The Biggest Little City in the World

— Хорошо. Все на месте. — он посмотрел на построившиеся перед ним отряды и взревел. — Приветствую, курсанты!

Ответом полковнику был нестройный хор наших голосов. Полковнику это явно не понравилось, но он не подал вида. Осмотрев ряды курсантов, он продолжил:

— Считайте, что вся прошлая жизнь для вас закончилась. Теперь ваше предназначение — служить нашей Республике. Вы будете служить ей всю жизнь!

Эй! Я не об этом мечтал! Я всего лишь хотел получить какое-нибудь образование! Где расписаться, чтобы меня вернули домой?

Но дороги домой уже не было. Только сейчас, когда нас выстроили строем, я понял, что домой мне не попасть теперь как минимум год...

Полковник закончил говорить, и слово взяли другие. Разговоры, разговоры, разговоры... "Ты теперь в армии", "Дело великой Республики"... Растянулось это часа на полтора, и только после этого народ распределили по казармам.

Распределение получилось тоже то еще. Затянулось оно до самого вечера, и только когда жаркое красное солнце пустыни уже село за горизонт, а Хаб погрузился во тьму, нас отправили по казармам...

Казарма представляла собой самый обыкновенный барак, тридцать коек. Туалет вместе с рукомойниками был в отдельной комнате. Вместо душа, как нам объяснили, раз в неделю мы сможем посещать баню.

По правую койку от меня расположился Галлас, по левую — здоровяк Каноль. С обоими я был знаком, мы были друзьями еще во время жизни в Шейди Сэндс.

Сбросил вещи в тумбу, разделся и развалился на койке. Мышцы болели, после перехода, обожженная злым солнцем кожа тоже болела. Болело все, если уж быть совсем честным.

— Как себя чувствуешь, Михаил? — спросил меня негр, который уже закончил все свои дела и лежал, накрывшись одеялом.

— А что, не видно? — спросил я его, ткнув пальцем в ожоги на лице.

— Видно. Очень и очень красные. — ответил Каноль. — Мне в данном случае повезло.

Действительно, черная, как смоль кожа не загорала и не сгорала тем более. Хотя, перегрев и для него был возможен. Но все же маловероятен.

А что, если в постъядерной пустыне через три-четыре поколения останутся только негры, которые жары переживают намного проще? Вот он, естественный отбор в действии.

Интересно, а что сейчас на моей исторической Родине? В Польше, которая находилась между Германией и Советским союзом? В Европе... Наверняка все там до сих пор плавает в расплавленном асфальте. На месте городов воронки...

А что в России? В Советской России? В Европейской части, однозначно, то же самое, что и тут? А Сибирь? Гигантские просторы, ненаселенный, холод, медведи... Ну, намного лучше, чем тут, в Калифорнийской Пустоши... По крайней мере для меня — этнического поляка.

Я не заметил, как уснул — тяжесть перехода и усталость сказались на мне.

* * *

— Подъем!

Каждое утро так. Каждое утро одно и то же.

— Подъем!

Полчаса на умывание и завтрак и на занятие. Стрельбы, занятие физической подготовки, лекции по психологии, по методикам сыска и допроса, и все остальное. И так до шести часов вечера. Два часа какие-то свои занятия и в восемь часов вечера нас загоняли по казармам. Тут тоже было как бы свободное время — не хочешь — не спи, но, из казармы выходить было нельзя.

Двадцать долларов обеспечения в неделю, еда бесплатная, правда изысками не блещет, развлечения — все, которые доступны нам в одном из самых больших городов Республики, так еще и самом большом торговом городе НКР.

Только что нам было доступно?

Раз в неделю мы с Канолем работали на погрузке в Кримсон Караван, что позволяло нам дополнительно получить еще около полусотни долларов на человека, что было достаточной для нас, в общем-то, суммой.

Вот и в тот день мы возвращались с подработки, до закрытия входа в казармы осталось около получаса, и Каноль предложил сократить дорогу.

Мне эта идея не понравилась сразу. Темные подворотни были тем, чего бояться в Шейди Сэндс никогда не следовало. Вернее, там темных подворотен просто не было, так как дома выше двух этажей не строили принципиально, и освещение было везде — фонари яркие. К тому же сильная власть шерифа и мэра, которые соблюдали чистоту в городе.

Тут же, старый город, через который нам надо было идти, и который постепенно оказывался в центре города, непрерывно расширявшегося. К тому же, он был старой многоэтажной застройки и нисколько не освещен. Кому это надо?

Надо сказать, предчувствие мое меня не подвело. Шесть фигур внезапно появилось из-за угла. Черт подери, надо уже начинать доверять своим ощущениям. Двое на шестерых? Какой-то не очень честный расклад.

— Что, парни, дела какие-то? — спросил Каноль, сразу взяв инициативу из их рук.

Видно было, что парни растерялись. В принципе, ничего не мешало сейчас просто раздвинуть их плечом и пройти дальше. Но один из них сломал все дело.

Я не понял, может, он психически нездоров был. Ну, по крайней мере, недоразвит точно, правая рука у него практически отсутствовала, представляя собой пятипалый уродливый отросток.

Он провизжал что-то, и с выкаченными глазами и выступившей на губах пеной бросился на меня. Нас разделяло пять шагов, и расстояние это неумолимо сокращалось.

Нет, я совершенно не боялся этого паренька — уж с инвалидом я справлюсь точно.

Тем временем расстояние сокращалось, я сделал выбор — превентивным ударом я сбил его атаку — ногой в живот, а, когда он нагнулся, обрушился ему на затылок, вырубив его.

Только вот это окончательно разрушило возможность мирного решения конфликта.

— Парни, этот ублюдок покалечил нашего друга! — завопил один из них, и тоже бросился вперед, но, к счастью для меня, наткнулся на кулак Каноля и был вырублен — все-таки сила у моего друга была медвежья.

Теперь их было всего четверо, всего в два раза больше, чем нас. Расклад выходил такой, что побороться попробовать было можно.

Двигаться, двигаться, двигаться. Все время двигаться, не попадать в захваты, не пропускать ударов и прикрывать друг друга.

Пропустив пару ударов по корпусу от парня, который вышел на меня, и уклонился от его апперкота, попытался сдвинуться, и увидел, что на Каноля наседают трое.

Мой соперник дрался из рук вот плохо, очень широко размахивал руками, это дало мне хорошую возможность для маневра. Перехватив его руку, я ударил его лбом по переносице, обхватил ошалевшего от этого гопника и несколько раз ногой ударил по низу живота. После чего, он, наконец, обмяк.

Один из трех парней, наседавших на Каноля, вытащил из кармана нож, мрачно сверкнувший в свете луны. Увидев это, я тут же бросился ему наперерез, перехватил руку и изо всех сил долбанул ей по стене. Нож чиркнул по бетону.

Соперник мой, простонав что-то невнятное выпустил нож, который упал на асфальт и тут же был отфутболен куда-то за мусорные баки, стоящие чуть вдали. Но мой соперник оказался не так уж и прост, и левой рукой ударил меня по лицу. Я отшатнулся, выпустил его руку, и он просился в атаку на меня.

Каноль тем временем, оставшись один на двоих, оперативно вырубил одного из соперников и наша численность сравнялась.

Пропустив еще два сокрушительных удара, я чуть не вырубился, но вкус крови из разбитой губы взбодрил меня, заставив все-таки собраться, и встретить одну из атак совсем расхрабрившегося соперника правильным блоком. Атаковать я все равно не мог, только защищаться и отвлекать внимание гопника на себя.

Тем временем, Каноль справился со своим последним соперником, и, подкравшись сзади взял последнего нападавшего в грамотный захват. Я несколько раз отработал ногами по животу не ожидавшего такой подлости соперника, а потом хорошим апперкотом, проведенным от всей души, отправил его в нокаут.

