Чужой Ангел

— Ты видишь нас и думаешь, что понимаешь. На самом же деле все совсем не так.

Я собрал в кулак всю свою волю и, вырвавшись из его рук, воскликнул:

— Не усложняй! Ты сам говорил: то, что идет от сердца — самое верное.

— Да.

— Так вот! Я хочу, чтобы ты... ты был... моим Ангелом! Но ты не можешь, потому что должен быть с кем-то другим. Получается, тот, другой, для меня — препятствие, помеха моему счастью, вроде... И у меня только два варианта — либо не хотеть быть с тобой, либо желать, чтобы его не стало. Это чудовищно, как ты не понимаешь!!!

— Все может быть и по-другому.

— Не может! Потому что именно это — главное, все остальное — лишь мишура из слов!

— Ты не слушаешь меня! — произнес он с укором. — А я ведь могу быть с тобой!

Но в тот момент до меня вряд ли доходил смысл его слов.

— Не хочу ничего слышать! Не хочу! — шипел я, закрывая руками уши.

Он не стал разубеждать меня, просто снова обнял, успокаивая.

Я вспомнил то, что он говорил мне, только через несколько дней. Мысль пришла в голову внезапно, когда я сидел на уроке. Я, буквально, подскочил на стуле, здорово напугав этим своего соседа по парте. Получив его, полный "доброжелательности" взгляд и замечание препода, я взял себя в руки, решив приберечь эмоции до вечера.

Когда Эо появился, я, буквально, набросился на него.

— Ты говорил... Ты говорил... — задыхаясь, громко шептал я.

— Тише-тише! — попытался он погасить мое перевозбуждение. — Успокойся! Сядь и говори потише, разбудишь маму!

Я сел, но меня все еще продолжало трясти.

— Ты сказал, что можешь... Сказал, знаешь способ...

— Сказал.

— Но ведь если ты попросишь их определить тебя ко мне... ну, чтобы хранить меня... они ведь узнают! Узнают обо мне! И о том, какой я!

— И что?

— Они сделают что-нибудь! Обязательно сделают, и я... я перестану видеть... Перестану видеть Ангелов... всех, понимаешь?!! А значит и тебя!

— А тебе разве важно видеть? Видеть именно меня?

Я растерялся. Раньше я как-то не задумывался о ситуации в таком ключе.

Между тем, он продолжал настойчиво расспрашивать:

— Что же для тебя важно, Бони? Чтобы у тебя был Ангел, который будет тебя хранить? Или чтобы у тебя был именно я?

В тот вечер я увел разговор в сторону, так и не ответив ему. Но именно тогда я впервые всерьез задумался о том, кто же для меня Эо на самом деле. И чего я на самом деле хочу...

Рождество Эо провел не со мной.

Не знаю, было ли мне обидно... Грустно — да, тоскливо — тоже, а вот обидно... Нет, вряд ли! Его же человек не виноват в том, что так получилось! Он имеет полное право быть со своим Ангелом, быть хранимым им. Тем более, в эти светлые дни! Да, у него есть такое право. В отличие от меня...

Мы встречали Рождество втроем — я, мама и ее Ангел. Днем наряжали ёлку и готовили носочки для подарков. Мамин Белокрылый сидел на диване и показывал маме, какие брать игрушки (она, естественно, выбирала именно их, даже не догадываясь об этом), иногда косился на меня. Мне показалось, что смотрит он укоризненно — словно знает обо мне что-то, чего не одобряет. Он так надоел мне этими своими взглядами, что в один прекрасный момент, когда мама отвернулась, я взял и показал ему язык. Он самым позорным, человеческим образом вытаращил на меня глаза. Такая наглость его, видимо, просто шокировала. Зато я, хотя и не избавился от его напряженного внимания, хоть позлорадствовал немного.

Вечером мы приготовили курицу (индейку мама как-то не очень любит) и испекли шоколадный пирог. Мне досталась величайшая привилегия в мире — соскребать ложкой остатки теста из миски. Я кайфовал, сидя с ногами на стуле, мама выставляла на стол праздничную посуду, крылатый красавец стоял у окна, поглаживая тонкими пальцами только что распустившийся в горшке цветок, улыбался чему-то. По телеку показывали старые комедии, на улице шел мягкий снежок, от чего дома было как-то особенно тепло и уютно. Настроение у меня было приподнятое, радостное. Не в первый уже раз я подумал, что подготовка к празднику — это, наверное, даже лучше, чем сам праздник.

Но все-таки, где-то в глубине души тихим колокольчиком звенела странная грусть. Мне словно не хватало чего-то... Или кого-то... Кто был далеко...

Мы съели праздничный ужин, мама даже разрешила мне выпить с ней шампанского. Не могу сказать, чтобы алкоголь до этого момента был для меня под строжайшим запретом, но такой шаг с маминой стороны был словно негласное признание моей взрослости. Я оценил это, о чем сразу же ей и сказал...

Ночью я снова сидел на подоконнике и смотрел в окно. Мысли мои крутились вокруг одного существа... И ничего с этим поделать я не мог...

А потом Рождество прошло. Закончились праздники. Наступили будни, мама ушла на работу, я снова пошел в колледж. Все это время я терпеливо ждал, когда Эо появится в моей комнате, но дни шли за днями, а его все не было. Но, в конце концов, мое терпение было вознаграждено.

— Привет! — сказал он и тронул меня за плечо.

Я в это время пытался достать что-то с верхней полки своего шкафа. Чуть ли не подпрыгнув от неожиданности, я выронил все, что держал в руках.

— Ты что?!! — зашипел я на него. — С ума сошел?

— Прости! — улыбнулся он. — Я не хотел тебя пугать!

— Бони! Что случилось? Ты, что, упал? — услышал я голос мамы.

— Ничего, мам, все в порядке! — крикнул я, делая Эо страшные глаза. — Книжки рассыпал.

— Какие книжки, малыш? — сказала мама, зевая. — Ложись спать, поздно уже!

— Сейчас, ложусь уже. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Я наклонился и стал собирать все, что рассыпал.

— Не хотел... Тоже мне... — раздраженно бубнил я. — И зачем мне, на самом деле, понадобилось сейчас это барахло?

Эо в это время сидел на ковре прямо передо мной и смотрел на меня сияющим, радостным взглядом. Конечно, долго злиться я не смог.

Потом мы болтали. Он все просил меня рассказать, как я провел праздники. Я рассказал ему, утаив, правда, о том, что здорово грустил без него. Но он, судя по всему, хотел услышать от меня именно это, потому что спросил:

— Тебе было весело?

— Как может быть невесело в Рождество?

— Может...

В его голосе было что-то такое, что, буквально, толкнуло меня в сердце. Я почувствовал, что не смогу оставить незамеченным это тихое слово и то, как оно было произнесено.

— Знаешь, — сказал я, — я так скучал по тебе.

— Правда?

— Правда. А ты... Ты скучал?

— Очень. Все думал, как ты... Думал, сидишь, наверное, один... В окно смотришь...

— Сидел, — усмехнулся я.

— Плакал?

— А то ты не знаешь! — я отвернулся.

— Знаю... — проговорил он и погладил меня по голове.

Я не захотел больше изображать из себя героя и уткнулся ему в плечо. Хорошо все-таки, что он мог быть осязаемым рядом со мной! Он обнял меня и прошептал:

— Маленький!

— Перестань! — прошептал я.

— Не перестану! — сказал он и стал покачивать меня, прижавшись губами к моей макушке.

— Мне кажется, — пробурчал я как-то "не в тему", — что мамин Хранитель знает о тебе.

— Почему ты так думаешь? — спокойно спросил он, продолжая покачиваться.

— Он смотрит странно.

— Не беспокойся об этом. Я уже почти все решил.

— Что ты решил?

Я подскочил и посмотрел ему прямо в лицо. Он не ответил, снова накрыл мою голову ладонью и прижал ее к своему плечу.

— Потом расскажу, а сейчас поспи.

Ему не пришлось долго уговаривать меня. Как и всегда от его прикосновений, состояние блаженного покоя охватило все мое существо, и, пару раз сладко зевнув, я почти сразу же провалился в сон.

Эо продолжил тот разговор только через несколько дней. Пару раз до этого он уже, было, начинал его, но всегда прерывался, словно никак не мог решиться.

В тот вечер мы валялись на кровати и смотрели в потолок, по которому ползли лучи фар проезжающих далеко внизу автомобилей. Мама уже спала. В квартире было тихо. Так тихо, что я слышал, как тикают часы на кухне. Он вдруг взял меня за руку и сказал:

— Бони, послушай!

— Что?

— Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Ну, говори! — не отнимая руки, я повернулся на бок и посмотрел на его светящийся профиль.

— Мне нужно... Я должен буду...

Он вздохнул, видимо, не зная, как сказать мне что-то очень важное. Внезапно в груди у меня стало как-то очень нехорошо от этой его нерешительности. Предчувствие чего-то тяжелого, мрачного, непоправимого сдавило душу. Наконец, он резко выдохнул воздух (совсем, как человек перед погружением в воду) и произнес:

— Скоро мне придется тебя оставить...

— Оставить?!! — я приподнялся на локте.

— Да. Ну... Отлучиться... Уехать... Уйти... Что-то вроде...

— Ты это серьезно? — я медленно сел.

— Да! — он тоже приподнялся.

— Но... Как это — уйти? Куда? Надолго?

— Не знаю, может — на пару недель, может — на месяц... Или на полгода... К сожалению, я не могу тебе этого сказать... Потому что сам не знаю...

— Полгода! Но это же... так долго! Так долго...

Я вытянул свою руку из его теплой ладони и, забившись в угол кровати, сжался там в комок, словно он обидел меня. То, что он говорил, было просто ужасно! Я еле выдержал эти две недели, как я смогу прожить без него целых полгода! А ведь он еще, наверняка, и приукрашивает правду, чтобы мне не было так больно!

— Я не смогу... — выдавил я.

— Бони! — он поднялся и, подвинувшись, обнял меня и прижал к себе. — Я же вернусь!

— Когда?!! — совсем по-дурацки простонал я и тут же разревелся.

Как я ненавидел себя в этот момент! Слабак! Слюнтяй! Размазня! Я ругал себя последними словами, но слезы все бежали и бежали из моих глаз, и остановить их я никак не мог. Все это было для меня, как гром среди ясного дня.

Эо едва удалось успокоить меня. В результате, мы так и не договорили, потому что, вконец измученный собственными эмоциями, я не заметил, как провалился в сон.

Весь следующий день я трясся по поводу того, что он больше не придет. Ведь он сказал, что скоро, но не сказал, когда!

Но он пришел.

Я уже лежал в постели, как всегда, зарывшись в одеяло, и задумчиво выводил на стене какие-то замысловатые узоры.

— Бони! — прошептал он. — Ты не спишь еще?

— Нет, — ответил я, не поворачиваясь.

— Ты обиделся вчера?

— Нет.

— Все будет хорошо, поверь мне!

— Я верю.

— Ты ведь будешь сильным? Ты же всегда был сильным!

Вздохнув, я сказал:

— Да не был я никогда сильным...

— А каким же ты был?

— Спокойным. Смирившимся, наверное.. А все мои представления, мечты были... слишком иллюзорными... теоретическими, что ли... Теперь же я знаю, как это бывает по-настоящему... И мне очень жаль терять это...

— Ты не потеряешь, просто... Ты же понимаешь, что у всех остальных людей (да и у Ангелов тоже) все совсем по-другому — они не общаются друг с другом так, как мы с тобой.

— Понимаю.

— Значит, догадываешься, что, если уж мы оба такие нестандартные, то и решение у нас с тобой тоже будет... не как у всех...

— Догадываюсь...

— Ну вот, видишь! — произнес он удовлетворенно и тут же весело добавил: — Не каждому Хранителю достается такой смышленый человек!

— Ты — не мой Хранитель!

— Не твой. Но очень хотел бы им быть.

— Мы уже говорили об этом, Эо! Давай не будем возвращаться к тому разговору.

— Давай.

Мы замолчали.

— Значит, ты все-таки уйдешь? — спросил я, снова начиная чертить что-то на стене.

— Да, я должен, — тихо ответил он и впервые за вечер коснулся моих волос.

— Не трогай меня... — выдавил я. — Пожалуйста...

— Почему?

— Засну опять. А мне не хочется.

Он убрал руку. Потом забрался с ногами на кровать и сел в углу. Я приподнялся, вылез из-под одеяла и последовал его примеру. Так мы и сидели, прислонившись спинами к стене, на разных концах кровати. Сидели и смотрели в окно. И молчали.

Шел снег. Было тихо. И очень грустно...

Часа в четыре утра я не выдержал и прилег, положив голову ему на плечо. Он погладил меня по волосам и сказал:

— Я обязательно вернусь к тебе! Ты подождешь?

— Подожду, — прошептал я, стараясь сдержать слезы.

— Не плачь!

— Я не плачу!

— Плачешь.

— Ну, хватит!

— Ладно, прости, не буду больше... Только вот, знаешь...

— Что?

— Я, возможно, буду другим.

— Другим?

— Да, не таким, какой я сейчас. Ты узнаешь меня?

— Узнаю.

— Обещаешь?

— Обещаю! — ответил я и все-таки заплакал.

Прошел год. Сказать, что все это время я тосковал — значит, не сказать ничего. Поэтому я, наверное, не буду Вам описывать то, как я прожил все эти месяцы. Скажу только, что при всей внутренней удрученности, я умудрился неплохо сдать экзамены в колледже и даже поступить в институт. Мама мной очень гордилась. После того, как я узнал о зачислении, мы с ней купили огромный шоколадный торт. Когда мы, сидя на кухне, объедались этим умопомрачительным десертом, я вдруг почувствовал, что должен рассказать ей все.

— Мам, а ты веришь в Ангелов? — спросил я.

— В Ангелов? — она удивленно посмотрела на меня.

Я улыбнулся ей и бросил откровенно вызывающий взгляд на ее Хранителя, который сидел рядом и как-то странно смотрел на облитое темным шоколадом чудо. Оторвавшись от созерцания торта, он выпрямился и заметно напрягся. "Ага! — злорадно подумал я. — Выходит, и тебя все-таки что-то беспокоит?!!"

— Ну да, в Ангелов! — подтвердил я. — В то, что они существуют?

— Не знаю... — сказала она задумчиво. — Может, и существуют... Где-нибудь на небесах...

— А здесь? На земле?

— Здесь? Нет, наверное... Думаю, здесь им делать нечего.

— А я вот думаю... — начал, было, я, но, внезапно наткнувшись на строгий, уже всерьез предупреждающий взгляд Белокрылого, осекся. — Думаю, что это так здорово, когда тебя кто-то хранит. Это же, как чистое волшебство...

— Какой ты у меня все-таки чудик, Бони! — мама улыбнулась и ласково потрепала меня по голове. — Ребята в твоем возрасте по клубам тусуются, с девушками гуляют, а ты все над книжками своими сидишь. Зачитался совсем сказками-то! Я, конечно, рада, с одной стороны... А с другой... — она обняла меня и вздохнула. — Тебе уже роман давно завести пора, а ты все об Ангелах мечтаешь!

Я хотел ей сказать, что романы меня мало интересует, но вовремя прикусил язык. Рассказывать об Эо почему-то расхотелось.

Почти все свое свободное время я проводил в Интернете. Студенческие Инет-тусовки, порталы любителей фантастики и аниме, авторские сайты и прочее. Меня это отвлекало. Кроме того, создавалась иллюзия интенсивного, но не напряжного общения. Я выбрал себе длинный, но совершенно особенный, на мой взгляд, ник — "Senseless" — бесчувственный. Мне казалось, что он довольно точно передает и мой нынешний статус, и мое душевное состояние.

Я переписывался со многими людьми, не все из которых, честно признаться, мне нравились. Но я не отсекал никого, заполняя, подчас, пустой перепиской те часы, которые раньше проводил у окна. Я никому ничего не хотел доказать, просто пытался спастись от внезапно постигшего меня, такого невыносимого одиночества.