Сквозь страх

Кирилл Кудряшов

Сквозь страх

Скачано с www.кирилл-кудряшов.рф

Эта история настолько же правдива,

насколько и автобиографична.

Глава 1. "Понеслась"

Был вечер четверга. Мы с женой привычно коротали его, каждый за своим компьютером. Ведь для семейного счастья нужно что? Правильно: много любви, много терпения и как минимум два компа, иначе — хана, поубиваете друг друга.

Света смотрела какой-то сериал. Слава Богу, это было что-то относительно нормальное, пусть я уже и запутался в современных сериальных героях. Если я правильно понимал происходящее, то Шерлок Холмс и Джон Ватсон вместе с белыми ходоками разыскивали мать драконов, похищенную братьями Винчестерами. Как-то так... В любом случае это было лучше, чем ее предыдущее увлечение аниме, потому что когда я услышал у себя за спиной, как переругиваются два персонажа мультфильма, я сполз под стол и долго не мог оттуда подняться.

— Ты недостоин того, чтобы прикасаться к моему банкаю!

— Ого! Твой банкай в самом деле длиннее моего банкая! Но мой банкай не уступит твоему в мастерстве!

Не приведи господь мне узнать, чем же они там мерились.

Я — работал над рассказом, время от времени отвлекаясь, чтобы заглянуть в "Годвилль" — мою любимую браузерную игрушку, с которой меня связывали пять лет непростых отношений и множество невероятных событий. Мой бродящий по ней герой как раз пришел в столицу и активно торговался на рынке, пытаясь сбагрить хабар подороже. Торг сводился к применению угроз различной степени тяжести, но я прекрасно знал, что толку с этого не будет. Можно было, конечно, нажатием пары клавиш метнуть в героя молнию, чтобы его вставшие дыбом волосы напугали торговца и заставили его расщедриться на бонусную денежку, но мне было жалко праны. Пусть торгуется сам. Мой Утакатинг уже давно прокачан настолько, что лишнюю тысячу золотых монет он смело может оставлять в качестве чаевых.

На моих коленях сидел Брысь. Монстр. Саблепузый тигр. Если не приглядываться — кот как кот. Крупный полосатый котяра, уже в годах, а поэтому — отъевшийся и малоподвижный. А если приглядеться... Брысь прекрасно мог ходить на задних лапах, а вот передние у него были скорее обезьяньими, чем кошачьими. Пятипалыми и очень ловкими! Брысь прекрасно мог держать руками ложку и под настроение мог хлебать ложкой суп или накалывать на вилку кусочки "Китикета", вызывая оторопь у моих друзей. У тех, кто был посвящен в тайну, конечно.

А еще Брысь мастерски фехтовал своими двумя крошечными саблями. Потому и саблепузый тигр. В его родном мире он носил их на перевязи у себя на животе, отсюда и название его вида, ну а в нашем мире я ему такого, конечно, не позволял...

Скрипнуло светино кресло. Моя супруга откинулась на его спинку, положив изрядно отекшие ноги на стоящий рядом стул, и погладила огромное пузо, выпирающее из-под футболки. Начиная месяца с пятого Света выглядела так, как будто проглотила арбуз, и теперь этот арбуз рос и рос у нее в животе, время от времени икая, подпрыгивая и вертясь. На данный момент "арбузу" было уже чуть больше восьми месяцев от зачатия. Он сменил множество имен — от Ангелины и Атаклены, когда мы думали что "арбуз" будет девочкой, до Станислава, когда стало ясно, что это существо все-таки будет мальчиком. Чаще всего я называл его Оно или Существо, а во время приступов суровой отцовской любви — обнимал пузо и называл то, что в нем скрывалось, Головастиком.

— Тяжко? — спросил я, отвлекаясь от рассказа и от игры.

— Да опять Стас икает, живот ходуном ходит! И ноги отекли... К вечеру теперь всегда так...

— Потерпи, — я подошел и обнял жену за плечи, — скоро уже. Недели три тебе нашего головастика носить осталось.

Пузо согласно колыхнулось, малыш снова икнул. Брысь потерся о светины ноги, видимо присоединяясь к моей попытке ее успокоить. Мол, потерпи, сейчас тебе плохо, но потом будет еще хуже.

— Эх... — вздохнула Света, — тяжела она, материнская доля. Ни отдохнуть, ни поспать нормально. На боку — ему неудобно, на спине — мне.

— И мне! — добавил я. — Ты храпишь!

— Ни погулять нормально... Тебе вот хорошо, бутылочку пива скушал и сидишь довольный. А мне и пива нельзя... Кажется, бутылку "Мартини" я бы могла сейчас залпом выпить.

— Или вина? — предложил я.

— Или вина... — эхом откликнулась Света.

— А ведь можно... — в мою голову закралась идея.

— Разве что глоток... Не, даже глоток не стоит.

— Да я не о том...

Я перегнулся через икающее пузо, взялся за мышку и потыкался по вкладкам на ноутбуке жены.

— Ты чего? — спросила она меня.

— Да так... Идея у меня...

Конечно же, в одной из вкладок обнаружился "Годвилль". Света играла в него куда менее активно, нежели я, поэтому ее героиня была куда слабее и куда хуже снаряжена, чем мой матерый Утакалтинг, уже давно перешагнувший знаковый рубеж сотого уровня. Но, тем не менее, аккаунт в этой игре у нее был. Ее героинька по имени Маффит тоже бродила по столице. С торговлей она уже завязала, от души погуляла в кабаке и сейчас возносила хвалу своей богине, то есть Свете.

— Что за идея-то? — лениво спросила меня супруга. — А то я твоих идей боюсь еще с тех пор, как ты поджег сухую траву на склоне, на который мы в тот момент взбирались.

— Да так... — снова повторил я, лихорадочно прокручивая в голове возможные последствия моей идеи.

Не должно было быть последствий. Откуда бы им взяться?

— Ты когда там окажешься, — медленно заговорил я, — никуда не уходи. Жди меня там, где себя обнаружишь. Я там лучше ориентируюсь. Сам найду.

— Там — это где? — подозрительно спросила меня Света, пытаясь встать с кресла. Получалось это у нее, при нынешних габаритах, довольно плохо.

— Там! — ответил я, положив ей руку на плечо.

Заклинание переноса состояло всего из четырех слов. Строго говоря, это не было заклинанием в полном смысле этого слова. Заклинание было наложено на меня, а эти четыре слова всего лишь активировали его. Как объясняло мне Эйфель — человек, сотворивший его по моей просьбе, слова-ключ могли бы быть любыми. Но ему захотелось, чтобы перенос активировался так:

— Sum, volo ludere ludum! — произнес я.

— Кирилл, чтоб ты... — успела сказать моя супруга и исчезла. Растворилась в воздухе!

— Sum, volo ludere ludum!— повторил я, и мир осыпался к моим ногам битыми пикселями. Я шел за ней следом, в тот же мир, уже ставший таким привычным и родным.

— Здравствуй, Годвилль! — крикнул я, простирая руки к голубому небу, по которому хаотично бежали облака. Если судить по ним — ветер был северо-южным с порывами западно-восточного.

Торговец, у прилавка которого я себя обнаружил, внимательно посмотрел на меня, но не сказал ни слова. Он привык к тому, что герои откалывают на его глазах целые представления, стараясь набить цену на продаваемый хабар, поэтому мои театральные жесты его ничуть не трогали.

— 121 золотая монета, — сказал он, — и ни одной монетой меньше.

— Согласен, — кивнул я, и загребущие руки торговца тут же смахнули с прилавка рулон переносной дорожной зебры, а в подставленный кошель посыпались золотые. Я вгляделся в профиль на обороте монет. Профиль напоминал Путина с усиками Ленина и трубкой Сталина. Это что ли местный король? Я за него не голосовал.

У моих ног что-то звякнуло, тренькнуло, бренькнуло, зажужжало и пыхнуло паром.

— Здравствуй и ты, Буч! — я наклонился, чтобы погладить своего питомца. Точнее — питомца моего героя, но пока я в его теле — это мой спутник. Прошли те времена, когда я удивлялся нелепым годвилльским доспехам или жутковатым годвилльским питомцам. Страшноватый гибрид ксеноморфа и паровой повозки на гусеничном ходу удивлял меня уже не больше, чем встреченный на улицах нашего мира котенок.

Гидравлиск снова загудел, пыхнул паром и потерся уродливой башкой о мою ногу. Признал, значит. Вот и славно, вместе путешествовать будет интереснее. Брыся я с собой брать не стал — растолстел котяра, не годится уже для ратных подвигов, одомашнился окончательно.

Буч был молодым гидравлиском... Помню, встречался я тут как-то со взрослой, матерой особью, вот это было сурово. Еле завалил его, заразу. Но ничего, этот малыш подрастет до 30-го уровня — тоже не во всякую дверь проходить будет, ну а пока — еще едва до пояса мне дотягивается макушкой.

Так, что у нас там еще в мешке? Уменьшительно-ласкательные весы! Какая прелесть!

Интереса ради я поставил их на мостовую и взгромоздился сверху.

— 10 килограммчиков! — сдавленно пропищали они, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности.

— Буч, а давай-ка ты?

Умный питомец все понял и, полязгивая траками, вкатился на весы.

— Двадцать килограммчиков, это так миленько, так чудесненько, так приятненько...

Боже ж мой, какая прелесть. Аж продавать не хочется! Но надо, с рынка в Годвилле с товаром не выйти, проверял уже. Раз зашел — надо сдать весь хабар, собранный в зоне. То есть за стенами города, в полях, лесах и реках.

— Почем весы возьмешь, почтенный? — спросил я у торговца.

— 96 золотых монет.

— По рукам! — рюкзак благополучно опустел.

— Зелий в дорогу приобрести не желаете? — поинтересовался торговец. — Все для вас! Посттравматический сок, подорожник в капсулах, капли датского короля — при особо серьезных повреждениях.

Подорожник в капсулах, в общем-то, был даже не так уж плох на вкус, в отличие от капель датского короля, от которых морду скручивало судорогой на пару минут. Но если говорить о местных методах лечения, то я предпочел бы посидеть в кабинете главврача нашей гильдлечебницы и выпить с ним зеленки. Зеленку в Годвилле добывают из винограда, крепостью и вкусом она не уступает хорошему коньяку, а рана от пробившего череп насквозь копья зарастает уже после третьего глотка. Вот только в дорогу это чудо взять нельзя. Только для употребления в стенах лечебницы и все тут.

— Благодарю, у меня свои методы лечения.

Вот понимаю же, прекрасно понимаю, что он всего лишь бот, кусок компьютерной программы. Но все равно воспринимаю его как человека, как настоящего торговца, с которым можно спорить, болтать, торговаться, обсуждать новости... Этот удивительный мир уже стал для меня реальнее реальности! И как же жаль, что я так давно не забредал сюда.

Нет, конечно же, у меня было много дел, много проблем и забот, навалившихся на меня за последний год. Не до развлечений было, не до приключений. Но если подумать — ведь мог я выделить хоть часок на то, чтобы погулять по этому удивительному миру? Мог. Тем более, что час в реальности равен примерно четырем часам здесь. Мог бы на ночь сюда махнуть, проведя здесь таким образом двое суток. И отоспался бы, и отдохнул, и от напастей, свалившихся мне на голову в реальном мире, отвлекся.

Но после драки кулаками не машут. Главное — что? Что сейчас я — в Годвилле, впервые в жизни оказавшись здесь по своей воле. Ну ладно, не впервые. Когда Эйфель только-только навесил на меня латентное заклятье переноса, и дал мне слова-ключ, я их, конечно же, мгновенно попробовал. Как дверь открыл! Заглянул, убедился, что дверь исправно работает в обе стороны — и впускает меня и выпускает, и отложил серьезное путешествие на потом. Вот уж скоро год будет, как я этого "потом" жду. Все-таки решился. Все-таки прыгнул...

Так, проведем ревизию. Что у нас в активе?

В активе у нас есть я, перенесшийся в тело своего героя в Годвилле. Мой Утакалтинг — практически моя полная копия, даже усы и борода при нем, вот только пузо поменьше, в силу того, что я в основном в офисе сижу, а он — по горам и долам шастает в поисках приключений, да очков он не носит. В Годвилле вообще очков нет, у всех 100% зрение и 100% здоровье. Пока бить не начнут, конечно. Вот тогда полоска здоровья потихоньку сокращаться начинает, а когда она красной становится — может и зрение расфокусироваться малость, а то и вообще пропасть, если глаз выпадет или в него кто вилку воткнет.

В общем, в активе у нас я — прокачанный и матерый герой 103-го уровня. Пантеон мастерства я не возглавляю, но по меркам этого мира я очень силен и крут. Вооружен я тоже как следует, у каждой из шмоток боевой бонус далеко за сотню. Правда, выгляжу я при этом как идиот, но это для Годвилля норма. Толстовка с портретом Толстого и треники. Толстовка классика это, оказывается... Ну а треники — на самом деле именуются аутотрениками, и как раз сейчас они что-то бормочут себе под нос.

Какой же бред, а? Ну где у треников нос? Что я несу?

В Годвилле вопрос "Что я несу?" — один из самых животрепещущих. Порой герои носят настолько невероятные вещи, что просто диву даешься, чья больная фантазия могла это породить.

Нет, в этот раз одет я еще более-менее. Даже в нашем мире в таком виде за человека бы сошел... Ну, если бы аутотреники перестали бухтеть свое "Мы спокойны и расслаблены, для этого нам совсем не нужен алкоголь и зеленка..."

Надо же, в этот раз у меня даже оружие приличное. Меч острых ощущений называется. Внешне — меч как меч, моих познаний в холодном оружии хватало только чтобы определить, что по очертаниям он ближе всего к римским гладиусам. Остальное вооружение, конечно, как всегда в этом мире: словно психи из сумасшедшего дома делали. Кисти мастера, плотно примотанные скотчем к предплечьям. Ну ничего, ими хоть заблокировать удар можно... Зеркало революции — это местная разновидность щита. Здоровенное красное зеркало, повернув которое к себе я отшатнулся с перепугу, увидев в нем себя с саблей, в бурке и в папахе. Прочное, кстати... Долбанул по нему мечом — хоть бы хны, только гул пошел.

Сойдет! Позже поменяю зеркало на что-то более компактное и удобное, а пока — меня не приключения ждут, а поиски жены в хаосе столичной жизни. Главное сейчас, что я босой, а не как когда я в первый раз оказался в Годвилле — в коньках-горбунках. У меня тогда час ушел только на то, чтобы научиться в этой гадости передвигаться!

— Буч! За мной! — скомандовал я.

Наш путь лежал к самому величественному и прекрасному району столицы этого мира. К Полю Храмов!

Храм — это то, что наполняет жизнь героя смыслом. Ну и геморроем заодно. С самого момента осознания своей геройской сущности, герой стремится только к одному: построить храм из золотых кирпичей! Воздвигнуть его в честь своего божества, которому он поклоняется и во имя которого совершает подвиги. И, как я выяснил в прошлый свой визит в Годвилль, даже знай герои, что для их богов, то есть людей моего мира, играющих в эту игру, вся их геройская жизнь — просто развлечение, ничто бы не изменилось.

Не важно, что из тысячи золотых кирпичей, отведенных создателями игры на постройку храма, можно сотворить разве что сверкающий золотом барак. Для героя эти четыре стены — Храм! Величественный, наполненный светом веры и пропитанный магией бога! Герои изощряются: пытаются выстроить эти свои тысячу кирпичей в виде башни, или обнести свой крошечный храм небольшой золотой оградой. В иные храмы входить приходится на четвереньках, но менее важными в жизни героев они от этого не становятся.

Утакалтинг — весь в своего бога. Логичен, практичен и, вероятно, зануден. Его храм — квадратный, ровный и простой, без излишеств, с крышей-уголком, как дети на домиках рисуют. Зато светлый и просторный — экономя кирпичи, мой герой сделал крышу не золотой, а лишь позолоченной, и воткнул высоченные окна, выходящие на три стороны храма, что делало его каким-то не солидным, напоминающим бунгало, но зато позволило увеличить высоту стен и общую площадь. В храме имени меня дышалось легко и вольготно, и хотя предназначен он был для молитвы одного героя, при желании в нем без проблем поместились бы даже трое.

Что больше всего поразило меня в моем храме, так это своеобразность алтаря. Утакалтинг создал его в виде золотого помоста из десятка драгоценных кирпичей, на которые водрузил огромную, в мой рост, гранитную плиту, с высеченной на ней надписью: "Ну и что мне с тобой делать, геройская твоя харя?" Видимо эту фразу он чаще всего слышал в гласах божьих, когда в очередной раз пропивал все сбережения, вместо того, чтобы потратить их на покупку кирпича, или на худой конец нормального снаряжения. Кажется, она что-то значила для Утакалтинга... Может, он видел в ней какой-то сакральный смысл?

И ведь не спросишь. Я ж в его теле... Куда, интересно, девается личность героя, когда в его тело переношусь я? Надо будет у Эйфеля спросить, может он в курсе?

Но сейчас целью нашего с Бучем пути был не мой храм, хотя заглянуть в него, конечно, хотелось... Я там и был-то всего раз, во время тестовой прогулки по Годвиллю, после получения слов-ключа. Утакалтинг тогда как раз возносил мне молитву, и поэтому меня выкинуло в его тело прямо там, в храме.

Сейчас мне нужно было найти жену, а ее героиня на момент переноса тоже молилась.

Поле храмов чудовищно огромно. Готовые строения, слегка начатые постройки и едва заложенные фундаменты тянутся на несколько десятков километров, и туго бы мне пришлось, если бы дело происходило в нашем мире. Разыскать один единственный храм в этом невероятном скопище — практически невозможно, даже будь у меня в руках подробная карта с указанием имен владельцев. Но это не мой родной мир, это Годвилль. Мир, в котором правят две вещи: гениальная простота и его величество Рандом.

Стоило лишь миновать золотые колонны, обозначающие начало главной достопримечательности столицы, как за ними обнаружились щиты с подробными картами квадратов, выделенных героям для строительства. Гигантское поле поделено на квадраты по временному признаку, причем время указано наше, из моей реальности.

Декабрь 2010-го — время, когда мы со Светой практически одновременно зарегистрировались в этой игре. Вот он, храм Утакалтинга на схеме, построенный во имя своего бога, Моргота Кровавого, то есть меня. А вот он, храм Светы. То есть Маффит, возведенный во имя богини Сурьи. Достаточно лишь ткнуть пальцем в нужную точку схемы, и...

У меня перехватило дыхание. Нет, это не было остаточным эффектом телепортации к нужной мне точки, это было следствием увиденного. Передо мной стояла моя Света, вот только на себя в реальной жизни она похожа была разве что взглядом.

Помню, читал я как-то в сети одну заметку: "Пытался научить жену играть в "Танки". Два часа потратили на то, чтобы придумать имя и выбрать внешность ее танкистам!" "Годвилль" — игра, не имеющая графики, но это не помешало Свете, регистрируя аккаунт, детально продумать образ своей героиньки. Я, конечно, уже встречал Маффит на просторах этого мира в свой первый визит, и даже неплохо гульнул с ней в кабаке Академонгородка, но... В общем, Маффит была красива и изящна настолько, что дух захватывало при каждом взгляде на нее.

Длинные и стройные ноги терялись под в меру короткой черной юбкой. Выше нее имелась точеная талия, плоский живот (кстати, открытый, ибо наличием одежды в Годвилле заморачиваются далеко не все) и грудь, размера так третьего. Грудь и шея скрывались под слоем перьев, и это было не мутацией или чудовищными опытами в области генной инженерии, а всего лишь деталью снаряжения, название которого услужливо всплыло при брошенном на него взгляде. "Закрылки ангела". Ну хорошо, смотрел я не на снаряжение, смотрел я на грудь, не стану отрицать.

— В глаза мне смотри, — сурово потребовала супруга, и я поднял взгляд, взглянув в них. Во все те же, так хорошо знакомые и так крепко любимые каре-зеленые глаза на совсем чужом, но таком красивом лице.

— Привет! — сказал я и глупо помахал рукой.

— Мы в Годвилле, да? — зачем-то спросила она, хотя по глазам я видел, что Света и так прекрасно все поняла.

— Ага.

— Поправь меня, если я в чем-то ошиблась: полученные здесь раны довольно быстро заживают?

— Ага... — интересно, к чему это она клонит? Уже ухитрилась во что-то вляпаться за тот десяток минут, который я потратил, добираясь к ней?

— Даже зубы заново вырастают?

— Ага. Мне их здесь несколько раз выбивали. Полностью вырастают буквально за полчаса.

— Но боль — такая же, как в реальном мире, да?

— Да.

— Вот и отлично!

"Слонобойка" — сообщила мне всплывающая подсказка, появившаяся над огромной дубиной, которой Маффит, то есть Света, размахнулась с невероятным для хрупкой девушки проворством. "Боевой бонус +93". А в следующую секунду слонобойка просвистела прямо у меня перед лицом, едва не зацепив кончик нос.

— Ты нормальная вообще? — заорал я, отскакивая.

— Ты нормальный вообще? — одновременно со мной прорычала Света, занося дубину над головой. Да, ее 81-ый уровень — не чета моему 103-му, но тем не менее сила в этом хрупком теле скрывалась чудовищная. В нашем мире Света эту дубину просто не подняла бы.

— Идиот!

— Да что ты кричишь-то?

— Кретин!

— Почему?

— Дубина!

— Вижу!

— Нет, это ты — дубина! Ты ничего необычного во мне не замечаешь, да?

— Ну, ты в теле Маффит.

— И все? Где наш ребенок, придурок? Меня ты перенес, а его? Где ты его оставил???

— Все под контролем!

— Я тебя сейчас покажу "Все под контролем!"

Слонобойка гулко врезалась в умело подставленный щит революции. Вот, наверное, что чувствовала Эовин, приняв на щит удар булавы Царя-Ведьмака... Вот силушка-то у моей благоверной в этом мире! Интересно, все дело в прокаченности или это уже результат ярости берсерка? Интересно, но неприятно то, что объект этой ярости — я.

Отбросив оружие в сторону (в самом деле, не пырять же жену мечом), я в один прыжок оказался возле нее и заключил в крепкие объятия прежде, чем она успела дать мне в ухо.

— ludum est super! — выкрикнул я слова-ключ обратного переноса.

В первую секунду ничего не произошло, а потом сгребенная мной в охапку Маффит заворочалась, пытаясь обнять меня в ответ.

— Утакалтинг, это ты? — игриво спросила она, погладив меня по заднице. — Как ты тут оказался? И чего на меня накинулся?

— Маффит?

— Ну да. А ты кого ожидал увидеть? Гидра империализма что ли? Давай не сейчас, а? Встретимся где-нибудь на тракте — заночуем вместе, хорошо? А сейчас — мне уходить пора. Приключения ждут!

Как же все просто в Годвилле. Она ведь может и не с Утакалтингом заночевать где-то в пути, а вообще с кем угодно, кого встретит, и кто ей глянется в тот момент.

А я что же, ревную?

— Ага, увидимся... — пробормотал я, и шепотом повторил слова-ключ.

Яркий мир "Годвилля" померк, а закружившийся вокруг меня водоворот цветных квадратов за несколько секунд составился в привычную мне картинку нашей квартиры. Столы, компьютеры, стены, обои, немного ошарашенный нашим исчезновением и последующим появлением кот, то есть саблепузый тигр. Жена в кресле. Со своим здоровенным пузом-арбузом, которое она поглаживала и ощупывала.

— Ну что? Все на месте? — спросил я.

— Кирилл! Твою мать!

Я бы сказал, что она фурией взвилась с кресла, но взвиться, будучи на 8-м месяце беременности довольно проблематично.

— Ты хотела сказать спасибо моей маме за то, что она родила тебе такого чудесного мужа?

— Идиот! Ты меня напугал до полусмерти!

— Если бы ты хоть раз попала в меня слонобойкой — ты могла бы пришибить меня до полужизни!

— Но не попала ведь?

— Ну, так и ребенок наш на месте, как видишь. Все? Пошли обратно!

Но раньше, чем я успел произнести слова переноса, Света все-таки взвилась, вскочила, взлетела и подпрыгнула, зажав мне рот ладошкой.

— Не смей!

— Аыу?

Выговорить "Почему?" с зажатым ртом — задача не простая, но Света меня поняла.

— А вдруг что случится с ребенком? Или с нами?

Я мягко отстранил ее ладошку, положил обе руки на плечо и повторил слова, сказанные ей с полгода назад:

— Света... Если все время ждать — можно никогда и не дождаться! Вперед! — и раньше, чем она успела что-то сделать, я выпалил те четыре слова, что активировали заклятье Эйфеля, а затем, когда держаться стало не за что, повторил их, перенося в Годвилль и себя.

Понеслась, перекрестясь!

Глава 2. "Флэшбэк"

Вы задумывались когда-нибудь, что происходит с героями книг и фильмов после их блистательной и яркой победы? Нет, конечно же, вы не задумывались.

Жизнь — она ведь как зебра: полоска белая, полоска черная, затем снова белая... Ну, это при условии, что очередная черная вас не угробила.

Вы читали мою историю под названием "Там, где правит Рандом"? Если да, то я просто освежу вашу память. Если нет — вам будет интересно узнать предысторию нынешних событий.

Итак, вот он я, в конце той истории, с девушкой на руках выходящий навстречу людям и солнцу, навстречу свету и счастью! Победа! Радость! Успех! Могущественный враг повержен и низложен, я выбрался живым и здоровым из переделки, в которой могли бы сгинуть и крутые герои боевиков. Выбрался, обретя новых друзей и став сильнее духом и телом. Только небо, только ветер и только радость впереди, да?

История эта началась несколько лет назад, когда некий черный маг-самоучка перенес меня в онлайновую браузерную игру. Я до сих пор не знаю, почему он просто не убил меня или не превратил в лягушку или устрицу — может быть в арсенале доступных ему заклинаний не было ничего подходящего? Все указывает на то, что магом Вася Ложкин был посредственным и криворуким. Мои друзья и жена доходчиво объяснили ему, что меня надо вернуть, что Вася и сделал... О том, почему он выбрал такой экзотический способ расправы со мной, у Ложкина больше не спросишь, нет больше Ложкина! Нет, это не я его... Хотя, косвенно — наверное, все-таки я. Черт меня дернул взять с полки его домашней библиотеки ту книгу и прочесть наугад какое-то заклинание...

Вот видите, я тоже немножко маг!

