Эхо войны. Ред2

В голове шумело, всплывали посторонние фразы и слова, перед глазами начало темнеть — это разваливались мои ментальные щиты, щиты слишком слабого псиона. Антропоморфная фигура все так же маячила у стены, а я все никак не могла до нее добраться.

Меня колотило, я стояла, прижавшись спиной к стене, и думала о том, что из этого дерьма меня не вытащат даже боеприпасы от двух "мам". Потому что я сейчас банально отключусь.

Кажется, он понял это — твари внезапно отхлынули от прохода, сгрудившись вокруг него.

Ничего... Так даже лучше — если прикинуть траекторию, скорость и посчитать количество шагов, можно попасть даже через защитное кольцо...

Проверить не получилось — за мгновение до того, как палец нажал на спуск, в голове взорвалось громовое:

— Не трогай мой шенн!

Руки дернулась, плазма прошла верхом.

Я встретилась взглядом с темными, такими знакомыми глазами. Мелькнула вялая мысль — и зачем он уцепился за это лицо?... Знает же, что не поможет.

Я обстоятельно, почти не торопясь, перезарядила "мать". Поустойчивее утвердилась на подгибающихся ногах и постаралась держать вихляющуюся голову прямо. У меня еще как минимум с десяток попыток...

Вернее, они были — до того, как одна из сгрудившихся вокруг вожака тварей не сделала самое простое и эффективное, что могла: откусила себе лапу. А до меня вдруг дошло, что все это время нас пытались взять живыми.

Ведь сделать это сразу было куда эффективнее лобовой атаки.

Густая зеленоватая кровь полилась на пол, исходя ядовитыми парами. Тварь развернула возникшие из ниоткуда крылья и с треском — тем самым треском — поднялась в воздух, гоня испарения ко мне. Крылья слились в одно трепещущее марево, перед глазами поплыло, колени подкосились, но на спуск я нажать успела. Веер плазменных брызг накрыл темную шевелящуюся массу, твари взвыли в агонии, и из ее центра вверх, в разлом, рванулась темная фигура, разворачивая огромные крылья.

Ядовитая дрянь добралась до меня еще раньше. Можно терпеть сломанную руку или простреленное легкое, но от боли в расползающейся коже я орала, срывая горло. Шея, плечи, правое бедро — там, где перекусили сенсорные кольца и разорвали "пузырь", кожа плавилась, как до того пластик на прикладе.

А найдя щель в броне, газ просачивался уже под ней.

Недобитая тварь, покачаваясь на полуобугленных обрубках лап, взмахнула когтями, будто закрывая мои закатившиеся глаза.

Как же обидно, эйра ее разде...

Глава тринадцатая

— Вы попали в передрягу. — Монитор бросил на О'Мару сочувственный взгляд.

Джеймс Уайт.

Темные покатые холмы были занавешены туманом — редкой серой пеленой с привкусом едкого дыма.

Мы стояли на низком пригорке. Смерть смотрела мне в лицо и говорила: "Думай".

Я отвечала: "Нет".

— Хочешь стать призраком?...

— Почему?

— Тебя ждут слишком многие.

— Меня никто не ждет.

— Ложь.

Смерть повторяла: "Ложь". Я говорила: "Все равно".

Мерцает фонарь, освещая идеально ровный круг на земле. Светлеют холмы, покрываясь травой. Уходит туман, сизой струйкой просачивается меж пальцев. Жизнь вырастает из смерти, изумрудной травой из черной вспаханной земли.

Богиня уходит вслед за туманом, бросая на ходу:

— Не тебе решать. Живи. А там посмотрим...

За узким входом в пещеру тихо кружат белые хлопья размером с ладонь.

Талери на коленях стоит у потухшего кострища и онемевшими от холода пальцами торопливо складывает во вьючный мешок связки мехов и свертки с камнями.

Здесь была двухдюженная стая снежных оборотней — от запаха их крови муфтар превратился в испуганного месячного щенка. Они нашли грабителя, но не уволокли с собой: она видела его следы у западной тропы, ведущей к правому отрогу горы Хрустальной.

Окоченевшие пальцы перебирают мешочки и свертки. В истоптанный снег падают кровавыми каплями самоцветы, мешаясь с настоящей кровью: оборотни едва не оторвали мужчине руку со скорострелом. Его хватило лишь на то, чтобы застрелить одного противника — молодого и неосторожного самца. Одной Звезде известно, как этот мародер сбежал от остальных.

Талери шепчет про себя и загибает пальцы, пересчитывая брошенные вещи.

Все здесь, даже верительные грамоты. Можно спускаться в долину, к замку.

Кроме... Свитка.

Стоя на коленях, посланница поворачивается к западной тропе и долго смотрит на едва присыпанный снегом четкий след с кровавой оторочкой.

Нет. Она не имеет права рисковать — теперь уже есть, чем. Удастся вернуть свиток или нет, но она должна предупредить чародеев Асатоля о лютующем в Нитерре море и том, откуда он пришел.

Раненый, разбойник будет идти медленно — достаточно медленно, чтобы она смогла заручиться помощью магов и вернуться. Но она вернется обязательно — ведь без свитка ей, да и всей Нитерре, не смогут помочь даже лучшие из магистров.

Лекарства не найдешь без того, что вызывает болезнь.

Я медленно открыла глаза, увидела над собой густо-синее небо в прорехах низких туч и тихо порадовалась. Значит, вижу. И, все же — живу.

На лицо упала тень. В сознании возникла чужая мысль:

Вы очнулись.

Я скосила глаза в сторону. Коэни.

Они...?

Вы убили всех.

Никто... не вернулся? И... не привел еще одну стаю?

"Никто"?

Коэни вопросительно приподнял брови и слегка качнул головой.

Не знаю. Быть может, нас просто не догнали.

Не догнали?... Где мы?

У Зеркала Слез. Фарру Точе удалось запустить резервные двигатели модуля, а мне — его перевернуть. Но спасательные капсулы не рассчитаны на долгие перелеты.

Красное озеро. Я прикрыла глаза, вспоминая карту. Ночью... Мы пролетали его ночью, в первые сутки.

Не так уж мало. Мы у самой границы Второй Полярной — внешнего круга зоны вечных снегов. Еще каких-то пару часов на дайре, и мы попали бы в зону действия спутников.

Ничего. Дойдем. Были бы ноги целы...

Я посмотрела вниз. На мне лежало как минимум три пледа, доходя почти до подбородка. Что именно от меня осталось, понять было тяжело — судя по тому, что боли не было совсем, мне вкололи лошадиную дозу "смертных" обезболивающих из армейской аптечки. Только от них пропадает осязание, а тело немеет, будто чужое — их вкалывают умирающим от тяжелых ранений на поле боя.

Что лучше всего говорит о наших делах на данный момент.

Я пошевелила онемевшими, как и все остальное, ушами. Посмотрела на терпеливо ждущего юношу.

Я оглохла, так ведь?

Фарра, вы...

И вообще, дайте мне зеркало.

Фарра...

Если нет, возьми у Зимы. У него есть точно.

Как скажете, фарра.

Коэни коротко кивнул и отошел. А я наконец осмотрелась.

Берег, седой от инея и выступившей соли, кроваво-алое озеро под тоненькой корочкой льда. Серые холмы, покрытые короткой, чахлой травой, припорошенной ранним снегом — лето в этих широтах коротко, и кончается, едва начавшись.

Вернулся маг, и, пряча глаза, протянул небольшой квадратик в пластиковой оправе. Я всмотрелась в свое отражение. Повернулась правым боком, левым. И сказала вслух возникшему рядом Ремо с бинтами:

— Вот теперь никакой Латбер на меня уже не позарится.

Едва спекшиеся края разорванной щеки располосовали лицо багровыми потеками. Правое веко опустилось и как-то странно обвисло. А остальное... О, остальное было выше всяческих похвал — его фактически не было. Лицо было как будто покрыто маской цвета сырого мяса. Язвы, пузыри, ожоги и слезшая кожа — все было покрыто тонкой, будто лакированной корочкой антисептического напыления.

Можно было не смотреть, как выглядит остальное — отсутствующий хвост даю на отсечение, что точно так же.

— Я ведь смогу двигаться, ходить? Или мне в придачу к этому что-нибудь отгрызли, пока я валялась в отключке?

Ответил Ремо, хотя ответ я не услышала, а прочитала по губам:

— Нет. Все на месте.

Я кивнула Коэни, чтобы убрал зеркало. Посмотрела на их лица и устало сказала, опуская голову на лежанку:

— Идиоты вы. Ходить я смогу, глаза не пострадали, слух восстановят в любой городской больнице. Я здорова, еще и вас переживу, если пережила болевой шок и отравление. Это всего лишь красота, которой и не было.

Они переглянулись.

Не обязательно ждать до больницы. Фарр Точе сказал, что на одно ухо слух восстановить сможет прямо здесь. Правда, только частично.

Тем более. Не стройте похоронных лиц, я не буду стреляться.

Коэни помолчал, а потом сказал вслух:

— Вы достойны восхищения. Больше, чем кто-либо другой.

— Всего лишь за здравый смысл? Или за то, что не бьюсь в истерике? Брось, Коэни, — это всего лишь побочный эффект энергетического дефицита...

"Вы достойны восхищения". Не так давно я говорила эти слова сама, и если форма была не такова, то такова была суть. И никогда не думала, что услышу их в свой адрес в ситуации, другой по результату, но одинаковой по сути — сути безнадежности.

Фарр Торрили, как ни смешно, но мы с вами оказались в одной лодке посреди моря без конца и края.

Ремо присел рядом и принялся обрабатывать мое лицо и накладывать повязки, стараясь говорить так, чтобы я могла читать по губам.

— Жаль, что ты увидела.

— Какая разница. Не сейчас, так потом, — я завозилась, устраиваясь поудобнее. — Ремо, мне ведь на самом деле все равно.

— Орие, — он с плохо скрываемой жалостью посмотрел мне в глаза. — Ты молодая женщина, замужняя, — врач мотнул головой, на полуслове прерывая мои возражения. — Ну и что, что вы не живете вместе. Ты ведь можешь встретить кого-то другого, развестись...

— Да не хочу я встречать никого другого, как ты не поймешь, Ремо?... Знаю, что этот поганец меня не любит и никогда не любил. Но я-то его люблю — его, а не "кого-то", пусть это и не имеет никакого смысла. Так что мне действительно все равно.

— Любовь не длится всю жизнь.

— И это говоришь мне ты?... Женись, Ремо, тогда, может, и я выйду снова замуж.

Он медленно улыбнулся и качнул головой, сдаваясь.

И правильно. Это ведь не так уж страшно, как кажется. Худшее всегда случается в голове, а вовсе не на лице. Ну, да, буду уродиной. Как будто кому-то и раньше было дело до моего лица. Кроме достопамятного Латбера, конечно. Главное — глаз не лишилась, а ведь могла.

Ремо свое обещание выполнил: с помощью Коэни слух мне худо-бедно восстановили. Не знаю, что со мной делали, но слышать я стала. Плохо, и одним ухом, но стала.

Утром наш куцый отряд двинулся дальше, упаковав меня на самодельные носилки, которые несли, сменяясь. Туда же, ко мне под бок, забросили приблудного ремена и кое-какую поклажу. Вопроса о том, брать ли коматозного найденыша с собой, как-то не возникло.

Мы вообще стали очень гуманны.

Со мной обращались, как с хрустальной вазой, мои желания исполнялись беспрекословно, на привалах мне доставался лучший кусок стремительно скудеющего рациона. Мужчины, взрослые сильные мужчины, чувствовали такую вину передо мной, женщиной, закрывшей их своей спиной, и потерявшей из-за этого все, что не могли смотреть мне в глаза.

Не страдал этим только Маэст, видевший во мне именно того, кем я была — прекрасно сознававшего, куда и зачем идет солдата, защищавшего гражданских. Не больше и не меньше.

За это я была бесконечно ему благодарна.

Я терпела удушающую жалость еще двое суток, пока схватывалась напыленная на открытые ожоги "временная" кожа, а инъекции гасили воспаление и токсины. На третьи я встала и пошла рядом с носилками, сама, на собственных ногах, пусть и не слишком уверенно, и больше на них уже не вернулась.

Снега исчезали стремительно, будто их стряхивали с земли гигантской метлой. К вечеру четвертого дня мы оставили позади последние, совсем низкие уже сугробы. Ночью невысокий кривой кустарник и бурую чахлую траву покрыл иней, но снег так и не выпал.

На ночевках мы сбивались в большую теплую кучу, как детеныши в гнезде. Каждому из здоровых доставался больной или увечный довесок, которого необходимо было греть и прикрывать от сквозняков; солдаты всегда ложились с края; в центре — все те же больные, увечные и дети. Эти правила были основой нашего выживания, во что они выливались — другой вопрос... Мальчики, вынужденные лежать рядом, чуть ли не прижимаясь друг к другу, скандалили без конца. Вернее, скандалил Зима, приятно обогащая наш с Тео энергетический рацион и вызывая головную боль у всех остальных.

В отличие от ментального материальный паек не радовал, сокращаясь неотвратимо, сколько бы мы не затягивали пояса и не урезали порции. Поэтому, когда на очередном привале обнаружилось, что есть нечего, сюрпризом это не явилось.

— Ну, что, переходим на подножный корм, фарры? — с печальной иронией констатировал Ремо, заглядывая в рюкзак в поисках случайно уцелевших калорий. — Или идем охотиться?

Я оглядела покатый травянистый склон, стремительно убегающий вниз, в болотистую низину, и включила портативку. Из съедобной фауны этого района в базе нашлись древесные пиявки в болоте и песчаные отисы в степи — точнее, их норы с зимними запасами орехов и диких злаков. Флора радовала еще меньше.

— Орехи вроде ничего, — флегматично прокомментировал Маэст десяток развешанных в воздухе файлов. Он молча выдернул из сваленных на носилках вещей стойку от палатки, развернулся и размеренно зашагал обратно на север, в холмы — искать норы. Я выбрала себе такую же и сказала:

— Надеюсь, что до пиявок дело не дойдет, но кто его знает... Ремо, бери Зиму и отловите десятка два, если найдете. Коэни, ты со мной.

Ремо кивнул и принялся искать подходящий мешок, Зима же, услышав свое имя, процедил:

— Я не пойду ни на какое болото.

— Ну, значит, и есть не будете, — спокойно констатировала я, выбирая мешок и себе. — И я не шучу, молодой человек.

— Это ящерицы в воде не тонут. Я не собираюсь увязнуть в какой-нибудь трясине.

— За вами присмотрят, не волнуйтесь.

— Нет.

— Да.

— А великий наш маг слишком хорош по болотам лазать?! Ну как же так, у ребенка травма, давайте его пожалеем! — Зима взорвался внезапно, как и положено одаренному Огнем. Даже странно, как он может так походить на снег с таким пламенем внутри. Зима сощурил бешеные, опасные глаза и прошипел с искренней, жгучей ненавистью: — Слышишь, ты, слюнтяйчик! Шел бы со своей тонкой душевной организацией на трудотерапию по болотам — может, глаза свои дурацкие таращить перестанешь, как брошенный щенок!

Коэни побледнел, и несколько минут стоял молча, пытаясь разлепить непослушные губы. Потом опустил глаза и тихо сказал, повернувшись ко мне:

— Фарра, лучше, наверное... Я могу ходить по воде, и, поэтому...

Я смотрела на него, на опущенную голову, дрожащие пальцы, и чувствовала, как щемит сердце — слишком хорошо я знала, как плохо, тяжело ему от неприятия, а уж от ненависти, такой сильной, такой настоящей...

Прости, Ремо, придется сделать тебе изрядную гадость.