Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
За два дня араг вымотался вконец, он ни минуты не спал и трясся в лихорадочном ознобе сырости, тревоги и спешки. Чутье уверенно твердило — отсюда нельзя выбраться, если хоть раз остановишься.
На закате третьего дня впереди встала стена густого смертного мрака, и Наири принял к югу, обходя древнюю печать первого адепта. Спускаться по козьим тропам с двумя конями оказалось непросто, но тут уже чуялся степной горячий ветер, он пел в ухо о свободе, просторе и солнце.
Пятый полдень араг встретил в узкой долинке у подножия кряжа, плотно укутанной диким терном и шиповником. Жуткого беззвучного падения узкого водяного клинка в спеченный желоб окаянных отсюда видно не было. Наири устроил привал с рассветом и основательно выспался, пока кони объедали лопушистую зелень у крохотного родничка. Их хозяин, с хрустом потягиваясь, согнал дрему и достал меч. Он не работал с оружием уже два дня и был собой недоволен, потому гонял теперь обленившееся со сна тело до седьмого пота.
Подаренную Иртэ рубаху снял заранее и разложил в сторонке. Приятно иметь собственные вещи, теплые, добрыми руками подаренные. Карис невесть когда сплела тетивы для лука. Рыжая семейка старосты обеспечила удобными мягкими сапогами, штанами тонкой кожи и широким поясом. Дари подобрал седла, незнакомые молодые парни принесли добротные уздечки, отделанные шитым узором и нарядными медными бляшками. Красивая дородная женщина кажется, Милая, отдала отличный теплый плащ. Митэ насобирала травок для мерзкого пойла, которое все, увы, считали очень полезным. Только Тин ему ничего не подарила. Правда, у неё самой вещей-то нет. Даже обуви. Сандалии зеленоглазая отдала Карис, посетовав на их скользкий характер. И угодила, подошли для танца.
А вот Риан вручил меч, равных которому и представить невозможно. Будто не людьми созданный, и в то же время словно под его руку выкованный. Живой. Най поймал солнечный блик на крестовину и согнал его по лезвию. Хватит на сегодня.
Вымывшись и напившись, он позволил себе, наконец, поздний обед из кисловатого терна и почти сухого спелого шиповника. Телом и чутьем он знал, что сыт, но крепкие зубы по-прежнему помнили и предпочитали жаренное мясо. Ну, чего нет — того и нет. В степи еще спасибо своему дару скажешь, утешался он, там с разносолами туго. Отсюда предстояло двигаться ночами, прячась от патрульных отрядов Карна, стерегущих воду и границу.
На закате отдохнувшие кони были заседланы.
Араг сразу взвинтил темп, вызывая законное негодование ленивых агрисских коньков, привыкших к сладкой сельской жизни. Ничего, уже отвыкают. Жир с боков в безводье плавится, как свечной воск. Впереди чуялись сторожевые разъезды Карна, патрулирующие подходы к долине печати. Под копытами темно-гнедого Ужа к утру звонко зазвенела сухая степь. Трава на глазах теряла сочность и становилась все ниже, суше и реже. Чутье вело в коридоры между отрядами, заменяя разведку и сохраняя время. Зато необходимость затирать следы все более ощутимо давила на череп изнутри.
У Тин от использования дара всего лишь похмелье, завистливо вздохнул Най, который к полудню едва держался в седле. Голову буквально рвало на части, глаза уже вылезли из орбит и теперь, кажется, висели на ниточках, пребольно качались. Мир слоился, дробился на бессвязные фрагменты. Но зону пограничья надо проехать как можно скорее, здесь слишком опасно. Когда сознание во второй раз удалилось на отдых, он вынуждено позволил себе привал. По счастью, недалеко нашлась подходящая лощинка. Полуденный зной араг переждал на самом дальнем от гор, наверное, сочном зеленом лугу, побаловав напоследок коней. Сон накрыл измотанный разум горным обвалом.
