Мы из Тайной канцелярии-2

На долю секунды промелькнула мысль навестить Ивана, узнать, как он и что, но потом исчезла. Я не собирался впутывать его в неприятности. Если меня застукают у него (а на месте полиции именно оттуда я бы и начал поиски беглеца), то Ване не сдобровать. Пусть он роет по убийству князя и доказывает мою невиновность (от меня тут всё равно пользы не будет), а я воспользуюсь советом неведомого благодетеля и навещу настоятеля.

Шпагу у меня не отобрали, с ней было спокойнее. Ночные прогулки не всегда оказываются мирными. Гоп-стоп развит не хуже, чем у нас в девяностых, одинокий всадник является потенциальной жертвой. Но, случись что, за себя постою.

На улицах никого. Что ж, тем лучше: меньше свидетелей безумной скачки. Не собирался загонять ни в чём неповинное существо, одно из самых красивых и элегантных на свете, но времени мало, приходилось спешить.

Спящий город остался позади. Без единого огонька он казался вымершим, городом-призраком. Где-то лаяли собаки, беззлобно, вяло и дежурно. Я был уже далеко.

Пробраться к монастырю, минуя выставленный после убийства настоятеля пост, не представлялось возможным. Эх, некстати он тут оказался!

У рогатки маялся замёрзший солдатик. Выглядел он сумрачным и неприветливым. Кому охота караулить в тёмную и холодную ночь, да ещё в одиночестве?!

Я взял его нахрапом, не датвая опомниться.

— Старший следователь СМЕРШ Елисеев по срочному делу. Мне нужно в монастырь! Немедленно!

Солдат вытаращил глаза:

— Поздно же, сударь. Спят все!

— Молчать, скотина! — рявкнул я и для убедительности заехал ему сапогом по шапке. Треуголка упала на землю, но он не посмел нагнуться и подобрать её, лишь застыл, словно каменное изваяние.

В другое время меня бы замучила совесть за такое отношение к человеку, но сегодня слишком многое было поставлено на карту.

— Убирай рогатку! — снова рявкнул я, рассчитывая, что солдату будет не до размышлений.

— Слушаюсь, вашскородие! — молниеносно отреагировал боец.

Меня захватил новый порыв раскаяния. Я выудил из кошелька рубль (большие деньги!), протянул солдату.

— Держи, братец.

Испуганно дрожа, он взял монету, поднёс к глазам и, разгядев, что ему перепало, тут же вытянулся в струнку.

— Премного благодарен, вашскородь!

— Потом благодарить будешь, — отмахнулся я.

Следующей преградой стали высокие монастырские ворота. Массивные, кованные железом... Тараном не возьмёшь. Я постучал по ним эфесом шпаги. Получилось как надо: не слишком громко. Зачем будоражить всю округу?

Подействовало.

— Кто там? — хрипло спросил чей-то голос.

— Открывай! Следователь СМЕРШ!

— Не велено пускать, — без особой решимости ответил сторож.

На миг мои руки похолодели — ну, как и впрямь не откроет. Что тогда — монастырь штурмом брать? Тогда проще назад под арест возвращаться.

— Я тебе покажу — не велено! — перешёл на зловещий рык я. — В Сибирь захотел? Так я тебе устрою.

За воротами заохали, запричитали. Всё же упоминание Сибири оказало магическое действие. Сначала послышался шум отпираемого замка, потом створки разъехались в стороны. На дороге появился мужичок самого расхристанного вида: в долгополой рубахе, поверх которой был накинут армяк, в скособоченной шапке пирожком. В руках покачивался фонарь. Всё же порядком я напугал сторожа, вон — руки трясутся. Да уж... шок — это по-нашему.

— Не переживай так, братец. Лучше кобылой моей займись, — сказал я, спрыгнул с лошадки и отдал ему поводья.

— А вы куда, барин?

— К келарю вашему, разговор есть.

— Вас проводить?

— Сам справлюсь

Отобрав у сторожа фонарь, я двинулся к монастырскому общежитию. Вечер обещал быть томным.

Глава 19

Осторожно, чтобы не переполошить спящую монастырскую братию, я прошагал по коридору. Темно — глаз выколи, так что фонарь, отобранный у сторожа, пригодился. Только благодаря его рассеянному свету я не наставил себе шишек.