Я выпустил что-то со страниц этого древнего манускрипта, и это что-то вселилось в тело Ложкина и исчезло... Нет, у меня есть, конечно, догадки, что именно я выпустил, потому что спустя пару лет моя подруга встретила в сосновом лесу нечто, явно не принадлежащему этому миру и, что характерно, осталась жива, но это уже совсем другая история, к моей отношения не имеющая.

Тогда я тоже вышел из квартиры Ложкина счастливый, обнимая близких мне людей, и веря в свое светлое будущее.

Счастье длилось недолго... Криворукого мага больше не было в живых, но наложенное им заклинание продолжало действовать, следуя каким-то своим, непонятным мне законам, и спустя год я снова обнаружил себя в Годвилле, когда звезды сошлись так, что заклинание вновь ударило по мне.

Странно читать слово "заклинание", да? Привыкайте. Магия существует! Существует и легендарный "Некрономикон", я лично держал его в руках...

С этой минуты начался "Там, где правит Рандом". Шутки кончились, в Годвилле меня ждали враги и нежданно-негаданно обретенный друг — заклятье Ложкина зацепило и молодую кемеровчанку Олю, с которой мы ни коим боком не были знакомы до того момента, и ее тоже забросило в одну реальность со мной. И тогда нам казалось, что мы застряли тут навсегда... Ну, точнее, до конца жизни, потому что жизни наши должны были вот-вот оборваться. Годвилль трещал по швам и ждал перезагрузки, которая стерла бы нас из его реальности.

Нас спасла счастливая случайность. В мире "Годвилля" коротал свои дни престарелый маг, взявший себе имя Эйфель, он-то и помог нам выкарабкаться назад, в наш мир, разобравшись в хитросплетении удерживавшего нас заклятья. Он, правда, сначала высказал нам все, что о нас думает, ибо перезагрузка грозила облюбованному им миру именно из-за нас, но помог — и это главное. Если бы не он — не писал бы я сейчас эти строки, стерло бы меня, начисто бы стерло...

Пожалуй, пора вернуться к тому, с чего я начал. Вон он я, выходящий навстречу солнцу, сразивший Администратора Годвилля, непобедимый, не теряющий присутствия духа даже в кажущихся безнадежными ситуациях! Герой! Ну, ни дать, ни взять Крепкий Орешек или Последний Герой Боевика!

А знаете, как только в романе ставится жирная точка или как только на экране появляется "The End", жизнь героев очень часто меняется. Вот они шли навстречу солнцу, а вот... Джон и Сара Коннор спасли мир от ядерной войны. Круты. Молодцы. Им кто-то сказал спасибо? Черта с два. Дома нет, денег нет, они в федеральном розыске за терроризм и множество убийств... Как дальше жить? Да никак, ждать продолжения франшизы, в которой, кстати, выяснится, что конец света лишь отсрочен, а Сара Коннор, пережившая встречу с Т-1000, умерла от рака. Ну, или из недавнего: "Заложница". Спас герой Лиама Нисона свою дочь. И что? Жена к нему вернулась? Размечтался! Из второй части франшизы мы узнаем лишь то, что он только новых врагов себе нажил, опасных и жестоких врагов.

К чему я клоню? Да к тому, что если с вами приключилось что-то такое, что тянет хотя бы на рассказ, не говоря уж о романе или полнометражном фильме, и вы — главный герой, и все закончилось "хэппи эндом" — не торопитесь открывать шампанское. Ждите продолжения франшизы. Ждите гадостей!

Мои не заставили себя ждать...

Нет, выбраться из Москвы, не имея ни паспортов, ни денег — это не такая уж проблема, если у тебя подвешен язык, в Москве есть хотя бы пара знакомых, а дома есть жена, которая настолько привыкла к твоим постоянным приключениям, что на фразу "Дорогая, меня выкинуло обратно в наш мир, но в Москве", реагирует вполне спокойно. Денег я занял у подруги-москвички, на ее же имя и адрес нам с Олей курьерской службой отправили наши паспорта, и уже на второй день после торжественной победы над врагом и освобождения из Годвилля, мы летели каждый к себе домой. Оля — в Кемерово, я — в Новосибирск.

Все! История, полная приключений и героических свершений закончилась. Ждем продолжения франшизы! А с чего всегда начинаются сиквелы? Правильно, с какой-нибудь катастрофы в жизни героев.

Только Бэтмэн спас город от очаровательного Джокера в исполнении Джека Николсона, как на тебе, понеслось: Макс Шрек пытается подмять под себя весь Готэм, банда человека-пингвина творит беззакония, а Женщина-Кошка... Ах эта Женщина-Кошка! Такая должна быть в любом сиквеле.

Казалось бы, Рипли расправилась с незваным гостем на "Ностромо" и счастливо полетела домой. Но нет. Летела она несколько десятилетий, за это время умерла ее дочь, ее саму по постановлению суда лишили пилотской лицензии. А тут еще и "Надежда Хадли" перестала выходить на связь... И вот Рипли снова в космосе, летит в объятья матки чужих.

Моя франшиза оказалась ближе к "Чужим". Она продолжилась не боевиком с элементами фэнтэзи, а драмой. Так продолжилась, что я аж захотел обратно в привычный мне жанр. Чтоб меня гоняли, били, протыкали, швыряли в иные миры, и вообще всячески пытались меня угробить.

Я вернулся, жизнь стала потихоньку входить в привычное русло. Я написал роман о своих приключениях в Годвилле. Начинали мы его совместно с Олей, но она быстро потеряла к нему интерес и ушла с головой в учебу, так что дописывать "Там, где правит Рандом" мне пришлось в одиночку. Роман неожиданно стал хитом самиздатовского сайта, принеся мне определенную долю известности, прежде всего, в среде годвилльцев.

Спустя чуть более полугода после возвращения "оттуда", я на недельку улетел в Самару. К Эйфелю, в реальном мире носившему имя Семен. Прилетел я к нему с просьбой взять меня в ученики и обучить хотя бы основам магического искусства.

Меня не интересовали фаерболы и способы поднятия мертвецов из могил. Я был равнодушен к целительству или порабощению сознания. Меня интересовал лишь один аспект того, что Эйфель умел: перемещение между мирами! Потому что я уже доподлинно знал: Ромашка Миров, желтой серединкой которой был мир, в котором я родился, не ограничивалась одним лепестком Годвилля.

Семен подтвердил мои догадки. Миров множество, и они создаются ежедневно и ежечасно. Чем больше людей верит в существование того или иного мира, тем он реальнее и долговечнее. Где-то есть мир, а может и несколько, в которых существуют орки и эльфы. Где-то люди колонизируют иные планеты и ныряют в черные дыры. Где-то — бьются на световых мечах, а где-то — на обычных, стальных. И во многие из этих миров можно проникнуть, если знать как, и обладать достаточной силой.

Я просил Эйфеля всего лишь об одном: научить меня путешествовать между ними. Пусть не как он — этот премудрый старик не только обошел сотни миров, но и собрал удивительную коллекцию артефактов, позаимствованных в разных вселенных. Правда, собрал он ее как раз в Годвилле, который эффектно перезагрузился, уничтожив всю эту невероятную коллекцию оружия. Косвенно в этом виноват был как раз я, чего Эйфель мне, кажется, так до конца и не простил. Может быть, именно поэтому он отказался учить меня магии?

Хотя формально причина отказа была другой.

— Ты — сумасброд! — заявил он мне. — Непредсказуемый сумасброд. Ты, вооруженный моими знаниями — все равно, что мартышка с атомной бомбой. Один мир ты уже разрушил. Что ты сделаешь, если пустить тебя в сотни?

— Ничего я не разрушил! — оправдывался я. — И не я один. Оля тоже постаралась. И вообще, это все из-за Ложкина.

— Началось — из-за Ложкина. А понеслось — из-за тебя!

— Я же не такой уж плохой человек!

— Ты — не плохой. Даже скорее хороший. Но сумасброд — просто невероятный. У тебя дар разрушать все, к чему ты прикоснешься, я вообще удивлен уже тем, что ты до сих пор не разрушил собственную жизнь.

Да, такой талант у меня есть. Моя жизнь регулярно трещала по швам, и склеивать ее порой было очень сложно. Один я бы точно не справился, в этом мне активно помогали люди, которых я люблю.

— Я открою тебе дорогу в один мир, в Годвилль. И то потому, что там живу и я. Я буду рядом, я не позволю тебе там набедокурить. И сгинуть тоже не позволю! Стоит пустить тебя в какой-то другой мир — ты пропадешь там сам, да еще и половину этого мира за собой потащишь.

От Эйфеля я улетел одновременно и расстроенный, и довольный. Учеником своим он меня так и не сделал, ничему не научил, но зато открыл мне доступ в Годвилль. В любой момент, из любой точки земного шара, стоило мне лишь произнести определенное заклинание. Я даже мог забрать с собой любого, кого пожелаю! Несколько лет назад, впервые побывав в Годвилле, я требовал того же от Ложкина, и это было верхом моих мечтаний. Но сейчас... Сейчас, когда я знал о существовании сотен других миров, но был ограничен возможностью посетить лишь Годвилль, это казалось мне таким простым, таким мелким, таким ничтожным.

Потребности имеют свойство расти. Да.

Мне вспомнился "Черновик" Лукьяненко. Момент, в котором главный герой, еще недавно бывший самым обыкновенным человеком, обнаруживает, что он отныне Таможенник, хранитель ворот в другие миры, и в пределах своего таможенного участка он если и не всесилен, то очень могущественен. Но чем дальше он отходит от него, тем слабее становится:

— В паре километров от твоей функции тебя можно убить даже простым выстрелом в голову.

— Надо же, меня всю жизнь можно было убить выстрелом в голову, а тут вдруг даже как-то обидно стало!

Так и мне, доподлинно знавшему о существовании множества миров, было очень обидно, что открыт для меня теперь лишь один, в то время как пару лет назад я был бы на седьмом небе от счастья, умей я переноситься в него по своему желанию.

Теперь я умел.

Я вернулся домой. Для пробы прыгнул в Годвилль и обратно. Заклинание Эйфеля работало, Годвилль функционировал и был рад мне в любое время дня и ночи. Позвал в гости Олю, мол, денек погуляем с тобой по Новосибирску, а потом на несколько суток можно в Годвилль нырнуть, отдохнуть там по полной от всего и вся! Оля отказалась. Учеба. Личная жизнь. Да и не тянуло ее как-то больше на приключения. А меня тянуло, но не пускало.

Шел декабрь. На работе был завал, продажи шли одна за одной, что гарантировало мне неплохую зарплату, так что я целиком и полностью ушел в работу, забыв о Ложкине, магии, Годвилле и вообще обо всем на свете. Не век же мне развлекаться, верно? Надо бы и работать иногда.

Пересчитав финансы, мы с женой решили, что жить в панельном доме, где по утрам слышно, как гадит соседская кошка, мы больше не можем, и надо подыскивать жилье получше. Новая забота: поиск квартиры, общение с банками, подготовка документов для ипотеки... Во все это я тоже ушел с головой.

Ничего не предвещало беды. До 1 января 2014 года... Именно с этого дня я отсчитываю момент старта новой части франшизы под названием "Кудряшов против всякой гадости".

В больницу слегла моя мама. Крепко слегла, на несколько месяцев. И если месяц спустя вопрос стоял лишь в том, как скоро она снова сможет ходить, то в январе он звучал гораздо более мрачно. "Будет ли она ходить вообще?"

Мой мир изменился в одночасье. Все проблемы и заботы отошли на второй план, осталась только Беда. Беда с большой буквы, с которой нужно было бороться. Я, всегда искренне считавший, что окружен настоящими, верными друзьями, вдруг обнаружил, что когда приходит Беда — люди вокруг вдруг сильно редеют. Правда, как говорится, в темные времена гораздо лучше видны светлые люди... Тех, кто остался, я никогда не забуду!

Но эта история не о них. И не о моей маме, которая на ноги все-таки встала, не о верных друзьях, которые поддерживали и ее, и меня как только могли. И даже не о том, что я в очередной раз убедился, что в жены я взял самую лучшую девушку на свете.

Эта история о том, что в феврале, когда казалось, что жизнь катится под откос, Света однажды сказала мне: "Скоро ты будешь папой!"

Мы шесть лет пытались завести ребенка. Шесть лет! Это много, даже слишком. Мы отчаялись. Мы решили, что раз там, наверху, так решили, значит так и надо. Значит, нам просто не суждено быть родителями, и тут, в самый тяжелый момент нашей жизни — такая радость.

И такая сложность.

Ипотека. Безденежье. Кризис в стране. Больная мама. И на тебе, ребенок!

Я предложил временно отказаться от покупки квартиры. Боялся, что мы не справимся, не потянем все это одновременно. Да какое там, боялся, я откровенно запаниковал. И тогда Света силком усадила меня в кресло, положила мне руки на плечи и, глядя в глаза, сказала: "Если все время ждать — можно никогда не дождаться!"

Было тяжело. Собственно, тяжело оставалось и поныне, ибо ипотека — такая штука, которую просто так с плеч не спихнешь. Но мама поправлялась, старая квартира была удачно продана, а новая, гораздо лучшей планировки, гораздо более светлая и что самое важное — гораздо более тихая, была куплена и обустроена. Еще рано было говорить о том, что мы справились со всеми свалившимися на нас трудностями, и что самое главное, я подозревал, что когда малыш родится, трудностей сразу станет больше. Но мы сделали первые и достаточно уверенные шаги на пути к этому самому "Мы справились".

Жить стало лучше.

Но стало и тяжелее. Меня клонили к земле финансовые обязательства, а Свету — все увеличивающееся и увеличивающееся пузо. Я регулярно подкалывал ее по поводу того, что беременные женщины в различных рекламных роликах — такие счастливые, что чуть ли не летают над землей, а она у меня так и норовила начать передвигаться по асфальту ползком. Причем на спине, широкими гребками, потому что ползать по-пластунски мешал, собственно, живот.

Моя супруга испытала на себе все прелести токсикоза, повышенного тонуса, отеков и прочего, прочего, прочего. И хотя беременности она продолжала радоваться — ребенок был долгожданным, давалась она ей тяжело.

Стоит ли меня винить за то, что я решил дать ей возможность отвлечься от всех забот и проблем, снова почувствовать легкость во всем теле? Дать возможность подышать чистым воздухом мира, в котором никогда не изобретут двигатель внутреннего сгорания и, наконец, просто выпить крепленого вина в кабаке, что не светило ей еще года полтора после рождения ребенка?

Ну а заодно — и отвлечься самому. Побыть несколько дней в мире, где нет банков и ипотеки, где не нужно ходить на работу, а деньги нужны лишь для того, чтобы пропивать их в кабаках.

Нет, нельзя меня за этот винить.

А вот за то, что как всегда не продумал последствий — наверное, можно. Но что поделать, талант, в отличие от денег, не пропьешь, а Эйфель верно подметил: у меня есть талант разрушать все, к чему я прикасаюсь. В том числе и собственную жизнь!

Глава 3. "Это "Годвилль", детка"

— Здесь у нас кабак, вон туда если двинуться — арена, в той стороне — рынок! — объяснял я Свете географию столицы.

— Ты прям от радости светишься, — улыбнулась она, — я тебя таким не видела с... Дай-ка подумать... Как бы не с первого свидания, а?

А ведь она была права. Хоть я и считал нас весьма дружной парой, семейная лодка которой скользила по глади жизненной реки, уверенно распихивая бортами маленькие айсберги быта, но все-таки я изменился за те 12 лет, что мы вместе. Быт меняет людей. Утром — на работу, вечером — с работы, домашние хлопоты, по выходным — навестить родителей, встретиться с друзьями. И самое главное — вот уже 12 лет как у нас все общее. У нас общая жизнь, одна на двоих.

Мы не потерялись в ней, не превратились в мужа и жену, вечером молча сидящих перед телевизором в ожидании нового комедийного шоу. Но мы уже и не те восторженные подростки, делящиеся друг с другом самым сокровенным, что у нас есть, учащиеся сливать две жизни в одну.

На первое свидание я повез ее на пляж. Не просто на городской пляж, где толпы народу подставляют животы солнцу, а в далекие гребеня, на абсолютно дикий пляж, до которого нужно час ехать на электричке, полчаса идти пешком, а потом еще минут 40 плыть на лодке. Это был МОЙ пляж, и я дарил его ей. Я водил ее в любимые кинотеатры на лучшие фильмы, даря ей эти часы удовольствия! Я дарил ей себя... И подарил. Я принадлежал ей, а значит, дарить мне было больше нечего.

Ужин при свечах? Какое-то невероятное и интересное блюдо, приготовленное своими руками? Полная страсти ночь, наконец? Все это было, но ощущение, что так оно и должно быть, не покидало нас обоих.

А теперь я наконец-то вспомнил, что еще я могу подарить своей жене, в одночасье превратившись обратно в юного раздолбая, ищущего приключения.

— Оглядись вокруг, — попросил я, — что ты видишь?

Света остановилась, поводя головой во все стороны. Мы как раз подошли к рынку, на котором творилось привычное годвилльское сумасшествие. Сотни героев орали и размахивали руками возле сотен лотков торговцев, ожесточенно торгуясь, пытаясь выбить из предприимчивых ботов побольше золотых монет. Под ногами героев суетились питомцы, а порой — наоборот, если питомцами были громадины вроде бармаглота, злося или йети подземелья. По торговым рядам в этот момент как раз шел, распихивая подвернувшихся под ноги существ, гиганский человекоподобный робот, писклявым голосом бормотавший "Простите, извините, я нечаянно"...

Прямо над нашими головами с шумом пролетел здоровенный дракон в громадном пенсне, непонятно как державшемся на носу. Порыв ветра растрепал светины волосы и взъерошил гриву ее питомцу — каннскому льву с дурацким именем Мумусик. Дракон попытался приземлиться между лотками, но не сумел вовремя затормозить, снеся пару торговых палаток и десяток героев. В месте крушения огнедышащего воздушного судна тут же возникла спонтанная драка, плавно переросшая в стремительное растаскивание разлетевшихся трофеев и денег.

Время от времени в героев, питомцев и торговцев били мощные ветвистые молнии — это в торговле пытались поучаствовать боги, то есть реальные игроки, использовавшие кнопки "Сделать хорошо" или "Сделать плохо" на игровом пульте. На проходившего мимо нас героя внезапно пролился с небес ушат не слишком вкусно пахнущей живой воды, а другой герой, отвлекшись от торговли, вдруг обратился в двухметрового пылающего демона с огненным бичом в руках и принялся занудно рассказывать обалдевшим свидетелям этого превращения, что кары небесные вскоре постигнут всех, кроме тех, кто успеет вступить в гильдию "Орден водяной вороны".

— Что ты видишь? — повторил я.

— Дурдом, — резюмировала Света.

— Это-то понятно. А что еще?

— Я интуитивно понимаю, что ты клонишь к чему-то важному, но мой ум не в состоянии постичь всю глубину твоих удивительных намеков.

— Мир! — воскликнул я. — Мир ты должна видеть! Удивительный и невероятный мир. И пока ты здесь, он весь твой, понимаешь?

— А... Ну да. Тилимилитрямдия, в общем. Самая натуральная.

— В точку! Трям! Здравствуйте!

— Куда пойдем-то, о Великий Даритель Миров?

— Как куда? На поиски приключений. Сейчас минуем весь этот бедлам и к воротам. Хотя подожди... У тебя сколько денег при себе? Да не, не ройся ты в кошельке, просто посмотри на него внимательно... Ага, вот так. Еще хороший способ — кликнуть на кошельке правым глазом. Тут на всем правым глазом можно кликать, очень удобно, сразу всплывающие подсказки вылезают или подменю "Свойства", если оно предусмотрено.

— Главное потом эту привычку "кликать" в реальный мир не принести, а то все будут думать, что у меня тик.

— Так сколько денег-то?

— Ого, 5500 золотых.

— Не густо...

— Ничего себе, не густо! Когда моя Маффит храм строила, я бы этим пяти тысячам так обрадовалась! Это ж кирпич выплавить можно, и еще немного останется на снаряжение.

— Света, времена, когда мы могли позволить себе снаряжение за пару тысяч, давным-давно прошли. Я понимаю, что ты в "Годвилль" практически не заходишь и особо героине не помогаешь, но же такие вещи могла бы и знать.

— Кризис? Инфляция? Санкции? Сильно упал курс золотых монет по отношению к бетонным жерновам?

— Наши герои выросли. Ты сама какого уровня?

— Не помню.

— Да не надо помнить, ты внутрь себя посмотри и правым глазом кликни.

Света посмотрела. Но не внутрь себя, а на меня. Как на идиота.

— Это как вообще?

— Ладно, привыкнешь. Я сначала тоже терялся. Ты — 81 уровня! Шмот с бонусом меньше 90 на тебя уже просто не налезет, а он знаешь какой дорогой? Тысяч в 10 покупка какой-нибудь детали снаряжения обойдется. Ладно, вроде экипированы мы с тобой не так уж плохо, хотя я хотел зеркало революции сменить на что-то покомпактнее. Ну да ладно, и так сойдет.

— Да выкинь ты его! — простодушно предложила Света. — Чего с такой бандурой таскаться-то?

— Ты что! Бонус +117! Я без этой бандуры буду просто как без рук. Меня ж первый же монстр загрызет.

— А они кусаются, да?

— Кусаются, впиваются в тебя когтями и зубами, пытаются оторвать тебе конечности, бьют в ухо и глаз, а у кого есть оружие — пытаются тебя им ударить, проткнуть и порубить.

— Пойдем гулять по Годвиллю, говорили они, — проворчала Света себе под нос, — будет весело, говорили они.

Но, тем не менее, она шла за мной в сторону ворот столицы, а не требовала немедленно вернуть ее обратно в привычный мир. Я счел это хорошим знаком, значит, очарование Годвилля начинает действовать и на мою супругу. Верные питомцы, бормоча что-то на своем монстрячьем наречии, шагали (а в случае моего гусеничного Буча — катились) позади нас, не теряя след. Мумусик, правда, уже дважды отвлекся на лавки торговцев, мимо которых мы проходили... Хитрый каннский лев невзначай подходил к торговцам, терся об их ноги, всем своим видом выражая дружелюбие, а когда хозяин лавки отворачивался — зверюга молниеносным движением хватала первую попавшуюся съедобную вещь на прилавке и заглатывала в один присест.

Кит, проглотивший Иону, закурил бы в сторонке, увидев, как лихо каннский лев отправляет себе в глотку то плюшку, то мешок песка с сахаром, который зверюга по ошибке сочла съедобным. Мумусик кашлял и плевался песком так, что торговец хохотал над ним до упаду, и наверное простил бы ему выходку, если бы за время сразившего его приступа гомерического хохота с десяток предприимчивых героев не растащили у него с прилавка практически все, что там лежало.

Нам пришлось ускорить шаг, таща за собой шкодливого льва за ошейник. Благо, мой верный Буч не предпринимал попыток ввязаться в какой-нибудь скандал, справедливо полагая, что основные приключения ждут нас за воротами.

У ворот кого-то била городская стража. Я хотел было броситься на помощь, но стражники уже и сами запинали до смерти здоровенного осьминога с утиным клювом ("Крякен" — сообщила мне всплывающая подсказка) и теперь сердечно благодарили какого-то героя за активацию "Чертика из коробочки" в стенах города. Герой недовольно пыхтел — вылезшего из трофея монстра он явно хотел завалить сам, но стража успела раньше. Местные полисмены прямо таки светились от радости... А, нет, это они левелап получили, вот чего они такие довольные. На радостях они тут же вручили герою кошель с тремя тысячами золотых, и тут же отобрали у него 500 золотых за вход в город в грязной обуви, ссылаясь на недавно вышедший закон короля о необходимости ношения с собой сменной.

— Это нормально вообще? — спросила Света, проходя мимо.

— Что именно?

— Ну, этот беспредел стражи?

— Нормально, — вздохнул я, — приходится терпеть. Вообще стражники не так уж и круты, я бы этих двоих скорее всего одолел даже в одиночку, но нельзя. Уже одним своим появлением здесь мы вносим в Годвилль возмущения и изменения. Мы слишком другие, слишком не такие, как герои... И чем меньше мы будем выделяться, тем меньше внесем возмущений в этот мир. И тем меньше он станет нас отторгать.

— А отторгать — это как?

— Монстры будут ходить за нами табунами и нападать скопом, наплевав на правила. Да и мало ли, какие еще изменения произойдут. Годвилль и так постепенно меняется, и ни я, ни Эйфель не знаем, естественный это процесс или привнесенный извне такими, как мы: путешественниками. В какой-то момент герои начали строить ковчеги. Просто взяли и стали строить, понимаешь?

— Я думала, это просто обновление программы.

— Эйфель считает, что не изменения программного кода изменили этот мир, а наоборот: изменения в мире заставили создателей игры дописать несколько строчек в код. Это как писать книгу. Если книга хороша, то в какой-то момент ее герои оживают и начинают жить своей жизнью, уже не спрашивая тебя, что им делать. Тебе остается лишь записывать происходящее с ними! Как говорил Кинг: "Книга — приказывает, я — подчиняюсь!" Я в этой игре живу почти четыре года, и за это время изменилось многое. После той перезагрузки, что едва не убила нас с Олей, питомцы перестали умирать, их стало только контузить и отшибать тем самым уровень. Герои не хотели, чтобы питомцы умирали, понимаешь? Герои хотели, чтобы хоть что-то в этом рандомном мире стало постоянным, и питомцы перестали умирать.

— Думаешь, это из-за тебя?

— Вполне возможно. Весь тот страшный кипиш, закончившийся разрушением общественного храма и перезагрузкой пира, начался с моей пьяной и пламенной речи о том, что не имеют право монахи в храме отказать в воскрешении питомца. Герои этого не помнят, перезагрузка стерла все, но результат остался: питомцы больше не умирают. А монстры с тех же примерно пор лезут из-под земли, куда их закопал, охотясь на меня, Администратор Годвилля. Рейд-боссы, как их теперь зовут. Они давно стали чем-то привычным и правильным. Монстры тоже меняются, тоже учатся. Герои сейчас строят ковчеги... Почему? Хотят выйти в море? Ждут потопа? Или просто решили использовать их как стойло для своих питомцев, чтобы завести не одного, а сразу трех? Герои стали копить деньги на открытие собственной лавки. Герои становятся торговцами! Два года назад это казалось чем-то невероятным, противоречащим духу Годвилля. А теперь это нормально...

В общем, чем мы тише — тем лучше. И чем точнее соблюдаем правила, тем... Ну, ты поняла.

— А какие здесь правила-то? — спросила меня супруга, которая, в отличие от меня, в "Годвилль" играла не фанатично и отчаянно, а лишь заходила туда время от времени, чтобы воскресить своего умершего героя, или просто метнуть в него молнией.

— Да вот в том-то и сложность, что правил как таковых и нет! — рассмеялся я. — Герои творят что хотят. Мы с тобой постараемся просто немного погулять и немного отдохнуть! На приключения напрашиваться не станем, и все будет хорошо. А то я могу тебе только про одно правило рассказать: здесь не принято избивать монстров, здесь принято обмениваться ударами. Ты ударила — он ударил, потом снова ты ударила — он ударил...

— Вот еще! — фыркнула Света, взвесив в руке слонобойку. — Если на меня что-то бросится, я ждать, пока оно ударит, не буду.

— Какая ты у меня агрессивная. Я на тебя даже не бросался, а ты меня дубиной едва насмерть не зашибла.

— А можно? — хищно осклабилась Света. — Насмерть-то?

— Ну, в принципе — можно. Только смерть здесь — не настоящая. Годвилльская.

— Да, помню, ты рассказывал. Дня четыре по местному времени тело твое будет валяться мертвым, а сам ты, в виде привидения, будешь нарезать вокруг него круги.

— Именно так. Так что ты можешь, конечно, прибить меня сейчас, отыгравшись таким образом за растраченные на меня лучшие годы своей жизни, но тогда около 4 суток ты будешь предоставлена в этом мире сама себе.

Скорее всего, даже будучи призраком, я смог бы вернуться обратно в наш мир и выдернуть обратно Свету, но... Зная ее тяжелый характер, я не счел нужным делиться с ней этой информацией. Дополнительная гарантия, что она меня все-таки не пристукнет, а то мало ли...

— Ладно, живи пока.

Беседуя таким образом, мы отошли уже на несколько сотен метров от столицы. Жизнь вокруг продолжала кипеть, поток героев шагал в обоих направлениях, и в город, и прочь от него. Более активна стала местная фауна, то бишь монстры. Если в городах действовало перемирие — монстры, как и герои, могли сновать по улицам, то сразу за воротами начиналась обычная жизнь приключенцев. Герои, выкрикивая свои девизы, неслись бить монстров, а те с ревом, воем, лаем или мяуканьем обрушивались на героев. На наших глазах молодой герой 10-го уровня отрубил голову серверному оленю боевым вантузом и с победным кличем воздел свое оружие к небу, восхваляя своего бога. Не спрашивайте, как он это сделал, просто примите на веру. Отрубил. Вантузом. Голову. Да! Это "Годвилль", моя дорогая. Наслаждайся, удивляйся, ужасайся.

— Ой! — испуганно воскликнула Света, и я сначала решил, что этот возглас обращен к залитому кровью герою и его вантузу. Но нет, "Ой" в данном случае означало: "Кирилл, к нам несется двухметровая толстая мумия и, кажется, своей целью она выбрала тебя!"

— Мумий тролль! — констатировал я, принимая первый удар замотанной в бинты громадины на зеркало революции и тут же нанося удар мечом по боку, рассекая бинты. — Рост — около двух метров, манера боя — как у тебя в компьютерных играх, то есть прет напролом и...

На этом мне пришлось прервать свой монолог и сосредоточиться на бое. Монстр достал меня ударом ноги под коленку и, не смотря на мой высокий уровень и дорогущий шмот, это было больно. "Нам совсем не больно, боль — это лишь иллюзия!" — затянули новую мантру мои аутотреники, но я разговаривать был не настроен. Еще один удар принят на зеркало, несколько уколов мечом, отсечь руку, полоснуть по ноге... Зверюга рухнула на землю, не понимая, чего это я так разошелся: не моя же очередь бить. А теперь вот так вот, с размаху... Голова покатилась мне под ноги, но очки здоровья у монстра еще оставались, он поднимался на ноги и тянул ко мне уцелевшую руку! И-эх, с ноги да промеж ног... Все! Уноси готовенького...

Неприметная норка у моих ног тут же разверзлась в огромную яму, из которой выполз жук-монстроуборщик, принявшийся лихо перерабатывать поверженного монстра на фарш и катать из него шарики.

— Меня сейчас стошнит! — сообщила мне Света, глядя на происходящее.

— Не должно. По-моему эта функция у годвилльских героев просто не предусмотрена.

— В этом заключается весь смысл жизни героя, да?

— Да, примерно так.

Я принял из рук, то есть из клешни, жука-монстроуборщика 85 золотых монет и голубой брусок тягучей массы, оказавшийся панацелином — мои законные трофеи, завоеванные в этом бою.

— Так и живем. Ты бьешь монстров, монстры бьют тебя. Отлежишься, очухаешься и снова в бой! А, накопив побольше денег — в кабак, гулять и развлекаться. Кстати, вон та зверюга явно нацелилась на тебя.

— Зверюга? Где?

— Да вон же...

— А, а я думала, это герой!

К нам несся, бешено вращая глазами, дедушка с веслом. Старый морщинистый дед выглядел весьма крепко для своего возраста, сжимал в руках занесенное для удара весло и был абсолютно и отвратительно гол. Мне в силу моей гомофобии все мужики кажутся отвратительно голыми, но я допускаю, что для девушек некоторые мужчины могут считаться мило обнаженными. Впрочем, только не в этом случае. Единственным предметом одежды на деде была меховая шапка-ушанка, выглядящая столь древней и засаленной, что она вполне могла бы считаться оружием. Дедушка с веслом навевал мне ассоциации с екарным бабаем из "Меча без имени", что и было одной из причин, побуждавшей меня держаться от него как можно дальше.

Монстр взмахнул веслом, и Света едва успела присесть, уклоняясь от удара. Дед замер напротив нее, ожидая ответной атаки.

— Ну? Бить-то будешь? — спросил я.

— Я не могу. Как я могу ударить пожилого человека?

— Да не человек это! Это монстр!

— Но он же мне ничего не сделал!

— Погоди, сейчас сделает.

Монстр, выждав несколько секунд и, решив, что его противник пропускает свой ход, атаковал снова. На этот раз Света, отвлекшись на меня, уклониться не успела, и удар весла пришелся точно ей в голову.

Я дернулся вперед. Игра, не игра, но когда твою жену бьют — очень сложно не вмешаться, однако моя помощь уже не требовалась. Слонобойка свернула деду челюсть на бок, дубовая ветка ("Дубощит", согласно всплывающей подсказке) приняла на себя следующий удар весла, а потом Свете надоело размахивать оружием, и она применила любимый женский прием. С ноги применила. Дедушка с веслом согнулся пополам, выронил весло, и был добит мощным ударом слонобойки по затылку.

Света отскочила в сторону, ожидая появления монстроуборщика, но вместо этого дед стал таять и растекаться, самостоятельно ликвидируясь с поля боя. Стараясь не испачкаться, я поднял из мерзкой жижи пергаментный свиток, оказавшийся индульгенцией на два греха, и протянул его супруге. Я смотрел на нее, и не узнавал... Нет, за эти полчаса, проведенные в Годвилле, я успел привыкнуть к тому, что моя жена сейчас в другом теле. Неизменными остались только глаза, которые смотрели на меня с привычным сожалением, и в них читалось неизменное: "Ну и что ты еще вытворишь?" Однако сейчас эти глаза смотрели на меня с вызовом и задором...

И глядя в эти глаза, я вдруг вспомнил историю трехлетней давности... Света тогда легла в больницу на достаточно простую и плановую операцию, и в это время наша достаточно доверчивая и впечатлительная подруга Аня то ли пригласила нас в гости, то ли собиралась приехать к нам. Я ответил, что не могу, ибо жена в больнице, и... И дальше меня как всегда понесло. В моей интерпретации Света попала в больницу после того, как на нее возле нашего дома напали трое гопников, один из которых был вооружен травматическим пистолетом. С тремя огнестрельными ранениями она все же сумела отбиться, обратив преступный элемент в бегство, и теперь вот лежит в больнице. Ее жизни угрожает только полиция, которая уже задолбала расспрашивать о том, как же вам удалось раскидать троих крепких парней.

И сейчас, глядя на свою жену, поправляющую сбитую веслом прическу и стряхивающую кровь со своей громадной дубины, я подумал о том, что Аня, поверившая в эту историю, не так уж и доверчива. Глядя на Свету сейчас, в эту историю поверил бы и я!

— Мог бы и помочь, — буркнула жена.

— Я хотел, честно. Когда я увидел, как ты лупишь бедного деда, который тебе, в общем-то ничего не сделал, я правда хотел ему помочь. Но не успел, ты разделалась с ним слишком быстро.

— Дай зеркало.

— Где я тебе зеркало-то возьму?

— У тебя в руках, дурик. Щит твой, зеркало революции. Поставь его передо мной...

— Ты в нем все равно отражаешься в бурке и папахе.

— Да хоть в рогатом шлеме, я хочу посмотреть, какой он мне синяк поставил... Ого!

Синяк на скуле и в самом деле был впечатляющим. Еще бы... "Вовочка, ты чего ж осу-то с лица не согнал? — Не успел. Ее папа веслом убил!"

— Как быстро он сойдет?

Девушка всегда остается девушкой. Больше всего ее волнует степень своего очарования, даже если она оказалась в мире, где все регулярно ходят помятыми, побитыми и даже поломанными. Эх, видела бы она, в каком виде иногда герои приходят в гильдлечебницу...

— Полежишь в лесочке минут 20 — полоска здоровья полностью восстановится. И синяк исчезнет, можешь не беспокоиться.

— Тогда срочно пошли в лесок!

— Звучит интригующе и весьма эротично.

— У тебя только одно на уме, да?

— Да. Конкретно сейчас у меня на уме вооон тот нефтесосущий комар. Кажется, он тоже выбрал своей мишенью тебя.

С этой гадостью мы бились уже вдвоем. Не столько потому, что я в принципе ненавижу комаров, сколько потому, что ко встрече с летающим монстром, да еще и столь сильным и оснащенным турбореактивными двигателями, Света готова не была. Вообще летающие монстры зачастую ставят в тупик героев, не имеющих полетных шмоток, а уж сверзить с небес на землю это здоровенное механическое насекомое, не имея средств ПВО в лице хотя бы завалящей "Иглы" — задача не самая простая. Но мы справились. Сбили! Несмотря на светины протесты, я схватил за хвост ее питомца, раскрутил и достаточно удачно метнул — Мумусик вполне успешно сработал перехватчиком.

В общем, Света втянулась. Монстры ее больше не пугали, а, наоборот, вызывали любопытство и даже смех. Не, ну а как не смеяться, когда встречаешь картонного элементаля или купидона с вилами? Впрочем, смех быстро обрывается, если подобные твари выбирают своей целью тебя, потому что, не смотря на свой нелепый вид, они суровы настолько, что могут складывать матрешки не по порядку. С купидоном мы вообще встретились не в самое удачное время — судя по всему у этих существ сейчас как раз брачный период, а в эти дни купидоны с вилами наиболее раздражительны и опасны. Этот налетел на меня с такой яростью, что даже сумел подпортить боевой бонус моего меча, уменьшив его на единицу. Ну, точнее, подпортил-то его я. Кто ж знал, что у этого монстра голова настолько твердая, что об нее меч можно погнуть? Я его выгнул потом обратно, конечно, но его характеристика упала со 110 до 109.

— Поэтому ты сюда так рвался?

Этот вопрос Света мне задала, отлеживаясь в лесочке после схватки с ветряным мельником. Непривычной к дракам девушке он обошелся почти в сотню касаний, аж полоска здоровья пожелтела. В Годвилле все решают очки здоровья, а не видимые повреждения. Подумаешь, рука сломана в трех местах — ей даже сломанной драться можно. Больно, правда, но к этому быстро привыкаешь. Я даже помочь ей хотел, но Света, увидев бегущего к монстру меня, зыркнула на меня своим фирменным взглядом "Не подходи, убью!" и так рявкнула: "Не тронь! Он мой!", что монстр даже замешкался на секунду, отступая назад. Видимо решил, что это она ему, чтоб он на меня не нападал, вроде как: мой муж, сама убью. И теперь мы лежали и регенерировали. У меня из прокусанной шеи уже и кровь бежать перестала (надо запомнить, что не нужно на рассвете гулять по болотам. В это время бюрокрот властвует там безраздельно!), а Света потихоньку сращивала сломанную руку.

— Поэтому — это почему? — на всякий случай уточнил я.

— Выплеск агрессии без последствий.

— Эм... Я как-то не задумывался.

— А я вот задумалась. Я последние несколько месяцев по городу не хожу, а передвигаюсь. Пузо впереди себя ношу... Единицы в автобусе заметят и место уступят, и уж точно никто не пропустит вперед в толпе, рвущейся на маршрутку. Все приходится делать осторожно, ежесекундно боясь, что тебя кто-то в живот толкнет. И так порой хочется взять в руки слонобойку и... Да блин, хотя бы на фитнес сходить. Попрыгать там, выложиться на все 100%. А нельзя. Только специальный фитнес для беременных да особая йога. Тоже хорошо, но не то. Злость не выместишь! Злость на весь мир, на себя, даже на тебя!

— А на меня-то за что? Я тебе такой подарок сделал! — я ткнул супругу пальцем в живот. Плоский, упругий живот! Такой непривычный, что его тут же захотелось погладить, что я и сделал, но получил по рукам.

— Завязывай приставать ко мне в этом теле.

— Почему? По-моему это был бы интересный опыт.

— Ты все равно не поймешь. Мужик потому что. Вот женщины бы меня поняли... Нет и все. А злость на тебя — за вашу мужскую поговорку: "Наше дело не рожать. Сделал дело и бежать!" Ты не представляешь, как хочется поделиться с тобой этим счастьем, этой радостью материнства. Этим тяжелым пузом, токсикозом... Блин, этим ВСЕМ! Аж злость берет иногда. Я понимаю, что это неправильно, но...

— Я тебя понял.

Я действительно понимал. И я бы и в самом деле не прочь испытать токсикоз и все прочее, что там еще выпадает на долю беременных. А то как-то несправедливо: сын — НАШ, а токсикоз — ЕЕ.

— Вот... — продолжила Света, копаясь в памяти, выуживая из нее потерянную мысль. — О чем это я? Ах да, агрессия. А сейчас — такой покой, такое умиротворение... Всю злость выместила, какая только была. Спасибо тебе.

— Хозяин похвалил Добби! — заблеял я.

На самом деле похвала от моей суровой супруги — это редкость. Не такая, сказанная походя, вроде: "Молодец, посуду вымыл" или "Пропылесосил, подкаблучник ты мой? Спасибо!" А серьезная такая, подразумевающая признание, что я был прав, а она — ошибалась.

— Хорош паясничать. Так ты поэтому так любишь этот мир?

— И поэтому, пожалуй, тоже... — задумчиво протянул я. — Но тут другое... Простой этот мир, и простотой своей меня подкупает. Тут не надо думать: кто друг, а кто притворяется. Не надо подхалимничать, умасливать, выпрашивать. Знаешь, тут даже врагов-то как таковых нет. Надеюсь... То есть в принципе их тут быть не должно, после крайней перезагрузки, да после того, как слишком разумного для этого мира Администратора Годвилля я бросил в Москве.

— Ну а монстры? Они нас с тобой вообще-то убить пытались.

— А мы — их. У них ненависти к героям нет, как и у героев к ним. Работа у них такая, незавидная, кстати, работа. Спорт, если хочешь. Ненавидят ли друг друга боксеры на ринге? Ну, в среднем, так скажем, если не брать в расчет давних соперников, или когда один из-за другого потерял титул. Просто выходят на ринг и бьются. Просто хотят победить. Так и в Годвилле. Работа монстров — умирать от рук героев, воскресать где-то в глухом лесу, и снова идти на смерть. Работа героев — крошить их в капусту, отрубать головы и дробить кости. Ну и, если не будут расторопными — умирать.

— А потом — воскресать, и снова в бой! — подхватила Света. А потом снова стала серьезной и задумчивой. — Давай домой прыгнем ненадолго, а?

— Это еще зачем?

— Волнуюсь. Хочу убедиться, что со Стасом все в порядке.

— А что ему будет-то?

— А где он сейчас?

Этот вопрос поставил меня в тупик. А правда, где он сейчас? Я как-то вообще не задумывался, что происходит, когда я переношусь в Годвилль. Я оказываюсь в теле моего героя, но куда при этом девается, собственно, мое тело? То, что оно исчезает — проверенный факт. В прошлый раз, когда я тут активно бегал от пытавшихся меня убить монстров, вернувшаяся домой Света не обнаружила в квартире тела, погруженного в летаргический сон, или бродящего по комнатам с характерным горловым стоном. Да и когда Ложкин в первый раз забросил меня в этот мир — никто из моих коллег, вернувшихся с обеда, не обнаружил моего тела в офисе. Ни сидящим, ни лежащим, ни бродящим. Меня тогда еще и премии лишили, блин, за прогул.

— Не знаю. Но с ним все в порядке.

— Почему ты так уверен?

— Ты пробыла в Годвилле несколько минут. Вернулась. Все было на месте — и пузо, и ребенок, верно? Что бы с нами не происходило здесь, обратно мы возвращаемся в свои тела. Вернемся, и все станет как было. Как вспомню, как меня выбросило в Москву в домашней футболке и белых тапочках...

— Может все-таки...

— Нет! — отрезал я. — У нас отпуск. Конкретно у тебя — отпуск. От беременности, от работы, от усталости... От всего! Ты в Годвилле. Гуляй, дыши свежим воздухом, вымещай агрессию...

— Да я вроде бы уже всю выместила.

— А вот он так не думает...

Проходивший мимо рыщущий овощеед покосился на лежащих на травке нас и кинулся в атаку. И судя по тому, что взгляд шести его глаз был вперен в меня — несся он ко мне.

— Ладно, этот — мой. Не помогай.

— Можно подумать, я собиралась.

С овощеедом я разделался в пять ударов. Мне начинало нравиться мое оружие, и постепенно я учился драться мечом. Хотя, какое там "учился". Любой мало-мальски опытный фехтовальщик проткнул бы меня на счет три! Но против когтей и зубов меч оказался не менее действенным, чем привычная моим рукам самопалица, по которой я порядком скучал.

— Пойдем дальше? — предложил я жене, помогая ей подняться и протягивая отобранный у монстра трофей в качестве подарка. Вот вы когда-нибудь дарили девушке саженец дорожного столба? А я — дарил. Он забавный такой, на стебель маленького авокадо похож, а наверху всего один листочек.

Света поумилялась, клюнула меня в щеку, запрятала подарок в рюкзак и радостно кинулась в бой на проходившего мимо дипломата натрия. Ну, как проходившего... Проползавшего! Впрочем, почуяв агрессивный настрой нападавшей на него героини, гадина тут же контратаковала всеми четырьмя лапами и хвостом. Ловкий, зараза, и шустрый, как мой Брысь... Но пришедший на помощь хозяйке Мумусик просто перекусил монстра пополам — и Свете подсобил, и опыт заработал. Молодец, звереныш!

— А ты чего мне не помогаешь? — негодуя, я пнул Буча, но только ушиб ногу о его металлический бок. Гидравлиск недовольно заскрежетал траками, пыхнул паром, но упрек, кажется, принял к сведению.

— Пойдем! — позвала меня Света, поднимая с земли 14 золотых монет и... Ух ты! Черный-черный ящик! — Кстати, а куда мы идем?

— Да подожди ты куда-то идти. У тебя что в руках?

— Хрень какая-то. Жирная, кстати... Руки липкие после нее.

— Солнышко, обещай мне перед следующим нашим визитом в Годвилль хоть немного поиграть в него и хоть чуть-чуть вспомнить особенности игры. У тебя в руках активируемый трофей! Черный-черный ящик!

— А, точно, помню что-то такое. А как его активировать?

Я кликнул правым глазом на трофее, ожидая появления подменю и кнопки "Активировать", но ничего не произошло.

— Погоди, тут что-то написано.

И в самом деле, написано. "Ударь сей предметъ о дубъ или иное дерево, чтобы открыть и молви слово емкое!"

— Емкое, это я могу!

Раньше, чем я успел что-то сказать, Света долбанула черным ящиком о ближайшее дерево и разразилась такой тирадой, от которой жук-монстроуборщик, прятавший останки дипломата натрия в прорехи в текстурах, залился ярким румянцем. Интересно, а зачем она в этой тираде упомянула меня? Все еще злится за что-то? За что? Я сделал что-то не так? Я сделал что-то не так 8 лет назад, когда надел ей на палец обручальное кольцо? Поди разбери их, женщин.

Черный-черный ящик раскрылся, словно бутон розы, и оттуда на землю с тихим урчанием выпали три маленьких пушистых комочка.

— Света! Беги! — закричал я, раньше нее поняв, что это за зверушки. Но Света не побежала... Она уже наклонялась к милым пушистикам и тянула к ним руки.

— Они такие милые!

Пушистики синхронно подпрыгнули, шлепнулись ей на макушку, подпрыгнули еще раз и исчезли в недрах светиного походного рюкзака. Все! Поздно пить "Боржоми", почка только что отвалилась.

Я, смеясь, опустился на землю, пряча в ножны меч, которым я хотел рубануть хоть одно из этих мохнатых исчадий. Хотя знал ведь, что бесполезно и бить их, и бежать... Все бесполезно.

— Что это было? — Света сняла рюкзак и шарила в нем рукой в поисках малышей.

— Трибблы!

— Трибблы?

Рюкзак завибрировал и загудел, что-то в нем щелкнуло, булькнуло и икнуло. Прекрасно, их уже четверо.

— Вот! Достала! — Света радостно протягивала на вытянутой руке пушистый комочек, размером с ее кулак. — Какой он милый!

Триббл урчал и вибрировал, реагируя на ласку.

— Почему ты их так испугался?

— Да не то, чтобы испугался... Просто геморроя у тебя теперь будет много. От них не отделаешься. Никак!

— Иди, маленький, гуляй... — Света опустила пушистика на травку, но он тут же сиганул обратно в рюкзак одним молниеносным прыжком.

— Блин, сейчас всех вытряхну!

— Давай, давай... — в голос хохотал я.

Света перевернула рюкзак и потрясла, вытряхивая на траву три белых комочка и один черный.

— Их же трое было!

— Было. Ты пни одного, посмотришь на результат.

— Как их пнуть-то, они же милые...

— А вот так!

Я подскочил и дал смачного пенделя ближайшему ко мне трибблу. С протяжным мявом пушистик улетел в сторону, ударился о дерево, раздвоился и обратно к светиным ногам упало уже двое. Трибблы замешкались на секунду и всей стаей сиганули в рюкзак, мерзко хихикая.

— Краткий экскурс в триббловедение, — начал я, — трибблы рождаются беременными. От трибблов нельзя избавиться, они будут возвращаться в твой рюкзак снова и снова. Трибблы бесполезны. Трибблов нельзя продать раньше, чем через сутки годвилльского времени, просто никто не купит. Трибблы жрут трофеи, перерабатывая их во что-то иное.

Подтверждая мои слова, в рюкзаке что-то зажужжало и смачно рыгнуло. Саженец дорожного столба перестал существовать, зато материализовалась банка консервированного сновидения.

— При внешней агрессии трибблы начинают размножаться быстрее. Если и есть способ убить триббла, то он науке неизвестен.

— Трибблы милые, — дополнила мой монолог Света, — я бы их домой забрала.

Я сокрушенно покачал головой. Ох уж эти женщины... Через несколько суток все полицейские и военные мира занимались бы только одним: уничтожением этих пушистиков. В нашем мире это, наверное, можно сделать... Сжечь, сбросить в горнило атомного реактора, выбросить в вакуум. В Годвилле единственным способом их уничтожения был сброс этих существ в Жерло Серебряной Пустоты или в огонь Роковой Горы. Проблема в том, что оба они находились не в этом мире.

— В общем, теперь у тебя завелись трибблы. Поздравляю! Это гораздо круче, чем завести вшей, честно. И избавиться от них гораздо сложнее.

— Ладно, у меня теперь есть трибблы. Дальше то что? Какие у нас вообще планы?

— Планы? У нас планы? Дорогая, ты ничего не путаешь? Где я и где планы?

— Кирилл, ну не паясничай. В чем смысл-то нашего путешествия сюда?

— Да нет никакого смысла. Это Годвилль, детка! Здесь нет смысла, здесь правит Рандом. А мы — просто гуляем, как гуляли, когда нам было не по 30, а по 18 лет. Без цели, без направления, просто гуляем и все. Сейчас мы гуляем прочь от столицы. Кстати, если мы сейчас вернемся на тракт и повернем с него направо по небольшой тропинке — упремся в город Нижние Котлы.

— И что там?

— Да ничего, собственно. Глухая провинция. Из достопримечательностей — таверна "Опойный пункт", там брагу неплохую подают, но тут везде, в общем-то, что брага, что пиво — неплохие. Все натуральное же. А если хочется достопримечательностей — предлагаю пройти еще столбов 5 вдоль тракта, тогда мы выйдем к Подмосткве. Город покрупнее и интересен плюшечными полями. Плюшки там растут! Похожи на подсолнухи, но созревают плюшки. Подмостква их выращивает и по всему Годвиллю доставляет, тем город и кормится в основном.

— Вот! А ты говорил: планов нет. Пойдем гулять, по городам пройдемся, хоть достопримечательности местные посмотрим. Кстати, сколько сейчас времени? Ну, по годвилльским часам. Нас в дороге ночь не застанет?

— Может и застать. Вообще смена дня и ночи здесь более-менее постоянная, но только более или менее. Есть вероятность, что стемнеет и через два часа, и через пять минут. Кстати, по солнцу время определять бесполезно. Вообще оно движется примерно так же, как и наше, с востока на запад, но не всегда. Может и с севера на юг небо пересечь, если у него настроение будет. Может на несколько часов в зените зависнуть, или продлить прекрасный закат часа на два. Рандомно, в общем, как и все здесь. Но с вероятностью процентов так 80 солнце пройдет с востока на запад, и если сегодняшний день попадает в те пресловутые 80%, то сейчас часов так пять пополудни. До Подмостквы точно доберемся задолго до заката, тут идти-то всего-ничего, да там можем и заночевать. Городок милый, уютный... Куда приятнее тех, что дальше по тракту.

— Значит в Подмосткву! А то что-то я устала уже монстров убивать.

— Тогда пойдем!

И мы пошли.

Глава 4. "Продолжение франшизы".

"Ждите неприятностей", — говорил я. Пока все происходящее было увеселительной прогулкой, и самой большой неприятностью было то, что Света сломала мне два ребра. Она нечаянно, правда, просто сил не рассчитала — не привыкла еще к тому, что она не в своем теле, а в теле довольно-таки высокоуровневой героини, и что удар у нее заточен под проламывание голов монстрам.

На нее положил глаз шрамированный безымянный — тоже довольно суровая годвилльская тварь, из тех, кто может поленом в ухе ковыряться, да топором ногти подрубать. Ну, как положил... Накинулся, в общем. В Годвилле же как принято: если ты идешь прочь от столицы, значит, приключений ищешь, и все монстры рады тебе их предоставить. Вот и эта зверюга решила красиво умереть от светиной руки, да только Света его желания не оценила. Когда на нее вдруг с ревом пошел полуголый двухметровый детина, с лицом и грудью, изрезанными жуткими шрамами, зашитыми так, как будто над ними сам Криппер трудился, моя супруга повела себя совсем не как герой, а развернулась и побежала в противоположную сторону. И споткнулась. И упала. А из рюкзака ей на голову высыпались пятеро трибблов, которые тут же принялись об нее тереться и урчать, как только они умеют. Ласковые они у нее какие-то...

Шрамированного безымянного-то я на себя взял. Лишился сорока очков здоровья, получил выговор с занесением в грудную клетку, но зато скукожил этого громилу и заработал целых 140 золотых, да еще и жирный трофей: череп Морте.

При чем тут мои сломанные ребра? Да тут как в анекдоте: "Папа гвоздь забивал и попал по пальцу. — А у тебя почему фингал? — А я засмеялся!" В общем, не смейтесь над высокоуровневыми героинями, испугавшихся больших и страшных монстров. Они на это обижаются и могут вмазать.

Она правда нечаянно. Да и срослись они довольно быстро, минут за пять. В общем, на неприятности это все ну никак не тянуло.

Мы пришли в Подмосткву. Погуляли по Подмосткве. Наелись аппетитных подмостковских плюшек — все натуральное, никакой химии, все прямо с куста. Ну и, конечно же, пошли в "Опойный пункт" — а куда еще идти двум годвилльским героям, уставшим от свершения подвигов?

Света смаковала брагу. Света наслаждалась.... Еще бы, 8 месяцев без глотка алкоголя. Без пива, без ничего вообще. Я подозревал, что утром она потребует себе в постель кофе, причем как минимум литра два — без этого напитка она скучала даже больше, чем без алкоголя. Выращивают ли в Годвилле кофе, я не знал, но был уверен, что моя супруга, войдя во вкус разгульной жизни, достанет официантов так, что они импортируют пару килограмм зерен из другого мира. А что, достаточно лишь связаться с Эйфелем, а с ним большинство трактиров так или иначе связь поддерживают.

Брага была крепкой и вкусной, приготовленной на плюшечном соке — фирменный Подмостковский напиток. В таверне было как всегда шумно, многолюдно и многомонстрово, но мы заняли небольшой столик в дальнем углу, выкинув оттуда двух пьяных в хлам героев, логически рассудив, что им на полу будет удобнее. Сидели мы далеко от барной стойки, а значит и от основного действа, так что в меня всего раз метнули пивную кружку, приглашая таким образом поучаствовать в завязывавшейся драке. Спросив у Светы разрешения ("Дорогая, ну я всего пару раз вдарю и вернусь") и получив категорический отказ я, потерев ушибленный затылок, метнул в ответ своего питомца, который с лязгом и грохотом смял нескольких героев и, вывалившись из общей кучи-малы, покатил обратно к нашему столику, допивать. Питомцам мы, по годвилльской традиции, тоже налили. Мумусик лакал из своей кружки под столом, а мой Буч — заливал из нее небольшими порциями куда-то себе за воротник. Видимо у него там было горлышко брагобака.

Иными словами, стандартный такой вечер в годвилльской таверне. Меня, частого посетителя этого мира (пусть и не по своей воле) это безумие уже не удивляло, а Света привыкла уже к концу первой кружки. Подумаешь, табун пьяных героев, большинство из которых — с не менее пьяными питомцами. По сравнению с пьяным мужем и его не менее пьяной лучшей подругой, которым в 2 часа ночи вдруг приспичило приготовить свинину в кисло-сладком соусе — это все мелочь. В ту ночь Света вышла спросонок к нам на кухню, обнаружила там идущий вовсю процесс готовки, и нас, пьяно пошатывающихся у плиты. Она моргнула два раза — видение не исчезло. Ущипнула себя — видение улыбнулось ей двумя счастливыми улыбками. "Мы тебе завтрак готовим!" — сказало видение в два голоса. Света моргнула еще разок для профилактики и ушла спать дальше, логически рассудив, что этот кулинарный идиотизм уже не лечится.

Кстати, блюдо получилось очень вкусным. Мастера же готовили! Профессионалы, которые, как известно, могут работать в любом состоянии. Ну так и зачем же себя искусственно ограничивать?

В общем, уже слегка поддатая Света смаковала брагу, а я — смаковал Свету. Любовался ею. И вот что интересно — видел я перед собой не годвилльскую героиню Маффит, в тело которой на какое-то время вселилась моя жена. Я видел Свету. Свою Свету, с которой мы пережили так много хорошего и чуточку плохого. Не ту, которую видели наши друзья, приходившие к нам в гости поглазеть, как у нее растет и округляется живот. Не домашнюю, в халате и тапочках, бережно вносящую в дверь свое пузо впереди себя, а совсем еще юную, 16-летнюю, только что закончившую школу и поехавшую со мной, своим давним другом по переписке отдохнуть на далекий и дикий пляж. Веселую, озорную, улыбающуюся девчонку в шортах и топике. Такой я буду видеть ее всегда, равно как и она, наверное, не замечает моего пивного живота, моей проседи на висках и макушке, и вообще всего того, что сопровождает переход от 18 годам к 30... И я для нее — все тот же 18-летний юнец, нескладный, худой и вечно щурящийся, потому что зрение у него уже -5, а очки — все еще -3.

Мы — не только те, кто мы сейчас. Мы — еще и носители того образа, который когда-то оставили в чьей-то памяти. Для одних мы навсегда пятилетние малыши, возящиеся в песочнице, для других — вечные первоклашки, для третьих — вечные первокуры.

Нам только кажется, что наша жизнь — динамическая картина. Она лишь череда сотен статичных. Фотоальбом! И сколько людей в нашей жизни, столько в нем страниц.

К третьей кружке браги Света расслабилась окончательно. Я видел, ей это было нужно: выплеснуть негатив, выпить литр позитива — потому и затащил ее сюда, в этот мир. В мир, который я уже считал своим. С меня тоже скатывалось напряжение последних нескольких месяцев. Стекало, как стекает пыль дорог, смываемая водой в душе. Стекало вместе с усталостью и страхами за будущее!

Да, это нужно было нам обоим, причем нужно было очень давно.

Мамина болезнь, беготня по банкам, переезд, беременность... Только сейчас я понял, в каком напряжении жил последние восемь месяцев. В напряжении и страхе: за себя, за близких, за будущее! Свете-то хорошо — как в том анекдоте: "Греби да греби! А мне нужно думать, как дальше жить!" Все это время я жил с этим вопросом в голове: "Как жить дальше?" Что будет завтра? Волновался за супругу, беременность у которой протекала неплохо, но все-таки не слишком гладко, пару раз пришлось и на сохранении полежать, за маму, за нашу семью в целом. Справимся ли? Потянем ли? А нужно-то было всего лишь ненадолго прыгнуть в Годвилль, чтобы расслабиться, забывая обо всем.

Как говорил знаменитый мудрец Ра Хари, гениальные изречения которого рождались, вероятнее всего, в конопляном дыму: "Не бойся проблем. Если они уже случились — они в прошлом. Если собираются случиться — они в будущем. Сейчас и здесь их нет!"

Сейчас и здесь не было ничего, кроме девушки, которую я любил всем сердцем, крепкой браги, тарелок с салатом из стеблей плюшек и блюда с аппетитными отбивными из неизвестного мяса. Я специально попросил официанта не называть, из чего их готовили, чтобы не пугать впечатлительную Свету, это могла быть как свинина, так и суслятина. Впрочем, и то, и другое в годвилльских трактирах зачастую пытались продать под видом драконятины или, выговорить бы, единорожатины. А мясо единорога Света бы точно есть не стала — она даже от пельменей с олениной отказывалась, мотивируя это тем, что делать пельмени из Бемби — это слишком грустно.

В общем, несмотря на то, что у меня разбегались мысли (а может и благодаря этому) я, в кои-то годы, был по-настоящему счастлив и всем доволен. А надо хоть немного знать меня, чтобы понять: всем довольный Кудряшов — это такая редкость, что хоть шампанское открывай по этому поводу.

Шампанского в "Опойном пункте" не было, поэтому мы просто налили себе еще по кружке браги. Я предлагал Свете все бросить и пойти в гильдлечебницу, на прием к главному врачу — мой высокий ранг в гильдии позволял вламываться к нему без стука, выкидывать в окно лежащих на операционном столе тяжело раненных героев и наливать себе микстуры 20-летней выдержки из личной коллекции доктора. Но Света, в отличие от меня, алкоголизмом не страдавшая, а наслаждавшаяся, заявила, что мы и тут вроде бы неплохо сидим, так что менять место дислокации нет никакой необходимости. А зря. Зеленку в Годвилле делали из лучших сортов винограда, и вкус ее не уступал французским коньякам. А зеленка, поступавшая в личные хранилища главврача, и вообще могла бы приятно порадовать даже знатоков элитных сортов алкоголя. Ну, если бы они, конечно, рискнули употребить зеленый коньяк.

Мы сидели, мы болтали, мы вспоминали наше знакомство и наши первые свидания. Мы целовались, мы не разрывали объятий даже когда к нам на стол плюхнулся пытавшийся летать по залу чей-то вхалминго, полностью оправдывавший название своего вида уже тем, что накидался вместе со своим хозяином, мирно спавшем в другом конце заведения. Света больше не вспоминала о том, что она сейчас в чужом теле, а меня это волновало в самую последнюю очередь.

Нахальный вхламинго успел-таки сожрать последние отбивные, перед тем, как мы вышвырнули его в окно, но и это нас уже не волновало. А вот его хозяин, обиженный таким отношением к своему питомцу и полезший в драку — нас уже немного побеспокоил. Но куда ему со своим 60-м уровнем против моего 103-го? Герой последовал за вхламинго, но набежали другие, горя желанием поучаствовать в лихой кабацкой драке, и центр событий вечера все-таки перенесся от барной стойки к нашему некогда тихому уголку...

Кого-то нокаутировал я, кто-то сломал об мою голову стул, кого-то отоварила Света, забывшая о слонобойке и неумело, но очень активно работавшая своими кулаками... В общем, из всеобщей свалки мы выбрались слегка помятыми, но несказанно довольными, причем выбрались раньше, чем двухметровая тетка-вышибала, сильно напоминавшая валькирию из "Мефодия Буслаева", принялась наводить в таверне порядок, раскидывая героев, словно кегли.

Проблемой для вышибалы стала только героиня по имени Райская Казябра. 117-ый уровень, в руках — пронзительное копье с боевым бонусом 124. Лично я ее богиню не знал, но имя Shila периодически мелькало в гильдийских форумах — Шила была президентом гильдии "42", в которой состоял и я, и богиней была матерой и древней как сам Годвилль. Казябра ее, собственно, тоже была очень крута и входила в первую тридцатку самых прокачанных героев этого мира.

Молча и сурово героиня ткнула копьем вышибалу, но та каким-то неимоверным образом увернулась от удара и перехватила древко зубами, рванув на себя. Казябра грохнулась могучему боту в объятия, и они обе принялись воодушевлено лупить друг друга всеми подручными средствами, включая попавшихся под руку героев и питомцев. Зрелище было не для слабонервных, и если бы я не знал, что кабацкие драки в Годвилле никогда не заканчиваются не то, что смертью, но даже и серьезными увечьями — всерьез испугался бы за... Да за обеих.

На помощь Казябре уже пришло с десяток согильдийцев, и валькирия оказалась буквально погребена под кучей тел, из которой время от времени вылетали герои, брякаясь кто об стену, а кто об потолок. Остальные участники изначальной драки, поняв, что вышибала на какое-то время занята — продолжили увлеченно месить друг друга, уже толком не помня, из-за чего все началось. Впрочем, причина драки их и не интересовала. Размявшись и потеряв немного здоровья они помирятся, закажут еще хмельного, и продолжат гулять как ни в чем не бывало, пока не уснут счастливым сном прямо за столами. Или под столами...

По-хорошему мне бы тоже следовало присоединиться к втаптыванию в пол валькирии, ибо бабище-бот уже поднялась на ноги и сосредоточилась на Казябре, которая в одиночку против нее все-таки не тянула, а остальные герои, максимум уровня 40-го, вообще не принимались в расчет. Я ж все-таки тоже из "42"... Но как ни прельщала меня перспектива биться бок о бок с президентом гильдии, приоритеты у меня все-таки были другие.

— Пойдем в номер? — предложил я.

— А питомцы?

— Пусть порезвятся.

Мумусик как раз висел на валькирии, вцепившись зубами в ее филейную часть, но вышибала его словно бы и не замечала, решив сначала утихомирить героев, а уже потом взяться за их раздухарившуюся живность.

— Найдут нас потом. Двери в номер закрывать не будем.

— Как не будем? — удивилась Света, дома всегда закрывавшая дверь на все засовы, да еще и порывавшаяся подпереть ее шваброй. — А если украдут что?

— Солнышко, что у нас красть, у нас же денег осталось меньше тысячи на двоих!

— Да? А куда ты их дел?

— Я? А кто крикнул официанту: "Всем выпивки за наш счет?" Пара тысяч как с куста.

— Да? Я просто подумала, что тут всех так люблю...

Номер на постоялом дворе был спартанским. Героям, спавшим в походах и в лесах, и на болотах, и даже возле потоков лавы от извергавшегося вулкана, чтоб теплее было, дубовая кровать с жестким матрацем казалась периной. Нам, после насыщенного событиями дня и безудержного веселья в таверне, в общем-то, тоже.

Все случилось как-то само собой. С шелестом опустилась на пол одежда, со сладким стоном слились воедино тела, с грохотом треснула пополам кровать... Слава Богу, вдоль треснула, не поперек — так мы и заснули, тесно прижавшись друг к другу, потому как отползти друг от друга все равно не смогли бы, все равно скатишься обратно. Да мы и не хотели отползать...

Глубокой ночью в номер, сопя и гремя, ввалились питомцы, вероятно тоже нашедшие на свои головы любовных приключений, и оба завалились спать под моей половиной кровати, вставшей на дыбы.

Все мы были довольны и счастливы.

Самое время для начала новой главы франшизы, не правда ли? Как я говорил выше, "не спешите открывать шампанское, ждите гадостей" И гадости не замедлили рухнуть всем скопом на наши головы.

Мы проснулись с рассветом. Выспавшиеся, отдохнувшие, несмотря на затекшие от лежания в неудобной позе конечности, слегка неопохмеленные, но в целом — очень довольные. Проснулись, оделись, растолкали питомцев, позавтракали в неловком молчании. Одна из особенностей гостиничного сервиса в Годвилле — это то, что тебе не нужно звонить на ресепшн (да и не по чему, телефоны здесь не изобрели и не изобретут) и просить принести тебе завтрак в номер. Стоит тебе проснуться — через 5 минут в дверь постучит официант с подносом. Это же виртуальный мир, и официанты в нем — боты, они чувствуют, что клиент проснулся и хочет есть. Завтрак — бесплатен. Все равно он стоит копейки по сравнению с тем, сколько герой потратил прошлым вечером на выпивку.

Почему в неловком молчании? Просто то, что вчера казалось велением страсти, сейчас воспринималось как нашептанное хмельной брагой.

— Ты не думай, — наконец нарушила молчание Света, — это не важно, в каком я теле была...

— Я и не думаю! — ответил я. — И тебе не советую. Было хорошо, и это главное. А что до тела и форм, так это все вторично.

— Скажешь дома что-то о моих формах — прибью! — воодушевилась Света. — Вообще заявлю, что в Годвилле с тобой была не я, и ты будешь мучиться, думая, что жене изменил.

— Солнышко, я тебя в любом облике узнаю. Такую муть наутро с похмелья можешь придумать только ты.

Обстановка разрядилась. Хорошее — осталось, сомнения — забылись.

Мы позавтракали, обсуждая увиденное за вчерашний вечер в Годвилле. Я щедро делился со Светой своими знаниями об этом мире: о его географии, которая сводилась к почти прямой дороге от столицы, стоявшей на берегу Какого-то Моря до далеких городов, в которые мало кто из героев забредал; о монстрах и их слабых и сильных сторонах, о героях — беспечных любителях выпивки и приключений, простых как валенки и добродушных, даже если постоянные удары молний, посланных их божеством, изменили статус их характера на "Чистое зло". Я любил этот мир, в котором не было места лжи и притворству, в котором не было страха, и даже страх смерти отсутствовал как таковой.

Да! Вот он простой и логичный ответ на заданный Светой вчера вопрос о том, почему я так люблю Годвилль. За отсутствие страха. Здесь не нужно бояться будущего — его просто нет. Этот мир навсегда застрял в настоящем, которое состоит из приключений, развлечений и отдыха. Годвилль вообще здорово напоминал скандинавскую Валхаллу, где эйнхерии вечно сражаются и пьянствуют в огромном зале, крытом позолоченными щитами. Вместо вепря Сехримнира герои ежедневно забивают сотни монстров, которые тут же воскресают в дебрях лесов и болот, и снова устремляются к тракту, чтобы пасть в неравном бою. Отрубленные и отгрызенные в схватке конечности вырастают заново, выбитые зубы вновь прорезают десны, а пробитая арбалетным болтом голова все равно нужна только для того, чтобы ей есть.

Если задуматься, то все вышесказанное неплохое попадает и под описание ада. Вечные муки, восстанавливающаяся для новых мучений плоть, застывшее время. Валхалла или Преисподняя? Для меня ответ был очевиден.

Единственное отличие — в Валхалле к эйнхериям ночью приходили прекрасные девы, ублажая их до утра, а в Преисподней пытки не прекращались круглые сутки. Так что Годвилль все же Валхалла. Найти себе девушку на ночь здесь не проблема. Партнеры здесь меняются легко и непринужденно, без обид и раздумий. Сегодня — с одной, завтра — с другой, послезавтра в походе — с третьей. В походе, кстати, женщина на ночь куда нужнее, ибо вдвоем под одним одеялом теплее.

Завершило мои размышления о Валхалле и аде одно воспоминание. Однажды мой Утакалтинг записал в своем дневнике: "Встреченный мною на тракте священник сказал, что хорошие герои после смерти попадают в рай, а плохие — в ад. Великий, а какой я, что я все время в Годвилль попадаю?"

— Ну что? — спросила меня Света, доев кусочек фаршированной осетрины, поданный ей на завтрак. — Домой?

— А чего домой-то? Может, еще погуляем?

— А чего гулять-то? Я бы разве что с Эйфелем наконец-то познакомилась, но ты, как мне кажется, желанием с ним видеться не горишь?

Да, особого желания встречаться со старым магом я не испытывал. Не прошла еще обида за то, что он не стоял со мной, Олей и другими героями против сотен монстров, и что учеником своим он меня так и не сделал. Я понимал его... В обоих случаях понимал! Но обида все равно оставалась: простая, иррациональная детская обида на человека за то, что тот не сделал того, чего мне хотелось, хотя он ни разу и не должен был это делать.

— Тогда давай сейчас домой, а в следующие выходные, может быть, еще разок махнем сюда, а? — предложила Света. — Ты не забыл, что тебе вообще-то на работу?

— Блин! Забыл! — признался я. — После такой чудесной ночи я бы и в нашем мире об этом забыл.

— Сколько сейчас времени в нашем мире?

— Тут все рандомно, даже время. Иногда оно ускоряется, иногда замедляется. Но в среднем — 1 час у нас равен 4 часам здесь.

— Так... Мы перенеслись в Годвилль часов в восемь вечера. Провели здесь часов так 15-16... То есть у нас сейчас примерно полночь?

— Примерно так.

— Ну так и пойдем домой. Я посуду не помыла.

Вот ведь умеет же перестроиться, а? Все, если Света что-то решила — она уже наполовину там, где это решение воплощает в жизнь. Часть ее была уже не в Годвилле, а в нашем мире. Мыла посуду, досматривала сериал, обдумывала, что мне дать с собой на обед на работу. И ее совершенно не волнует простой животрепещущий вопрос: что, собственно, буду делать я, выспавшийся и сытый, оказавшись в полночь у себя дома? Пойду гулять и искать приключений там?

Блин, все биоритмы себе собью...

Ну вот, и я уже наполовину дома, уже представляю, как вечером буду клевать носом на работе, и как буду таинственно улыбаться в ответ на расспросы коллег, как я провел предыдущую ночь. Они все равно моему рассказу не поверят. Читали ведь "Там, где правит Рандом", но все равно считают, что это просто выдумка, просто плод моей фантазии.

А ведь как вариант я могу вернуть жену домой, раз ей так хочется, а сам прыгнуть обратно, погулять еще немного... Дойти до Некропетровска! Как раз успею! Я там так и не побывал, а знакомые годвилльские герои описывали мне его как безумно мрачный и жуткий город, рай для гота или танатолога. Гигантский некрополь посреди главной площади, толпы безвредных, в общем-то, зомби, путешествующих от своей могилы до ближайшего магазина или кабака. Знаменитый политехнический музей, в котором преподают основы некромантии и вудуизма. Мне, как ярому поклоннику фильмов Ромеро и сериала "Ходячие мертвецы" там обязательно нужно побывать!

Все, решено! Эту мысль я озвучил Свете. Та, естественно, ни в какой Некропетровск со мной идти не захотела, но моему желанию препятствовать не стала. На том и порешили: закидываю жену домой, прыгаю туда вместе с ней, чтобы убедиться, что все прошло хорошо, мою посуду (да, такова она, неизбежная плата за то, чтобы оставить Свету дома одну) и снова отправляюсь на поиски приключений!

— Готова?

Света почесала за ухом Мумусика и выдохнула:

— Готова!

Я положил ей руки на плечи и...

— ludum est super!

И ничего.

Я повторил слова-ключ, немного изменив интонацию.

Ничего.

В груди вдруг стало как-то очень холодно...

— ludum est super, твою мать!

У меня дернулся правый глаз.

— Мать твою, ludum est super!

Что-то сдавило горло, поэтому следующая попытка вышла какой-то хриплой и жутковатой.

— ludum est super, зараза, чтоб тебя!

Ноги перестали меня держать, и я сел на край стола.

— Кирилл? — светин голос дрожал. — Что-то не так, да?

— Кажется да. Погоди-ка... ludum est super!

Комната. Кресло. Компьютеры. Аквариум. Помятая рубашка. Растянутые спортивные штаны, белые тапочки. Очки на носу. Вросший ноготь на большом пальце ноги. Саблепузый тигр, стоящий на стуле у открытого холодильника и доедающий сосиску. Додумался ведь, зараза, стул подкатить... Хотя сами виноваты, надо было пожрать зверюге оставить.

Я дома! Я. Дома. Один. Если я хочу перенести кого-то из мира в мир, я должен произнести слова-ключ, положив ему или ей руку на плечо. Если я произнесу слова-ключ, никого не касаясь, — перенос совершу я сам.

— Sum, volo ludere ludum!

Номер на постоялом дворе. Сломанная кровать. Стол. Объедки. Каннский лев и гидравлиск. Света. Слеза на ее щеке. Пока что одна слеза, которую она тут же смахнула рукой.

— Не пугай меня так! — попросила она. — Когда ты вдруг стал Утакалтингом, я думала... Думала это навсегда! Что происходит?

Руки на плечи жены. Нет, не так. Крепко обнять ее, прижать к себе. Слова-ключ. Ничего. Слова-ключ. Ничего.

Отстраниться. Слова-ключ. Дом. Слова-ключ. Годвилль.

Мат. Крепкий мат. Много мата.

— Что происходит?

— Не знаю, Свет. Понятия не имею. На мне все работает. Я прыгаю туда-сюда без каких-либо проблем. А тебя перенести не могу. Что-то не так...

— Что?

Ну вот. Вторая слеза. Вторая из множества, которые сейчас наверняка прольются.

Она у меня сильная, правда. Очень сильная, даже во многом сильнее меня самого. Но только не сегодня. Не сейчас, когда после шести лет попыток она носит под сердцем нашего ребенка, и из-за моей глупости, из-за моего чудачества оказывается, что она не может вернуться обратно домой и снова стать собой: круглой, как арбуз, будущей мамой. Уставшей, но счастливой.

Не сейчас, когда из-за меня она больше не может почувствовать, как в ее животе шевелится новая жизнь, маленькое счастье, пробующее на прочность стенки, отделяющие его от внешнего мира.

Возможно, больше не сможет почувствовать никогда.

Из-за меня.

Ну вот, кажется и у меня по щеке катится слеза.

— Что не так? — дрожащим голосом спросила Света. — Что?

Я лихорадочно прокручивал в голове варианты. Я — могу, она — не может. Вчера — могла, сегодня — не может. Почему? Снова какие-то последствия заклятья Ложкина, наложенного много лет назад? Нет, не может быть. Ложкина нет в живых, заклятье Эйфель снял полностью и бесповоротно. Он сам так сказал, а не верить ему или сомневаться в его силах у меня причин не было.

Вчера слова-ключ работали на нас обоих, а сегодня только на мне. Я не могу вернуть Свету обратно в наш мир. Почему?

Чем мы отличаемся? Ответ очевиден, она — беременна, а я — нет. Но вчера заклинание работало, мы прыгали в обоих направлениях без особых усилий.

Что-то изменилось за время, проведенное в Годвилле. Изменилось именно в Свете, но осталось прежним во мне.

Холодный ком в груди похолодел до температуры замерзания азота.

Ребенок. Стас. Мой маленький еще не рожденный сын. Что-то изменилось именно в нем.

Итак, мы прыгнули в Годвилль, провели здесь минут 15-20, то есть в нашем мире прошло от силы 5 минут, не больше. За пять минут со Стасом не произошло ничего, а вот за четыре-пять часов — уже что-то произошло.

Света перенеслась со мной, а Стас? Куда девался он при прыжке ее тела в другой мир? Почему я не подумал об этом? Почему?

И что, если я не могу теперь перенести супругу обратно в ее тело, потому что ее тело необратимо изменилось? Например, потому, что ребенок, которого она носила под сердцем, которого мы так хотели и так ждали, теперь...

Нет! Я не буду додумывать эту мысль до конца. Не буду! Здесь что-то другое. С ним все хорошо, он жив, он в порядке. Просто... Просто... Просто что-то не так.

— Пойдем! — я подхватил меч и зеркало революции, сунул Свете в руки ее слонобойку и дубощит. Не паниковать, не волноваться... Черт, я же уже паникую.

— Куда?

— В столицу. В Годвилль. Быстро.

— К Эйфелю?

Она схватывала на лету.

— Да. Что-то пошло не так, слова-ключ не работают. Может быть, сила заклинания иссякла, и на перенос меня его теперь хватает, а на то, чтобы перенести тебя — уже нет. Может быть что-то еще. Он заклинание наложил — он и разберется в том, почему оно не работает.

Мы не шли, мы бежали, не разговаривая и не видя удивленных взглядов, которыми нас провожали попадающиеся навстречу герои и монстры. За нами неслись и наши питомцы, ничего не понимающие, но все равно верные своим хозяевам. В голове зудела одна мысль: может быть, еще не поздно? Может быть, и за пять часов необратимых изменений не произошло? Может быть, я не убил своей глупостью собственного сына? Потому, что если поздно... Если ничего сделать нельзя... Тогда я больше не смогу поднять глаза от земли. Я буду смотреть только в пол всегда, всю свою оставшуюся жизнь, потому что никогда не смогу посмотреть Свете в глаза.

Никогда. До чего же страшное это слово.

Замершее время — это Валхалла. Никогда — это Преисподняя. Моя собственная преисподняя. Личный ад, в котором я никогда не смогу почувствовать даже крохотного отголоска того счастья, что сопровождало меня последние несколько часов.

И что самое страшное, Света тоже будет вариться в этом аду. Из-за меня.

Глава 5. "Навстречу страху".

На воротах Годвилля стражники попытались остановиться нас, преградив дорогу копьями. Мол, куда это вы так быстро? Зачем вам в город, если квест не окончен, здоровья — полная полоска, а в рюкзаках нет вообще ничего? Света не раздумывая заехала одному боту слонобойкой в висок, свернув ему голову на бок, а второго я пришпилил его собственным копьем к воротам.

Правила? Нарушения? Изменения тонкой материи этого мира? Плевать я на все это хотел.

Мы вихрем пронеслись через столицу, преследуемые ничего не понимающими питомцами и десятком стражников. Последние, впрочем, быстро отстали, видимо на Поле Храмов вход им был воспрещен.

Вот она, западная стена, вот она неприметная калитка в ней... Я надеялся на то, что свой новый дом, взамен уничтоженного перезапуском сервера, Эйфель возведет на месте прежнего. А еще — на то, что Эйфель сейчас дома. Что он вообще в этом мире, а не странствует где-то в далеких далях, выискивая новые артефакты для своей коллекции.

Должен быть дома! Должен! В реальности ему уже за 90 лет, и Годвилль этот бодрый старикан любит как раз за медлительность здешнего времени, продлевая таким образом свою и без того накачанную неведомой мне магией жизнь.

Дом оказался на прежнем месте, и даже более того, он был в точности таким, каким я его помнил по прошлому визиту. Мы что, ошиблись в своем предположении, что перезапуск сервера сотрет все, что Эйфель принес извне? Или он просто воссоздал свой дом с точностью до кирпичика?

Среди небольших лачужек с маленькими наделами земли нарисовался двухметровый забор, окаймлявший пространство соток так в двадцать. За забором виднелся трехэтажный кирпичный домина, без архитектурных излишеств, без башен или эркеров, но всем своим видом дом намекал, что в нашем мире он потянул бы миллионов на 10, даже если стоял бы в деревне, в сотне километров от большого города.

Я постучался в ворота. Я долбанул в ворота щитом со всей дури, а дури во мне было много. Выждал несколько минут. Послушал, как где-то за стеной мычит корова...

— Похоже, его нет дома, — сказала Света, и это были ее первые слова с момента выхода из Подмостквы.

— Погоди-ка... Подержи-ка...

Я сунул Свете в руки свои щит и меч, сразу же чувствуя, как где-то внутри меня откатывается влево полоска максимальной силы удара. При нашем с Олей первом визите сюда, Эйфель говорил что-то о том, что высокий забор ему нужен не просто так, что тырят тут кому не лень, в особенности — конкуренты. И что забор — это в первую очередь от монстров, чтоб не лазили, а вот от других торговцев и земледельцев поверх забора установлено кое-что еще. Сигнализация.

— Буч! Стой тут! — скомандовал я своему питомцу, поставив его в метре от стены. — И голову пригни, просто на всякий случай.

Взяв разбег и игнорируя ставшее уже привычным бормотание треников ("Мы самые быстрые! Мы самые прыгучие!"), я, оттолкнувшись от спины Буча, взмыл ввысь и шмякнулся пузом на вершину забора, повиснув на нем словно тряпка на веревке. Да, я взял с разгону два метра. Да, я герой 103-го уровня, завидуйте молча.

Я попытался встать на заборе в полный рост, но не успел. Сигнализация сработала, и сработала в полную силу. Казавшийся таким солидным и нерушимым забор вдруг всколыхнулся по всей длине, а из его верха вдруг взметнулись здоровенные стальные иглы, попытавшиеся вонзиться мне в ногу от колена, которым я как раз на забор оперся, до кончиков пальцев, но не на того напали. Боевой бонус аутотреников был целых 106 единиц, так что пробить их какими-то иглами было также сложно, как сбить вертолет рогаткой, но вот заставить меня потерять равновесие и сверзиться на землю, в эйфелев двор — это куда проще.

Удар о землю вышиб из меня пару нецензурных выражений и 11 очков здоровья, и я едва только поднялся на ноги, как тут же шмякнулся обратно на землю. На этот раз уже не плашмя, а на задницу, и добавил еще немного непечатного текста от удивления, потому что передо мной прямо из воздуха материализовался Эйфель.

"Эйфель. Герой 39-го уровня", — сообщила мне подсказка. За полтора года, что прошли с момента нашей последней встречи, Утакалтинг вымахал на 40 уровней, а Эйфель — всего на 9, но не это меня так поразило. Выглядел он практически так же, как и при первом нашем знакомстве: рост — чуть выше среднего, длинные прямые волосы до плеч, тяжелый взгляд, широкие плечи. Уже знакомый мне темно-красный доспех из кожи шардевкатрана ("Боевой бонус — неисчислим", всплыло над Эйфелем, как только я кликнул на нем правым глазом), в руках — простой, но изящный длинный меч. А, нет, простите, не простой. Когда это у Эйфеля было простое оружие? Вот ты какой, Дюрандаль, легендарный меч Роланда... Боевой бонус, разумеется, тоже больше бесконечности.

Но не это все меня удивило, заставив глупо и по-детски сесть на попу. Удивило и поразило меня в появлении Эйфеля то, что он дымился! Весь!

— Ты откуда? — задал я, наверное, самый идиотский вопрос в своей жизни.

Эйфель опустил занесенный меч, прихлопнул у себя на плече язычок пламени и протянул мне руку, помогая подняться.

— Нет, Кудряшов, ты неисправим. Валяешься У МЕНЯ на подъездной дорожке, возле МОЕГО дома, в МОЕМ дворе, на который ты попал, сиганув через МОЙ забор, и имеешь наглость спрашивать У МЕНЯ, откуда тут я?

— Да я не это имел в виду.

— А я — именно это. Чего тебе?

Вообще Эйфель довольно милый, душевный и гостеприимный человек. Упрямый — да. В меру трусливый — тоже да, ибо подобно вампирше Мириам из "Голода" Стрибера — слишком сильно ценит свою жизнь. Хотя кто знает, каким к 90 годам буду я, если мне повезет дожить до этого возраста, сохранив хотя бы остатки разума. На то, чтобы обрести эйфелеву мудрость я уж и не замахиваюсь. Но злой и мрачный — нет, ни в коем случае. Просто мы с ним все время встречаемся в Годвилле во время каких-то неприятностей. В прошлый раз его неприятности вообще происходили от меня. А в этот?

— Семен, мне помощь твоя нужна! — сказал я. В самом деле. Глупо притворяться, что я зашел чайку попить. Нет, я зашел бы, наверное. Потом зашел бы, после Некропетровска. Но сейчас у меня испуг, наверное, на лице был написан.

— Что ты опять развалил?

— Свою жизнь. Кажется.

В ворота что-то с грохотом врезалось.

— Кирилл, ты там в порядке? — обеспокоенно подала голос Света. — А то дымком пахнет.

— А там кто?

— Моя жена. Впусти ее, пожалуйста. Мы тебе все объясним.

Тяжелый вздох Эйфеля был бы понятен даже тому, кто не знал этого боевого старика вообще. "Эх, ведь просто так он не отвяжется!"

— Эйфель — Светлана. Моя жена. Света — Эйфель. Маг.

Следом во двор крадучись вошли питомцы, окончательно ошалевшие от происходящего. То хозяева куда-то несутся, то пришли в чей-то дом вместо храма или кабака.

— Манипулятор межпространственными энергиями! — поправил меня самодовольный старик. — Маг — это слово для писателей, вроде твоего мужа. И да, можно сразу на "ты". Пойдемте в дом, что ли? Хоть чаем вас угощу, там и поговорим.

— Нет, погоди! — остановил его я и, продемонстрировав прямо тут, у ворот, в чем суть проблемы, попытавшись отправить Свету домой. — Видишь? Слова-ключ не работают.

Эйфель пробурчал что-то непонятное, подошел к Свете вплотную, сделал какие-то пассы руками, снова что-то пробормотал и обернулся ко мне.

— Кирилл, ты — идиот. И я тебе уже это говорил, еще при нашей первой встрече.

— Ты мне заодно шесть ребер тогда сломал. Давай остановимся на словесном выражении твоего недовольства.

— Она беременна.

— Спасибо, я знаю.

— С ребенком... все в порядке? — срывающимся голосом спросила Света.

— В полном. В гораздо большем порядке, чем с вами. Пойдемте в дом!

Я ободряюще улыбнулся жене. Мол, вот, я же говорил, Эйфель во всем разберется и сумеет нам помочь.

— Ты можешь отправить нас домой?

— Тебя — могу. И могу заодно портал в Годвилль, что на тебе замкнут, закрыть раз и навсегда, чтоб ты больше жизни других опасности не подвергал. А ее, то есть их — не могу.

Зашибись. Вот тебе и великий маг!

— Почему?

— Пойдем в дом, я сказал! Там все расскажу.

Я сдался. Света сдалась давно, как только обнаружила, что заперта в этом мире. Буча и Мумусика вообще никто не спрашивал. Они по привычке поплелись в дом за нами, но Эйфель остановился на пороге, погрозил им пальцем и наши хулиганистые одомашненные монстры смирно расселись у крыльца, дожидаясь хозяев.

Эйфель провел нас на кухню — весьма просторную, сопоставимую по размерам с залом в нашей квартире, но обставленную весьма просто, а сам ушел приводить себя в порядок. Мы, в ожидании его возвращения, сели за широкий деревянный стол, побросав шмот рядом. Молчание, висящее в воздухе, можно было черпать ложкой, но только деревянной, потому что металлическая билась бы током, задевая пронизывающие молчание волокна напряжения.

— Прости меня, — решился заговорить я.

Света молчала, глядя в стол.

— Я не думал, что все так... Казалось, что все просто будет... Погуляем, отдохнем, развеемся.... Я же не ожидал...

— Знаю. Прощаю. Все будет хорошо.

Паршивый из меня муж. Это я должен ее утешать. Это мои слова: "Все будет хорошо". Это я должен их произнести, стоя перед ней на коленях. А получается, что виноват я, а утешает меня она.

Никчемный я. Пустой. Бесполезный! Хотел как лучше, а получилось... А как получилось-то, собственно? Наш малыш жив, Эйфель так сказал, а у него нет привычки ободряюще лгать. Если бы малыш погиб из-за переноса или еще из-за чего-то, о чем я в силу скудности опыта путешествий между мирами не знаю, он бы так об этом и сказал, прямо там, во дворе. А раз не сказал, и повел к себе в дом, чтобы поговорить — значит что-то можно сделать.

Или он просто тянет время, не зная, как нам сказать, что мы застряли тут навсегда? То есть до новой перезагрузки сервера, которая сотрет нас и все наши следы из этой реальности?

Да где ж он так долго ходит-то?

В эту секунду на кухню вошел Эйфель. В нем ничего не осталось от грозного воина в дымящихся доспехах. Обычный мужик лет сорока, крепкий, следящий за собой, хозяйственный и домовитый. Одет он теперь был в футболку и шорты. Обычные хлопчатобумажные футболку и шорты, совершенно неуместные, да и невозможные в Годвилле. В жизни он выглядит, кстати, в точности также. Да. Не смотря на свои девяносто, выглядит на сорок... Как он это делает — я не знаю, но одним здоровым образом жизни тут точно не обошлось.

Кстати, размышления о внешнем виде Эйфеля навели меня на другую мысль: когда я переношусь в Годвилль — я попадаю в тело Утакалтинга. Когда я возвращаюсь обратно — Утакалтинг становится собой. Эйфель явно где-то отсутствовал, и когда сработала сигнализация — материализовался прямо передо мной как есть. В теле Эйфеля. Встает вопрос: он путешествует где-то в теле годвилльского героя или вообще переносится в Годвилль в своем собственном теле?

Эх, ведь не скажет же все равно...

Эйфель тем временем что-то сделал у стоявшей по центру кухни печи, и в ней загудело пламя. Повел руками над чайником, и из его носика потянулась струйка пара...

— Вообще я обычно так не делаю, — сказал он, видя, что за ним наблюдают, — это все равно, что котлету в микроволновке разогреть. Вроде и то же самое, но когда она только со сковороды — она вкуснее. Просто не хочу заставлять вас ждать. Вот, настой кипрея, он вам сейчас пригодится, нервы успокаивает здорово. Кипрей местный, особенный... Вот плюшки, угощайтесь.

Горячие кружи с иван-чаем мы тут же пригубили, а на плюшки оба даже не посмотрели. Не до десертов сейчас...

— Все, не томлю, рассказываю. У вас серьезная проблема. Точнее, Света, это у тебя серьезная проблема, даже две. Первая — ты замужем за редкостным идиотом и оболтусом. Вторая — ты и твой нерожденный сын намертво здесь застряли. Точнее — сын застрял, а ты — с ним за компанию. Кстати, сыну сколько? Ну, в смысле, какой месяц беременности?

— 8 месяцев. Чуть больше, пожалуй.

— Самое время. Молодец, Кирилл! Если бы ты их сюда зашвырнул в первые месяца три — вероятно все было бы нормально. А сейчас он уже почти человечек. Он уже многое понимает, что-то там даже анализирует своим крохотным мозгом. На уровне "Нравится — не нравится", "Приятно — не приятно".

— Да в чем дело-то? — рявкнул я, теряя терпение. — Что я сделал?

— Помнишь мою коллекцию трофеев, которую твоей милостью развеяло по ветру?

— Как такое забудешь...

— Света, специально для тебя. Я не знаю, что твой нерадивый муж рассказал тебе обо мне, поэтому, может быть, где-то повторюсь. На протяжении пятнадцати лет по летоисчислению Годвилля я, путешествуя между мирами, собирал коллекцию удивительного оружия. Легендарных мечей, щитов, кольчуг и просто мощных артефактов, энергетика которых зашкаливала. Перезагрузка "Годвилля" стерла их все, и теперь я собираю ее заново. Некоторые артефакты существовали в единственном экземпляре. Некоторые дублированы в разных слоях реальности. Некоторые, как доспех, который ты на мне сегодня видела, слава богу, имели копии.

— Да, Кирилл говорил. О булаве Ильи Муромца, о Голубом Мече Хагена...

При упоминании Голубого Меча по лицу Эйфеля пробежала тень. Видимо он как раз был единственным в своем роде.

— Так вот, большинство артефактов настолько накачаны энергией, что имеют некое подобие самосознания. Некоторые из них не против сменить хозяина, но категорически отказываются покидать мир, в котором они созданы. Некоторые можно перетащить из мира в мир, но сделать это они позволят далеко не каждому человеку. В нашем родном мире, кстати, вся моя коллекция существовать не могла в принципе. Большинство предметов туда просто не перенесешь, а те, что можно перенести — оставят всю свою силу на грани миров.

— И какое это отношение имеет к моему сыну? — снова подал голос я. — Он что, тоже артефакт?

— В некотором роде — да. Как и предметы, которые ты видел в моей коллекции, он может хотеть или не хотеть перенестись в другой мир. И сейчас он не хочет!

— Стоп. Я же перенес только Свету.

— Ты перенес их обоих. Просто сейчас ваш ребенок еще часть матери, поэтому при прыжке в Годвилль их сознания слились. Малыш сейчас — где-то у нее в голове. Его крошечное, маленькое сознание, которое совершенно не понимает, что произошло, но происходящее ему нравится. Понимаешь, о чем я?

— Нет.

— А я понимаю... — заговорила Света. — Тут — весело, а дома — скучно, да? Дома мама одна, а тут она постоянно с папой. Он не уходит на работу, он все время рядом. Мама — под хмельком, все время в хорошем настроении, и Стас — тоже одурманен алкоголем и эндорфинами в моей крови. Так?

— Да. И сейчас ваш малыш просто не хочет покидать понравившийся ему мир.

— И что делать? — спросил я. — Можно его силой перенести?

— Можно. Но это скорее всего необратимо повредит его психику.

— Мою же не повредило, когда меня туда-сюда швыряло.

— Твою — нет. Но тебе и не минус один месяц. Не подходи к нему с привычными мерками, это еще даже не ребенок, это разумный артефакт, который твоя жена хранила в своем животе, ну а сейчас — хранит в своем сознании. Он отказывается переходить грань миров, и моя попытка рвануть его через нее со всей силы может в лучшем случае дать ему такой стресс, по сравнению с которым нападение на вас льва в реальном мире — просто легкий испуг.

— Ничего себе, "в лучшем"...

— В худшем на грани миров Света отправится домой, а малыш разобьется об нее как об бетонную стену. Нет, тут уместнее сравнение с водной гладью. Нырни в воду правильно, и все будет хорошо, но упади на нее плашмя — ушибешься. А может и расшибешься, смотря с какой высоты падаешь. Малыш не хочет переноса, а значит не готов к нему, он будет сопротивляться всеми силами, а сил у него — много больше, чем у взрослого человека, чем у тебя, например. Тех сил, которые ты называешь магией. Поэтому, возвращаясь к образу воды, о грань миров он ударится плашмя, всем корпусом, а точнее — всем сознанием, а это — верная смерть.

— А можно... уговорить его вернуться? — Света как всегда мыслила логичнее меня. Пока я все проблемы решал посредством пробивания стены лбом, она искала обходные пути, на которых не обязательно было зарабатывать сотрясение мозга.

— Нет. Не забывай, он еще не человек, у него сознание — на уровне одухотворенного предмета. И он, как и все дети, эгоистичен. Ему нравится в Годвилле, поэтому он удерживает здесь и тебя, не давая совершить переход. Самый простой способ вернуть тебя обратно — это разделить вас. Но... Сама понимаешь.

— Понимаю.

— Однако есть другой вариант.

Мы подобрались и обратились в слух. По закону жанра после этих слов как раз и должно было следовать описание нашего единственного шанса попасть домой.

— Ваш кроха должен разлюбить Годвилль. Он должен решить для себя, что привычный ему мир хоть и порядком скучен, но все-таки нравится ему больше, чем этот.

— Показать ему самых ужасных монстров? — предложил я. — Умереть от их лап?

— Нет. Это не поможет. Вы воспринимаете этих монстров как угрозу? Нет. Для вас они — атрибут комнаты страха, кусочек приключения, в котором вы оказались. Приятного приключения! А малыш сейчас — частичка светиного сознания. Ее эмоции передаются и ему. Нет, годвилльских монстров он не испугается. Он понимает, что мама с папой без труда его от них защитят.

— Тогда что же нам ему показать?

— Изнанку! — изрек Эйфель, и по его тону я понял, что Изнанка — это не просто название, это имя собственное. Она именно Изнанка. С большой буквы.

— И что это?

— Изнанка миров. В ней нет ничего, кроме тьмы и ужаса. Оборотная сторона мира, но не в том смысле, что она как-то отражает мир, что если мир жесток, то изнанка добра, и наоборот. Она всегда черна и всегда наполнена страхом, Изнанка одинакова у любого из миров и одинаково действует на любого, кто посмеет в нее заглянуть. А вот что она отражает, так это страхи человека. Изнанка выхватывает из вашей души то, чего вы боитесь больше всего, и помещает вас в искусственно созданную реальность.

— Она... Живая? — спросила Света.

— Не в большей степени, чем небо или земля. Она просто есть и все, и действует так не потому, что она ненавидит вас, или вообще все живое, а просто потому, что так было всегда. Изнанка — это тоже путь между мирами. Она огибает грань миров, поэтому через нее могут пройти между мирами те, кто по каким-то причинам не могут пройти прямой дорогой.

— Но ты же сказал, что единственный способ вернуться домой — это показать Стасу Годвилль в жутком и неприятном свете. А теперь говоришь, что мы можем просто пойти домой обходным путем.

— Просто? — Эйфель грустно рассмеялся. — Пройти Изнанкой совсем не просто.

— Ты был там?

— Был. Однажды я попытался кое-что вынести из одного мира. Артефакт, который тащить через грань миров было слишком опасно...

— И?

— Я не прошел, — вздохнул старый маг. — Изнанке наплевать, насколько ты силен или мудр. В ней нет тока силы, в ней есть лишь пустота и страх. Мне неоткуда было зачерпнуть энергии, да и не нужна она там. Бороться со страхом нужно не силой... Изнанка бросила мне в лицо мой страх, и страх изгнал меня обратно, в лицевую часть мира. Тем трофеем я так и не пополнил свою коллекцию, но опыт получил бесценный. Каждому человеку следовало бы хотя бы раз нырнуть в Изнанку, просто чтобы взглянуть в глаза своему главному страху и попытаться его побороть. Но в то же время, я бы никому не пожелал оказаться там, в этой черноте. Это слишком страшно. Пройдешь ты Изнанку или вернешься обратно поверженным, но в любом случае обратно ты выходишь уже другим человеком. Посмотреть в глаза своему страху... Там это не просто аллегория. Там страх становится реальностью и начинает пожирать тебя.

— То есть мы войдем в это место, в Изнанку, встретимся там со своим страхом и, если сумеем его победить — пройдем домой?

— Не "мы", — ответил мне Эйфель, — а она. Для тебя грань миров не преграда. Ты пересекаешь ее легко и непринужденно.

— То есть Света должна пойти туда одна? Без меня?

— Хоть за руки держитесь, когда прыгнете в Изнанку — бесполезно. Она разделит вас и нанесет удар по каждому в отдельности. Изнанка — она... Она как роды. Когда твоя жена будет рожать — хоть наручниками себя к ней прикуй, ее боль останется ее болью. Изнанку каждый должен пройти сам.

— А если... — начал я, но Света опередила меня, задав как раз тот вопрос, который меня волновал.

— А если я не поборю свой страх? Что Изнанка сделает со мной?

— Просто выкинет обратно. Я бы сказал, отрыгнет. Она не чудовище, пожирающее людей, она просто Изнанка. Но для вашего ребенка нет разницы между Годвиллем и Изнанкой. Он ощущает переход через грань миров, на доступном ему уровне понимая, что попал в другой мир. Когда ты шагнешь в Изнанку — он не ощутит этого перехода, для него Изнанка будет продолжением того мира, в котором он пребывал последние часы. И когда он ощутит твой страх — он захочет обратно, в свой мир! Тут Кириллу уже достаточно будет просто произнести слова-ключ и вернуть тебя домой.

— А если не подействует? Если он не испугается?

— Поверь мне, в Изнанке нельзя не испугаться. Нельзя не прийти в ужас. Я там был, я знаю, как Изнанка выворачивает душу, и что в ней находит. Малыш сам по себе еще не знает страха, но он ощутит его вместе с тобой. Он пропитается твоим ужасом и будет также напуган, как и ты сама.

— А это не опасно? Для психики ребенка, я имею в виду.

Эйфель пожал плечами.

— Опасно. Но насколько — я не знаю. Я лишь старый манипулятор потоками силы, программист и инженер, а не детский психолог. Но это твой единственный шанс вернуться домой вместе с сыном. Хочешь раздельно? Я без проблем отправлю тебя обратно, но ребенок при переносе почти наверняка погибнет. А посетив Изнанку — всего лишь очень сильно испугается.

— Как же мне нравится твое постоянно упоминаемое "всего лишь"! — съязвил я.

— Хочешь предложить вариант получше? Предлагай, я послушаю.

— Да нет у меня никаких вариантов, — скис я. — Света? Что скажешь? В Изнанку?

— В Изнанку... — вздохнула она.

— Тогда не будем терять времени! — подвел итог Эйфель и, сделав жест, означавший "Подождите", снова куда-то ушел.

— Я пойду с тобой, — сказал я Свете и потянулся, чтобы взять ее за руку, но она не позволила сделать этого.

— Ты же слышал, тебе это не нужно. Ты-то можешь вернуться домой в любой момент.

— Я все равно пойду с тобой.

— Кирилл, — голос Светы звучал так, как будто она устало объясняла прописные истины неимоверно глупому человеку, — ты вообще Эйфеля слышал? Ты мне не поможешь. Даже если мы войдем в Изнанку вдвоем, дальше — каждый сам по себе.

— Значит, мы войдем туда вдвоем. Я виноват, мне и отвечать. Пусть не вместо тебя, но хотя бы вместе с тобой.

Света посмотрела мне в глаза. Посмотрела так, как умела смотреть только она одна, заглядывая мне в душу... Под этим взглядом я никогда не мог солгать, где я был этим вечером, сколько рюмок выпил, и сколько на самом деле стоил тот напиток, что я пил в баре.

— Ты уверен? — спросила она.

— Конечно. Я же сказал, за свою ошибку я отвечу, пусть даже и таким образом.

— Я о другом. Ты уверен, что дорога в Изнанку для тебя — наказание и шанс разделись со мной боль, а не очередное приключение?

— Уверен! — ответил я и опустил взгляд. Теперь я не был в этом уверен. Я хотел это сделать, ради нее. Хотел показать, дать ей понять, что я — рядом, в той же тьме, что и она, пусть мы и не видим друг друга и не можем друг другу помочь... Но смысла в этом не было ни малейшего. Пойду я в Изнанку или не пойду — Свете от этого легче не станет. По сути, это мое решение и моя же прихоть.

Так зачем я это делаю? Не из-за слов ли Эйфеля о том, что каждый человек в своей жизни должен заглянуть в Изнанку и увидеть там свой глубинный страх? Я поймал себя на мысли, что слушая его, уже прокручивал в голове варианты того, чего я боюсь. Что покажет мне Изнанка? Воду, плещущуюся возле моего лица? Гибель близких? Может быть, меня окружат сотни стоматологов с включенными бормашинами? Чего я боюсь больше всего на свете? Какой страх сидит в моей душе глубже всех?

Я должен взглянуть своему страху в глаза.

Я не думал об этом, и в то же время краешком сознания отмечал, что готовлюсь к новому приключению. Страшному и опасному, но очень интересному. Я путешествовал между мирами, я умирал и воскресал, я держал в руках предметы из легенд и былин, я дрался и побеждал... А теперь я побываю еще и в Изнанке миров, и какая-то часть меня этому радовалась, в то время как основное мое "Я" переживало из-за того, что я, вольно или не вольно, оказался причиной светиных бед.

Она как всегда видела меня насквозь. Видела, что творится в моей душе даже лучше, чем я сам.

— Ни в чем-то ты не уверен, — вздохнула она, — как всегда. Но иди, если хочешь. Не буду же я тебе запрещать! Вот только... Я бы многое отдала, чтобы не ходить ни в какую Изнанку, а ты, похоже, легко мог бы многим пожертвовать, чтобы там побывать. Иди! Только не делай вид, что делаешь это ради меня или во имя искупления вины.

— Но...

— Знаю, знаю. И ради меня ты это делаешь тоже. Но "тоже", а не "только". Чувствуешь разницу?

Я сник, возразить мне было нечего.

В кухню вернулся Эйфель. То ли увидел по глазам, то ли ощутил своим шестым магическим чувством, что между нами что-то произошло, и стушевался на секунду, но не более. Думаю, в своих странствиях он видел вещи и пострашнее Светы в гневе. Впрочем, в гневе он ее еще не видел, сейчас она, можно сказать, лишь немножко сердилась, да и то не на него. А вот я посмотреть ей в глаза реально боялся. Или стыдился? Или и то, и другое в равных долях?

— Держи! — Эйфель протянул мне бутылку с какой-то бурой жидкостью.

— Что это?

Впрочем, я уже и сам увидел, я же в Годвилле, здесь у всего есть подменю. Активируемый трофей под названием "Бутылка теле-портера". Насколько я помню его свойства, при активации он переносил героя в рандомно выбранный город.

— И что нам с этим делать?

— Разлить по кружкам, — кружки Эйфель тут же водрузил на стол, то ли материализовав их из воздуха, чему я бы не удивился, то ли просто очень быстро достав из шкафа, — и выпить по моей команде. Одновременно. А пока — последние указания.

— Крайние, — машинально поправил его я.

— Почему?

— Слишком мрачное слово это твое "Последние". Как будто других указаний никогда уже не будет.

— Черт с тобой, крайние. Этот трофей способен перенести активировавшего его героя в один из городов Годвилля. В случайный город. Но я немножко поэкспериментировал с вероятностями и постарался немного изменить вектор переноса. В общем, с вероятностью около 90% вы перенесетесь примерно на трехтысячный столб.

Я прикинул, где это. Мой Утакалтинг, насколько я помню, дальше тысячи столбов от столицы не забредал, слишком уж это далеко, и делать там герою категорически нечего.

— А что там, так далеко?

— Ничего. Край мира. Вам как раз туда.

— Край мира? А, ну да... Годвилль же плоский, как блин.

— Именно. Чтобы попасть в Изнанку не нужно иметь каких-то особых способностей. Нужно просто знать, где ее искать. Дорога в нее открывается в глухих и жутких местах любого мира. Есть входы в Изнанку и в нашем мире, как правило, они в пещерах и темных лесах. Но Годвилль — особый мир, не такой, как другие. Здесь в Изнанку попасть проще некуда, она окружает его.

— Все, что за краем мира... — начал понимать я.

— Да. Света, тебе будет достаточно просто прыгнуть.

— Броситься с края мира? — скептически поинтересовалась она.

— Поверь, это безопасно. Кхм... для здоровья. Я — справился, а уж ты — и подавно. У тебя цель гораздо важнее той, с которой в черноту Изнанки шагал я. Ты просто прыгнешь и все.

— Мы. Мы прыгнем, — вмешался я.

— Я же вроде бы объяснил тебе, что...

— Он не понял, — перебила Эйфеля Света, — и не поймет. Кирилл у нас герой, хочет разделить мою участь. Это же ничему не повредит? Ничему не помешает?

— Ну... Если вы не пройдете Изнанку — вас вышвырнет в то же место, откуда вы прыгали. Скорее всего, вы проведете в ней примерно одинаковое время. Может быть тому, кого выкинет первым, придется подождать, от нескольких минут до получаса. Обычно Изнанке не нужно много времени, чтобы сломать человека.

— А если пройдем? Если все-таки окажемся достаточно смелыми?

— Если пройдете — окажетесь дома и проблема будет решена. Если ты не пройдешь, а Кирилл — пройдет, его героя Изнанка выбросит туда же, откуда и взяла, на край Годвилля. Ему достаточно будет снова произнести слова-ключ, перенеся себя в тело Утаклатинга, дождаться, пока Изнанка отторгнет тебя и перенести вас обоих домой. Таким образом проблема тоже будет решена. Так что пусть идет, если хочет... Вреда от этого не будет никому. Ну, кроме него самого.

Я вздрогнул.

— А что Изнанка может сделать со мной?

Эйфель опустился на стул, глядя куда-то мимо меня, словно собираясь с силами. Хотя почему "словно"? Я не торопил его, понимая, что старик хочет поведать нам о чем-то важном и личном.

— Помнишь, что ты сказал мне, когда я отказался отправиться с тобой, Олей и вашей командой героев на прорыв из этого мира?

Я помнил. Мы оказались в ловушке. Сколько времени осталось до того момента, когда создатели "Годвилля" поймут, что серверы не отвечают на сигналы, что игра намертво зависла и ничто кроме перезагрузки не поможет вернуть над ней контроль? Часы? Минуты? Даже с учетом замедленного времени этого мира, счет, возможно, шел на минуты. Администратор Годвилля — один из самых могучих монстров этого мира, обрел в боях разум и тут же потерял его, помешавшись на желании стать богом, и на желании убить нас с Олей, причем убить жестоко, долго и со вкусом предварительно истязая. Он стал настолько умен, что просчитал наши дальнейшие ходы, заслал к нам в стан разведчика, и теперь знал все, что мы собирались делать. Знал, где может нас найти и куда нас ни в коем случае нельзя допустить. Знал и собирал армию...

Нас ждали тысячи монстров, от самых хиленьких до чудовищных громадин, с которыми не так-то просто справиться, даже имея в руках оружие из коллекции Эйфеля. У нас с Олей не было выбора, мы шли с боем прорываться из этого мира, и бой обещал быть жарким. Очень жарким! Впрочем, на тот момент мы еще не представляли, насколько страшная схватка ждет нас впереди.

Нам нужна была помощь.

Да, Эйфель помог. Дал шанс выбраться из этого мира, направил, вооружил, но отказался идти с нами. С его мощью, с его магией, наш маленький отряд был бы несокрушимым, но... Эйфель сказал тогда, что не собирается рисковать своей жизнью ради нас, что он и так сделал достаточно. Проще говоря, струсил.

— Помню... — тихо ответил я.

Да, мы были чужими друг другу. Да, косвенно из-за нас с Олей он лишился своей любовно собираемой коллекции, да и вообще всего, что он построил в Годвилле. Всех связей, налаженных каналов поставки, авторитета у героев и ботов. Всего! Да, он не обязан был нам помогать, и спасибо ему уже за то, что он сделал. Собственно, именно благодаря ему мы с Олей остались живы. Но я все еще не мог простить его за то, что в свой последний бой мы выступили без него.

Он сделал многое, но мог сделать больше. Я не имел права винить его в этом, но винил. Потому что сам я — пошел бы. Шакки, Маффит, Ниволь, Лем — простые годвилльские герои, пошли вместе с нами на смерть, зная, что их шансы на победу ничтожны. А Эйфель, для которого испепелить на месте самого администратора Годвилля было плевым делом — не пошел.

Струсил. Умыл руки, сказав себе: "Я сделал для них все, что мог. Если они умрут — моей вины в этом не будет!"

— Я не всегда был таким, — продолжил он, — когда-то я был похож на тебя. Алкал знаний ради самих знаний, искал приключений, видя в них испытания. Ввязывался в бой, даже не будучи твердо уверенным в победе... Пока однажды не пошел из мира в мир Изнанки.

В моих руках был меч, который отказывалась пропускать грань миров. Я не стану говорить вам его название, чтобы не бередить вам души. Уже просто за то, чтобы подержать его в руках, многие готовы были бы заплатить любую цену. А я — хотел владеть им всегда. С таким оружием любой враг казался ничтожным. С таким оружием я не боялся ничего! Я нашел проход и ступил в Изнанку, уверенный в своей победе, уверенный в том, что пройду испытание страхом! И Изнанка показала мне мой страх...

— Что? Что это было? — спросил я, уже зная ответ.

— Смерть. Мою смерть. Я не стану описывать тебе, в каком именно виде она предстала передо мной. Просто пойми, ты можешь считать себя бесстрашным лишь до тех пор, пока твой страх не выступит против тебя из черноты Изнанки. Я не прошел. Она вышвырнула меня обратно, лишенного гонора и лишенного сил. И величайший из мечей, существовавших среди множества миров, выпал из моих рук.

Я оставил его там, на камнях у входа в пещеру, в которой открывался проход во тьму Изнанки, более не считая себя достойным взять его в руки. Я метнулся обратно в свой мир, и еще долго не покидал его пределов. Изнанка сломала меня, и у меня ушел не один год просто на то, чтобы встать на ноги.

Теперь ты понимаешь, почему я не пошел с вами тогда? Понимаешь, почему я живу в Годвилле, лишь изредка наведываясь в те миры, в которых время бежит быстрее, чем здесь?

— Кажется, да...

— Кажется... — эхом повторил Эйфель. — Да, тебе лишь кажется. Я читал много книг и видел много фильмов, повествовавших о том, как герои преодолевают свои худшие страхи. Ты не узнаешь, что такое страх, пока не побываешь в Изнанке. И победить то, что ты там встретишь — это подвиг. Очень редко совершаемый подвиг.

— Но... Это возможно?

— Возможно. Я знал человека, прошедшего Изнанку насквозь. Он тоже вышел оттуда другим, но "другим" — в хорошем смысле. Эта победа изменила его к лучшему, позволила сбросить груз с плеч. А вот на мне этот груз теперь лежит непосильной ношей.

— Я не хочу туда... — хрипло произнесла Света. — Но другого способа ведь нет?

Эйфель покачал головой.

— Нет. Либо через Изнанку, либо... Но подумай о том, что если ты ее пройдешь, ты станешь по-настоящему бесстрашной.

— А если не пройду?

— Придется научиться жить с этим.

— А точно это никак не скажется на ребенке?

— Физически — никак. Но он увидит то, что увидишь ты. Он увидит твой страх, и почувствует его, ведь вы сейчас одно целое. Но дети — куда более гибкие существа, чем мы с вами. Он переживет это гораздо легче тебя, и уж точно гораздо лучше одного старого, закостенелого мага...

Эйфель грустно улыбнулся ей и открыл бутылку теле-портера.

— Ну что? Готовы? Тянуть смысла нет. Итак, последние напутствия... Скорее всего, вы окажетесь на самом краю мира. Если не повезет — где-то в одном из городов, очень далеко от столицы. И дальше пойдете пешком. За пару дней — доберетесь, просто идите по тракту и все. И оказавшись на краю — просто прыгайте.

— А что делать там, в Изнанке? — спросил я, беря в руки бокал, в который Эйфель уже налил темной жидкости, вкусно пахнущей пивом.

— Тут уж я вам не советчик.

— То, что мы увидим там... Оно реально?

— И да, и нет. Оно реально в то время, когда вы находитесь в Изнанке. Но не надейся пройти ее, бормоча мантру "Это все не по-настоящему". Изнанка заставит тебя поверить. Она сделает твой глубинный страх самым реальным, что только может быть. Ну что? За возвращение?

Света подняла свой бокал, и я видел, что ее рука слегка дрожала.

— Погоди...

Я не знал, что для меня важно больше: задать этот вопрос или просто оттянуть момент переноса.

— Позаботься о наших питомцах, хорошо?

Эйфель кивнул.

— Я отведу их к вашим храмам. Когда вы вернетесь домой, ваши герои снова обнаружат себя в своих телах и совершенно не будут помнить, как они забрели в такую даль. Постоят, полюбуются краем мира и пойдут обратно. И рано или поздно встретят своих зверушек. Все дороги ведут к храмам...

— А еще... Я хотел спросить... — почему-то это казалось мне важным. — Откуда ты пришел, когда я свалился к тебе во двор? Просто ты выглядел так, как будто из жерла вулкана выбрался.

— А, это... Это я охочусь еще за одним трофеем. Пытаюсь заполучить Хротти раньше, чем его получит Сигурд. Сработавшая сигнализация застала меня в сокровищнице Фафнира, а драконы, как ты догадываешься, очень не любят, когда у них пытаются украсть их сокровища.

Скандинавскую мифологию я знал лишь довольно поверхностно, поэтому из всего сказанного Эйфелем мне были знакомы лишь имена Сигурда и Фафнира, да и то больше по "Дозорам" Лукьяненко.

— Ну что? — спросил Эйфель. — Теперь готовы? Оба?

— Готовы, — ответила за меня Света.

— Тогда пригубите напиток и...

И мир завертелся волчком так, что я не сразу смог унять головокружение, когда перенос был завершен. Эйфель действительно обуздал Рандом. Нас выкинуло именно туда, куда и должно было по его замыслу. Мы оказались в нескольких метрах от того места, где плоский мир Годвилля обрывался бардово-черной бездной.

Мы были на краю мира. В двух шагах от Изнанки.

Глава 6. "Сквозь страх".

Годвилль обрывался резко, словно срезанный гигантским ножом. Вот тракт, вот трава, кустарники, вековые сосны, а вот ничего. Пустота! И одинокая сосна, растущая на самом краю, отчаянно цепляющаяся корнями за воздух, чтобы не рухнуть туда, вниз, в черный туман.

Да, в черный туман. За нашими спинами светило солнце, а перед нами царила клубящаяся тьма. Черные испарения поднимались из Изнанки и смешивались с черными тучами, низко висящими над краем мира.

И небо было цвета мигрени.

— Господи... — прошептала Света и спрятала лицо в ладонях.

Годвилльские герои не доходили сюда. А если и доходили, то не записывали увиденное в дневнике. Может быть, сочтя край мира галлюцинацией, а может быть, спеша как можно скорее забыть это гнетущее небо и эту черную пустоту, само ничто, плотно облегавшее их родной мир.

Я, оглядывая раскинувшуюся перед нами безграничную пустоту, снова повернулся к жене, среагировав на какой-то писк. Из ее рюкзака один за одним сыпались трибблы! Мохнатые шарики, подпрыгивая и попискивая, катились под защиту деревьев, подальше от обрыва, подальше от Изнанки. Вот и нашелся способ избавиться от этих пушистых вредителей. Даже они чувствуют, как страшна Изнанка, и бегут прочь. Хорошо им, у них есть выбор.

— Я не пойду туда!

— Надо, солнышко, надо... — я обнял ее и погладил по голове, как мама гладила меня когда-то в детстве, успокаивая перед страшным и болючим уколом. — Другого пути нет. Только туда. И все будет хорошо, нужно только не бояться. Или наоборот бояться... В обоих случаях все будет хорошо! И я буду с тобой.

— Не будешь, — всхлипнула она, — Эйфель же сказал...

— Мало ли, что он сказал. Да что он вообще знает, этот старый пердун, то есть колдун. Сам-то он Изнанку не прошел, не потянул, не сдюжил. А мы — пройдем. И прыгнем вместе! Он-то прыгал один. Откуда ему знать точно, что Изнанка сотворит для каждого отдельный кокон, в котором будет чем-то там его пугать? Он один. А мы — вдвоем. Мы — команда. Мы ведь команда, да?

— Команда... — неуверенно ответила Света.

— Команда! И семья! А значит, никакая Изнанка нам не страшна, потому что нас — двое, а она — одна.

— Трое... — уголки светиных губ чуть тронула улыбка. Не знаю, я ли заразил ее уверенностью, которую сам терял с каждой секундой, отчаянно маскируя ее за бравадой, или она просто отогнала страх и вспомнила, зачем мы здесь. Ради чего. Ради кого.

— Да. Трое!

Я наклонился, поднимая с земли оружие, перенесшееся вместе с нами. Вручил Свете ее слонобойку и сверхпрочную дубовую ветку, подобрал свой меч, пристроив его в ножнах на поясе, сжал в правой руке рукоять щита. Ну что, перед смертью — не надышишься? Пора...

— Пойдем! — я сжал в левой руке светину ладошку и потянул ее к краю. — Прыгаем на счет три.

— Стой. Подожди. То, что я сказала там, у Эйфеля... Я не хотела...

— То, что ты сказала там, у Эйфеля — правда.

— Нет. Подожди. Это было правдой. Но сейчас... Видя это... Эту пустоту... Я знаю, ты прыгнешь в Изнанку со мной, ради нас, а не потому что... Не потому что, в общем. Ни один нормальный человек не пойдет в ЭТО ради развлечения. И... Ты можешь не ходить.

— Не могу, — ответил я, — уже не могу.

Света поцеловала меня в губы, одновременно оттесняя к обрыву. Она отстранилась от меня лишь на секунду, когда моя правая нога уже не чувствовала под собой опоры, а нити черного тумана стали забираться под мой доспех, то есть мою толстовку, неприятно холодя кожу.

— Может быть, так она не сможет разделить нас? — Свободная светина рука обвила мою талию, а моя в ответ легла на ее, и наши губы вновь нашли друг друга.

Она оттолкнулась от края Годвилля, обрушивая нас в черноту, и мы полетели вниз, кувыркаясь и набираясь скорость, стараясь стать как можно ближе друг к другу, стараясь стать одним целым, которое никакая сила не сможет разделить на составные части.

Но Изнанка смогла.

Я не понял, в какой момент я остался один. Не было ураганного ветра, разрывавшего наши объятия, не было рук, когтей или щупалец, похищавших у меня жену. Просто вот она была, а вот исчезла, и я остался один в абсолютной тьме, все меньше походившей на воздух и все больше напоминавшей кисель. Я выкрикивал ее имя, но оно вязло в черноте и оставалось в ее тенетах, а я проваливался все ниже и ниже, все глубже и глубже в Изнанку. В ад. В свой личный ад, который это место, это существо, приготовило для меня. Да, существо. Я думал об Изнанке как о живом существе, как жив был любой мир — и наш, и Годвилль.

И это существо ненавидело любого, кто вторгался в его владения, в его тело. А я — уже ненавидел Изнанку.

Я мягко опустился на что-то твердое, издавшее металлический гул, когда я коснулся его поверхности. Чернота вокруг меня пришла в движение — зашуршала, загудела, зазвенела тысячами крошечных молоточков, то Изнанка выстраивала для меня личную маленькую преисподнюю. Локацию страха специально для меня! Во тьме стал появляться свет, он расползался по ней, постепенно прорисовывая детали места, в котором я оказался. Свет не лился из какого-то источника, разгоняя тьму, он проступал в ней кусками, как проступают черные пятна на листе бумаги, к которому снизу поднесли зажигалку. Тусклый, сдавленный и забитый свет, которому тьма позволила появиться, которому тьма дала подобие жизни.

Я был в коридоре. Странном, сюрреалистичном коридоре, казавшимся почему-то смутно знакомым. Топнул ногой — услышал металлический гул, значит, я стою на стальной платформе. Коснулся рукой стены — ощутил прохладный металл и что-то липкое и вязкое, какую-то слизь. Провел рукой по стене — наткнулся на наросты на металле, явно органические, но вряд ли живые, покрытые все той же слизью. Как будто коридор, в котором я оказался, был построен людьми, но потом благоустроен под свои нужды кем-то другим. Иным. Чужим.

Тьма рассеялась окончательно. Она, конечно, еще пряталась в тени перил и пролетов, но это была обычная тьма, а не кусочки естества Изнанки. Мой ад достроен, локация загрузилась, теперь Изнанка ждала моих дальнейших шагов.

Полутемный коридор с тусклыми лампами на стенах. Где-то впереди в этом коридоре меня ждал мой страх. Тот, что живет в самом темном уголке моего сердца. В том, где Эйфель хранил страх смерти.

Чего же боюсь я? Что ждет меня там?

Интересно, здесь все еще действует заклятье Эйфеля? Могу я произнести слова-ключ и выдернуть себя из Изнанки, поместив обратно в свой мир? Или мой прыжок из мира в мир завязнет в той липкой тьме, что окружает меня сейчас, замаскировавшись под декорацию из фильма ужасов?

Нет, я не буду пробовать. Это нечестно по отношению к ни в чем неповинному Утакалтингу, который обнаружит себя здесь, в ЭТОМ, и будет вынужден искать пути спасения, по отношению к Свете и даже по отношению к себе самому.

Мне уже было страшно, но помимо страха, заставлявшего прочно стоять дыбом волосы на затылке, я чувствовал еще и азарт. Его пузырьки бурлили в крови, щекоча гулко бьющееся сердце. Ну, где там мой самый страшный страх? Подайте мне его сюда, и посмотрим, насколько он страшен!

Я рванул из ножен меч, но он не засветился, подобно Жалу Фродо. Не было на нем больше и всплывающих подсказок. Меч острых ощущений стал обычным мечом, и его боевой бонус больше не имел значения. Собственно говоря, я подозревал, что в Изнанке не имело значения ничего, кроме моих собственных чувств. Но с мечом было как-то спокойнее, чем без меча.

Я пошел вперед.

Коридор был мне знаком. Знаком настолько, как будто я уже был здесь, и был не раз, но то ли в глубоком детстве, то ли в лихорадке. Я помнил его, но не узнавал. И чего-то не хватало, что-то было не так, как должно было быть. Но откуда я знал, как должно было быть — я не знал.

По потолку и стенам змеились кожистые наросты, покрытые липкой мерзостью, то ли защитной пленкой, то ли выделениями какого-то живого существа. Все здесь навевало мысли о людях, вытесненных, а может и уничтоженных тем существом, что проложило здесь эти органические кабели. Какие цели оно преследовало? Какие функции выполняли эти изменения интерьера, производимые им в этом месте?

Коридор шел прямо, время от времени пересекаясь с другими такими же. Под моими босыми ногами гулко бухал металл, а иногда противно хлюпало что-то холодное и липкое, вызывающее омерзение и желание немедленно залезть под горячий, на грани терпимого, душ. И отскребать это от себя самой жесткой щеткой, до красноты, пусть даже вместе с кожей. Да только воспоминания об этой мерзости все равно не сотрешь, не изгладишь из памяти.

Я шел вперед, выставив перед собой меч, в который раз вспоминая Фродо, пробиравшегося по лабиринтам Кирит-Унгола, по логову Шелоб. В какой-то момент что-то липкое коснулось моего лица, и я взмахнул мечом, отсекая какую-то нить, и подсознательно ожидая, что мой меч не рассечет эту паутину, а я завязну в ней, барахтаясь в ожидании прихода жуткой дочери Унголианты. Но это была не паутина, а всего лишь какой-то кусок того же материала, которым были изгажены все стены, только еще не затвердевший.

Мне пришло на ум, что существо или существа, поселившиеся здесь, быть может и не вкладывали в изменения, производимые ими, никакого практического функционала. Вполне возможно, что они просто изменяли дизайн стен и потолка, делая его эстетически приятным для своего вида, быть может, напоминающим им о доме.

Но где же мой страх? Чего же я боюсь больше всего на свете? Уж точно не темных коридоров в лавкрафтовском стиле. Я испытывал отвращение и омерзение, но пока еще ничего похожего на настоящий страх.

Но в сознании свербило, что я упускаю что-то важное, что я должен знать, где я нахожусь, что мне знакомо все это — все эти стены, вся эта слизь... Знакомо, но я не могу вспомнить, откуда.

А потом впереди, в сумраке тусклых ламп, что-то шевельнулось.

Я замер, выставив перед собой меч, готовясь принять на его острие то, что кинется на меня из этого сумрака. Но ничего не кидалось. Впереди, в десятке метров от меня, было что-то живое, что-то способное двигаться, но оно стояло, рассматривая меня, в то время как я пытался вычленить его очертания на фоне измененных причудливыми формами стен.

Снова движение, кажется немного ближе. А может у меня просто разыгралось воображение, и там ничего нет? Пошевелилась словно бы сама стена, словно бы всколыхнулась и снова приняла первоначальную форму.

— Кто здесь? — хрипло крикнул я, мимоходом подумав, что этот идиотский вопрос задают все герои фильмов ужасов и в качестве ответа получают выстрел из дробовика в лицо или удар ножом в солнечное сплетение.

Существо не ответило, но я снова уловил его движение. Оно приближалось, а тусклый свет ламп мешал мне разглядеть, что именно двигалось ко мне. Раньше здесь наверняка было светлее, но та дрянь, что заполняла собой стены и потолок, затмила большинство ламп, создав этот отдающий жутью полумрак.

Я сделал шаг назад, прикрываясь щитом и мечом от неведомой мне пока опасности. Еще шаг. Стоп. Я что, бегу от своего страха, даже не выяснив, от чего именно я бегу? Или это и жило у меня в глубине души? Страх неизвестности? Страх серой твари в сером коридоре, боязнь монстра из-под кровати? Да черта с два! Я никогда не боялся теней, никогда не засыпал при свете из страха, что бука высунет свои когтистые лапы из-под кровати, стоит только лампочке погаснуть.

— Это все не по-настоящему! — крикнул я, шагая вперед. Эйфель говорил, что это не поможет, но попробовать-то не мешает. — Эй, ты, тварь! Покажись! Я не боюсь тебя, чем бы ты ни была! Ну? Я иду к тебе, что же ты?

Стена пришла в движение, и что-то серое отделилось от нее, преграждая мне путь. И когда это что-то зашипело, приподняв верхнюю губу и обнажив четыре ряда зубов, кусочки головоломки сошлись в нужных точках. Подвижная внутренняя челюсть, удлиненный череп, лишенный ноздрей, потому что дышит это существо через четыре широкие дыхательные трубки на спине, длинные и сильные ноги с тремя суставами, выполняющими ту же функцию, что коленный сустав у человека... Не узнать это существо, носящее титул самого знаменитого монстра за всю историю кинематографа, было невозможно.

Я понял, и кто был передо мной, и почему мне было так знакомо место, где я нахожусь, и чего здесь недоставало.

Недоставало дыма, пламени и взрывов систем пошедшего в разнос реактора. Недоставало искусственного голоса, вещающего: "Эвакуация всего персонала. У вас есть 15 минут, чтобы достигнуть минимального безопасного расстояния".

Я был в подземных катакомбах реакторной зоны колонии "Надежда Хадли", что на LV-426 — планете, которую большинство людей называли просто: планета чужих.

Нет, не так. Я был в созданной специально для меня копии реакторной зоны "Надежды Хадли", а передо мной стоял на четвереньках, скаля зубы, не чужой, внешний облик которого был любовно проработан легендарным Гансом Рудольфом Гигером, а лишь его образ, ждавший меня и только меня.

— Вот почему вы так угваздали стены... — Сказал я ксеноморфу, — Под себя, под свой облик! Вас на их фоне практически незаметно! Ну, давай! Жри меня! Ты же за этим здесь?

Я не испытывал страха. Совсем! Изнанка ошиблась, один из самых страшных монстров Голливуда не был моим личным страхом. Я готов был встретиться с ним лицом к лицу, и готов был драться с ним, хоть и осознавал, что шансы мои достаточно призрачны. Ну и что? Ведь это все не по-настоящему!

— Давай, тварь! Иди сюда! Возьми меня!

Но чужой не торопился нападать. Он стоял, будто каменное изваяние, не шевеля даже кончиком своего длинного хвоста, увенчанного смертоносным костным лезвием.

— Если ксеноморф не идет к Магомету, то...

Я не договорил. Чужой молниеносно развернулся и стремительно растворился в сумраке коридора. Ушел. Сбежал!

— Это все, Изнанка? — крикнул я. — Это все, что ты мне приготовила? Одна вымышленная тварь, которая должна была напугать меня до беспамятства? Это все???

Я расхохотался и тут же заставил себя замолчать, слишком уж истеричным был мой смех, слишком велико напряжение и слишком быстра развязка. Неужели это все? Могущественный Эйфель был с позором исторгнут обратно, а я так легко расправился со своим страхом, обратив его в бегство? И что теперь? Видимо, идти вперед. Я же должен ПРОЙТИ Изнанку, чтобы оказаться в своем мире. Ну, вперед, так вперед.

Я зашагал вслед за сбежавшим чужим, уже не таясь и ничего не опасаясь, борясь с желанием побежать вприпрыжку. И когда коридор внезапно закончился — я не вышел, а буквально вылетел в просторный зал, истинные размеры которого были скрыты от меня серым сумраком. Вылетел, и едва не врезался в большое кожистое яйцо, очертания которого знакомы каждому, кто видел хоть один фильм из франшизы "Чужой".

Меч я вскинул рефлекторно, и лезвие замерло перед моим лицом, готовясь перерубить пополам лицехвата, который вздумает отложить мне эмбрион в пищевод, и лишь убедившись, что яйцо закрыто и никто на меня не бросается, я поднял глаза, оглядывая место, где я оказался.

Яиц было несколько десятков, но не они заставили мое сердце биться быстрее. В центре зала я различил стоящую на коленях человеческую фигуру, которую узнал бы везде и в любой ситуации. Среди инопланетных яиц, каждое из которых хранило в себе страшную и мучительную смерть в обличии подвижной восьминогой твари, сидела Света, прижимая к себе ребенка. Моего сына!

— Это все не по-настоящему... — прошептал я, делая шаг вперед.

Малыш стоял на ногах и ростом был уже сантиметров семьдесят. Я был дал ему год или около того, и этого не могло быть просто потому, что быть не могло. Он еще не родился, он еще в утробе матери, но я точно знал, что передо мной — моя жена и мой сын. У него были мои черты лица, которые я различал даже отсюда.

Мне казалось, что мое сердце не может биться быстрее, чем во время встречи с чужим несколько минут назад, но оказалось, что я ошибался.

Я махнул им рукой и громко зашипел: "Идите сюда!", но они не двинулись с места. Света с мольбой смотрела на меня, а Стас... Стас смотрел куда-то вверх, и в эту секунду потолок над нами пришел в движение.

Она зашевелилась. Матка. Королева! Четырехметровое чудовище, подвешенное в гамаке из слюнных нитей под самым потолком, кажущееся неимоверно громадным из-за длинных конечностей и костяной короны, украшавшей его жуткую голову. Теперь мне казалось странным, что я не заметил ее раньше, но сохраняя неподвижность, она полностью сливалась с измененным ей интерьером реакторного зала, да мой взор был направлен на другое. На других!

В каждом ее неторопливом движении угадывалась мощь и уверенность в себе. Она потягивалась на своем ложе, одновременно разминая затекшие от долго бездействия мышцы, и давая мне понять, что она — здесь. Что она — хозяйка этого мира, а я — лишь временный гость в нем. Жалкий, ничтожный гость! Еще один живой кокон для ее детей.

Из-под костного панциря, являвшегося продолжением короны, выдвинулась продолговатая голова, давая мне возможность полюбоваться двумя рядами острых зубов, внутренняя челюсть была до поры скрыта за ними. С прозрачных губ королевы на пол шлепнулись несколько крупных и густых капель слюны, и мне оставалось только порадоваться, что они упали не на мою голую кожу. Вряд ли слюна королевы также агрессивна, как ее кислотная кровь, но, скорее всего, и она доставила бы мне множество неприятных ощущений.

Королева смотрела на меня. Я не видел ее глаз, я не мог даже понять, что из ее уродливой морды — глаза, но я чувствовал ее взгляд. Она изучала меня, оценивала, определяла степень угрозы для себя и своих детей. Примерно тем же был занят и я, и вывод, к которому я пришел, был неутешителен. Если уж Рипли, вооруженная автоматом калибра 10 мм и огнеметом, не смогла ничего противопоставить этому существу, то мои меч и щит — не более, чем игрушки. Королева, по всей видимости, думала так же. Ей достаточно было одного взмаха когтистой лапы, чтобы убить меня. Да какое там, ей достаточно было просто пожелать, чтобы я умер, и десяток ее порождений, которые наверняка где-то здесь, рядом, разорвали бы меня в клочья, но королева медлила.

— Это все не по-настоящему...

Чего хочет от меня Изнанка? Что хочет показать мне, чем втоптать в землю мою психику?

Да, королева пугала меня, но ровно в той степени, в какой напугал бы меня встреченный в лесу медведь. Да, я боялся за Свету и Стаса, сидящих под ее брюхом... Настоящие они или всего лишь порождения Изнанки — я не хотел видеть их смерти.

Это что ли мой страх? Страх за близких?

— Света! — крикнул я, уже не таясь. — Иди сюда!

Света испуганно замотала головой.

Королева недовольно заворчала. Ей не нравилось, когда в ее царстве раздавались громкие звуки. Краем глаза я увидел какое-то движение справа, но, повернувшись, снова не смог сфокусироваться на чем-то конкретном. Чужой был рядом и, скорее всего, не один, но пока они ничем не выдавали себя и не торопились бросаться на меня.

— Иди сюда, не бойся! Они не враждебны!

Вернее было бы сказать "Они пока не хотят нас убивать".

Света поднялась с пола, взяв на руки малыша и вызвав волну движения по всей комнате. Боже мой, да сколько их здесь? Пять? Десять? Как будто одной королевы недостаточно.

Света сделала шаг ко мне, и королева тут же среагировала, преградив им путь свесившейся с ее гамака передней лапой. Просто преградив путь, давая понять: дальше — нельзя.

— Почему? — крикнул я в ее оскаленную пасть. — Что ты хочешь от меня? Все равно это все иллюзия! И ты, и твои уродцы, и Света, и ребенок. Это все не по-настоящему, тварь! Тебя нет! Есть только Изнанка...

— Она и есть Изнанка, — негромко сказала Света, — и ты не прав. Мы — не иллюзия. Мы — настоящие. Ты просто слишком долго шел, ты просто был слишком самоуверен...

— Нет!

Ближайшее к Свете яйцо вдруг зашевелилось. Его острый конец медленно распустился четырьмя лепестками, словно какой-то гигантский уродливый цветок. Внутри яйца что-то двигалось... Что-то пробуждалось к жизни, потягиваясь и извиваясь. И я знал, что это, и что оно собирается делать дальше.

— Беги! — крикнул я.

Не думать! Действовать! Разум говорил мне одно, а сердце — совсем другое. Сердце уверяло, что передо мной — мои жена и сын, во плоти, настоящие, живые, и живыми им оставаться недолго.

Я бросился вперед, рубанув мечом висевшую в воздухе лапу, но это было все равно, что ударить мечом по стальной шпале. Руки загудели, правое плечо отозвалось болью, а меч зазвенел о металл, упав где-то в нескольких шагах от меня. Но какое-то подобие боли я, видимо, причинил и королеве, потому что лапу она отдернула, освобождая мне дорогу к Свете. Вот только сделать я не успел ни шагу...

Ко мне метнулись сразу три серые тени, сминая меня, отбрасывая в сторону и распластывая на покрытом слизью полу. Они не били, не рвали меня на части, хотя могли бы, эти стремительные драконы, пробивающие головы одним движением своей внутренней челюсти. Они просто отбросили меня от своей королевы, на которую я осмелился напасть! Они выполняли ее приказ, а королева, Изнанка, хотела, чтобы я видел все, что произойдет дальше.

— Не вини себя! — успела крикнуть Света до того, как выпроставшийся из яйца лицехват одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и прижался к ее лицу, обвив шею своим хвостом. Сбивая с ног, заваливая на пол, в эту серую слизь, сжимая шею и лишая сознания, но не убивая. Эмбрион должен развиваться в живом теле, чтобы спустя сутки выбраться наружу, в жутком подобии родов. Не просто приходя в мир сквозь боль, а забирая жизнь носителя в угоду себе, разрывая грудную клетку изнутри.

Света до самого момента падения прижимала ребенка к груди, подавив в себе рефлекторное желание вцепиться руками в повисшую на лице гадину. Материнский инстинкт: спасать ребенка, а не себя... Наверное, это и убедило меня в ее реальности. В том, что передо мной действительно моя жена, и я только что стал свидетелем ее смерти. Отложенной смерти!

Малыш заплакал.

Ожило еще одно гигантское яйцо, хранящее в себе форму жизни, несущую смерть.

Я вскочил на ноги, одновременно хватая валявшийся рядом щит. Какое-никакое, но оружие. Там, рядом с бессознательным телом своей мамы, ползал по липким выделениям чужих мой единственный сын: испуганный, потерянный и находящийся в шаге от смерти.

Что-то бросилось на меня, и я подставил щит под удар, подобный удару средневекового тарана. Что-то обвилось вокруг моих ног и дернуло, снова опрокидывая меня на спину. Мощные челюсти, усеянные острыми как кинжалы зубами, сжали мое правое плечо, и оно взорвалось яркой болью, затуманившей сознание.

Крик малыша оборвался, и у меня не было сомнений в том, что это значит.

Я бился в лапах нескольких серых тварей, количество которых не мог даже сосчитать, да мне было и все равно, сколько их там. А потом в мою голову вихрем ворвалась одна простая мысль, и я обмяк, позволяя ксеноморфам делать со мной все, что они пожелают. Уж что-что, а повадки чужих я знал хорошо.

Они не убивают без необходимости. Они тащат к себе в логово, поближе к королеве и отложенным ею яйцам, чтобы дать возможность родиться еще одному ксеноморфу! Меня не нужно никуда тащить, вот он я! Обматывайте меня клейкими нитями, пакуйте! Тащите ко мне яйцо! Подарите мне еще несколько часов, да хотя бы и минут, в обществе тех, кого я люблю! Дайте мне возможность сказать им... Сказать им хоть что-то!

Я опустил руки, перестал отбиваться, ожидая, что меня сейчас поволокут куда-то, но меня лишь поставили на ноги, крепко оплетя ноги хвостом и держа за плечи лапами и зубами. Хватка ослабла, но боль не угасала — я чувствовал зубы чужого в своем плече, и чувствовал, что стоит мне дернуться — он сожмет их, уже не просто удерживая, а дробя кости.

Зато теперь я мог оценить количество нападавших. Меня держали трое. Еще двое стояли в шаге от меня, готовые в случае чего тут же прийти на помощь, но я трезво оценивал свои шансы. Слишком сильны, слишком крепки, слишком подвижны.... Но я и не собирался сопротивляться. Больше не собирался. Я ждал... Вот сейчас меня поволокут к яйцу, из которого мне на лицо бросится мерзкое нечто, и мое сознание угаснет на несколько часов.

Но вместо этого ко мне двинулась королева.

Медленно и грациозно она опустила на пол свои коленчатые задние лапы, а затем выпуталась из паутинного гамака, помогая себе всеми четырьмя передними, и сделала шаг ко мне. Все это она проделала настолько беззвучно и величественно, что единственным звуком, нарушавшим тишину реакторного зала, было дыхание. Сбитое и хриплое — мое, и размеренное, сопровождавшееся легким присвистом — королевы.

Я видел, как натянулась кожа яйцеклада в том месте, где этот громадный мешок соединялся с мускулистым телом самой матки. Она тоже почувствовала это, и остановилась, опасаясь порвать это соединение. Нас разделяло около метра, и это расстояние тут же сократили мои безмолвные конвоиры, подтолкнув меня вперед. Совсем как люди, как охранники большой шишки, скрутившие хулигана, попытавшегося бросить в него тухлое яйцо, и теперь держащие его, чтобы позволить боссу самолично сломать ему челюсть.

Королева нагнулась ко мне, обдав меня густым и тяжелым воздухом из пасти. Я инстинктивно задержал дыхание, ожидая запаха разложения или чего-то еще, мерзкого и тошнотворного, но дыхание матки отдавало лишь чем-то кислым и мускусным. Она склонилась ко мне, обнюхивая и рассматривая наглеца, посмевшего вторгнуться в ее логово и даже ударить ее, попытавшегося причинить ей боль. Ей, королеве, владычице улья!

— Ты забрала у меня все, тварь! — сказал я ей, едва сдержав крик, потому что зубы, сжимавшие мое плечо, тут же вошли в плоть еще на несколько сантиметров глубже. — Чего ты еще хочешь? Убить меня? Так убивай! Давай сюда свое яйцо, я готов! Пусть из меня родится еще один твой уродец.

Королева раскрыла пасть, давая мне возможность в деталях разглядеть ее внутреннюю челюсть. То, что заменяло этим тварям язык, позволяя вырывать из пищи куски мяса и отправлять их в глотку. И вот тогда оказалось, что весь тот страх, что я испытывал до этой минуты — лишь легкое волнение, по сравнению с тем чувством, что нахлынуло на меня теперь. Королева собиралась убить меня лично. Убить и, возможно, сожрать, лишив меня последнего шанса поговорить с любимой, попросив у нее прощения за то, что я сделал, и за то, чего сделать не успел.

— Нет... — прошептал я, и упал бы на колени, если бы не державшие меня лапы ее прихвостней. — Пожалуйста! Нет! Ты же хочешь увеличить свою армию! Дай сюда яйцо! Дай сюда лицехвата! Пусть из меня родится еще один боец! Он будет самым лучшим, самым сильным, правда! Пожалуйста...

Подвижная внутренняя челюсть королевы рванулась мне в лицо со скоростью камня, выпущенного из пращи. Я успел почувствовать острую боль, когда она вонзилась мне в переносицу, круша кости черепа, а затем наступила темнота.

Темнота, но не беспамятство.

Я ощутил, что лечу куда-то сквозь эту тьму. Кажется — наверх, но твердой уверенности в том, где верх, а где низ, у меня не было. Боль ушла. Мои руки и ноги подчинялись мне, а ощупав лицо я не нашел на нем зияющей раны от зубов королевы.

И тогда я вспомнил все.

Это не по-настоящему. Чужие, королева, Света, Стас...Изнанка! Проклятая Изнанка!

Это не королева пробила мне череп, это Изнанка пробила мою защиту от страха, как и предупреждал Эйфель, заставив забыть обо всем, полностью поверив в происходящее.

Моим страхом были не инопланетные монстры, не смерть и даже не потеря близких. Изнанка ударила меня в самое уязвимое место, существование которого я скрывал даже от самого себя.

Моими страхами были бесполезность и бессилие.

Изнанка отторгла побежденного меня. Вышвырнула туда, откуда я шагнул в ее черные объятия: обратно на край Годвилля. И первым, что я увидел, когда тьма сменилась дневным светом, а мои ноги ощутили под собой твердую почву, была Маффит. Она сидела на земле, сжавшись в комок и обхватив руками свои тонкие плечи, и дрожала крупной дрожью.

Я сразу понял, что это не Маффит, что в ее теле по-прежнему Света, и едва обретя способность снова ходить, я бросился к ней.

— Что она показала тебе? — спросил я, падая рядом на колени и стискивая ее плечи.

Света подняла меня глаза. Широко распахнутые глаза с огромными зрачками, расширенными до предела и заполненными, казалось, той самой чернотой Изнанки. Она заговорила, и я не узнал ее голос. Она словно откашливала слова по одному, делая большие паузы на вдох после каждого слова.

— Верни. Меня. Домой. Просто. Верни. Сейчас!

— Да, да, конечно... Засуетился я и вдруг на секунду забыл слова-ключ, активирующие заклинание Эйфеля на переброс обратно в наш мир. Только на секунду, не более, ведь так бывает, когда вдруг вылетает из головы нужное слово: название блюда или фамилия режиссера, фильм которого ты сейчас смотришь. "Ну ты понял, этот самый, который... ну этот..." И за эту секунду, во время которой проклятое словосочетание на латыни носилось у меня в голове, уворачиваясь от цепких пальцев моей памяти, я успел покрыться холодным потом и вспомнить королеву и крепко держащие меня лапы ее уродливых детей.

Бесполезность. Неспособность помочь тем, кого я люблю. Неспособность сделать даже самое простое: умереть, чтобы они жили.

Бессилие. Когда даже смерть — и та зря.

И всю эту бесконечно долгую секунду Света смотрела на меня, будто бы все понимала и заранее смирилась с тем, что останется здесь навсегда. Смотрела на меня так же, как смотрел на меня ее образ, слепленный Изнанкой, перед тем, как сказать: "Ты просто слишком долго шел". Обличая мою слабость и прощая ее.

Как будто мне от этого прощения станет легче.

А потом раздавленное время снова слепилось в цельное и стремительное. Нужные слова нашлись и сами слетели с языка.

— ludum est super!

Я почувствовал, что заклинание сработало раньше, чем Маффит, теперь уже — точно Маффит, спросила меня: "Что за ерунда происходит? Где я вообще? Мы с тобой что-то пили, да?" Изменились ее глаза. Светина душа ушла из них, ушла из этого мира обратно домой, и я тут же прыгнул за ней.

— Да, пили. Много. Сейчас и я протрезвею. ludum est super!

И мир "Годвилля" привычно осыпался мне под ноги разноцветными квадратиками. Я был дома.

Глава 7. "Дом".

По светиным шортам растекалось мокрое пятно. Совсем небольшое, я бы может его и не заметил, если бы смог удержаться на ногах после переноса. Нет, не прыжок между мирами был виной тому, что я тут же рухнул на колени, просто во мне словно бы больше не было позвоночника, а ноги превратились в желе. Страх растворил мои кости и мой внутренний стержень, в существование которого я когда-то верил.

Света сидела в кресле и тоже смотрела на свои шорты. На это мокрое пятно, которое в другой ситуации могло бы стать причиной конфуза, но у девушки на 8-м месяце беременности оно вызывало совсем другое чувство.

— Вызывай "скорую", — спокойно и отрешенно сказала она.

Обеспокоенный Брысь уже суетился возле нее, терся об ноги и заглядывал в глаза, прося разрешения запрыгнуть на колени.

Я попытался подняться, и вцепившись в край стола, даже смог это сделать. Я нащупал смартфон, и кое-как заставил умную машину выйти из спящего режима. "Айфон" долго отказывался принимать мой отпечаток пальца, видимо я никак не мог поставить большой палец в нужное место, и сканер считывал только часть отпечатка, категорически отказываясь опознавать таким образом хозяина.

— Але, "Скорая"?

— Здравствуйте, слушаю вас.

— Здравствуйте. У нас...

А что "у нас"? Что ей сказать-то?

— У меня жена... Восьмой месяц беременности. У нее... Она... Ей плохо.

— С чем именно плохо? Сердце? Дыхание? Боли в области таза?

Я беспомощно обернулся к Свете, прося совета. Перед глазами у меня стояла сцена из "Проклятья", в которой у девушки, попавшей в автокатастрофу, пропитывается кровью юбка. Но то фильм, а то жизнь. Да и кровь у Светы не шла.

— Я рожаю, — сказала она, — воды отошли.

— Воды отошли! — сказал я в трубку и только тогда осознал происходящее.

Воды отошли. Моих ограниченных познаний о женской физиологии хватало как раз на то, чтобы знать: отошедшие воды — это начало родов. Через сколько малыш появится на свет? Что мне делать, если скорая не успеет? Что мне делать, если что-то пойдет не так?

А что-то явно пойдет не так. Все, что случается со мной — идет не так!

Да все уже идет не так! Восьмой месяц беременности! Восьмой! Черт, срок же считают в неделях, там не ровно 9 месяцев, там какое-то количество недель.... Почему я не знаю, на какой неделе нормально рожать, а на какой — рано? Почему я не знаю, на какой неделе сейчас моя жена?

Потому что до сих пор я так по-настоящему и не поверил. Не принял того факта, что скоро стану отцом.

— Але, вы слышите меня? — трубка вывела меня из оцепенения.

— Да.

— Адрес! Давайте ваш адрес и телефон.

Я продиктовал. Ответил еще на какие-то ничего не значившие для меня вопросы. Положил трубку.

— Помоги мне, — попросила Света, — меня ноги плохо держат. Помоги дойти до ванной. Умоюсь, переоденусь.

— Как ты себя чувствуешь?

Она посмотрела на меня. Опять, как несколько минут назад, там, на краю Годвилля. Господи, какой же я идиот. Как она может себя чувствовать после того, как ее прожевала и выплюнула Изнанка, после того, как она поняла, что у нее отошли воды? Как себя чувствую я? Паршиво. Отвратительно. Хуже некуда. Но я — не рожаю. Значит ей — еще хуже.

— Сейчас, подожди секундочку.

Я отпустил стол, проверяя, могу ли я сам держаться на ногах. Оказалось, что уже могу. Подставив супруге плечо, я довел ее до ванной комнаты, а когда она скрылась за дверью — где стоял, там и сел, просто сполз по стенке.

Бесполезность. Я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь. Я был слишком занят, чтобы походить на курсы будущих пап. Слишком занят своими проблемами, слишком глубоко ушел в работу... Слишком долго шел, был слишком самоуверен! Поэтому если роды начнутся прямо сейчас — я просто не представляю, что я буду делать. Я буду полностью бесполезен в тот момент, когда нужен Свете больше всего.

Когда дело шло к свадьбе, я не раз пылко клялся, что без раздумий умру за нее, и мы оба знали, что это правда. Вот только умереть — это слишком просто, и этого чаще всего совсем недостаточно. Умирать — легко, жить — куда сложнее.

Света вышла из ванной, завернутая лишь в полотенце. Я встал, протянулся к ней, но она махнула на меня рукой, мол, не надо, я уже в норме, сама могу идти, и шла в спальню, переодеваться.

— Вот халат, положи его в тревожную сумку. Носки еще. Ах да, чай на кухне возьми и тоже в сумку.

"Тревожный чемоданчик" был собран месяца три назад. В нем было все, что могло потребоваться Свете в роддоме, при родах или на сохранении. Она вообще всегда и ко всему готовилась основательно, имея помимо плана "А" еще как минимум "Б", "В" и "Г". Причем "Г" назывался так, потому, что основная его стратегия описывалась словами: "Гори все синим пламенем, а я — прорвусь!"

Я безропотно унес врученные мне вещи, нашел чай, переложил его в сумку, и догадался посмотреть на часы. 4 часа ночи... Надо же, вызывая "скорую", я пропустил эту информацию мимо глаз, я просто набрал 030 и все.

Я вернулся обратно и встал у двери спальни, наблюдая, как Света надевает колготки. Она делала это молча и сосредоточенно, словно решая в уме какую-то сверхсложную математическую задачу. А глаза... Глаза у нее были в точности как там, у края Изнанки. И не важно, что тогда это были глаза Маффит! Зрачки были непомерно расширены, и в них словно бы перекатывалась тьма, грозившая выплеснуться наружу.

— Света, — тихонько позвал я, — поговори со мной!

Она посмотрела на меня. Впервые посмотрела не просто как на человека, до которого нужно донести какую-то информацию, а как на родного, как на мужа: с узнаванием и пониманием.

— О чем?

— Расскажи, что ты видела? Что тебе показала Изнанка?

— Нет.

Взгляд снова потух, Света снова уходила в себя.

— Ладно, Бог с ней, с Изнанкой. Просто поговори со мной. Расскажи, что ты чувствуешь, как там малыш? Шевелится ли? Воды отошли, значит, он собирается выходить? На что это похоже?

Больше всего я боялся, что она ответит "Не шевелится". Стас был изрядной егозой, и последние несколько недель вертелся не переставая даже во сне, делая паузы от силы на несколько минут. И если сейчас он затих, значит что-то УЖЕ идет не так, а скорая еще даже не замаячила на горизонте.

— Шевелится. Все как обычно, я не чувствую ничего нового. Просто воды отошли. Кажется, не полностью, вроде бы их должно быть больше.

— Так может быть...

— Нет, не может. Это воды. И пробка вышла. Я рожаю.

— Но ведь...

— Да, рано еще.

— Но это...

— 37-ая неделя. Роды должны быть на сороковой неделе. В идеале. У меня началась 37-ая. Это не критично. Все должно быть нормально. Должно быть.

Она говорила это не мне. Она убеждала в этом себя.

Зазвонил домофон, и я ушел открывать.

— "Скорая"! — сказал в трубку мужской голос.

— Пятый этаж! — сказал я, нажимая на кнопку, открывающую дверь подъезда.

Доктор был сонным. Зевая, записывал светины данные: где она наблюдалась, какой возраст, какой срок, какие проблемы были в ходе беременности. Посмотрел поданные ему документы из женской консультации, сделал какие-то отметки, померил давление и температуру. Ненадолго проснулся, обнаружив, что давление несколько выше нормы, дал таблетку и вернувшись в дремотное состояние, пояснил, что все нормально, и повышение давления и пульса — лишь следствие того, что Света разволновалась из-за отошедших вод.

Слава богу, в глаза ей сонный доктор не смотрел. Они уже начали приходить в норму, но еще только-только начали. Увидь он эти огромные черные зрачки — однозначно бы задумался: а что она такого приняла.

— Все нормально, собирайтесь, поедем. Вы по плану во второй роддом ехать должны были, но он закрыт на помывку. Поедем в четвертый. Одевайтесь!

— А мне с вами можно? — спросил я.

— В машину — можно. Только смысла нет, все равно из роддома обратно домой поедете.

— Почему?

— Дальше приемного покоя вас никто не пропустит.

— Но я хотел присутствовать при родах. Помогать...

Света ушла одеваться, и доктор, проводив ее взглядом, наклонился ко мне, доверительно понизив голос.

— Парень, поверь, тебе это не надо. И ей тоже. Вряд ли ей будет приятно, если ты увидишь ее в том состоянии, в котором она будет рожать. Женщины в это время себя не контролируют. А видеть это... Ты потом о сексе очень долго думать не захочешь. Да и вообще... Просто представь себе, она орет от боли, а ты стоишь рядом, и НИЧЕГО сделать не можешь. Вообще ничего. Только видишь это. Ты там бесполезен.

— Бесполезен... — эхом повторил я.

— Да. На самом деле тебе решать, конечно. Дело твое. Но послушай совета опытного доктора. И к тому же, чтобы совместные роды... Это платные роды надо.

— Знаю, согласен заранее.

— Ты-то согласен. Но роддом сейчас переполнен, платных палат нет. "Двойка" на помывке, всех рожениц распределяют между "четверкой" и "семеркой". В "четверке" все забито, там просто конвейер по производству грудничков. Никто не даст вам платной палаты.

— Уверены?

— На все сто. Твоя жена же не первая, кого я туда везу. У меня за последние три дня пять рожениц было. Я видел. Знаю.

Вернулась Света, и доктор тут же перешел обратно на "вы".

— Да вы не переживайте, все нормально будет. "Четверка" — хороший роддом. Если что не так — в нем же перинатальный центр. Полостные операции — их конек! Если роды вдруг, тьфу-тьфу-тьфу, — доктор постучал согнутым указательным пальцем по столу, — пойдут плохо, лучше, чем там, вам кесарево никто не сделает. Но пока я не вижу никаких показаний к такому вмешательству. 37 недель — это нормально. Ну, чуть раньше, чем нормально. Ничего страшного. Поэтому, молодой человек, я бы вам советовал остаться дома. Сделать генеральную уборку. Подготовить квартиру к приезду нового члена семьи. Ну и напиться напоследок! — он заговорщически мне подмигнул. — Потом у вас такой возможности долго не будет.

Я еще колебался, а Света уже решила все за меня.

— Проводи нас до машины и все.

— Но...

— Проводи нас до машины! Дальше — не надо.

— Хорошо.

Я оделся. Помог одеться Свете. Мы по очереди обняли Брыся, хотя зачем это сделал я, который должен был вернуться спустя пять минут — не знаю. Вышел, закрыл дверь на ключ. Мы спустились на лифте, вышли в ночную мглу, худо-бедно изгнанную из-под козырька подъезда светом фонарей. Направились к машине.

— Доктор, вы идите, я вас догоню. Можно нам пару минут? — попросила Света.

— Конечно.

Он ушел, оставив нас двоих, нелепо стоящих посреди ночного двора. Свету, с непомерно огромным животом, и меня, с непомерно огромной "тревожной сумкой". Мы молчали... Начать попытался я.

— Света... Прости меня. Я же не думал... Не знал...

— Тссс, — она запечатала мои губы указательным пальцем. — Я знаю. Все знаю, все понимаю. Ты не мог знать, как все обернется. И не мог знать, что Изнанка вытащит у меня из-под сердца. Я и сама не знала... Поэтому что бы ни случилось — не вини себя.

— Ты думаешь, Стас запросился наружу из-за того, что...

— Тссс, я сказала. Тссс!

На этот раз она запечатала мои губы поцелуем и, отстранившись, сказала:

— Я тебя люблю. Все будет хорошо!

Ну вот, опять. Плохо — ей, а успокаивает — она меня.

— И я тебя люблю. Но скажи, что ты видела? Что было ТАМ?

— А что видел ты?

— Я расскажу, но не сейчас. Сейчас — не подходящий момент.

— А я — не расскажу. Это мое. Слишком мое! Да и вспоминать не хочется. Но главное, что все получилось: мы вернулись, пусть я и не прошла сквозь Изнанку, а малыш так сильно испугался, что... В любом случае, все будет хорошо. И не вини себя, ты не только хотел как лучше, ты еще и вытащил нас оттуда, когда все пошло не так.

— Да это не я, это Эйфель предложил...

— Ты. Его магия — энергия, манипулирование ею, как он это называет. Твоя магия — умение окружать себя хорошими людьми. Если бы существовала противоположности Изнанки, показывающая людям не их страхи, а их сильные стороны, ты бы встретил там всех, кого любишь, и кто любит тебя.

— А ты? Какова твоя магия?

— Терпение, — ответила Света после недолгого раздумья, — просто терпение.

Я попытался поцеловать ее, но Света уже выхватила у меня сумку, отвернулась и шагала к машине скорой помощи. Уже в дверях она обернулась мне и помахала рукой.

— Я позвоню, когда малыш родится! Не волнуйся, все будет хорошо.

Дверь захлопнулась. Машина тронулась. Я остался стоять посреди двора, провожая ее взглядом, пока "ГАЗель" не скрылась за поворотом дороги. И когда она скрылась — ничего не изменилось, я остался стоять, не зная, что мне делать дальше.

Да, доктор прав, там, в роддоме, я бесполезен. Я ничем не смогу помочь жене, как бы ни развивались события, как не мог я помочь ей и в Изнанке, пусть и шагнул в ее темноту вместе с ней.

"Бесполезность". Какое страшное слово... Все говорят мне его. Его нашептывала на ухо Изнанка, приняв облик королевы, его же произнес доктор, забравший мою Свету на своей белой карете с крестом цвета крови.

И тут мне пришла в голову мысль, от которой сердце на секунду остановилось, словно обдумывая ее вместе со мной. А что, если я все еще ТАМ? В Изнанке? Что, если это лишь продолжение испытания моим сокровенным страхом? Как отличить реальность от порождения той черноты, в которую мы шагнули с края Годвилля?

— Это все не по-настоящему... — прошептал я.

Справа, на краю поля зрения, что-то шевельнулось, и я тут же обернулся на это движение, ожидая увидеть уже знакомые мне уродливые фигуры с длинными изогнутыми черепами, но фигуры оказались вполне человеческими. Ко мне направлялись люди. Трое парней, негромко переговаривавшихся о чем-то между собой. Один указал на меня рукой, двое других засмеялись.

Я ждал.

— Это все не по-настоящему....

Они подошли. Трое парней, от 16 до 20 лет, в спортивных костюмах и кроссовках. Крепкие, сбитые, чуть пониже меня ростом, вальяжно гуляющие по своей территории. В свежем ночном воздухе я даже ощутил легкий аромат жареных семечек, который они принесли с собой.

Стая, охотящаяся в ночи.

— Здоров, полуночник! — заговорил тот, что шел по центру. Лидер.

— И вам не хворать! — дружелюбно откликнулся я.

Что же Изнанка хотела показать мне теперь? В какой форме она предъявит мне мое бессилие сейчас? Или копнет еще глубже, продемонстрировав что-то еще, чего я о себе не знаю? Но в любом случае я был благодарен ей за смену декораций. Лучше трое гопников, чем удаляющиеся задние фонари скорой помощи, увозящей мою жену. Это куда менее страшно.

— Слышь, мужик, закурить не найдется?

— Нет. А у вас?

Кажется, я сломал им шаблон.

— Слышь, ты чо такой борзый? — подал голос тот, что слева, делая шаг ко мне.

— Да я не борзый. Я просто курить хочу. Подумал: вдруг у вас есть?

— Ты чо, нах?

Рука главного легла ему на плечо.

— Погоди. Мужик, а ты что тут вообще делаешь?

Я рассмеялся. Здесь хорошо бы смотрелась фраза, что я рассмеялся, выплескивая скопившееся напряжение, вот только напряжения не было. Я боялся пару минут назад, думая, что у моей жены от стресса начались роды, и теперь неизвестно, в каком состоянии родится малыш, и родится ли вообще. А сейчас, осознав, что я все еще в Изнанке, бояться мне было больше нечего.

— Я что-то смешное сказал? — в голосе парня зазвучала угроза.

— Не, прости, чувак, я не над тобой смеюсь. Просто ты назвал меня мужиком. Это забавно. Понимаешь, мне 31 год, а я до сих пор ощущаю, что мне 17. Я до сих пор не сразу понимаю, что обращаются ко мне, когда в маршрутке слышу: "Мужчина, передайте за проезд". Все еще жду, что ко мне все будут обращаться "Молодой человек" или "Парень".

Парень улыбнулся. Это было странно.

— На, — он протянул мне сигарету, — зажигалка есть?

— Нет. Огонек найдется?

— Держи.

Я прикурил от протянутой мне зажигалки, неглубоко затянулся и с наслаждением выпустил струю дыма в ночное небо.

— Я курить бросил два года назад, — пояснил я, — уже забыл этот вкус.

Парни недоуменно переглядывались. Я также недоуменно смотрел на них. А что, бить меня сегодня больше не будут? А рвать на части? Если бы один из них вдруг отрастил хвост или впился мне в руку зубами, я бы не удивился. А вот что со мной просто продолжают говорить — это удивляло и начинало пугать.

— Так что ты тут делаешь посреди ночи?

— Стою. Жену в "скорую" посадил и стою...

— А что случилось?

— В роддом повезли.

— Ха, мужик, поздравляю! — лидер хлопнул меня по плечу, и протянул руку для рукопожатия. Остальные двое тоже вполне дружелюбно улыбались, а не скалили зубы. — Уже знаешь, мальчик, девочка?

— Мальчик, — я затянулся еще раз, — Станиславом назвали.

— Зашибись! Я по отчеству Станиславович! Молодец, мужик, без брака работаешь! Так держать! Пацан будет! Супер! А мы думаем, чего ты такой странный, стоишь один посреди двора, базаришь как-то неправильно. Нормально же все?

— Нормально, — растерянно ответил я.

— Ну и зашибись! Тебя как звать-то?

— Кирилл.

— А я — Миша. Ну, бывай, Кирилл. Стасяну привет передай, когда увидишь! Пошли, пацаны!

Пацаны по очереди протянули мне руки, которые я механически пожал, и пошли дальше. Ночная стая на ночной охоте.

Я разом втянул в себя половину сигареты. Легкие обожгло горячим дымом, и я с трудом удержал в груди кашель.

— Это все не по-настоящему... Или нет?

Дым был горьким, и он заполнил всю мою душу.

Докурив, я пошел домой. Я по-прежнему не знал, что мне делать и куда идти, поэтому отдался автопилоту, который и увел меня в пустую квартиру.

Глава 8. "Часы"

В моем доме нет часов со стрелками. В моем доме нет этого раздражающего тиканья часового механизма. И, тем не менее, сейчас я слышал этот звук, ощущал его каждой клеточкой своего тела. Я слышал, как идет время...

Тик-так.

Я смотрел на экран своего смарфона, который отображает лишь часы и минуты, но слышал, как секунды отмеряют время. Слышал где-то внутри своей головы.

Тик-так.

"Тик" — это рождение. "Так" — это смерть. Наша жизнь — это движение маятника часов от одной точки к другой. От "тик" — к "так". Сначала — медленное, маятник только начинает набирать ход после того, как наступил "тик", потом — все быстрее и быстрее. Маятник несется к "так", и нет в мире силы, способной его остановить.

4-30.

Я сварил себе пельменей и поел, не чувствуя голода.

5-00.

Я зашел в ванную комнату и долго всматривался в свое отражение в зеркале. Мои зрачки снова стали нормальными, и нормально реагировали на свет. Страх прошел. Не забылся, нет, он просто заполз обратно в тот уголок под сердцем, откуда его вытащила Изнанка. Он будет сидеть там до самого "так", время от времени касаясь сердца своей холодной когтистой лапой. Мои глаза снова стали прежними, а вот волосы — уже не станут. Я не стал седым, словно лунь, но седые пряди виднелись и на висках, и на макушке.

Тик-так.

Я словно бы сошел со своего маятника. Он по-прежнему несся пор направлению к "так", а я — наблюдал за ним со стороны, констатируя, что он практически не движется. И каждая прошедшая секунда проносилась через мою душу, вырывая из нее крошечный кусочек или что-то необратимо изменяя в ней.

Секунды — они как гамма-кванты. Иногда — смертоносны, иногда — вызывают мутации.

5-15.

Я не выдержал и позвонил Свете.

— Как ты? Заселилась?

— Да. Дали койку. Лежу. Жду.

— Как себя чувствуешь?

— Ничего не поменялось. Ничего особенного не чувствую.

— Стас...

— Вертится. Я ощущаю его движения.

— Что говорят врачи?

— Ничего.

5-30.

Попытался уснуть. Не помогло. Около часа лежал в постели, глядя в потолок. Закрывал глаза и вместо того, чтобы перестать видеть что-то — начинал видеть темноту, а видеть ее я больше не хотел.

Тик-так, проклятый тик-так.

Брысь улегся мне на грудь, словно пытаясь своим теплом растопить мой страх. Не получалось. Нет в этом мире достаточно теплого кота для того, чтобы растопить этот ледяной осколок.

6-30. Позвонила Света. Сама. Голос ее звучал устало, и время от времени она прерывалась, чтобы подавить рвущийся из груди стон.

— Вот они какие, схватки... Знаешь, это больно. И этому нет конца. Они накатывают и накатывают, одна за другой.

— Как секунды?

— Слава Богу, реже. Но да.

— Что говорят врачи?

— Только то, что я и так чувствую. Началась родовая деятельность, ребенок просится наружу. Ждем.

— Чего ждем?

— Раскрытия.

— Раскрытия чего?

— Кирилл, иди гугли женскую физиологию!

— Хорошо. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Тик-так. Я — на линии огня пулемета, выплевывающего в меня секунды. Пулеметчик пытается меня убить, но у него никак не получается, слишком мелок калибр, но зато недостатка в боеприпасах он не испытывает.

6-45.

Киоски уже должны работать, и я снова вышел на улицу за сигаретами. Город еще окутывал ночной сумрак, но восток уже алел в радостном предвкушении явления дневного светила.

Я купил пачку "Кента". Принял ее из рук продавщицы, перевернул, посмотрел на жуткую картинку и подпись к ней: "Недоношенность".

— Простите, а можно пачку с другим вкусом?

— Вкусом? А... Поняла. А этот вам чем не нравится? Обычно мужчины просят не давать им сигареты с импотенцией, а девушки — с мертворождением или недоношенностью. Я так и подбираю.

— Сегодня мне недоношенность и мертворождение совсем не нравятся.

— Желаете импотенцию?

— А нет со вкусом самоуничтожения или хотя бы страдания?

— Может быть бессилие?

— Что, простите?

— Я говорю, может быть, зависимость?

Она протянула мне пачку с изображением скованным наручниками рук в облаке табачного дыма. "Зависимость". Послышится же. Или теперь всегда будет слышаться?

— Да, зависимость — самое то. Подойдет. Спасибо!

— Курите на здоровье.

Я скурил четыре сигареты подряд, пока шел до дома. Проклятый звук идущих часов, отмеряющий секунды, стал тише уже на второй, и практически пропал на четвертой. Я скурил бы и пятую, но к головокружению добавилась тошнота, поэтому в квартиру я решил пока не подниматься, а вместо этого просто сел на скамейку и стал смотреть в небо в ожидании рассвета.

Было бы символично, если бы мой сын родился на рассвете.

7-30.

Рассвело. Я продолжал глушить тиканье в своей голове сигаретами, выкуривая по одной каждые 15-20 минут, когда проклятый "тик-так" начинал набирать громкость. Я позвонил Свете.

Она дышала тяжело, и паузы в разговоре участились.

— Нет. Еще не родила. Больно очень. Схватки. Раскрытие пока недостаточное, медленно идет. А Стас наружу просится. Вот прямо хочет в этот мир.

— Дурак. Нет в этом мире ничего хорошего.

— Это ты — дурак. Он — найдет. А не найдет, так сотворит. Все, не звони мне, я не могу разговаривать. Надо правильно дышать, тогда не так больно. Как рожу — позвоню.

Я все-таки поднялся в квартиру, решив, что если меня начнет тошнить слишком уж сильно — я успею добежать до туалета. Оказавшись дома — вспомнил, что Эйфель просил ему позвонить после того, как мы выберемся. Его самарский номер я помнил наизусть.

На седьмом гудке я хотел уже повесить трубку, когда в ней что-то щелкнуло и раздался знакомый голос.

— Да.

Видимо на телефоне у старика стояла сигнализация, аналогичная той, что предупреждала его о гостях в Годвилле. Хорошо быть магом: понавесил таких вот сторожевых заклятий, и живи себе в двух мирах.

— Привет, Семен. Это я.

— Все нормально? Вы оба выбрались?

— Нет. Да.

— Света прошла Изнанку?

— Нет. Мне кажется, ее вообще невозможно пройти. Но план сработал, заклинание переноса подействовало как надо.

— Как она?

— В роддоме.

— И?

— Пока ничего не ясно. Рожает. Но все идет как-то... Странно идет.

— Что она видела?

— Не знаю. Не говорит. И не скажет.

— Однажды скажет. Этим надо делиться, однажды она это поймет. А ты? Что видел ты?

— Достаточно, чтобы стать таким же, как ты.

Эйфель вздохнул.

— А я говорил тебе: не прыгай. В этом не было смысла, но ты хотел испытать себя.

— Ты говорил и обратное. Что каждый человек должен взглянуть в глаза своему страху! Ты бы уже определился, что ли?

— Сам теперь попробуй определиться, — огрызнулся старый маг, — ты там был. Зачем пошел-то?

— Я хотел разделить с ней страх.

— Страх не делится, его можно только умножить. Живи теперь с этим. Учись жить. Я же научился.

— Что-то плохо у тебя получается.

— Поговори мне еще тут. Посмотрим, как у тебя получится.

— Посмотрим...

Попрощались. Я взгромоздился на подоконник, открыл окно и выкурил еще две сигареты, вдыхая дым вместе с осенней утренней прохладой, наблюдая, как люди спешат на работу.

На работу...

Вспомнил, что сегодня пятница. Пойти на работу и мне? А если вдруг что-то потребуется Свете? Что-то привезти, что-то сделать? Да и какой из меня сегодня работник? Я же вместо слов клиентов буду слышать только проклятое "тик-так". Подумал, отправил директору смс "Не приду, жена рожает" и снова попытался уснуть.

8-30

Получилось.

10-30

Кажется, я так и заснул с открытыми глазами? Потому что не помню, чтобы проснувшись, открывал их. Солнечный Свет за окном разогнал черноту Изнанки окончательно, и при ярком солнце все ночные страхи казались делом прошлым и давно минувшим. Казались, но недолго. Достаточно было снова взять в руки телефон. За примерно два часа, которые я проспал, от Светы не было звонков.

Страхи вернулись.

Ощущение своей полной бесполезности — тоже.

По квартире витал никотиновый дух, и я вспомнил, что перед сном нахально курил в квартире, сидя на подоконнике. Я давно об этом мечтал. Когда мы покупали эту квартиру, одной из вещей, которые мне в ней понравились, были подоконники. Широкие, я бы даже сказал, огромные, так контрастировавшие с узенькими и убогими, которые украшали нашу предыдущую квартиру в старой панельной "хрущевке". В шутку я говорил Свете, что однажды она уедет в отпуск или просто в гости, а я буду сидеть ночью на подоконнике, курить и пускать дым в окно.

На тот момент я уже год, как бросил. Мы все пытались зачать ребенка, и оба хотели свести к минимуму вредные воздействия вроде алкоголя или никотина. Ну и конечно же курить в квартире Света бы мне не позволила, и тот факт, что в воздухе витали остатки сигаретного запаха был лучшим свидетельством моего одиночества.

Тик-так. Я снова слышал биение секундной стрелки у меня в голове.

Почему она не позвонила? Сколько вообще времени должны длиться роды? Мне вспоминались рассказы и тех, кто родил часа за два, и тех, чьи мучения длились по 12 часов.

Я накинул куртку и пошел курить на улицу, оставив в квартире открытыми все окна и взяв с собой телефон. Да, Света сказала не звонить, но я не был уверен, что смогу удержаться.

10-45

Не смог. Позвонил. Послушал длинные гудки.

Позвонил еще раз. Снова послушал длинные гудки.

Отправил глупую смс с текстом "Как ты там?"

Скурил еще сигарету. Пошел гуглить длительность родов и родовые процессы.

11-30

Лучше бы не гуглил. Стало только страшнее, и чувство бессилия придавило меня к земле еще сильнее.

Вспомнил, что не звонил никому: ни светиным родным, ни своей маме. Что никто еще не в курсе происходящего. Позвонил всем. Рассказал. Тесть велел держаться, не паниковать, и тут же сообщить ему, как только внук появится на свет. Моя мама же развила кипучую деятельность. Медик-пенсионер — это как полковник запаса. Вроде и не на службе, а связи такие, что при желании может устроить небольшую революцию, просто сделав пару звонков. Маме потребовался всего один: она позвонила своей давней подруге, главврачу седьмого роддома, которая в свою очередь позвонила в "четверку", навела там шухер, а заодно и навела все необходимые справки, дав подробную и емкую обратную связь.

Обратная связь, правда, не радовала.

— Раскрытие идет медленно, а ребенок уже достаточно давно без вод.

— Это сильно плохо?

— Не хорошо.

— Не хорошо или плохо?

— Не хорошо. Чем дольше ребенок без вод, тем больше вероятность осложнений.

— Каких?

— Многих.

— Что можно сделать?

— Тебе — ничего. А там — делают все, что могут.

И еще пара сигарет, чтобы заглушить проклятое тиканье.

12-00

13-00

14-00

Кончились сигареты. Кончился грязный пол — я тщательно перемыл всю квартиру, уделив особое внимание будущей детской. Кончились непропылсошенные ковры. Кончился мусор в пылесосе.

Не кончались только секунды в цинках проклятого пулеметчика, упорно продолжавшего пытаться изрешетить меня ими. Для меня время обрело облик, оно злобно скалилось мне в лицо жуткой пастью королевы. Время — мерзкий и неуязвимый ксеноморф.

14-30

Я вспомнил, что не завтракал. Открыл холодильник, и вспомнил, что не хочу есть.

14-35

Зазвонил телефон. Зазвонил той мелодией, что стояла у меня лишь на одного человека.

Я взял трубку, но не смог ничего сказать, в горле пересохло, в ушах звенел маятник. А трубка заговорила со мной сразу двумя голосами.

Первый, такой родной, но такой усталый и измученный, сказал:

— Мальчик. 3100. Безумно милый.

А второй, незнакомый, но самый желанный на свете, сказал что-то неразборчивое. Что-то среднее между "Вя", "Уа" и "Гы".

И вот тогда тиканье смолкло, я вернулся на маятник и снова несся от "тика" к "таку" вместе с ним. А где-то в десятке километров от меня сказали громкий "тик" новые часы. Часы моего сына.

Эпилог.

Стас получил 9 баллов из 10 по шкале Апгар. Здоровенький, крепкий малыш.

В четыре месяца с небольшим, то есть на пару месяцев раньше средней нормы, наш кроха впервые пополз. Доктора в детской поликлинике восторгались: "Какой любопытный и общительный малыш!" Но только мы со Светой знали правду, почему он родился почти на месяц раньше срока, почему растет несколько более крупным, чем его сверстники, и почему активнее знакомится с внешним миром, чем другие дети.

Он стремился поскорее познать мир с одной лишь целью: побыстрее вырасти и стать сильнее, чтобы защитить свою маму от того, что они оба, будучи еще частями одного целого, видели в Изнанке. Впрочем, это лишь моя гипотеза.

Мы не говорили об этом. Света так и не рассказала мне, что пришло к ней в этой тьме, но пару раз за последние полгода я просыпался от того, что она ворочалась в кровати и едва-едва разборчиво шептала: "Мертвы... Они все мертвы... Все... Дети... Все..." Я гладил ее по плечу, и она утихала, а на утро на ее лице не было и следа о приснившемся кошмаре. Она не прошла Изнанку, но все-таки победила свой страх. Сумела загнать его туда, откуда липкая тьма вытащила его.

Женщины в принципе сильнее нас, мужчин. У них, как писал Вербер, скелет внутри, поэтому они испытывают боль, гнутся, но не ломаются, пока этот стержень остается неповрежденным. А у нас скелет снаружи, подобно хитиновому панцирю муравьев. Поэтому внешне мы кажемся сильнее и выносливее, более стойкими к ударам судьбы. Пробить этот панцирь не так просто, но если сделать это — нам конец. Та зараза, что попадет под панцирь, распространится по всей душе и уничтожит ее, и я не могу забыть тот хруст, с которым королева пробила мой череп.

Я не кричу по ночам. Кричать мне хочется днями. Изнанка вытащила мой страх из-под сердца, выкормила, выпестовала, дала набраться сил, и с этим ударом вложила его в мою голову.

Мы не говорим об этом. Мы живем вместе, мы спим вместе, мы вместе воспитываем чудесного малыша, который наверняка вырастет настоящим мужчиной — сильным и не боящимся ничего на свете. Но между нами — глубокая трещина, из которой поднимаются протуберанцы черного тумана.

Я учусь с этим жить. Получается плохо.

Каждый день какие-то мелочи напоминают мне о моей бесполезности и бессилии. Я вижу их в каждом светином взгляде, брошенном на меня, когда у меня на руках малыш плачет, а перебравшись к ней — перестает. В глубине души я уверен, что она так не думает, но эта самая глубина души — слишком глубоко. А на поверхности — только страх оказаться бесполезным.

А еще я жду продолжения франшизы. И, кажется, я знаю, кто, а точнее — что, поможет мне начать новую главу моей жизни. Последнюю главу.

Сентябрь 2015 года.

Спасибо Ане Михайловой за неоценимую помощь в финишной обработке рассказа, а также за ее тепло и поддержку.

P.S. Для интересующихся — хронология "Годвилльского цикла":

1) "Черный маг Василий Ложкин, или как меня затянуло в "Годвилль"

2) "Василий Ложкин и неудачное колдунство"

3) "Там, где правит Рандом"

4) "Кривая лапка Енота"

5) "Сквозь страх"

6) ......

1