Пробуждение наполнило тело болью, словно обвал случился наяву. Более или менее проснувшись, Най осознал, что солнце едва начало спуск к горному кряжу, а еще, что боль — не его, чужая. Далеко, в десятке верст от лощинки, умирал человек. Еще не до конца выбравшись из сна, араг четко видел удаляющийся сторожевой отряд и изломанное побоями тело пленника, оставленного недобитым. Они называли это — 'дар солнцу'. Най зло сплюнул и принялся седлать Ужа, толком не отдохнувшего и голодного, но послушно подставляющего спину. Гнедой наловчился понимать настроение хозяина и знал — сейчас точно не время для капризов.
Закат едва успел сменить тона в рисунке пиков Змеиного кряжа, когда прямой, как полет стрелы, путь привел Наири к месту недавней драмы. Юноша лежал на спине, с широко раскинутыми руками, закрепленными веревками ко вбитым кольям. Ноги были неестественно вывернуты, кожу под драной одеждой пятнали синяки и кровоподтеки, разбитое лицо не читалось под кровяной коростой.
Удивительно, но он оказался в полном сознании. Прозрачно-серые глаза смотрели в бледнеющее небо. Потом нехотя скользнули вниз, слепо нашаривая прибывшего. Видимо, бедняга ожидал увидеть кого угодно, но только не сытого вооруженного арага при запасном коне. Брови дернулись, губы изогнулись, пытаясь выдохнуть слова. Когда Най слетел с седла и двумя движениями срезал веревки, ему в ладони легли обмякшие сухие запястья уже беспамятного умирающего. Как там говорила Тин, когда учила врачеванию? Расслабиться, слиться... вот пропасть, да легче догнать тех ублюдков и положить всех в один ряд, в дар восходящей луне, чем вытащить одного этого!
Солнце трогало ресницы, намекая, что пора вставать, когда арагу удалось собрать черепки своей больной головы в единый сосуд, способный вместить рассудок. Повозившись и обвыкнув, рассудок посоветовал поискать коней, поскольку причина казни спасенного вчера незнакомца неизвестна. А вдруг конокрад?
'Найду и ноги поотрываю', — успокоил Най рассудок, тяжело поднимаясь на локтях и обводя окрестности мутным взглядом.
Нет, не конокрад. Рядом спит, дышит тихо, спокойно. Видно, через пустыню шел — кости сквозь кожу светятся, почти прозрачный, даже после лечения будет под ветром качаться. Волос цвета светлого песка, кожа бледная даже под загаром. Брус? И что он тут один делает, в десяти днях конного пути от ближайшего их поселения? Араг тяжело сел, продолжая осмотр. Кони расседланы, напоены, обоим подвязаны сумы с кормом. А себе даже рубаху запасную не взял, гордый. 'С этими брусами мороки не оберешься', — хмыкнул Най, скрывая удовольствие от увиденного. Дельный парень, с таким в пути не трудно.
Спасенный зашевелился, открыл глаза. Улыбнулся доверчиво своей жуткой маской из сухой крови и грязи.
— Да прольется над вами дождь, господин, — вежливый незнакомец уже сидел, по обычаю приложив правую ладонь к сердцу. — Примите мою благодарность.
— Ты ел? — Най не удивился отрицательному жесту. — Ну хоть пил? Вот бестолочь, лечить таких — себя попусту гробить.
Распотрошил вьюки, торопливо кинул спасенному флягу, отрезал сухого сыра. Мяса бы ему, тоскливо вздохнул рассудок. Най в пустыне, мальчишкой, был отменным охотником. Теперь он еще помнил детский яркий азарт выслеживания, засады, погони и переживал утрату права на охоту так же непросто, как отказ от мяса. Но убивать, ощущая смерть животного почти как свою, мерзко, он уже пробовал и помнил тяжелый опыт. Впрочем, он выдержит, и пустыня тоже, ну, одной змеёй станет меньше, не мировая трагедия. Зато теперь он может изжарить добычу без костра, почти мгновенно.
Спустя несколько минут брус уже поедал печеное мясо, удивленно хлопая длинными ресницами. Он бы многое спросил, но голод радикально лечит от назойливого любопытства. Араг дождался, когда новый попутчик насытится, упаковал остатки мяса и повторно напоил сероглазого. Вздохнул, потряс флягу, оторвал от подола пыльной рваной рубахи бруса клок, смочил и протянул — утрись.