Поверженные соперники только начали шевелиться, а мы с Канолем побежали прочь со всех ног. У меня была повреждена губа, у него рассечена бровь, и следов драки было не скрыть. Ладно, хоть у нас хватило ума честно рассказать с кем, и за что мы схватились.

Разбирательство долгим не было, и для нас все закончилось двумя днями каталажки, пока оно шло. После чего, нас спокойно отпустили. Это был первый раз, когда я стал объектом всеобщего внимания. Еще месяц с лишним нас хлопали по плечам, и просили рассказать, что и как было.

Хабовским девчонкам, это, кстати, тоже понравилось, только мне они были совершенно не интересны — я приехал сюда учиться.

Глава 5.

Так, что это все? Воспоминания. То, что не дает нам просто уйти, то, что не дает нам измениться навсегда. Внутри нас всегда будет что-то прежнее. Каноль. Галлас.

Этот короткий эпизод, в котором Галласа то и не было, но было другое. Каноль был по-собачьи верен, предан нашему третьему другу. И был предан. И убит.

Дверь родного дома неодобрительно смотрела на меня. Свет был зажжен во всех окнах, а из распахнутых по поводу жары окон доносились веселые детские голоса.

Я тяжело вздохнул, поправил рюкзак, наконец, решившись, подошел к двери, и постучал.

— Кто там ночью? — спросил из-за двери голос до боли знакомого тембра, голос, который был со мной всю мою короткую жизнь, голос самого родного мне человека — матери.

— Мама, это я. — хриплым голосом ответил я, и, как бы боясь, что она меня не узнает, добавил. — Михаил.

Дверь тут же распахнулась, а в объятия мои бросилась светловолосая белокожая женщина — миссис Стрелецки. Моя мама.

— Сынок... — проговорила она, сквозь слезы, прижимая все сильнее и сильнее к материнской груди. — Сынок... Ты все-таки и правда жив, ты вернулся.

Разительное изменение в поведении моей матери было мне вполне понятно — не каждый день твой сын возвращается с того света, куда был загнан мафией. Она подняла голову, и, продолжая обнимать меня, будто боясь, что я исчезну посмотрела мне в глаза.

— Я вернулся, мама. — голос предательски дрогнул. — Я вернулся.

— Миссис Стрелецки, кто там пришел? — спросила дородная чернокожая женщина, показавшаяся в дверном проеме моего дома, и, увидев меня, ахнула, и так же разительно изменилась — по щекам потекли слезы.

Еще бы. В этот момент. Вернулся я, а ее сын так и остался там, на Голгофе. Можно пытаться оправдать себя, говорить о том, что его смерть — случайность, но я не могу этого себе позволить. Его смерть целиком и полностью на моей и совести, и все, что я могу сделать по этому поводу, это... Да, черт его знает, что я могу сделать.

Может, если бы я не был бы так сильно, до глупости горд, то вся эта история приняла бы совершенно другой поворот? Сейчас тут стояли бы все трое — я, Каноль, Галлас, и встречали бы нас все три наши матери?

Может быть, правы и Брюс, и президент, о том, что ничего другого сделать с Нью-Рино не выйдет, как не выйдет и законопослушного общества из сборища наркоманов? Не знаю. Совсем не знаю.

Но, увы, на крыльце из нас троих был только я, и выбор о том, как расплачиваться за все это, был только на мне. У меня был огромный долг, и несмотря на то, что я трахнул эту республику в прямом и переносном смысле, и был прощен, долгов оставлять и никогда не любил.

Но об этом я подумаю позже, не сегодня, это слишком славное утро, чтобы забивать свою голову мрачными мыслями. Хотя, без них тоже не обойтись.

А получиться ли у меня когда-нибудь избавиться от этих мыслей? Получится ли?

— Я вернулся, мама. — снова прошептал я, мотая головой из стороны в сторону, думая о том, действительно ли я вернулся...

— Пойдем же, сынок. Пойдем домой. — она отпустила меня, и тут же схватила мою руку. По-моему она действительно опасалась, что все это окажется всего лишь миражом, всего лишь сладенькой ложью. Она повела меня домой.

Вся семья Каноля была тут. Мать смотрела на меня одновременно с любовью — она всегда любила меня, эта добрая негритянская женщина, а с другой стороны с какой-то горечью. Естественно, она завидовала моей матери, что это я вернулся живым и здоровым, а не Каноль, хотя, Каноль действительно заслуживал этого намного больше, чем я. Более того, намного больше чем любой другой человек, которого я знал.

— Михаил! — хором закричали сестренки Каноля. Три девочки, поразительно похожие на него, чернокожие, черноволосые и белозубые. Галлас считал ниже своего достоинства возиться с малышней, у него были совсем другие интересы, как и всю его жизнь. Что же на самом деле нравилось этому человеку? Я не знаю. Действительно не знаю... А мы с Канолем часто играли с его сестренками, да и с другими их товарищами по играм.

— Привет, девочки. — сказал я им, освободившись от крепкой хватки материнских пальцев, и присев на коленки перед ними. — Как вы, девочки?

Сара, Мари и Джейн. Черт подери, как же тяжела жизнь этой семьи... Проигрывающийся в пух и прах отец, который в конечном итоге умер, потом брат, который был для них всегда примером добродушие, и тоже умер.

— Как он умер? — спросила Сара. — Расскажи нам, Михаил.

Они были одними их тех немногих людей, не коверкавшими моего имени...

Рассказывать детям о смерти их брата, хотя ты хотел бы, чтобы для них он навсегда остался живым? После того, как погибло семь миллиардов людей во время Великой Войны? Люди умирают каждый день, сотнями, их жрут дикие звери, да и убивают свои же собратья. Но эти девочки, и эта смерть...

— Он умер, как герой, Сара. Он умер в бою.

Он действительно умер сражаясь. Пусть и не в прямом смысле. Его сердце было слишком чистым, чтобы принять всю грязь, которой пытался испачкать его маленький город больших грехов. Он умер, сражаясь с этой дрянью, и победил, и, даже если не победил, он ушел непобежденным.

— Сара, я хочу, чтобы вы гордились им. Каноль — ваш брат. Он всегда будет в наших сердцах...

Когда я не знаю, о чем говорить, то всегда несу глупую патетичную чушь. Нужно бы избавляться от всего этого, а то добром это не закончится. Я и так уже натворил всего.

— Сара, отстань от Михаэля. — сказала старая негритянка. — Он устал, да и вообще, ему желательно отдохнуть. Ты посмотри, как он исхудал и зарос. Сейчас я еды принесу.

Женщина убежала на кухню, а ко мне, так и оставшемуся сидеть на полу, подсела мать. Она поправляла мои волосы, неодобрительно кивала, рассматривая мои шрамы, и не переставая, шептала мне:

— Вот, ты вернулся, теперь все хорошо будет. Теперь останешься тут жить, устроишься в охрану куда-нибудь, или еще куда, женим тебя, и все будет как раньше... Даже нет, лучше чем раньше.

Остаться тут? Выстроить очередной воздушный замок, который, возможно завтра разрушат люди в костюмах и с большими пушками? Оставит ли Бишоп меня в покое? Что и как все будет? Не доберутся ли до меня они, даже не сейчас, а лет через пять, когда все забудут, а он не, слишком хорошая память должна быть у босса сильнейшей мафиозной семьи в Республике, чтобы что-нибудь кому-нибудь забывать, и слишком твердое сердце, чтобы что-нибудь кому-нибудь прощать. В то, что меня оставят в покое, я верю еще меньше, чем в то, что сейчас говорит мама.

Я окончательно и бесповоротно понял, тут я не останусь.

Мать Каноля вынесла на подносе несколько дымящихся тарелок, несколько чашек и заварочный чайник и стала сервировать стол. Через несколько минут мы были приглашены к столу.