку и на этом все любовные 'подвиги' закончились. Всё было целомудренно и чисто. Кто-то скажет облом, а у меня словно крылья выросли. Договорились следующее свидание устроить через день при аналогичных обстоятельствах. Говорить о том, что сегодня вечером буду драться на дуэли, я не стал. Зачем тревожить покой любимой?

В город я вернулся на рассвете, бухнулся в кровать и добросовестно продрых до полудня. Спасибо Ивану: он не делал попыток меня разбудить. После плотного обеда я опять подремал, но ближе к вечеру принялся разминаться: сделал пробежку, отжимался и подтягивался на импровизированном турнике. Тело требовалось привести в норму.

Иван сунулся с показом пары приёмчиков, на что я дал вежливый отказ.

— Вань, мне твои хитрости сейчас, что мёртвому припарки. Поздно уже твои кунштюки разучивать. Обойдусь тем, что есть.

Предок дуться не стал. Вместе мы сходили в церковь, помолились перед иконами и поставили свечки. После храма на душе стало спокойнее.

По российским законам участие в дуэли каралось пеньковым 'галстуком', то бишь виселицей. Причём вздёргивали даже трупы. Подобная участь меня не пугала. Стороны конфликта старались держать язык за зубами, а власти, особенно на местах, часто закрывали глаза.

Наступил вечер, пожаловал Протасов. На нём был охотничий костюм и высокие сапоги с отворотами.

— Господа, вы готовы?

— Готовы.

— Тогда прошу за мной. Князь, как и было, обещано, выслал за вами экипаж.

— Поблагодарите его за любезность от моего лица.

Карета доставила нас за город. Мы въехали на лесную дорогу и остановились на опушке.

Четверинский уже был там. Рядом с ним мялся господин в закрытом чёрном камзоле и широкополой шляпе. Он представился эскулапом. Лакеи князя успели поставить шатёр и приготовить стол, словно, намечалась не дуэль, а пикник.

— Судари, не изволите ли подкрепиться перед дуэлью? — спросил Четверинский.

Он был сама любезность.

— Не хотелось бы драться на полный желудок, — сказал я.

— Воля ваша, — без всякой обиды произнёс князь.

— Должен осведомиться у вас, господа: не желаете ли принести друг другу извинения и разойтись с миром? — спросил Протасов.

— Ни в коем случае, — презрительно кусая тонкие губы, сказал князь.

Он был в белоснежной рубашке, сквозь которую просвечивал мускулистый торс, и чёрных обтягивающих штанах.

— Коли князь не желает, так и мне не с руки, — ответил я. — Требую сатисфакции!

Протасов помялся.

— Сударь, может, вы передумаете и вместо вашего боя без правил, выберите что-то более подобающее человеку шляхетского происхождения для удовлетворения вопросов чести?

— Моё решение окончательное, менять его я не буду.

— Коли так — не смею уговаривать, — согласился Протасов. — Начинайте, милостивые судари! Секунданты в моём лице и в лице господина Елисеева проследят, чтобы дуэль велась по обговоренным условиям. И ещё... князь, хочу попросить вас об одном одолжении.

— Каком?

— Постарайтесь не затягивать. В отличие от вашего соперника, я проголодался, а ужинать в одиночестве не комильфо.

Иван злобно фыркнул, а лицо князя расплылось в презрительной ухмылке. Что он со своим саватом вообще всерьёз меня не воспринимает? Думает, научился у французов ногами махать и теперь с любым сладит? Нет уж, господин Четверинский, не на такого напали. Добыча у вас не из лёгких.

Я был слишком увлечён мысленной отповедью, что едва не упустил атаку противника. Князь бил быстро, со скоростью молнии. Похоже, следовал заветам мастеров — закончить схватку одним ударом. Ну... хоть я и не выпускник Шаолиня, однако не сплоховал. Четверинский намеревался размозжить мне лицо каблуком. Я слегка подался вперёд и присел, а потом, помня, что бить в пах нельзя, врезал снизу вверх, угодив кулаком в область икроножных мышц. Удар вышел что надо. Правую ногу Четверинскому 'отсушило'. Не так хороши, судя по всему, были его французские учителя.

Развивая успех, я пробил короткую серию в 'солнышко'. Кому туда прилетало, тот знает насколько это малоприятно: автоматически сгибаешься пополам и начинаешь хватать ртом воздух. Но и это победой назвать ещё нельзя. Вспомнив, как он поджигал трактир, как едва не убил нас с Иваном, как встал между нами с Наташей, я врезал ему двумя руками по ушам.

Четверинский заверещал по-поросячьи и упал без чувств. Схватка была скоротечной.

Я огляделся. Лакеи давно бросили заниматься делами и вовсю глазели на происходящее. Почему-то в их глазах читалось не переживание за хозяина, а злорадство. Похоже, наш Четверинский многим насолил.

Протасов кинулся поднимать друга, призывно замахал лекарю. Тот уже открывал потёртый кожаный чемоданчик с набором инструментов.

На мой взгляд, увечий я не нанёс. Всё в рамках приличий и банальной дворовой драки. Отлежится князь пару деньков, потом снова будет свеж как огурчик. Жаль, что настоящим уроком этот проигрыш в дуэли не будет. Я эту породу знаю. Но не убивать же его?

К припасам, разложенным на столе, никто так и не притронулся. Я с беззаботным видом схватил с блюда ароматно пахнущую куриную ножку и с удовольствием вонзил зубы в аппетитный кусок. Покончив, сам налил себе в высокий фужер с тонкой ножкой немного вина, выпил его и, вытерев жирные руки об полотенце, подошёл к Протасову.

Тот как раз освободился, передав заботу о князе в руки профессионалу.

— Господин Протасов, надеюсь, вы доставите нас обратно тем же способом, каким привезли?

Протасов машинально кивнул и пошёл отдавать распоряжения кучеру.

Мы с Иваном забрались в карету, задёрнули шторку.

— Неплохо ты его отделал, неплохо, — похвалил братец.

Я скромно улыбнулся.

— Что-то мне подсказывает, что так просто Четверинский не успокоится. Жди неприятностей, Пётр.

— Понимаю. На следующей дуэли я его иначе отделаю, куда серьёзней.

— На дуэли... — с сомнением протянул Иван. — Вряд ли. Плохо ты его знаешь. От князюшки жди подлости с другой стороны. С него станется.

Глава 14

Мысли о князе я выкинул из головы как только вернулся на постоялый двор. Ближайшее время ему не до нас будет, а там, глядишь, расколем Сапежского и махнём в Питер. Если всё пойдёт хорошо, так и сватов к Лоскутовым зашлю. Иван не откажется!

Как обычно с утра я наведался в местное КПЗ проверить нашего арестанта. К большому удивлению, меня не пропустили. Сапежского теперь охранял увеличенный солдатский наряд, у которого было предписание не впускать никого, кроме лекаря и воеводы.

Донельзя заинтригованный я отправился на поиски Фёдора Прокопича, чтобы узнать, в какие это игры он решил сыграть за нашей спиной. В служебном присутствии выяснилось, что их милость уехал по делам и вернётся нескоро. Судя по плохо скрываемым ухмылкам марфинских чинуш, от меня что-то скрывали. Делать нечего. Подавив острое желание разнести воеводскую контору на тысячи мелких элементов, я поехал к лекарю. Уж он-то должен быть в курсе относительно здоровья Сапежского и хотя бы прояснит главное: можно допрашивать его пациента или нет.

И снова я наткнулся на саботаж. Супруга эскулапа с самой невинной физиономией принялась заливать, что муж её умчался по срочному вызову в такие дальние Епени, что туда за три дня ни дойти, ни добраться.

Мне ужасно хотелось сорваться на крик и нагрубить, но я нашёл в себе силы спокойно удалиться, передав доктору послание, чтобы он при первой же оказии навестил меня. Супруга обещала всенепременно расстараться. Когда я уходил, она облегчённо вздохнула и перекрестилась.

Иван выслушал известия спокойно:

— Тут и гадать нечего. Сапежский выздоравливает, и воевода хочет лично им заняться. Наверняка у разбойника есть припрятанные клады: вспомни, что обыск усадьбы и деревни ничего не дал. Основную добычу где-то спрятали, а Фёдор Прокопич думает, как бы прибрать побольше к рукам.

— А мы, выходит, тут лишние, — горестно хмыкнул я.

— Пока неясно. Думаю, с ним можно будет договориться. Нам нужно убийство настоятеля раскрутить. Грабежи к нашему поручению касательства не имеют.

— Согласен. Надо договариваться. Есть одно 'но'. Уничтожив банду, мы сделали Фёдора Прокопича единовластным хозяином. Фактически — развязали ему руки. Он почуял власть и обнаглел. Наехать на него не выйдет. Сейчас он на своей земле и может делать, что душе заблагорассудится.

— Против нас не попрёт, — задумчиво произнёс Иван. — Боязно ему супротив СМЕРШа выходит. Стратегема у него такая: сначала в единоличку вытрясет всё у Сапежского, а потом зачнёт договариваться с нами. А покуда подержит нас в сторонке, чтобы мы ему ничего не поломали.

— Хорошо, время покажет, — кивнул я. — Ты, Ваня, покрутись возле солдат, что Сапежского охраняет. Денег посули, попои-покорми в трактирах. Авось через них побольше узнать получится.

— Угу. А ты тогда чем займёшься? — прищурился на левый глаз Иван.

— Личной жизнью, братишка. Должна же она не только у тебя одного быть.

— Вот оно как... Окрутила тебя Наталья Ивановна?

— Сам окрутился. Мне в удовольствие.

— Занятие сие предосудительным назвать не могу. Коли сладится всё у вас, токмо рад буду. А поручение твоё выполню. Ведомо мне где солдатики сии досуг проводят. Сегодня туда и нагряну.

— Просто прекрасно, — откликнулся я. — А я сегодня опять к Лоскутовым сгоняю. У Наташи снова бессонница.

Этой ночью мы, как и в прошлый раз, гуляли у озера. Теперь я приехал подготовленным: прихватил булку для утиного семейства, за что был награждён поцелуем в щёчку и назван 'милым'. Когда возвращался под утро, показалось, что кто-то скачет за моей спиной. Я остановился, подождал минуту. Дорога осталась пустой.

— Ясно, — сказал я сам себе. — Со страху уже чудиться началось.

Во время завтрака осунувшийся и сонный Иван рассказал, что ему удалось услышать от солдат. Здоровье Сапежского и впрямь пошло на поправку, воевода уже успел два дня назад переговорить с ним, но недолго.

— Сволочь! — в сердцах выразился я. — Свою партию разыгрывает!

Мы отправились искать воеводу. Результат вышел прежний. Нам сообщили, что 'их милость по-прежнему в городе не появлялся. Обещал быть дня через три-четыре'.

Если бы не роман с Наташей, я бы повёл себя по-другому, а так даже обрадовался. Есть время и повод задержаться в Марфино, снова увидеться с ней.

Иван прекрасно разделял мои чувства и не лез с советами, за что был крайне ему признателен.

Снова тихая ночь, снова Луна на небе. Я возле семейного особняка Лоскутовых, помогаю Наташе спуститься. Берёмся за руки и идём. Просто гуляем, дышим воздухом. Он здесь особенно чистый и пьянящий.

— Всё же отчаянная ты у меня, — улыбаюсь я. — Ничего не боишься.

— Боюсь, — внезапно серьёзно говорит она. — Боюсь, что настанет день, и ты уедешь от меня навсегда в свой холодный Петербург.

— Даже если я уеду, солнышко, то всё равно скоро вернусь за тобой.

— Родители... Ты о них подумал? Они спят и видят, что я стала женой князю Четверинскому.

— Ты будешь Елисеевой и точка! — восклицаю я. — Никакой Четверинский тебя не получит! Можешь быть спокойной!

Наташа льнёт ко мне. Я не вижу лица, но знаю, что она счастлива и улыбается.

Странный шорох позади. Хочу обернуться, но не успеваю: страшный удар опрокидывает меня на землю. Кувыркаясь, улетаю в кусты, врезаюсь лбом во что-то твёрдое — кажется, пенёк. Из глаз искры сыпятся. Нахожу в себе силы встать. Пошатываясь, выхожу из кустов.

Их трое, одетых одинаково как униформисты в цирке. Чёрные плащи, чёрные треуголки. Лица скрыты за масками.

Выхватываю шпагу, иду на них. И снова предательский удар сбоку. Четвёртого-то я и не приметил. В руках у него толстая дубина. Она опрокидывает меня в траву. Мыча, пытаюсь подняться, и сразу чувствую, как сверху навалилась тяжёлая туша. Хватают за волосы, поднимают подбородок, ещё чуть-чуть и шея захрустит. Заставляют смотреть... Господи, на что?

Наташа пытается закричать, но рука в кожаной перчатке сдавливает ей рот. Ещё один молодчик заходит спереди. Лунный свет отражается на обнажённом клинке. Короткий укол. На сарафане Наташи расплывается большое красное пятно в области сердца. Она медленно оседает. Её глаза медленно стекленеют. Я вижу, как жизнь покидает тело моей любимой, и ничего не могу поделать!

Убийца торжествующе смотрит на меня!

— Уроды! — бессильно кричу я, но никто меня не слышит — противник, оседлавший спину, об этом позаботился. — На-та-шааа! Любимая!

Рывком сбрасываю с себя захребетника. Он ударяется затылком в осину и сползает по ней. Рыча от боли и тоски, закалываю его шпагой.

— Су-каа! Ты мне за всё ответишь!

Отражаю совершенно бездарный выпад: не учили тебя, сволочь, фехтовать! Выбиваю шпагу из рук, в прыжке ударяю в грудь и добиваю уже лежащего. Нет, гад, это не дворовая драка! Тут лежачего не просто бьют — убивают! Особенно, после того, что произошло. Вы мне заплатите самую высокую цену из всех!

Убийца и один из его подельников живы, но это ненадолго. Я иду на них, в моём взоре ясно читается их приговор. Вам надо было сначала меня убить. Теперь поздно.

С кончика лезвия сочится кровь, орошая траву. Но моя шпага ещё не напилась, она жаждет смерти. Вашей смерти, гады!

Молодчики растерянно переглядывается. Внезапно убийца толкает подельника на меня, сам пытается спастись бегством. Струсил?

Я эфесом бью по зубам налетевшего бандита, он валится, как подкошенный. Шпага завершает начатое.

Остался самый главный. Он успел выиграть несколько секунд, вовсю несётся в рощу. Оттуда доносится тихое конское ржание — там спрятаны их лошади. Только бы успеть! Только бы догнать!

На пути попадается увесистая коряга. Подбираю её, замахиваюсь как для игры в кегли, и посылаю в спину беглеца, моля небеса о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Палка подрезает беглеца, однако он удерживает равновесие. Скорость упала, убийца подволакивает правую ногу. Я настигаю его. Дистанция между нами два шага. Всё, ему не уйти!

— Обернись! Я хочу увидеть кто ты!

Он останавливается, поворачивается ко мне, срывает с лица маску.

— Протасов?!

— К вашим услугам, сударь.

Протасов встаёт в фехтовальную позицию.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Четверинский приказал. Вы оскорбили и унизили его. Сначала на дуэли, а потом этими вашими ночными прогулками с Лоскутовой.

Он резко выкидывает шпагу вперёд. Мелодичный звон — я парирую удар.

— Почему Наташа? Зачем её убили?

— Такова воля князя. Он высоко ставит свою честь. Что ему жизнь этой дурочки, которая предпочла ему столичного наглеца!

— Дурочки!!!

Дзинг! Звон переходит в скрежет, мы сцепились шпагами, с ненавистью смотрим в глаза. Протасов не выдерживает первым. Отводит взгляд и подаётся назад.

— Я сохраню тебе жизнь, если ты сдашься и дашь показания на Четверинского. Обещаю! — говорю я, хотя мечтаю лишь об одном — раздавить эту гниду.

— Идите на хрен... сударь!

— Лови, гад!

Шпага прошила Протасова насквозь. Он захрипел, из открытого рта вытекла струйка крови.

— Ступай! Тебе уже котёл со смолой приготовили, — сказал я.

Тело Протасова опустилось на землю. Я развернулся и побежал назад, туда, где оставил Наташу. Молился, что она осталась жива, что её только ранило.

Надежда разбилась вдребезги!

Я обнял её, прижал к груди и стал баюкать. По щекам текли горючие слёзы вперемешку с потом и грязью.

Мне было плохо, очень плохо. Вместе с Наташей умерла частичка меня. Горечь заполнила душу, а желание отомстить вспыхнуло всепожирающим костром.

Я поднял Наташу и понёс на руках к дому. Её голова безвольно моталась.

— Прости, девочка! — шептал я. — Прости за всё!

На крыльце уже стояли встревоженные люди: родители Наташи, челядь, вооружённая кто чем. Драка успела поднять всю округу. Дому уже гудел как улей.

Не обращая внимания на собравшихся, я вошёл с телом Наташи внутрь, поднялся по ступенькам на второй этаж. Чутьём отыскал её комнату, отдёрнул балахин и положил любимую на кровать.

Спальня заполнилась всхлипывающими домочадцами. Все поняли, что случилось непоправимое.

— Это моя вина! Я не уберёг!

Хотелось выть, биться об стены, рубить и крушить.

Губы еле шевелились, горло пересохло.

— Простите, если сможете...

Отец Наташи отвернулся, прижал побледневшую супругу. Губы его дрожали. Он разом постарел на двадцать лет, превратившись в дряхлую развалину.

— Господь простит... А я не прощу. Никогда.

Нечего было сказать, нечем ответить на жестокие, жгущие напалмом слова.

— Спи спокойно! — сказал я, склонившись над девушкой и прощально целуя в лоб. — Я довершу, что не успел закончить.

Домочадцы расступились передо мной. Я нёсся как ветер, сжимая окровавленную шпагу до боли в руках. Одна мысль тамтамом звучала в голове: зло должно быть наказано, а Наташа отомщена!

Глава 15

В тяжёлую дубовую дверь забухали, вырывая Ивана из сладких объятий сна. Щурясь и зевая, он встал с кровати и, отодвинув засов, приоткрыл дверь. За порогом топтались двое дюжих полицейских.

— Что случилось? Чуть дверь не сломали, скаженные! — проворчал Иван.

— Беда, господин следователь. Петра Елисеева под замок посадили за убийство князя Четверинского.

— Вы с ума сошли?

— Никак нет. Князь убит, подозревают вашего брата. Фёдор Прокопич вас до себя кличет. Извольте за нами следовать.

— Я тоже арестован?

— Помилуйте! Разумеется, нет.

Сонливость мигом слетела с канцеляриста. Он подобрался, потемнел, стал сосредоточенным и серьёзным.

— Немного терпения. Мне нужно привести себя в порядок. Заходите.

— Да мы тут подождём. Чего уж, — смущаясь, ответил один из полицейских.

Дверь закрылась и через минуту распахнулась снова. Иван, успевший за столь короткое время провести утренний туалет и переодеться, шагнул к полицейским.

— К вашим услугам, господа. Ведите.

Они спустились к крыльцу, где их уже ждала карета. По дороге Иван пытался вытянуть из полицейских хоть какие-то подробности, но не преуспел. Воевода дал наказ держать язык за зубами, и служивые яро его исполняли.

Елисеева привезли к дому Четверинского, провели в покои, временно отданные в распоряжение сыщикам. Фёдор Прокопич уже был внутри, сидел в кресле качалке с резной спинкой и курил трубку, встретив Ивана жёлчной усмешкой.

— Что же такое делается, господин следователь? Вас прислали сюда розыск чинить, а не преступления устраивать. На то у нас и без столичных гостей своих умельцев хватает.

— Рад вас видеть, Фёдор Прокопич, — спокойно ответил Иван. — Мне всё же хотелось бы сначала вникнуть в суть произошедшего. При каких обстоятельствах был убит князь Четверинский, и почему в этом обвиняют моего брата?

— Сашка, а ну объясни господину из СМЕРШа, что у нас приключилось, — обратился воевода к своему секретарю.

Тот унылым тоном забубнил как пономарям:

— Нами установлено, что в данную ночь Пётр Елисеев, старший следователь СМЕРШ, будучи в состоянии крайнего нервического возбуждения с оружием ворвался в дом князя Четверинского, где нанёс телесные побои слугам онного, препятствующим его действиям. Означенный Пётр Елисеев хулил и бранился, а так же размахивал шпагой, крича, что призовёт князя к ответу за убийство девицей Лоскутовой Натальи, дочери Ивана Автандиловича Лоскутова, местного помещика...

— Постойте, так и Наталью тоже убили? — поразился Иван.

— Об этом после поговорим, — побагровев, сказал воевода. — Сашка, дальше излагай. А вы, господин следователь, постарайтесь впредь не перебивать.

— Вышеупомянутый Пётр Елисеев, зашёл в княжескую опочивальню и, пробыв там некоторое время, вышел, велев прислуге вызывать полицию. Прибывшие полицейские чины обнаружили в опочивальне мёртвое тело князя Четверинского. Князь был заколот, при этом тело не успело окоченеть, что позволило сделать однозначный вывод о недавней смерти. Поелику никто из других лиц никакого касательства и дела к князю Четверинскому в означенное время не имел, виновным был признан Пётр Елисеев, благо со слов многочисленных свидетелей известно, что он изрыгал угрозы и намерения его не вызывали никаких сомнений. Виновным был арестован, предполагаемое орудие убийства — шпага — изъята. Полиция имеет намерение учинить строгий допрос, дабы выяснить все обстоятельства преступления.

— На дыбе висеть твоему братцу, — дополнил Фёдор Прокопич.

— И вы в это верите? — изумился Иван.

— Я верю глазам и ушам своим. Закобелил твой братец с девицей, голову потерял. По ночам стал рандеву всякие учинять. У нас ведь городок маленький, всем всё известно. Шила в мешке не утаишь... И князя понять можно — такой позор! Он ведь свататься намеревался. Князь не стерпел, верных людишек подослал уму разуму поучить. Не ведаю почему, но до смертоубийства дошло: трёх молодчиков твой Пётр уложил. Стало быть за девицу мстил. Её то ли нарочно, то ли случаем каким тоже живота лишили. Опосля этого Пётр взбеленился, побежал к обидчику, заместо того, чтобы полициянтов привлечь. Самолично суд свершить захотел! В дом ворвался, слуг поколотил, а потом в опочивальне князя проткнул. Потом смекнул, что худое вышло.

— И что он говорит? Признался?

— Запирается, — вздохнул секретарь. — Не хочет в Сибирь али на плаху. Твердит, что мёртвым князя застал, да кто ж ему поверит при таких уликах и свидетелях?!

— Смелости убить хватило, пущай теперь и вину признать смелость найдётся, — рявкнул воевода. — Глядишь, от дыбы избавим. Чаво кости зазря ломать, да время впустую тратить. Иных забот по горло.

— Господин воевода, дозвольте встретиться с братом, поговорить, — попросил Иван, до которого начал доходить весь ужас происходящего.

Фёдор Прокопич снисходительно кивнул:

— Дозволяю. Авось удастся тебе уговорить братца. Пущай в грехах признается. Не здесь, так на небесах легче будет.

— Где вы его держите? Проводите к нему.

— За мной прошу, — велел секретарь. — Его в кладовке заперли и солдата с ружжом поставили, чтобы не сбёг.

Ивана впустили в тёмный чулан. За спиной со скрипом закрылась дверь, стукнул засов. В углу что-то зашевелилось.

— Это я, Иван!

— Тебя что, тоже того... арестовали?

— Надеюсь, нет.

— Тогда проходи, садись. Тут лавка есть. Рукой нащупай, если глаза не привыкли.

— Благодарствую.

Иван отыскал лавку и неторопливо сел.

— Давай, брат, выкладывай как на духу: во что ты влип?

— Тебе ещё не рассказали? — окрысился Пётр из угла.

— Рассказали. Токмо я бы хотел от тебя услышать. Мне твоим словам больше веры. И не надо на меня злиться. Я-то тут при чём?

— Прости, — повинился Пётр. — Навалилось столько всего! Наташа убита, а теперь на меня ещё и Четверинского повесить хотят.

— Ты ведь не убивал его?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что нет. На тебя не похоже.

— Правильно думаешь.

— Значит, я не ошибся. Насчёт Наташи... прими мои соболезнования, братишка. Я ведь знаю, как она тебе дорога была, царствие ей небесное!

— Спасибо, Иван! Мне больше не на кого положиться. На тебя надежда. Воевода и его псы мне не поверили. Я ведь не убивать шёл. Да, поквитался бы, кусок мяса из Четверинского сделать хотел... Но потом за шкирку и под суд. За смерть Наташи, за прочие его проделки... Думаю, живым бы он всё равно не остался.

Иван понуро опустил голову, спросил как можно спокойно:

— Откуда узнал, что князь к смерти Наташи причастен?

— Протасов сказал, подлюка! Перед тем, как я его на тот свет спровадил.

— Понятно. Дальше как было?

— Прискакал сюда. Сначала пускать не хотели, так я двери вынес. Челядь на меня навалилась, скрутить хочет. Ну, я кому в рыло, кому под жопу... Они по сторонам как тараканы. Кинулся в спальню князя. Смотрю, а он на постели дохлый. На ночной рубашке пятно расплылось. Явно свежее, кто-то аккурат передо мной расстарался.

— Кто-то из слуг?

— Вряд ли. Окно открытое было. Залез и всех делов. Я выглядывал, смотрел — толком не разглядел, но кто-то на лошади умчался. Убивал, кстати, вполне профессионально, прямо в сердце. Скорее всего, Четверинский даже не проснулся. Лёгкую смерть принял, во сне скончался, гнида!

— Кого подозреваешь?

— Никого, Ваня. В том-то и закавыка, что никто в голову не приходит. Ты же князя знаешь... Этот подонок куче народа дорогу перейти успел.

— Плохо.

— А кто говорит, что хорошо?

— Значит так, — решил Иван. — Делаем следующее: я сначала осмотрю труп, потом пойду замолвлю за тебя словечко перед воеводой. Авось пока на слово поверит и в поруб сажать не станет: ограничится домашним арестом. Особливо после всего, что мы для него сделали. Сам же начну искать убийцу.

— Как именно?

— Покуда не знаю. Слуг хорошенько допрошу...

— Это правильно. Хоть что-то они должны знать. Думаю, князь многим из них поперёк горла стал. Таких уродов обычно не любят.

— Вот видишь: план постепенно вырисовывается. А у меня к тебе, братишка, одна просьба будет: веди себя благоразумно, не нарывайся. Не приведи Господь, заартачится воевода...

— От Фёдора Прокопича всего ждать можно. Ты заметил — мы его столько искали, а его всё не было. И тут бац — в раз нарисовался! Поблизости где-то ныкался, сука!

На прощание они обнялись, и Иван поспешил осматривать труп, благо его пока не убрали из спальни. На первый взгляд всё было понятно: князя закололи, но сыщик отметил для себя любопытную деталь: Четверинского убили чем-то роде стилета с очень узким лезвием. У Петра из оружия была только шпага, которая размерами мало отличалась от меча.

Сделав это открытие, он поспешил снова увидеться с Фёдором Прокопичем. Тот по-прежнему качался в кресле, но привычную трубочку сменил на штоф с брусничной наливкой.

— Снова господин следователь пожаловали. Что-то хотите сказать?

— Да, — кивнул Иван. — Прошу освободить моего брата.

— С какой стати?

— Он невиновный.

— Любопытно. И что привело вас к сему выводу?

— Осмотр тела. Вы сами можете сделать сие и убедиться: Четверинского закололи стилетом. У брата при себе была токмо шпага.

— Подумаешь, — фыркнул Фёдор Прокопич. — Стилет выкинул куда-то, мерзавец. И всех делов.

— В таком случае, стилет должен быть где-то в доме или поблизости, если был выкинут в окно. Но ведь его не нашли.

— Даже искать не собираемся, — вконец развеселился воевода. — Баловство это, пустопраздная трата времени. На дыбу подвесим — там вся правда и выяснится.

— Всё же велите вашим людям сделать обыск.

Фёдор Прокопич разозлился.

— Не смейте указывать мне, господин следователь. Без вас разберёмся, без ваших советов!

— Хорошо. В таком случае, прошу дать мне несколько дней на самостоятельное расследование. Брата, Иисусом прошу, не трогайте пока, на дыбу не таскайте. Я постараюсь найти настоящего убийцу.

Фёдор Прокопич поманил секретаря, велел подать полотенце, коим вытер распаренное лицо.

— Понимаю вас, батенька! Как-никак родной человек в беду попал. Рад, что дороги вам чувства фамильные, но и вы меня поймите: не кажинный день убийства князей происходят! Тем более, все улики, все свидетельства на брата вашего показывают. Погорячился он, особливо после того, как выяснилось, что князюшка энтот супротив него подлых убийц прислал да зазнобу порешил. Но он же человек государственный, нельзя законы нарушать! Не по-христиански будет. Словно дикарь, право слово!

Иван медленно опустился на колени, кляня себя за утерю чести:

— Сутки прошу, ваша милость! Всего одни сутки! Потом поступайте, как долг велит.

Он склонил голову, стараясь спрятать взгляд, не показывать, что в гневе. Даже зубы сжал, чтобы не скрипеть.

Воеводе понравилось унижение столичного сыщика. Он довольно улыбнулся и, огладив себя по выпирающему животу, сказал:

— Хорошо, господин следователь. Пойду навстречу, памятуя ваши заслуги. Есть у вас сутки. Токмо поспешайте — пошло времячко, затикало!

Глава 16

Петра посадили под домашний арест. Это была ещё одна уступка, которую Иван сумел выбить у Фёдора Прокопича: пришлось, правда, напомнить все заслуги брата: и то, как он помог разгромить шайку Сапежского, и как спас жизнь самого воеводы.

Фёдор Прокопич недовольно мялся, однако соизволил отдать приказ, по которому Петра скрытно посадили в карету с занавешенными окнами и столь же скрытно доставили на постоялый двор. Для охраны приставили солдата, возложив столование на Елисеевых. Дескать, тебя караулят, ты и плати. Караульному надлежало безотлучно находиться при Петре. Это было куда лучше, чем делить застенок с Сапежским.

Ивану удалось перекинуться несколькими словами с потомком и поведать, что воевода даёт сутки на расследование. Если убийца не будет найден, Фёдор Прокопич намерен вести допрос самостоятельно, пустив в ход все методы, включая дыбу (коли подозреваемый, то бишь Пётр Елисеев, станет запираться).

— Сутки говоришь, — покачал головой Пётр. — Царский подарок, ничего не скажешь. Я тут вот что придумал — ехал бы ты лучше, братец, в Питер к Ушакову. Фон Белова просить бесполезно, только рад будет, а Андрей Иванович, глядишь, и снизошёл бы.

— Пока я доберусь до столицы, тебе уже все кости переломают, и ты всю вину на себя возьмёшь. Потом вовек не отмоешься. Даже Ушаков не спасёт.

— Плюнь на меня. Как бы воевода тебя в свои игры не втянул. Мутный он тип, Ваня. Мутный и неблагодарный.

— Петя, за меня не переживай. Я выкручусь. И в прочем будь уверен: убийцу обязательно разыщу.

— Несерьёзно это, братишка. Времени в обрез.

— Хватит, — сказал сыщик.

Они обнялись перед тем, как Петра посадили в карету и увезли. Иван немного постоял, глядя ей вслед. Чувствовал он себя мерзко и неуютно, однако храбрился, надеясь, что показная бравада смогла убедить арестованного потомка. Лёгкая судорога пробежала у него по лицу, когда карета скрылась из виду.

— Господи! — невольно вырвалось у Ивана.

Он обернулся к стоявшей поблизости церквушке и размашисто перекрестился.

Дом Четверинских потихоньку опустел: первым его покинул воевода и его секретарь, потом наступил черёд полицейских (ушли все, кроме двух, которых Ивану удалось выбить у Фёдора Прокопича, дабы помоагли в расследовании). Слугам Елисеев велел собраться в большой зале и ждать распоряжений.

Ему же предстояло собраться с мыслями и подумать. Для размышлений Иван выбрал библиотеку князя и долгих тридцать минут сидел в роскошном мягком кресле, разглядывая книжные полки. Это помогало ему избавиться от дурных мыслей и сосредоточиться на главном. Это не первое дело, которое Иван раскрывал в одиночку, но прежде ставки были не столь высоки. От результатов зависела жизнь дорогого человека.

Через полчаса сыщик вышел из библиотеки и поманил полицейских пальцем.

— Так, орлы. Слушаем внимательно. У меня поручение: необходимо произвести тщательный обыск. Ищем кинжал с узким тонким лезвием. Один занимается поисками в доме, второй за его пределами, во-о-он с той стороны, куда эти окна выходят.

— На каком расстоянии?

— Фёдор Прокопич считает, что подозреваемый мог выбросить стилет в окно. Далеко заходить не нужно, ищите поблизости.

И подумал про себя: 'Только вряд ли найдёте'.

Приказы на обыск он отдал исключительно для успокоения совести, не рассчитывая на успех. Иван не верил, что Пётр убил князя, хотя основания для мести имелись и ещё какие! Но... не такой он был человек, этот потомок. Раз сказал, что не при чём, значит, так и есть.

А настоящий убийца вряд ли станет разбрасываться оружием, которое может в итоге оказаться следом и привести к нему. Собственно, так и вышло. Поиски ни к чему не привели. Полицейские вернулись с пустыми руками. Сыщик не стал их винить.

Куда больше Иван возлагал на опрос слуг. Их в доме было немало и требовалось поговорить с каждым, причём наедине. В противном случае свидетели отделывались только общими словами, выразительно молчали или прикидывались дурачками. Перед Иваном прошла вереница людей: дворовые мужики, садовники, кучера, псари, стременные, лакеи, гувернанты... Многие скрывали признаки радости: барин, как и предполагал Иван, любовью у челяди не пользовался. Каждому в своё время 'перепало': кого за пустяковую провинность нещадно высекли, у кого любвеобильный князь супругу 'пользовал' и 'обрюхатил', девкам от него вообще жизни не было — Четверинский даже личный гарем завёл.

Одна из этих наложниц и сидела сейчас перед Иваном. Звали её Дуней, была она невысокая и худенькая, с белым чуть полноватым лицом, серо-синими глазами и маленьким пухлым ртом. Густая, туго сплетённая коса тяжелой змеёй покоилась на спине. Щечки горели румянцем. Светлый сарафан, расшитый цветами, очерчивал красоту линий тела, а рубашка прикрывала высокую грудь. Девица была на редкость миловидна, однако исходившие от неё печаль и испуг делали её похожей на тень. Ивану стоило больших усилий успокоить девушку, чтобы она расположилась к нему и перестала бояться столичного сыщика. Для этого он использовал простую методу: начала разговор издалека и помог Дуне поведать о своей тяжкой и постыдной доле.

К женщинам простого происхождения Четверинский относился грубо: ни подарка, ни ласкового слова. Натешив похоть, мог ударить по лицу, если чем-то остался недоволен или был во хмеле (такое с князем случалось частенько), таскал за волосы. Дважды сажал Дуню на цепь и по нескольку дней морил голодом. Собственноручно сёк розгами, испытывая при этом больное наслаждение.

Эти подробности она выкладывала с мукой в голосе и слезами на глазах. Иван с каждой секундой проникался всё большим сочувствием к красивой, но несчастной девушке. У него часто сжимались кулаки от ненависти, особенно, в те моменты, когда представлял на её месте Екатерину Андреевну.

— Никогда бы не подумал, что один человек может вместить в себя столько пороков, — вздохнул Иван. — А теперь ещё думаю — а человек ли? Просто в голове не укладывается... Хучь и нельзя о покойном плохого говорить, но как иначе?

Девушка от отчаяния заплакала. Ивану пришлось отдать ей свой платок. Не мог он без сострадания наблюдать женские слёзы.

— Измучил он меня. Чистый зверь, — призналась Дуня.

— Прости, — повинился сыщик. — Не буду больше душу тебе бередить. О другом поговорим.

— О чём, сударь? — тихо спросила девушка.

— Каким бы негодяем ни был твой барин, я всё равно должен найти убийцу.

— Тот господин, которого арестовали... Разве это не он барина живота лишил? — удивилась Дуня. — Нам сказали — его рук дело.

— Может, его, а может, нет, — уклончиво ответил Иван. — Это и предстоит выяснить. Поможешь, Дуня?

— Какая с меня помощь?! — всхлипнула девушка.

— Да любая! Слышала что-то, видела... Догадалась о чём-то. Ты девушка умная, должна понимать.

— Хорошо, сударь. Спрашивайте, — прошептала она.

Иван взял наизготовку перо, задал первый из главных вопросов:

— Были враги у барина?

— Как без них... Хватало врагов. Легче сказать, кто барина любил, — вытерев платком слёзы, сказала она.

— Допустим, — кивнул Иван. — Кто его любил — мне до того касания нет. Другое интересно. Такое случалось, чтобы князю в открытую угрожали?

Девушка задумалась, неуверенно произнесла:

— На прошлой неделе Гринька-конюх на кухне при всех обещался барина вилами проткнуть...

— За что? — ухватился за ниточку Иван.

— Было за что, сударь...

— Так не томи, рассказывай.

— Брата Гринькиного за проступок пустяшный до полусмерти запорол. Таперича тот калекой на всю жисть остался.

— Уже ничего. — Иван обмакнул перо в чернильницу и записал в допросный лист сведения насчёт Гриньки, хоть и сомневался на его виновности. В первую очередь смущало орудие убийства. Вряд ли человек подлого сословия возьмётся за благородное оружие. Вот вилы — да, тогда бы сошлось.

— Токмо не мог он убить барина, — добавила Дуня.

— Почему? — поднял глаза Иван.

— Он в тот день вина хмельного напился. Его в чулан заперли в наказание. До утра там сидел безвылазно. Потом туда арестованного господина сунули, а Гриню выпустили.

— А что — выбраться оттуда никакой возможности не было?

— Никакой, сударь. К тому же Гриня пьяный был, не соображал ничего. Сразу заснул, говорят. Уж на что лютовал князь, побить велел Гриню и свечкой бороду жёг — всё одно не добудился.

— Сие мы проверим, — решил Иван. — Ещё кто-то угрожал?

— Так чтобы при обществе — никто.

— Понятно. Давай на время о прислуге забудем. Кто из шляхетского сословия мог бы желать князю зла. Токмо не сразу отвечай, подумай, — попросил Иван.

Девушка последовала совету. Пока она предавалась размышлениям, Иван с интересом разглядывал её лицо. Несмотря на низкое происхождение, лик у Дуни был такой, что хоть парсуну пиши.

— Господин сыщик, не знаю, насколько то дело было серьёзным, но кое-что я вспомнила...

— Так давай, сказывай. А мы разберёмся, — оживился Иван.

Она заговорила. Случилось это позавчера, когда барин после неудачной дуэли отлёживался в постели. Недомогание на какое-то время отвратило его от любовных похождений, и Дуня могла вздохнуть свободнее, она играла роль сиделки, поочерёдно сменяясь с другими дворовыми девками. Хлопот с капризным Четверинским хватало: всё ему было не так и не эдак, но Дуня покорно несла свой крест. Это куда лучше, чем зажмурившись и сжавшись в комочек от боли, ждать, когда молодой князь закончит 'махаться'.

— Мы почивать готовились, — рассказывала Дуня. — Вдруг, слуга приходит и докладывает: дескать, какой-то немец видеть барина хочет. Барин удивился, но немца принять велел.

— То есть в тот день он никого не ждал? — уточнил Иван.

— Дружки евойные с утра захаживали. У нас обедать изволили. А больше никого не ожидалося. Немца в кабинете принимал, даже с постели поднялся, переоделся и причесался.

— А ты где в это время была?

— Барин меня в спаленке запер. Когда к нему гости особливые ходили, он всё в тайне держать старался. Никого близко не подпускал.

— И много ль таких особливых гостей было?

— Хватало, господин сыщик.

— Дальше что?

— Самого разговора я не слышала, токмо одно могу сказать: лаялись они промеж собой. Из-за чего — мне не ведомо, но крику было...

— Ага. Кричали, говоришь... А что именно?

— Так они, господин сыщик, по-немецки лаялись. Ни единого словечка не понять.

— На немецком... А, может, на французском? — предположил Иван.

— Увольте, господин сыщик, для меня сие никакой разницы. Я ить языков не понимаю. Не по-русски лопочут — значит, немцы. А какие именно, да пёс их знает!

— Ясно, — кивнул Иван. — Можешь идти, Дуня. Допрос закончен.

— Что, более ни о чём спрашивать не будете? — удивилась девушка.

— Пока нет.

Дуня ушла, а Иван стал выяснять подробности о том 'немце'. Увы, имени установить не удалось, вечерний гость прибыл инкогнито. Дворник описал его как 'полного господина с колючим взглядом'. Камердинер определил возраст 'немца' 'годков так в сорок-сорок пять, мне сровестник'. На вопрос 'как с ним разговаривали, ведь он же немец?', был получен ответ, что господин говорит по-русски, но с акцентом.

Подтвердилось и сообщение Дуни о ссоре между князем и гостем. 'Немец' уходил красный от ярости, долго ругался и бурчал под нос. У прислуги осталось пренеприятное впечатление об этом визитёре.

Иван решил раскручивать незнакомца до конца. Марфино — не такой большой город, чтобы в нём затерялись следы иноземца. Осталось надеяться, что загадочный немец по-прежнему остался тут и никуда не уезжал.

Время было позднее, Ивану пришлось сворачивать деятельность и возвращаться на постоялый дом. Там он долго не мог заснуть, прикидывая, с чего начнёт утренние поиски. Чужеземец должен был предъявить паспорт при въезде в город. Осталось узнать, кто он такой и где остановился.

Глава 17

Иван проснулся с петухами, наскоро умылся и перекусил холодными остатками вчерашнего ужина. Ночь прошла плохо: он дважды проваливался в недолгое тревожное забытьё, но потом просыпался и лежал с открытыми глазами, очень жалея о том, что не может мысленно связаться с потомком.

Путь сыщика лежал к городской заставе. День был солнечный, однако роса на траве ещё не успела высохнуть. Ивану хотелось вернуться в бесхлопотное детство: ткнуться со слезами в мамкин подол, послушать мудрого совета отца, скинуть тяжёлые башмаки и пробежаться по траве босиком. Или вместе со стайкой приятелей посидеть-порыбачить у деревенского мостика.

Прошлое назад не воротишь. Теперь на его плечах тяжёлый груз: от успеха зависит судьба Петра. Иван со страхом подумал: а по плечу ли ему эта ноша, но потом рассудил, что никого другого всё равно нет.

Идти пришлось пешком. Служебный дормез отпустили в Петербург за ненадобностью. Кучер и без того откровенно скучал и едва не спился от безделья. Воевода при нужде давал свою карету, но сегодня её не было: Иван впал в немилость.

Сыщик справедливо полагал, что пешая прогулка проветрит уставшие после бессонной ночи мозги и настроит тело на нужный лад.

Пыльная дорога привела его к заставе: шалашу из жердей, в котором добросовестно дрыхли двое караульных. Между ними лежала дебелая молодка: простоволосая, расхристанная, нечёсаная. Дух несмотря на прохладу, стоял тяжёлый: пахло чем-то кислым и немытым телом.

Иван покачал головой: служивые эту ночь провели весело. Он стукнул ножнами шпаги по валявшемуся на земле чугунному горшку. Звук получился громкий, как у колокола.

Первой проснулась женщина. Она испуганно ойкнула и принялась трясти солдат. Те недовольно забурчали, однако постепенно с них слетали остатки сна и хмель.

— Здорово, добры молодцы! Хорошо службу несём, — усмехнулся сыщик.

— Сам кто таков будешь? — недовольно спросил солдат в грязной нательной рубахе поверх форменных штанов. Накинуть камзол и кафтан он так и не удосужился.

— Следователь СМЕРШ Иван Елисеев.

Солдаты вскочили, вытянулись во фрунт. Появление чиновника их порядком напугало.

— Расслабились вы, — протянул Иван.

Служивые уныло разглядывали пыль под ногами. С лиц катился едкий пот.

— Кто старший?

— Я, вашскородь. Нижний чин Марфинского пехотного полка, Туманов, — доложился солдат в рубахе.

— Девку блудную гони прочь, Туманов. Опосля поговорим.

— Софья, до дома вертайся. Чтоб духу твоего не было, — услужливо рявкнул Туманов.

Молодка беспрекословно собралась и ушла.

— Вашскородь, приказание выполнено!

— Молодец, Туманов! Всегда бы так.

— Рад стараться! — прокричал солдат, подавив вздох облегчения.

— Погоди радоваться. Вижу, что запущена служба у вас...

— Никак нет, господин следователь. Рази что сегодня немножко... ну так тому повод был. Именины у меня, вашскородь.

— Поздравляю Туманов! А в остальном... доверяй, но проверяй. Показывай, как юрнал ведёшь.

Туманов нырнул в шалаш и вынес оттуда толстую книгу с прошнурованными страницами.

— Извольте, господин следователь. Всё как полагается делаем.

Иван открыл книгу, пролистал неразборчивые каракули. Не солгал Туманов: 'юрнал' вёлся по всем правилам, и очень скоро обнаружилось, что буквально на днях в Марфино прибыл некий фон Верден с прислугой. Описание фон Вердена совпадало со словесным портретом незваного гостя Четверинского. Иван понял, что напал на верный след.

Пока он искал нужные сведения, успокоившиеся солдаты зевали, пучили осоловелые глаза и лениво почёсывались. От них разило перегаром. Иван морщился, однако вслух говорить не стал. Пусть полковое начальство само разбирается.

— Обратно фон Верден не проезжал?

— Никак нет. Иначе бы в записях было.

— Хорошо, — сказал Иван, захлопывая книгу. — Давайте уточним: кроме фон Вердена других иноземцев за последние несколько дней в городе не было? Я правильно понимаю?

— Про других не ведомо, — подтвердил Туманов и добавил, хотя об этом не спрашивали: — По нам так и одного немца за глаза много, а уж двое — и вовсе перебор.

— А где он остановился, не знаете? — не веря в удачу, спросил сыщик.

— Обижаете, господин следователь! Нам сие доподлинно известно. Означенный фон Верден снял дом у купчихи Никитиной. Отсюда недалече будет. Вам показать?

— Благодарствую. Найду сам, — сказал Иван.

Язык сыщика довёл куда надо. Дом купчихи являл собой двухэтажный особняк, окружённый деревянным забором, за которым рос яблоневый и грушевый сад. Ворота был распахнуты, в проёме виднелся экипаж. Конюх закладывал тройку здоровых жеребцов. Из парадного входа слуги выносили узлы и чемоданы, пристраивая их на задники и крышу кареты. Ивану не составило труда догадаться, что постоялец намеревается съезжать.

'Вовремя я на него вышел, ещё немного и ищи ветра в поле', — подумал сыщик.

Суетящимся людям было не до него, и Иван спокойно подошёл к крыльцу. Внезапно дверь распахнулась, на пороге показался мужчина, одетый в неброский походный наряд, характерный для человека, не отличающегося большим богатством, зато с неизменной шпагой на боку. Лицо его скрывала низко надвинутая шляпа с густым оперением.

— Господин фон Верден? — предположил Иван, склоняя голову в приветствии.

— Он самый. С кем имею честь? — осведомился немец.

Его акцент был лёгким, чувствовалось, что иностранец прожил в России много лет и почти в совершенстве овладел языком.

— Иван Елисеев... — начал говорить сыщик и осёкся.

Собеседник учтиво приподнял шляпу, под которой скрывался парик, и Иван понял, что видит лейб-медика цесаревны Арно Лестока, памятного по истории с пропажей драгоценностей графа Трубецкого .

Лесток тоже узнал сыщика, он переменился в лице.

— Надо же...какая встреча, — без особой радости процедил лейб-медик.

— Встреча что надо, — согласился сыщик.

— Вы кого-то разыскиваете?

— Только что выяснилось, что вас.

— Надо же! Увы, я очень спешу. Вы сами можете догадаться: дел у меня невпроворот, — Лесток развёл руками, показывая суетящихся слуг и готовящийся экипаж. — Навестите меня в столице. Буду рад визиту в любое время. А сейчас прошу покорно меня извинить.

— Досадно, но мне придётся чуточку вас задержать.

Лесток недовольно поморщился.

— Хорошо. Я готов вас выслушать.

— Позвольте уточнить: по какой надобности вы воспользовались пашпортом на чужое имя, и чем вам не угодил князь Четверинский, у коего вы недавно изволили пребывать в гостях?

— Долгая история, господин Елисеев, — вздохнул Лесток. — Сомневаюсь, что она касается ваших служебных обязанностей.

— Позвольте мне самому решать — имеет она касательства или нет! Если вы не желаете давать объяснение при ваших слугах, можно пройти в другое место. К примеру, в полицию. Надеюсь, у вас убедительные резоны.

— Да уж куда убедительней, — усмехнулся Лесток. — Жаль, что вы столь упрямы, сударь. Возможно, причина кроется в вашей молодости. Но я всё равно хочу решить возникшее недоразумение иным путём.

Он отцепил от пояса кожаный кошелёк и протянул Ивану.

— Возьмите.

— Что это?

— Деньги, — с нескрываемым удивлением пояснил лейб-медик. — Здесь приличная сумма.

— Этого мало, — медленно закипая, сказал Иван.

— Да?! — удивился Лесток. — Вы даже не считали. Хорошо, если нужно больше — я готов на разумные уступки... Но не здесь... в Петербурге. Увы, тут я несколько стеснён в средствах.

— Нет таких денег, за которые можно купить мою честь, — чувствуя, что краснеет и злится, произнёс Иван. — Сударь, я не продаюсь. Жаль, что вы этого не поняли.

— Жаль, что вы столь упрямы и несговорчивы! — хмыкнул Лесток, вешая кошель на прежнее место. — Видит бог, я хотел действовать исключительно мирными средствами, но вы не оставляете выбора.

Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание слуг. Иван напрягся, понимая, что ничего хорошего не ждёт, и, сожалея, что явился в одиночестве. Подкрепление точно бы не помешало. Пистолета при нём не было, только шпага.

Молодой человек предусмотрительно положил руку на эфес, готовясь обнажить лезвие в любую секунду, и медленно попятился назад. В душе сыщик продолжал надеяться, что всё обойдётся.

Увы, надежды были напрасны. Люди Лестока, коих насчитывалось с полудюжину, окружили Ивана, а намерения их читались как открытая книга. И они точно не были добрыми.

— Вот оно как получается, — вполголоса произнёс Иван, оценивая обстановку.

Дом купчихи стоял на отшибе. Кричи-не кричи — толку не будет. Да и спасаться ретирадой казалось сыщику бесчестным, несмотря на то, что неприятель значительно превосходил его числом.

Лесток осознавал положение следователя и наслаждался ситуацией.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил Иван, нарочно оттягивая время и прикидывая, как лучше держать оборону.

— Право, вы меня удивляете. — Рот лейб-медика расплылся в ехидной улыбке. — Буду искренним. Очевидное скрывать ни к чему. В живых оставить вас, увы, не могу. — Лесток получал удовольствие от разговора с человеком, которого он собирался спровадить на тот свет.

— И рад бы, но никак... — продолжил он с показным добродушием. — Мне очень жаль. Но не волнуйтесь — как только вернусь в столицу, то поставлю свечку за ваш упокой. В православном храме...

— Понятно, — кивнул Иван. — Коли так, то по старинной русской традиции я имею право на посмертное желание.

— Шутить изволите? — удивился Лесток.

— Ни в коем разе. Не волнуйтесь, сударь, в моём положении ничего не переменится. Я по-прежнему остаюсь в вашей власти.

— Если в моих силах уважить просьбу человека, который скоро предстанет перед светлым ликом Господа, то я готов выслушать вас, сударь, — деликатно кивнул Лесток.

— Мне нужна истина. Скажите, гибель князя Четверинского — ваших рук дело?

— Разумеется, нет. Я бы не опустился до такого... лично, — усмехнулся Лесток. — Для подобных поручений у меня особый человек, и в самом ближайшем будущем вы с ним познакомитесь близко... Я бы даже сказал весьма близко! Степан, — позвал он. — Покажи господину следователю своё умение.

Степан только и ждал приказа. Дотоле находившийся вблизи Лестока, он сделал несколько шагов вперёд и оказался лицом к лицу с Иваном: невысокий, кряжистый, с длинными, делающими его руки похожими на обезьяньи, руками. В правой он держал шпагу, в левой — хищного вида стилет.

— Вот, господин сыщик, знакомьтесь, — не без гордости сообщил Лесток. — Степан Колычев, из псковской шляхты. Моя гордость и средство решения многих затруднений. Он вас убьёт, точно так же, как убил Четверинского. Не бойтесь, второго столь искусного виртуоза стилета не найти. Степан проделает всё быстро и безболезненно.

Убийца угрюмо ухмыльнулся, а потом молниеносно атаковал. Кончик шпаги прошёл в опасной близости: противник целил в сердце, намереваясь с одного удара. Поняв, что выпад не получился, Степан отсалютовал клинком сыщику.

— Неплохо, сударь.

— Похвала убийцы не вызывает ничего, кроме омерзения, — презрительно бросил Иван.

Степан спокойно проглотил оскорбление.

— Напрасно пытаетесь вывести меня из себя, сударь. Не стоит срывать на мне злость. Я лишь орудие в чужих руках.

Его шпага сверкнула на солнце.

— Ты тварь и тебе не место на этом свете, — убеждённо произнёс Иван.

— Много пафоса, — скривился, будто от зубной боли Лесток. — Степан, перестань играться с мальчишкой. Прикончи его. Мне хочется выбраться из этого грязного городишки как можно скорее.

За этими словами последовала новая атака Степана: яростная и быстрая. Клинки со звоном скрестились. Иван едва парировал удары, пятясь как рак, но тут получил болезненный для достоинства пинок от приспешника Лестока, бывшего сзади и невольно подался вперёд. В последнее мгновение, сыщик сумел уклониться от лезвия Степана, более того, оказавшись рядом, что было сил двинул левым локтем в скулу противника. Голова убийцы мотнулась.

Иван, закрепляя успех, ногой выбил стилет, а потом сделал подсечку, опрокидывая Степана наземь. Великодушия в сыщике не осталось: враг не был окончательно повержен, даже оставаясь лежачим. Шпага взлетела в воздух и проткнула Колычева насквозь.

Тотчас же на Ивана бросились остальные слуги. Будто цепные псы они атаковали его с разных сторон, пытаясь разорвать на куски. Юноша понял, что обречён и не в силах долго держать оборону. Обидно погибать в самом расцвете сил, молодым и здоровым. Возможно, Екатерина Андреевна, узнав о его гибели, придёт, чтобы всплакнуть на могиле... Глаза сыщика заливала кровь, он слабел с каждой секундой.

Но тут чьё-то подвижное тело молнией пробилось сквозь ряды врагов, разя их направо и налево, а до Ивана донеслось залихватское:

— Держись, братишка!

Глава 18

Домашний арест, хоть и домашний, но всё равно — арест. Конечно, по сравнению с тюремной шконкой курорт, тут и спорить нечего. Бывая я по долгу службы в казематах, насмотрелся на условия, в которых содержат тамошних сидельцев. Есть с чем сравнить. Вот только не больно-то греет меня это сравнение в мою пользу. Тем более, шатко всё, неустойчиво. Это сегодня я в 'нумере' прохлаждаюсь, а завтра с утра пораньше могут со спокойной совестью и в поруб перевести. Там сырость и холод собачий. Единственный способ согреться — попасть в руки заплечных дел мастера. Тот так кнутом 'ожгёт' или веником горячим погладит, что никакой печки не понадобится. Если на дыбу подвесят: прощай молодые суставы, тут их умеют выворачивать. До конца жизни болеть будут, а сколько той жизни зависит от того, что на виске наболтаешь. Я не мазохист и не герой со стальными яйцами, долго не выдержу, если заставят — оговорю себя, любые показания подпишу, лишь бы от боли избавиться.

Ну, а чего от меня хотят, я быстро смекнул. Поведение воеводы яснее ясного говорило, что Фёдор Прокопич повесит всех собак на меня. Никто не собирался искать истину, кроме Ивана, но у братишки не было времени, да и в одиночестве много не наворочаешь. Чудеса, конечно, бывают, но надо быть реалистом: участь моя решена.

Убивать не станут, во всяком случае, в Марфино. Повезут на расправу в Петербург, перед этим вырвут признание. Толковый палач заставит взять на себя что угодно. Уверен, такой у Фёдора Прокопича найдётся.

А если тут убьют? Напишут потом, дескать, слабый сердцем оказался, не выдержал, когда всю подноготную узнавали. Удавят тихонечко или нападение в дороге организуют. Мне в гуманизм Фёдора Прокопича мало верится. И в мои-то времена принцип 'нет человека — нет проблем' на широкую ногу использовался, что уж про осьмнадцатое столетие говорить.

Нет, так я, пожалуй, накручу себя до истерики. Ещё чуть-чуть и петлю налажу, жаль, люстры подходящей не наблюдается. Висит груша — нельзя скушать, что это? Канцелярист Елисеев повесился... Гнать надо такие мысли, надеяться! На Иван надеяться, на правду, которая себя показывает. В петлю лезть ну никак не хочется. В мои-то годы...

Я сидел на кровати, опираясь на подушки и размышлял. По всему выходило, что ситуацию надо брать в свои руки. Хочешь сделать правильно — делай сам. Вот только нынешнее положение весьма ограничивало меня в возможностях.

Самое главное для меня — оказаться на свободе. Неважно каким способом, лишь бы покинуть опостылевшие стены. И сразу проблемы. Да, здешняя полиция ещё не столь искушена, как конвойные и охранные спецы будущего, у которых на любой случай есть инструкция, которые натасканы на любую внештатную ситуацию. Но, кое-чему и тут обучены. Окна закрыты массивными ставнями, у дверей часовой (молодой парень, меня на пару лет младше) с ружьём. Прямо при мне его накрутили стрелять при малейшем подозрении на побег. Страху на пацана нагнали — ужас! Зато результат вышел на загляденье: парниша службу нёс образцово-показательно, эдакий отличник боевой и политической подготовки.

Попытки поговорить ни к чему не привели. Единственное, что удалось услышать — 'Не велено!'. При других обстоятельствах я бы счёл его рвение похвальным, но... сейчас оно работало против меня.

Может, разыграть приступ, изобразить, что погибаю, выманить 'человека с ружьём', оглушить, связать и на волю? Боюсь, не выйдет. Перестараюсь, остальных постояльцев разбужу, а мне надо всё тишком-молчком обстряпать.

Надо подумать, хорошенько подумать... Для того и башка на плечах. Я снова лёг на спину.

На потолке ничего интересного написано не было. Потолок как потолок, побеленный при помощи веника. Из-за прикрытых окон в помещении стоял полусумрак, я не стал зажигать свечей. В темноте мозги лучше шевелятся.

Внезапно на меня накатило, захлестнуло с головы до ног. Страшная тоска и боль острым колом пронзили сердце.

Смерть Наташи выжгла меня, оставив внутри пустоту. Я перестал быть человеком. Нормальным человеком... превратился в пустышку. Куда-то ушли эмоции, чувства. Я превратился в полено. Мне стало плевать на всё, что может произойти со мной. Теперь мысли о пытках не вызывали страха. Знал, что не выдержу их, но всё равно не боялся. Дикое осознание неизбежного, которое не хотелось оттянуть. Что бы со мной ни сотворили, я был готов его принять.

Наташу не воротишь. Вот что страшило меня своей неоспоримостью!

Не раз и не два я прокручивал в голове сцену её смерти, кусая губы и сжимая кулаки от бессилия. Поздно! Ничего изменить нельзя! Почему неведомая машина времени, что забросила меня в восемнадцатый век, не может проделать то же самое вторично? Почему не перенесёт в тот миг, когда я мог бы хоть как-то исправить ситуацию, спасти Наташу? Ради этого я был готов на всё, жизнь бы свою отдал!

Я стал причиной её смерти, не случись наша встреча — она благополучно вышла бы замуж, нарожала детей, воспитывала бы внуков, умерла в тихой семейной постели... Почему судьба свела нас? В чём резон этой странной игры?

Погружённый в невесёлые раздумья, я прозевал тихий шлепок за стеной, не сразу сообразил, что дверь приоткрылась и в комнате есть ещё кто-то. Но он известил о своём появлении.

— Прошу, не зажигайте свет, — тихо попросил неизвестный. — Вы не должны видеть меня.

Его голос был искажён. Я шестым чувством понял, что незнакомец был в карнавальной маске, а фигура задрапирована широким плащом. Может это женщина? Хотя нет, голос мужской. По-своему приятный, бархатистый, как у диктора с телевидения.

— Кто вы и что вам надо? — апатично спросил я.

Какими бы ни были его намерения, но угрозы для меня они не представляли. Если бы хотел убить — убил сразу, не пускаясь в разговоры.

— Пусть мой облик и моё имя останутся для вас неизвестными, а намерения я готов изложить сию же секунду, — охотно ответил незнакомец.

— Говорите, я слушаю.

— Я пришёл, чтобы даровать вам свободу.

— Премного благодарен. Неожиданно, если честно.

— Не стоит благодарности.

— Как сказать. Осталось только понять, что вами движет.

— Мной движет долг. Я — одна из тех кукол, нити к коим находятся в руках Тайной канцелярии. Мы ягоды с одного поля, господин Елисеев. Только вы служите открыто, а мой удел вечно находиться в тени.

— Вы один из секретных агентов? — догадался я.

— Не уверен, что понимаю сущность сказанных вами слов. Я скорее один из тайных осведомителей. В мои обязанности входит выявление неблагонадёжных лиц, и некоторые меры по их устранению... если всё зашло чересчур далеко.

— Похвально, — кивнул я. — Судя по тому, как сюда проникли — вы знаете толк в этом ремесле. Тот солдатик... что стоял у дверей... он жив?

— От того, что я с ним сделал, ещё никто не умирал. Немного поболит голова к вечеру, а утром он снова будет полон сил. Обещаю. Впрочем, плетей ему не избежать.

— Прекрасно. Тогда не будем задерживаться и покинем эти гостеприимные палаты.

— Я должен оставить вас первым. Мне бы не хотелось, чтобы тайна моего инкогнито открылась.

— Договорились. Достаточно и того, что вы мне помогаете. Но всё же... хотелось бы попросить ещё об одной услуге напоследок.

— Готов выполнить всё, что в моих силах.

— Вы должны знать причину, по которой мы здесь. Убийство настоятеля марфинского монастыря. С него всё завертелось. Есть ли у вас какие-то сведения, которые могли бы пролить больше света на это убийство?

— Я не всеведущий.

— И, тем не менее... Вы здесь давно, знаете больше нас.

— Только маленький совет — не больше. На вашем месте я бы снова навестил место преступления...

— Прямо сейчас?

— А когда ещё? Утром вас начнут искать.

— Логично.

— Вам стоит заново посетить монастырь и потолковать с тем, кто остался за настоятеля.

— С келарем?

— Да. При некотором везении, сможете обнаружить нечто любопытное.

— Подробнее не можете сказать?

— Лучше бы вам самому во всём убедиться. Самое главное: на улице вас будет ждать осёдланная лошадь. Это мой скромный подарок. За сим я прощаюсь, — сказал незнакомец и исчез за дверями.

— Прощайте, коллега, — только и успел произнести я вслед.

Так, первое затруднение решено. Путь на волю открыт. Для успокоения совести затащил тело караульного в комнату (нечего валяться в коридоре!) и убедился, что он жив. Солдата просто оглушили. Ничего серьёзного, до свадьбы заживёт. Но причитающуюся порку заслужил: ворон на посту считать нечего. Ишь, со мной даже разговаривать не хотел, а таинственного незнакомца подпустил вплотную.

Замечательно, моя совесть чиста, все живы. Пора сваливать. По примеру агента Тайной канцелярии закутался в плащ, за неимением карнавальной маски отыскал в багаже широкополую шляпу. Не балаклава, но сойдёт.

Бодрым шагом покинул заведение. На первом этаже хоть шаром покати: слуги давно легли почивать. Входная дверь запиралась на обычный засов, сейчас он был откинут — очевидно, моим избавителем.

Вот она свобода! Чуток ворованная, но лучше такая, чем никакой!

На повестке дня основной вопрос: куда? В Петербург под крылышко Ушакова? А я ему такой нужен? То-то. Самому надобно всё расхлёбывать, самому.

Незнакомец не обманул, у коновязи стояла осёдланная лошадка самого мирного нрава. Неужто повывел воевода здешних конокрадов? Для большинства оставленная бесприсмотра лошадь, да ещё и полностью осёдланная — всё равно, что брошенный в центре мегаполиса роскошный 'мерин' с открытыми дверями и ключом зажигания в гнезде. Жаль, яблочка с собою нет, угостил бы, но кобыла и так беспрепятственно позволила мне оказаться в седле.

— Поехали, милая, — сказал я, трогая с места.

Ночь была холодной и звёздной, мне предстояла конная прогулка до монастыря. Каким образом там окажусь, как проникну внутрь, что буду говорить (келарь вполне мог знать о моём аресте — сплетни и слухи в маленьких городках распространяются моментально) — я пока понятия не имел и намеревался поступать в полном соответствии с заветами Наполеона. Главное ввязаться, а там видно будет.

На долю секунды промелькнула мысль навестить Ивана, узнать, как он и что, но потом исчезла. Я не собирался впутывать его в неприятности. Если меня застукают у него (а на месте полиции именно оттуда я бы и начал поиски беглеца), то Ване не сдобровать. Пусть он роет по убийству князя и доказывает мою невиновность (от меня тут всё равно пользы не будет), а я воспользуюсь советом неведомого благодетеля и навещу настоятеля.

Шпагу у меня не отобрали, с ней было спокойнее. Ночные прогулки не всегда оказываются мирными. Гоп-стоп развит не хуже, чем у нас в девяностых, одинокий всадник является потенциальной жертвой. Но, случись что, за себя постою.

На улицах никого. Что ж, тем лучше: меньше свидетелей безумной скачки. Не собирался загонять ни в чём неповинное существо, одно из самых красивых и элегантных на свете, но времени мало, приходилось спешить.

Спящий город остался позади. Без единого огонька он казался вымершим, городом-призраком. Где-то лаяли собаки, беззлобно, вяло и дежурно. Я был уже далеко.

Пробраться к монастырю, минуя выставленный после убийства настоятеля пост, не представлялось возможным. Эх, некстати он тут оказался!

У рогатки маялся замёрзший солдатик. Выглядел он сумрачным и неприветливым. Кому охота караулить в тёмную и холодную ночь, да ещё в одиночестве?!

Я взял его нахрапом, не датвая опомниться.

— Старший следователь СМЕРШ Елисеев по срочному делу. Мне нужно в монастырь! Немедленно!

Солдат вытаращил глаза:

— Поздно же, сударь. Спят все!

— Молчать, скотина! — рявкнул я и для убедительности заехал ему сапогом по шапке. Треуголка упала на землю, но он не посмел нагнуться и подобрать её, лишь застыл, словно каменное изваяние.

В другое время меня бы замучила совесть за такое отношение к человеку, но сегодня слишком многое было поставлено на карту.

— Убирай рогатку! — снова рявкнул я, рассчитывая, что солдату будет не до размышлений.

— Слушаюсь, вашскородие! — молниеносно отреагировал боец.

Меня захватил новый порыв раскаяния. Я выудил из кошелька рубль (большие деньги!), протянул солдату.

— Держи, братец.

Испуганно дрожа, он взял монету, поднёс к глазам и, разгядев, что ему перепало, тут же вытянулся в струнку.

— Премного благодарен, вашскородь!

— Потом благодарить будешь, — отмахнулся я.

Следующей преградой стали высокие монастырские ворота. Массивные, кованные железом... Тараном не возьмёшь. Я постучал по ним эфесом шпаги. Получилось как надо: не слишком громко. Зачем будоражить всю округу?

Подействовало.

— Кто там? — хрипло спросил чей-то голос.

— Открывай! Следователь СМЕРШ!

— Не велено пускать, — без особой решимости ответил сторож.

На миг мои руки похолодели — ну, как и впрямь не откроет. Что тогда — монастырь штурмом брать? Тогда проще назад под арест возвращаться.

— Я тебе покажу — не велено! — перешёл на зловещий рык я. — В Сибирь захотел? Так я тебе устрою.

За воротами заохали, запричитали. Всё же упоминание Сибири оказало магическое действие. Сначала послышался шум отпираемого замка, потом створки разъехались в стороны. На дороге появился мужичок самого расхристанного вида: в долгополой рубахе, поверх которой был накинут армяк, в скособоченной шапке пирожком. В руках покачивался фонарь. Всё же порядком я напугал сторожа, вон — руки трясутся. Да уж... шок — это по-нашему.

— Не переживай так, братец. Лучше кобылой моей займись, — сказал я, спрыгнул с лошадки и отдал ему поводья.

— А вы куда, барин?

— К келарю вашему, разговор есть.

— Вас проводить?

— Сам справлюсь

Отобрав у сторожа фонарь, я двинулся к монастырскому общежитию. Вечер обещал быть томным.

Глава 19

Осторожно, чтобы не переполошить спящую монастырскую братию, я прошагал по коридору. Темно — глаз выколи, так что фонарь, отобранный у сторожа, пригодился. Только благодаря его рассеянному свету я не наставил себе шишек.

Тут можно было смело снимать фильмы ужасов из тех, в которых герои долго бродят по мрачным закоулкам, а где-то за поворотом в ожидании притаилась когтистая тварь или маньяк с топором. И сама аура тут... Бр, мороз по коже! Запал сразу улетучился. Вспомнилось детство голоштанное. Как читал перед сном книжку, а когда приходила пора спать — вставал, шёл к выключателю на стене, а потом стремглав, на адреналине и шоке, нёсся во внезапно наступившей тьме к кровати, чтобы оказаться под спасительным одеялом. И ведь знал же прекрасно, что никого в комнате, кроме меня нет, никаких монстров и чудовищ, а всё равно было страшно до дури!

Сейчас, спустя столько лет, прежние ощущения вернулись. Вереница лихорадочных мыслей пронеслась в голове. Нужно ли мне это? Зачем я сюда сунулся? Не повернуть ли обратно?

Стоп! Даже в детстве я прогонял свои страхи усилием воли, неужели сейчас спасую перед какой-то темнотой?! Есть вещи куда страшнее и опасней. Я — взрослый мужик, навидавшийся всякого. На мне висит подозрение в убийстве, я следак, у меня времени в обрез — нужно действовать!

Всё, хватит рефлексировать! Я поднял фонарь на уровень пояса, осветил путь и пошагал с прежней бравадой.

Вот и двери, ведущие в келью отца Азария. Я занёс руку, чтобы постучать (мы же, в конце концов, вежливые люди!), но сразу передумал. В келье происходила странная возня, сопровождавшаяся пыхтением, похрюкиванием и визгом. Если прислушаться, в этой какофонии можно было разобрать сладострастные постанывания, причём издавали их особи мужского пола.

— Твою ж мать! — вздохнул я.

Моральный облик служителей церкви меня никоим боком не касался — каждый поступает в соответствии со своими понятиями о совести, и кто я такой, чтобы лезть в чужой монастырь (причём буквально) со своим уставом? Нравятся людям однополые отношения, при этом они никому не мешают и вреда не наносят — и ладно. Тем паче, вдруг это любовь? Она — штука коварная, про козла не зря говорится.

Однако меня всё равно мутило. При столкновении с реальными обстоятельствами выяснилось, что толерантность и я пошли по разным дорогам. Снова возникло желание развернуться и уйти. Хотя... стоп! Это ж какие козыри идут мне сейчас в руки! Стоит только застукать подельников на месте преступления и знай, вей из них верёвки.

Я толкнул дверь плечом. В кельях не имелось запоров, так что она распахнулась, я шагнул через порог и оказался свидетелем сцены, которую кто-то мог бы назвать препикантной: два потных мужика скачут в порыве страсти. Но от эдакой пикантности меня чуть наизнанку не вывернуло.

— Батюшка Азарий! — желчно воскликнул я. — Срам-то какой! Содом и Гоморра! Вот уж не ожидал, что вы подвержены сему недугу! И да, подрясник опустите, меня ваш тыл не соблазняет.

Красный от стыда келарь отпрянул от молодого послушника с тонким голоском и повадками, кои ещё в первый раз показались мне подозрительными, судорожным рывком одёрнул подрясник (ткань крепкая, не порвалась) и повернулся ко мне. Лицо его было красным от стыда и пота. На щеках заходили желваки. Мущщина на пределе!

Мне стало его жалко, но в мои планы жалость не входила. Скорее — мешала.

— Как там по наставлениям императора Петра Алексеевича? 'Артикул 165. Ежели смешается человек со скотом и безумною тварию, и учинит скверность, оного жестоко на теле наказать. Артикул 166. Ежели кто отрока осквернит, или муж с мужем мужеложствует, оные яко в прежнем артикуле помянуто, имеют быть наказаны. Ежели же насильством то учинено, тогда смертию или вечно на галеру ссылкою наказать' . У вас как — насильственно или по любви?

Любовники молчали.

— Буду надеяться, что по любви. Образы, вижу, прикрыли. Похвально-похвально. Нечего святым на ваши извращения смотреть, — одобрительно кивнул я, разглядывая завешенные иконы в 'красном' углу. — Уж простите, что прервал вас на самом антиресном месте. Дела... — Я нарочно перегибал палку, дожидаясь нужного эффекта.

Клиент, что называется, дошёл до кондиции!

— Ты!!! Пёс шелудивый! Изничтожу! — пароходной трубой заревел Азарий.

Он ринулся на меня, размахивая кулаками.

Я был готов и встретил монаха прямой в челюсть. Тот рухнул, затем попытался встать, но запутался в долгополой мешающей рубахе.

— Не надо вставать, отче! Отдышитесь минутку-другую и хорошенько подумайте, чем вам грозит мужеложство (грех великий — я ничего не напутал, да?) и нападение на следователя. Даже не знаю, что хуже, — посоветовал я и перевёл взор на другого участника мизансцены. — Вы, молодой человек, тоже лишних движений не делайте. Я сегодня нервный, могу и шпагой проткнуть, — для убедительности я потряс клинком.

— Хорошо-хорошо, — испуганно пролепетал юноша. — Что мне делать?

Я не стал разводить дипломатию:

— Одевайся, приводи себя в порядок и вали отсюда.

— А как же святой отец?..

— Я о нём позабочусь.

— Но я не могу оставить его...

— Вон! — рявкнул я, чтобы предупредить дальнейшие препирательства.

Послушник не стал испытывать судьбу и исчез за дверью.

Азарий постепенно приходил в себя, злость на его лице сменилась маской обречённости. Мужику одновременно было и стыдно и страшно. По церковным правилам залетел он по-крупному. О том, что я и сам преступник в бегах, знать ему, разумеется, не стоило.

— Что со мной будет, господин сыщик?

— Тебе лучше знать, пра-а-а-тивный.

На последнее словечко он не среагировал. Действительно, откуда ему знать сленг будущего.

— Донос учинишь?

— Признаюсь, имеются у меня такие намерения, — согласился я.

— Значит, донесёшь, — решил для себя келарь.

— Вы, отче, в гадалку не играйте. Встаньте с пола (холодно тут у вас — просквозит ненароком) и садитесь... да хотя бы на кровать, что служила вам любовным гнёздышком. Я, ежели не против, на лавке пристроюсь. Да, и с кулаками на меня больше не кидайтесь: я этого не люблю. Расстраиваюсь сильно и потом плохо кушаю

— Издеваешься, сыщик?

— Обстановку разряжаю. Вы, отче, подымайтесь. Я ведь сказал, что теперь можно. О здоровье подумайте, поберегите его. Спину опосля прихватит — до конца жизни не разогнётесь. Будете буквой 'зю' выхаживать.

— Мне на себя наплевать, бо грешен зело, — мрачно произнёс келарь.

Он внял моему совету и сел на кровать, теребя растрёпанную бороду.

— Прекрасно. Грехи надо искупать. Так вроде бы в Священном Писании говорится? — не дожидаясь ответа и какой-нибудь цитаты из библии, я продолжил:

— Зачем парня развратили?

— Развратил?! — поразился Азарий.

— Ну да. Вы — взрослый, умудрённый опытом муж. Он — сопляк голоусый, ничего не знает и не понимает. А вы его в койку тащите. Некрасиво.

— Странно вы говорите, господин сыщик, — угрюмо сказал келарь. — Ни об чём не ведаете, а резоны приводите.

— А что — ошибаюсь? Разве не вы сего цыплёнка с пути истинного сбили?

— Не трогайте юношу. Господом молю — не трогайте. Я своё пожил, а ему жить да жить, — вдруг взмолился Азарий.

Он бухнулся на колени и пополз ко мне, обхватил за ноги и, уставившись так, как собака смотрит на хозяина, неистово заговорил:

— Христом заклинаю, про меня — что хошь говори, а Ферапонта не трогай. Я всё искуплю. Требуй с меня, чего тебе надобно.

— Что я могу от тебя требовать, отец Азарий? — усмехнулся я. — Златом-серебром думаешь откупиться?

В моём голосе было столько презрения, что монах на секунду отшатнулся. Лицо его стало багровым, но он нашёл в себе силы зашептать с прежней горячностью:

— Найду! Найду золото, серебро найду... Сколько тебе надо, сыщик?

— До хрена, — зло произнёс я. — Не найдёшь столько, отец Азарий. Ни на этом, ни на том свете.

— Тогда что? Как могу спасти Ферапонта? Ну?! — почти прокричал он. — Я же вижу по глазам твоим: нет в тебе желания губить! Хоть и боль в них стоит страшная, но не мной и проступком моим она вызвана. Другое всему причиной.

— Да, ты прав, Азарий, — сказал я, потрясённый его словами. — Другое меня гложет. А изначальная причина... Не окажись я в Марфино, всё бы пошло иначе. Убийство настоятеля всему корень. Помоги разобраться. Не верю я, что казна монастырская всему виной. Не верю. По другой причине отца Лариона живота лишили, и ты, Азарий, эту причину ведаешь. Пусть нет во мне желания губить, но коли правды от тебя не услышу, не взыщи...

— Причину, говоришь, ведаю? — с надеждой спросил келарь. — А коли так... ежли ведаю. Тогда что?

— Забуду, что здесь видел, Азарий. Развернусь и уйду, слова не сказав. Ну, а вы с Ферапонтом... живите, как раньше жили. На вашей совести оставлю.

— Поклянёшься, сыщик?

Я вытащил нательный крестик и приложился губами.

— При тебе крест целую. Убедил?

— Верю, — убеждённо произнёс келарь. — Даже не тому, что ты крест целовал. Силу в словах твоих слышу. Не пойдёшь ты супротив своего обещания. Однако... не боишься ли ты опосля моих слов сон потерять?

— Страху нагнать пытаешься? Не выйдет, отче. Пуганный я, что та ворона. Меня за просто так не возьмёшь. Зубы обломаешь.

— Смотри, сыщик. Есть вещи, к коим лучше касательства не иметь и о коих лучше слыха не слышивать.

— Не томи, Азарий, рассказывай! Что тянешь кота за хвост?! У меня времени шиш да ни шиша, — договорив, я пожалел, что не ношу с собой часов. Выглядело бы эффектно, как в кино: вытащить из штанов 'луковицу', открыть крышку и выразительно посмотреть на циферблат.

— Надеюсь и уповаю токмо на Господа нашего! — пробормотал келарь, очевидно, решаясь на признание. — Рассказ мой недолгий. Помнится, ещё при первой нашей встрече говаривал я тебе, что во времена незапамятные здесь всё фамилии Долгоруковых принадлежала, и монастырь сей их чаяними возник и на их кошт содержался.

— Было дело, — подтвердил я.

— Ну, а какое касательство Долгоруковы к государю Петру Второму имели — про то рази что детвора малая не ведает. Царство боярское тогда наступило, в большую власть Долгоруковы вошли. Покуда царь в потехах да забавах пребывал, всей Рассеюшкой за него правили. Чуть было в родство с императором не вступили, токмо хворь помешала. Скончался юный государь Пётр Алексеевич. Но перед смертью духовную оставил...

— Святой отче... Слышал я про поддельное завещание, что рукой Ваньки Долгорукова писалось. Только впустую это было. Разоблачили вора . Не получилось у семейки на престол Катьку Долгорукову, невесту невенчанную на престол усадить. Только мне от истории твоей ни жарко ни холодно.

— Ты бы не прерывал меня сыщик. Сам сказал, что торопишься — ехидно произнёс Азарий. — Не про поддельное завещание речь. Пётр Алексеевич в духовной престол государства своей тётке — Елизавете — передал. Сей тестамент опосля смерти государя попал Долгоруковым, токмо они уничтожить его побоялись. Спрятать решили до поры до времени, в надежде, что пригодится в будущем. А для хранения избрали наш монастырь и отца Лариона, коий был давним духовником фамилии. Мнится мне, что именно сей тестамент и искали в тот день, когда отца Лариона живота лишили. Пытали его, дабы тайну сию узнать, но вот преуспели в том али нет — сказать не могу. Казна-то в целости и сохранности осталась, но вряд ли с ней отец Ларион духовная сию содержал. Понимаешь, теперь, сыщик, во что ты вляпался?

Я вытер пот со лба. Да уж... игра шла по-крупному. Фактически этот документ (попадись он в чужие руки) ставил под вопрос права действующей императрицы Анныы Иоанновны на престол и открывал дорогу цесаревне Елизавете. Да за такую бумагу наши враги и заклятые друзья на что хочешь пойдут — в лепёшку расшибутся! И другой немаловажный момент: причастные к подобного рода секретам долго не живут. Меня сразу обдало жаром. Влип ты, господин следователь, основательно влип!

— Что, — прищурился отец Азарий, — дурно стало?

— Как-нибудь выдюжу, — произнёс я с деланным спокойствием. — Ты бы мне лучше прояснил — почему откуда ты о сём тестаменте ведаешь и почему решил, что за ним охота идёт?

— Про сам тестамент от настоятеля Лариона, упокой Господь его душу, знаю. Все мы не вечные. Хотел он меня вместо себя хранителем сделать, когда в чертоги небесные попадёт. Хотел, да не срослось. Уж больно внезапной кончина была. А касательно другого твоего вопроса... Был я недавно в городе по делам духовным. Шёл себе по улице, и вдруг... человека одного увидел. Я его ещё по Казани помню, он там в изгнании пребывал, когда государь Пётр Первый сильно осерчал на него. Правда, потом человека сего снова приласкали и возвысили. Хорошо он поднялся, — мечтательно цокнул языком Азарий. — Да вот только делать ему здесь вроде бы совсем нечего.

— Что за человек? — насупился я.

— Лейб-медик цесаревны Арман Лесток. А теперь, сыщик, сам покумекай: какая корысть могла привести его сюда?