Вот теперь можно и рассмотреть его. Славный парень, если откормить, подумалось вдруг. Брови темно-русые, лицо скуластое, жесткое, с упрямой линией неулыбчивых губ. Плечистый, рослый, на диво крепкий и совсем молодой, хорошо, если двадцать лет уже исполнилось.
— И что ты тут делал?
— Шел.
— Хороший ответ, — кивнул Най, собирая и упаковывая вещи. Вздохнул, бросил спутнику запасную рубаху. — Куда?
— В Карн, — упрямо буркнул брус, не поворачивая голову, но рубаху натянул.
— А имя у тебя есть, путник?
— Тебе на что? Помог — спасибо, а только у меня своя дорога.
— Так я уже оттуда, — серьезно сообщил Най. — Могу все рассказать, что тебе интересно. Потому как ни арагам, ни брусам там не обрадуются, ты и сам знаешь. Может, моих слов хватит?
— Нет.
Псих встал и, поклонившись, развернулся на запад. Най устало глянул в небо, призывая солнце в свидетели своих мучений. Солнце ехидно намекнуло, что он себя вел иногда не лучше. Поделом, мол. Может, и так, но ему надо спешить на север, пока погода хороша. Хотя бросить молодого дурня тоже невозможно. Пришлось заседлать коней и ехать следом.
— Там заставы, ты не прошел и первую, — попробовал он еще раз обратиться к рассудку юноши. — Потом черные проклятые озера, а дальше — болото. Непроходимое, слышишь? На много дней пути только болото. Топи гнилые, трясины, открытая вода без дна. Ты не пройдешь.
Упрямец дернул головой, отгоняя разумные мысли. Его, конечно, удерживали всем поселением, подумал Най. Теперь сказанное воспринимается как отзвук тех бесполезных уговоров. Ну ладно, я тебе не добрый старейшина, вразумляющий словами по немощи.
Пару минут спустя тощий брус был надежно связан и закреплен в седле Леща, получившего кличку за рослую худобу и забавную костистую морду. Со своим новым прозрачным всадником он сможет успешно изображать призрак пустыни, прикинул араг.
Парень глотал злые слезы, которые он, взрослый мужчина, не сдержал, обнаружив, что оба коня, покорные воле хозяина, рысят теперь на северо-восток, к покинутому дому. Он знал свою силу привычного к молоту помощника кузнеца, никем в поселении не оспариваемую, и страдал вдвойне от полной беспомощности против чудовищной мощи сухого арага, внешне — почти одного с ним роста и сложения. Да и по возрасту... Ну сколько этому гибкому зверю? Двадцать пять? По гладкой коже — может и так. А если счесть светлые полосы шрамов — то, глядишь, и все пятьдесят. Дышит ровно, смотрит с хищным прищуром за горизонт. Настоящий белоглазый демон, жуткая сказка песков — непобедимый, неутомимый, неумолимый. Так и не повернув головы к спутнику, страшный человек неторопливо продолжил прерванную мысль.
— А если южнее брать, то попадешь в горы, что даже хуже. Дальше лежит тракт, по нему гонят рабов. Тебе на шею быстро найдут запасной хомут. Четырнадцать лет назад, в такую же осень, я там прошел. Поверь, малыш, на западе от гор для тебя нет ничего хорошего. И спасти ты никого не сможешь. — Най искоса глянул на невольного попутчика. Не пробирает. Ладно, дорога длинная, а поговорить с самим собой, человеком по определению умным и рассудительным, всегда приятно. — Звать меня можешь Най или Наири, если поговорить надумаешь. Я угодил в эту кашу по нелепому случаю. Наш род не платил детьми за воду, жили совсем плохо, скрывались все время. Я от учителя возвращался и напоролся на смотрителей. Увел их от рода, но сам попался. В караване рабов я первый раз в жизни напился досыта. Кормили там лучше, чем дома. Мясо давали ежедневно. Правда, не всем, а только послушным, но и это различие многим нравилось, хорошей еды не хватило бы на всех. Путь до Карна неблизкий, а голод лучше кнута ломает. Особенно когда еда рядом, — только восславь доброту хозяев и жри на четвереньках, низко кланяясь, хоть до рвоты. Нашлись девки, которые себя страже предлагали за хороший ужин. А сопляки сапоги чистили. Потом привыкли, даже вылизывали.