Тут можно было смело снимать фильмы ужасов из тех, в которых герои долго бродят по мрачным закоулкам, а где-то за поворотом в ожидании притаилась когтистая тварь или маньяк с топором. И сама аура тут... Бр, мороз по коже! Запал сразу улетучился. Вспомнилось детство голоштанное. Как читал перед сном книжку, а когда приходила пора спать — вставал, шёл к выключателю на стене, а потом стремглав, на адреналине и шоке, нёсся во внезапно наступившей тьме к кровати, чтобы оказаться под спасительным одеялом. И ведь знал же прекрасно, что никого в комнате, кроме меня нет, никаких монстров и чудовищ, а всё равно было страшно до дури!

Сейчас, спустя столько лет, прежние ощущения вернулись. Вереница лихорадочных мыслей пронеслась в голове. Нужно ли мне это? Зачем я сюда сунулся? Не повернуть ли обратно?

Стоп! Даже в детстве я прогонял свои страхи усилием воли, неужели сейчас спасую перед какой-то темнотой?! Есть вещи куда страшнее и опасней. Я — взрослый мужик, навидавшийся всякого. На мне висит подозрение в убийстве, я следак, у меня времени в обрез — нужно действовать!

Всё, хватит рефлексировать! Я поднял фонарь на уровень пояса, осветил путь и пошагал с прежней бравадой.

Вот и двери, ведущие в келью отца Азария. Я занёс руку, чтобы постучать (мы же, в конце концов, вежливые люди!), но сразу передумал. В келье происходила странная возня, сопровождавшаяся пыхтением, похрюкиванием и визгом. Если прислушаться, в этой какофонии можно было разобрать сладострастные постанывания, причём издавали их особи мужского пола.

— Твою ж мать! — вздохнул я.

Моральный облик служителей церкви меня никоим боком не касался — каждый поступает в соответствии со своими понятиями о совести, и кто я такой, чтобы лезть в чужой монастырь (причём буквально) со своим уставом? Нравятся людям однополые отношения, при этом они никому не мешают и вреда не наносят — и ладно. Тем паче, вдруг это любовь? Она — штука коварная, про козла не зря говорится.

Однако меня всё равно мутило. При столкновении с реальными обстоятельствами выяснилось, что толерантность и я пошли по разным дорогам. Снова возникло желание развернуться и уйти. Хотя... стоп! Это ж какие козыри идут мне сейчас в руки! Стоит только застукать подельников на месте преступления и знай, вей из них верёвки.

Я толкнул дверь плечом. В кельях не имелось запоров, так что она распахнулась, я шагнул через порог и оказался свидетелем сцены, которую кто-то мог бы назвать препикантной: два потных мужика скачут в порыве страсти. Но от эдакой пикантности меня чуть наизнанку не вывернуло.

— Батюшка Азарий! — желчно воскликнул я. — Срам-то какой! Содом и Гоморра! Вот уж не ожидал, что вы подвержены сему недугу! И да, подрясник опустите, меня ваш тыл не соблазняет.

Красный от стыда келарь отпрянул от молодого послушника с тонким голоском и повадками, кои ещё в первый раз показались мне подозрительными, судорожным рывком одёрнул подрясник (ткань крепкая, не порвалась) и повернулся ко мне. Лицо его было красным от стыда и пота. На щеках заходили желваки. Мущщина на пределе!

Мне стало его жалко, но в мои планы жалость не входила. Скорее — мешала.

— Как там по наставлениям императора Петра Алексеевича? 'Артикул 165. Ежели смешается человек со скотом и безумною тварию, и учинит скверность, оного жестоко на теле наказать. Артикул 166. Ежели кто отрока осквернит, или муж с мужем мужеложствует, оные яко в прежнем артикуле помянуто, имеют быть наказаны. Ежели же насильством то учинено, тогда смертию или вечно на галеру ссылкою наказать' . У вас как — насильственно или по любви?

Любовники молчали.

— Буду надеяться, что по любви. Образы, вижу, прикрыли. Похвально-похвально. Нечего святым на ваши извращения смотреть, — одобрительно кивнул я, разглядывая завешенные иконы в 'красном' углу. — Уж простите, что прервал вас на самом антиресном месте. Дела... — Я нарочно перегибал палку, дожидаясь нужного эффекта.

Клиент, что называется, дошёл до кондиции!

— Ты!!! Пёс шелудивый! Изничтожу! — пароходной трубой заревел Азарий.

Он ринулся на меня, размахивая кулаками.

Я был готов и встретил монаха прямой в челюсть. Тот рухнул, затем попытался встать, но запутался в долгополой мешающей рубахе.

— Не надо вставать, отче! Отдышитесь минутку-другую и хорошенько подумайте, чем вам грозит мужеложство (грех великий — я ничего не напутал, да?) и нападение на следователя. Даже не знаю, что хуже, — посоветовал я и перевёл взор на другого участника мизансцены. — Вы, молодой человек, тоже лишних движений не делайте. Я сегодня нервный, могу и шпагой проткнуть, — для убедительности я потряс клинком.

— Хорошо-хорошо, — испуганно пролепетал юноша. — Что мне делать?

Я не стал разводить дипломатию:

— Одевайся, приводи себя в порядок и вали отсюда.

— А как же святой отец?..

— Я о нём позабочусь.

— Но я не могу оставить его...

— Вон! — рявкнул я, чтобы предупредить дальнейшие препирательства.

Послушник не стал испытывать судьбу и исчез за дверью.

Азарий постепенно приходил в себя, злость на его лице сменилась маской обречённости. Мужику одновременно было и стыдно и страшно. По церковным правилам залетел он по-крупному. О том, что я и сам преступник в бегах, знать ему, разумеется, не стоило.

— Что со мной будет, господин сыщик?

— Тебе лучше знать, пра-а-а-тивный.

На последнее словечко он не среагировал. Действительно, откуда ему знать сленг будущего.

— Донос учинишь?

— Признаюсь, имеются у меня такие намерения, — согласился я.

— Значит, донесёшь, — решил для себя келарь.

— Вы, отче, в гадалку не играйте. Встаньте с пола (холодно тут у вас — просквозит ненароком) и садитесь... да хотя бы на кровать, что служила вам любовным гнёздышком. Я, ежели не против, на лавке пристроюсь. Да, и с кулаками на меня больше не кидайтесь: я этого не люблю. Расстраиваюсь сильно и потом плохо кушаю

— Издеваешься, сыщик?

— Обстановку разряжаю. Вы, отче, подымайтесь. Я ведь сказал, что теперь можно. О здоровье подумайте, поберегите его. Спину опосля прихватит — до конца жизни не разогнётесь. Будете буквой 'зю' выхаживать.

— Мне на себя наплевать, бо грешен зело, — мрачно произнёс келарь.

Он внял моему совету и сел на кровать, теребя растрёпанную бороду.

— Прекрасно. Грехи надо искупать. Так вроде бы в Священном Писании говорится? — не дожидаясь ответа и какой-нибудь цитаты из библии, я продолжил:

— Зачем парня развратили?

— Развратил?! — поразился Азарий.

— Ну да. Вы — взрослый, умудрённый опытом муж. Он — сопляк голоусый, ничего не знает и не понимает. А вы его в койку тащите. Некрасиво.

— Странно вы говорите, господин сыщик, — угрюмо сказал келарь. — Ни об чём не ведаете, а резоны приводите.

— А что — ошибаюсь? Разве не вы сего цыплёнка с пути истинного сбили?

— Не трогайте юношу. Господом молю — не трогайте. Я своё пожил, а ему жить да жить, — вдруг взмолился Азарий.

Он бухнулся на колени и пополз ко мне, обхватил за ноги и, уставившись так, как собака смотрит на хозяина, неистово заговорил:

— Христом заклинаю, про меня — что хошь говори, а Ферапонта не трогай. Я всё искуплю. Требуй с меня, чего тебе надобно.

— Что я могу от тебя требовать, отец Азарий? — усмехнулся я. — Златом-серебром думаешь откупиться?

В моём голосе было столько презрения, что монах на секунду отшатнулся. Лицо его стало багровым, но он нашёл в себе силы зашептать с прежней горячностью:

— Найду! Найду золото, серебро найду... Сколько тебе надо, сыщик?

— До хрена, — зло произнёс я. — Не найдёшь столько, отец Азарий. Ни на этом, ни на том свете.

— Тогда что? Как могу спасти Ферапонта? Ну?! — почти прокричал он. — Я же вижу по глазам твоим: нет в тебе желания губить! Хоть и боль в них стоит страшная, но не мной и проступком моим она вызвана. Другое всему причиной.

— Да, ты прав, Азарий, — сказал я, потрясённый его словами. — Другое меня гложет. А изначальная причина... Не окажись я в Марфино, всё бы пошло иначе. Убийство настоятеля всему корень. Помоги разобраться. Не верю я, что казна монастырская всему виной. Не верю. По другой причине отца Лариона живота лишили, и ты, Азарий, эту причину ведаешь. Пусть нет во мне желания губить, но коли правды от тебя не услышу, не взыщи...

— Причину, говоришь, ведаю? — с надеждой спросил келарь. — А коли так... ежли ведаю. Тогда что?

— Забуду, что здесь видел, Азарий. Развернусь и уйду, слова не сказав. Ну, а вы с Ферапонтом... живите, как раньше жили. На вашей совести оставлю.

— Поклянёшься, сыщик?

Я вытащил нательный крестик и приложился губами.

— При тебе крест целую. Убедил?

— Верю, — убеждённо произнёс келарь. — Даже не тому, что ты крест целовал. Силу в словах твоих слышу. Не пойдёшь ты супротив своего обещания. Однако... не боишься ли ты опосля моих слов сон потерять?

— Страху нагнать пытаешься? Не выйдет, отче. Пуганный я, что та ворона. Меня за просто так не возьмёшь. Зубы обломаешь.

— Смотри, сыщик. Есть вещи, к коим лучше касательства не иметь и о коих лучше слыха не слышивать.

— Не томи, Азарий, рассказывай! Что тянешь кота за хвост?! У меня времени шиш да ни шиша, — договорив, я пожалел, что не ношу с собой часов. Выглядело бы эффектно, как в кино: вытащить из штанов 'луковицу', открыть крышку и выразительно посмотреть на циферблат.

— Надеюсь и уповаю токмо на Господа нашего! — пробормотал келарь, очевидно, решаясь на признание. — Рассказ мой недолгий. Помнится, ещё при первой нашей встрече говаривал я тебе, что во времена незапамятные здесь всё фамилии Долгоруковых принадлежала, и монастырь сей их чаяними возник и на их кошт содержался.

— Было дело, — подтвердил я.

— Ну, а какое касательство Долгоруковы к государю Петру Второму имели — про то рази что детвора малая не ведает. Царство боярское тогда наступило, в большую власть Долгоруковы вошли. Покуда царь в потехах да забавах пребывал, всей Рассеюшкой за него правили. Чуть было в родство с императором не вступили, токмо хворь помешала. Скончался юный государь Пётр Алексеевич. Но перед смертью духовную оставил...

— Святой отче... Слышал я про поддельное завещание, что рукой Ваньки Долгорукова писалось. Только впустую это было. Разоблачили вора . Не получилось у семейки на престол Катьку Долгорукову, невесту невенчанную на престол усадить. Только мне от истории твоей ни жарко ни холодно.

— Ты бы не прерывал меня сыщик. Сам сказал, что торопишься — ехидно произнёс Азарий. — Не про поддельное завещание речь. Пётр Алексеевич в духовной престол государства своей тётке — Елизавете — передал. Сей тестамент опосля смерти государя попал Долгоруковым, токмо они уничтожить его побоялись. Спрятать решили до поры до времени, в надежде, что пригодится в будущем. А для хранения избрали наш монастырь и отца Лариона, коий был давним духовником фамилии. Мнится мне, что именно сей тестамент и искали в тот день, когда отца Лариона живота лишили. Пытали его, дабы тайну сию узнать, но вот преуспели в том али нет — сказать не могу. Казна-то в целости и сохранности осталась, но вряд ли с ней отец Ларион духовная сию содержал. Понимаешь, теперь, сыщик, во что ты вляпался?