Сквозь страх

В моих руках был меч, который отказывалась пропускать грань миров. Я не стану говорить вам его название, чтобы не бередить вам души. Уже просто за то, чтобы подержать его в руках, многие готовы были бы заплатить любую цену. А я — хотел владеть им всегда. С таким оружием любой враг казался ничтожным. С таким оружием я не боялся ничего! Я нашел проход и ступил в Изнанку, уверенный в своей победе, уверенный в том, что пройду испытание страхом! И Изнанка показала мне мой страх...

— Что? Что это было? — спросил я, уже зная ответ.

— Смерть. Мою смерть. Я не стану описывать тебе, в каком именно виде она предстала передо мной. Просто пойми, ты можешь считать себя бесстрашным лишь до тех пор, пока твой страх не выступит против тебя из черноты Изнанки. Я не прошел. Она вышвырнула меня обратно, лишенного гонора и лишенного сил. И величайший из мечей, существовавших среди множества миров, выпал из моих рук.

Я оставил его там, на камнях у входа в пещеру, в которой открывался проход во тьму Изнанки, более не считая себя достойным взять его в руки. Я метнулся обратно в свой мир, и еще долго не покидал его пределов. Изнанка сломала меня, и у меня ушел не один год просто на то, чтобы встать на ноги.

Теперь ты понимаешь, почему я не пошел с вами тогда? Понимаешь, почему я живу в Годвилле, лишь изредка наведываясь в те миры, в которых время бежит быстрее, чем здесь?

— Кажется, да...

— Кажется... — эхом повторил Эйфель. — Да, тебе лишь кажется. Я читал много книг и видел много фильмов, повествовавших о том, как герои преодолевают свои худшие страхи. Ты не узнаешь, что такое страх, пока не побываешь в Изнанке. И победить то, что ты там встретишь — это подвиг. Очень редко совершаемый подвиг.

— Но... Это возможно?

— Возможно. Я знал человека, прошедшего Изнанку насквозь. Он тоже вышел оттуда другим, но "другим" — в хорошем смысле. Эта победа изменила его к лучшему, позволила сбросить груз с плеч. А вот на мне этот груз теперь лежит непосильной ношей.

— Я не хочу туда... — хрипло произнесла Света. — Но другого способа ведь нет?

Эйфель покачал головой.

— Нет. Либо через Изнанку, либо... Но подумай о том, что если ты ее пройдешь, ты станешь по-настоящему бесстрашной.

— А если не пройду?

— Придется научиться жить с этим.

— А точно это никак не скажется на ребенке?

— Физически — никак. Но он увидит то, что увидишь ты. Он увидит твой страх, и почувствует его, ведь вы сейчас одно целое. Но дети — куда более гибкие существа, чем мы с вами. Он переживет это гораздо легче тебя, и уж точно гораздо лучше одного старого, закостенелого мага...

Эйфель грустно улыбнулся ей и открыл бутылку теле-портера.

— Ну что? Готовы? Тянуть смысла нет. Итак, последние напутствия... Скорее всего, вы окажетесь на самом краю мира. Если не повезет — где-то в одном из городов, очень далеко от столицы. И дальше пойдете пешком. За пару дней — доберетесь, просто идите по тракту и все. И оказавшись на краю — просто прыгайте.

— А что делать там, в Изнанке? — спросил я, беря в руки бокал, в который Эйфель уже налил темной жидкости, вкусно пахнущей пивом.

— Тут уж я вам не советчик.

— То, что мы увидим там... Оно реально?

— И да, и нет. Оно реально в то время, когда вы находитесь в Изнанке. Но не надейся пройти ее, бормоча мантру "Это все не по-настоящему". Изнанка заставит тебя поверить. Она сделает твой глубинный страх самым реальным, что только может быть. Ну что? За возвращение?

Света подняла свой бокал, и я видел, что ее рука слегка дрожала.

— Погоди...

Я не знал, что для меня важно больше: задать этот вопрос или просто оттянуть момент переноса.

— Позаботься о наших питомцах, хорошо?

Эйфель кивнул.

— Я отведу их к вашим храмам. Когда вы вернетесь домой, ваши герои снова обнаружат себя в своих телах и совершенно не будут помнить, как они забрели в такую даль. Постоят, полюбуются краем мира и пойдут обратно. И рано или поздно встретят своих зверушек. Все дороги ведут к храмам...

— А еще... Я хотел спросить... — почему-то это казалось мне важным. — Откуда ты пришел, когда я свалился к тебе во двор? Просто ты выглядел так, как будто из жерла вулкана выбрался.

— А, это... Это я охочусь еще за одним трофеем. Пытаюсь заполучить Хротти раньше, чем его получит Сигурд. Сработавшая сигнализация застала меня в сокровищнице Фафнира, а драконы, как ты догадываешься, очень не любят, когда у них пытаются украсть их сокровища.

Скандинавскую мифологию я знал лишь довольно поверхностно, поэтому из всего сказанного Эйфелем мне были знакомы лишь имена Сигурда и Фафнира, да и то больше по "Дозорам" Лукьяненко.

— Ну что? — спросил Эйфель. — Теперь готовы? Оба?

— Готовы, — ответила за меня Света.

— Тогда пригубите напиток и...

И мир завертелся волчком так, что я не сразу смог унять головокружение, когда перенос был завершен. Эйфель действительно обуздал Рандом. Нас выкинуло именно туда, куда и должно было по его замыслу. Мы оказались в нескольких метрах от того места, где плоский мир Годвилля обрывался бардово-черной бездной.

Мы были на краю мира. В двух шагах от Изнанки.

Глава 6. "Сквозь страх".

Годвилль обрывался резко, словно срезанный гигантским ножом. Вот тракт, вот трава, кустарники, вековые сосны, а вот ничего. Пустота! И одинокая сосна, растущая на самом краю, отчаянно цепляющаяся корнями за воздух, чтобы не рухнуть туда, вниз, в черный туман.

Да, в черный туман. За нашими спинами светило солнце, а перед нами царила клубящаяся тьма. Черные испарения поднимались из Изнанки и смешивались с черными тучами, низко висящими над краем мира.

И небо было цвета мигрени.

— Господи... — прошептала Света и спрятала лицо в ладонях.

Годвилльские герои не доходили сюда. А если и доходили, то не записывали увиденное в дневнике. Может быть, сочтя край мира галлюцинацией, а может быть, спеша как можно скорее забыть это гнетущее небо и эту черную пустоту, само ничто, плотно облегавшее их родной мир.

Я, оглядывая раскинувшуюся перед нами безграничную пустоту, снова повернулся к жене, среагировав на какой-то писк. Из ее рюкзака один за одним сыпались трибблы! Мохнатые шарики, подпрыгивая и попискивая, катились под защиту деревьев, подальше от обрыва, подальше от Изнанки. Вот и нашелся способ избавиться от этих пушистых вредителей. Даже они чувствуют, как страшна Изнанка, и бегут прочь. Хорошо им, у них есть выбор.

— Я не пойду туда!

— Надо, солнышко, надо... — я обнял ее и погладил по голове, как мама гладила меня когда-то в детстве, успокаивая перед страшным и болючим уколом. — Другого пути нет. Только туда. И все будет хорошо, нужно только не бояться. Или наоборот бояться... В обоих случаях все будет хорошо! И я буду с тобой.

— Не будешь, — всхлипнула она, — Эйфель же сказал...

— Мало ли, что он сказал. Да что он вообще знает, этот старый пердун, то есть колдун. Сам-то он Изнанку не прошел, не потянул, не сдюжил. А мы — пройдем. И прыгнем вместе! Он-то прыгал один. Откуда ему знать точно, что Изнанка сотворит для каждого отдельный кокон, в котором будет чем-то там его пугать? Он один. А мы — вдвоем. Мы — команда. Мы ведь команда, да?

— Команда... — неуверенно ответила Света.

— Команда! И семья! А значит, никакая Изнанка нам не страшна, потому что нас — двое, а она — одна.

— Трое... — уголки светиных губ чуть тронула улыбка. Не знаю, я ли заразил ее уверенностью, которую сам терял с каждой секундой, отчаянно маскируя ее за бравадой, или она просто отогнала страх и вспомнила, зачем мы здесь. Ради чего. Ради кого.

— Да. Трое!

Я наклонился, поднимая с земли оружие, перенесшееся вместе с нами. Вручил Свете ее слонобойку и сверхпрочную дубовую ветку, подобрал свой меч, пристроив его в ножнах на поясе, сжал в правой руке рукоять щита. Ну что, перед смертью — не надышишься? Пора...

— Пойдем! — я сжал в левой руке светину ладошку и потянул ее к краю. — Прыгаем на счет три.

— Стой. Подожди. То, что я сказала там, у Эйфеля... Я не хотела...

— То, что ты сказала там, у Эйфеля — правда.

— Нет. Подожди. Это было правдой. Но сейчас... Видя это... Эту пустоту... Я знаю, ты прыгнешь в Изнанку со мной, ради нас, а не потому что... Не потому что, в общем. Ни один нормальный человек не пойдет в ЭТО ради развлечения. И... Ты можешь не ходить.

— Не могу, — ответил я, — уже не могу.

Света поцеловала меня в губы, одновременно оттесняя к обрыву. Она отстранилась от меня лишь на секунду, когда моя правая нога уже не чувствовала под собой опоры, а нити черного тумана стали забираться под мой доспех, то есть мою толстовку, неприятно холодя кожу.

— Может быть, так она не сможет разделить нас? — Свободная светина рука обвила мою талию, а моя в ответ легла на ее, и наши губы вновь нашли друг друга.

Она оттолкнулась от края Годвилля, обрушивая нас в черноту, и мы полетели вниз, кувыркаясь и набираясь скорость, стараясь стать как можно ближе друг к другу, стараясь стать одним целым, которое никакая сила не сможет разделить на составные части.

Но Изнанка смогла.

Я не понял, в какой момент я остался один. Не было ураганного ветра, разрывавшего наши объятия, не было рук, когтей или щупалец, похищавших у меня жену. Просто вот она была, а вот исчезла, и я остался один в абсолютной тьме, все меньше походившей на воздух и все больше напоминавшей кисель. Я выкрикивал ее имя, но оно вязло в черноте и оставалось в ее тенетах, а я проваливался все ниже и ниже, все глубже и глубже в Изнанку. В ад. В свой личный ад, который это место, это существо, приготовило для меня. Да, существо. Я думал об Изнанке как о живом существе, как жив был любой мир — и наш, и Годвилль.

И это существо ненавидело любого, кто вторгался в его владения, в его тело. А я — уже ненавидел Изнанку.

Я мягко опустился на что-то твердое, издавшее металлический гул, когда я коснулся его поверхности. Чернота вокруг меня пришла в движение — зашуршала, загудела, зазвенела тысячами крошечных молоточков, то Изнанка выстраивала для меня личную маленькую преисподнюю. Локацию страха специально для меня! Во тьме стал появляться свет, он расползался по ней, постепенно прорисовывая детали места, в котором я оказался. Свет не лился из какого-то источника, разгоняя тьму, он проступал в ней кусками, как проступают черные пятна на листе бумаги, к которому снизу поднесли зажигалку. Тусклый, сдавленный и забитый свет, которому тьма позволила появиться, которому тьма дала подобие жизни.

Я был в коридоре. Странном, сюрреалистичном коридоре, казавшимся почему-то смутно знакомым. Топнул ногой — услышал металлический гул, значит, я стою на стальной платформе. Коснулся рукой стены — ощутил прохладный металл и что-то липкое и вязкое, какую-то слизь. Провел рукой по стене — наткнулся на наросты на металле, явно органические, но вряд ли живые, покрытые все той же слизью. Как будто коридор, в котором я оказался, был построен людьми, но потом благоустроен под свои нужды кем-то другим. Иным. Чужим.

Тьма рассеялась окончательно. Она, конечно, еще пряталась в тени перил и пролетов, но это была обычная тьма, а не кусочки естества Изнанки. Мой ад достроен, локация загрузилась, теперь Изнанка ждала моих дальнейших шагов.

Полутемный коридор с тусклыми лампами на стенах. Где-то впереди в этом коридоре меня ждал мой страх. Тот, что живет в самом темном уголке моего сердца. В том, где Эйфель хранил страх смерти.

Чего же боюсь я? Что ждет меня там?

Интересно, здесь все еще действует заклятье Эйфеля? Могу я произнести слова-ключ и выдернуть себя из Изнанки, поместив обратно в свой мир? Или мой прыжок из мира в мир завязнет в той липкой тьме, что окружает меня сейчас, замаскировавшись под декорацию из фильма ужасов?

Нет, я не буду пробовать. Это нечестно по отношению к ни в чем неповинному Утакалтингу, который обнаружит себя здесь, в ЭТОМ, и будет вынужден искать пути спасения, по отношению к Свете и даже по отношению к себе самому.

Мне уже было страшно, но помимо страха, заставлявшего прочно стоять дыбом волосы на затылке, я чувствовал еще и азарт. Его пузырьки бурлили в крови, щекоча гулко бьющееся сердце. Ну, где там мой самый страшный страх? Подайте мне его сюда, и посмотрим, насколько он страшен!

Я рванул из ножен меч, но он не засветился, подобно Жалу Фродо. Не было на нем больше и всплывающих подсказок. Меч острых ощущений стал обычным мечом, и его боевой бонус больше не имел значения. Собственно говоря, я подозревал, что в Изнанке не имело значения ничего, кроме моих собственных чувств. Но с мечом было как-то спокойнее, чем без меча.

Я пошел вперед.

Коридор был мне знаком. Знаком настолько, как будто я уже был здесь, и был не раз, но то ли в глубоком детстве, то ли в лихорадке. Я помнил его, но не узнавал. И чего-то не хватало, что-то было не так, как должно было быть. Но откуда я знал, как должно было быть — я не знал.

По потолку и стенам змеились кожистые наросты, покрытые липкой мерзостью, то ли защитной пленкой, то ли выделениями какого-то живого существа. Все здесь навевало мысли о людях, вытесненных, а может и уничтоженных тем существом, что проложило здесь эти органические кабели. Какие цели оно преследовало? Какие функции выполняли эти изменения интерьера, производимые им в этом месте?

Коридор шел прямо, время от времени пересекаясь с другими такими же. Под моими босыми ногами гулко бухал металл, а иногда противно хлюпало что-то холодное и липкое, вызывающее омерзение и желание немедленно залезть под горячий, на грани терпимого, душ. И отскребать это от себя самой жесткой щеткой, до красноты, пусть даже вместе с кожей. Да только воспоминания об этой мерзости все равно не сотрешь, не изгладишь из памяти.

Я шел вперед, выставив перед собой меч, в который раз вспоминая Фродо, пробиравшегося по лабиринтам Кирит-Унгола, по логову Шелоб. В какой-то момент что-то липкое коснулось моего лица, и я взмахнул мечом, отсекая какую-то нить, и подсознательно ожидая, что мой меч не рассечет эту паутину, а я завязну в ней, барахтаясь в ожидании прихода жуткой дочери Унголианты. Но это была не паутина, а всего лишь какой-то кусок того же материала, которым были изгажены все стены, только еще не затвердевший.

Мне пришло на ум, что существо или существа, поселившиеся здесь, быть может и не вкладывали в изменения, производимые ими, никакого практического функционала. Вполне возможно, что они просто изменяли дизайн стен и потолка, делая его эстетически приятным для своего вида, быть может, напоминающим им о доме.

Но где же мой страх? Чего же я боюсь больше всего на свете? Уж точно не темных коридоров в лавкрафтовском стиле. Я испытывал отвращение и омерзение, но пока еще ничего похожего на настоящий страх.

Но в сознании свербило, что я упускаю что-то важное, что я должен знать, где я нахожусь, что мне знакомо все это — все эти стены, вся эта слизь... Знакомо, но я не могу вспомнить, откуда.

А потом впереди, в сумраке тусклых ламп, что-то шевельнулось.