— Врешь, — глухо выдохнул упрямец.
— Покорный раб на торгу стоит несравнимо дороже, — поучительно заметил араг. — Меня редко продавали с выгодой. Первый хозяин был содержателем призовых бойцов. Я у него жил долго, почти два года. Там учили драться и мне это подходило. У хозяина имелась жена, сморщенная старая змея, полезная своими деньгами и связями. Он не таясь покупал молоденьких девиц, а змея развлекалась с нами. Всегда отменно кормила, отличное жареное мясо, вино, фрукты. С ней было по-своему приятно иметь дело. Все без обмана.
— Ты... — мальчишка вздернул голову, не в силах смолчать. — Ради мяса?
— Хотел идти в Карн? Вот и запомни, у раба нет чести. Слабый не сбежит, я копил силы, отъедался. — Най усмехнулся круглым глазам спутника. — У меня был славный первый побег. Почти удачный, три дня ловили и, может, не поймали бы, знай я точно, куда идти. Молодой был, еще не знал.
— Поймали?
— Тогда были разрешены публичные казни, потом их князь запретил, он неплохой человек, говорят. Только Карн в одиночку не переделаешь. Поймали меня, шкуру на базарной площади спустили и ноги переломали. — Най гордо хлопнул себя по бедру — Сам в лубки собирал, все срослось правильно. Потом продали в веселый дом. Челюсть подбери, впечатлительный! Золотарем, а ты что подумал? На меня в тот год и старуха бы не польстилась! Дальше рассказывать, или поедешь домой без веревок, своим ходом?
Брус промолчал, свесив голову. Вот и ладно, пусть подумает, такого ему дома не говорили. Наири усмехнулся. Ведь я тоже ничего особенно больного пока не рассказал. Страшно — когда предают вчерашние друзья, с которыми вместе собирался бежать. Когда смерти хорошего человека радуешься и говоришь: отмучился. Еще страшнее — потом, когда уже никому не веришь, и мир становится окончательно мрачным и беспросветным.
Он всегда считал неизлечимо ущербными тех, кто возвышался в собственных глазах, унижая слабых и подневольных. Разве важно, сколько при рождении досталось денег и власти? Счастливым они не сделают, одна морока — охраняй, приумножай, следуй фамильному предназначению. Самый несвободный по рождению — князь, его судьба предрешена еще до появления на свет: круг знакомств, дозволенные друзья детства, стиль общения, будущая жена... Золотой ошейник, который не снять. И злобные, завистливые убожества, стремящиеся ограничить себя не меньше князя — в выборе друзей, дома, слуг, вкусов. Таким хочется нацепить ошейники и на чужие шеи, чтоб получить хоть иллюзию свободы и напиться досыта ядом власти.
Он пытался примириться с неизбежностью своего положения, но смотреть, как они унижают беззащитную, доверчивую и удивительно смелую малышку Митэ... В 'Радостях ночи' он трижды лишь за последние полгода разбирался с клиентами, сально глянувшими на иллу. Один упал неудачно, виском на камень, второго конь лягнул, у третьего отказало сердце. Все вполне достоверно, Най этому давно научился, опыт имелся богатый. Он порой пытался поискать в глубине души то, что безнадежно добрая и тихая Карис звала 'тяжестью содеянного', опасаясь за его сон и покой. Не нашел. Разве то были люди? Обидевший ребенка жить не должен.
Тяжестью давило знание, что названую сестру он никак не убережет, и все равно надо без надежды пытаться. Хоть её. Наири недовольно нахмурился, припоминая метнувшуюся мимо девочку в разодранной рубахе. Повезло им встретить Тин в этот именно вечер. Маме иллы он в свое время ничем не помог.
Если не считать гибели кровного отца Митэ.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |