| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я был услышан. Сагитта приземлилась на уступ легко и изящно. Следом появились воины: отчаянно ругавшийся Браго, молчаливый Драко и как всегда безупречный Данко. Принц был последним. Его подхватили, не дали упасть.
На мой вопросительный взгляд колдунья пояснила:
— Альхаг задержит преследователей.
Пещеры запомнились мне пылью и столбами замерзшей воды. То было странное сочетание непривычных форм, ведь в природе куда чаще вода бывает жидкая, а земля твердая, и обе стихии торопятся слиться, перемешаться, проникнуть друг в друга. Тут же — будто рассорились, и ни одна не желает первой идти на мировую. Ирга рассказал, будто в незапамятные времена через Кобальтовые горы шел великан. Развлечения ради он смастерил арфу из ветвей мирового древа, а вместо струн натянул звенящие ручьи. Целое лето не умолкала музыка. Зимой великан отправился странствовать дальше. Не нашлось музыканта, который смог бы играть на гигантской арфе. Так и окаменела она, и мороз сковал струны-струи. Судя по количеству струн, великан был сторуким, вот что подумал я, выслушав Иргу.
Лед был повсюду. Он то складывался в колонны, что сверкали и переливались в свете факелов, то блестел глазурью над головой, то потеками струился вдоль стен. Порой дорогу преграждали целые ледяные занавесы, образованные каскадами застывшей в вечном беге воды, и тогда приходилось безжалостно крушить красоту, чтобы освободить проход.
Один за одним перед нашими взорами представали подземные залы. Некоторые были огромны, их своды тонули в темноте, завораживая ощущением безбрежности, другие — едва ли больше каморки в захудалом трактире. Порой зазор между камнями оказывался столь мал, что приходилось протискиваться в него согнувшись или даже ползком. Холодный воздух подземелий скреб горло при каждом вдохе. Вездесущая пыль превратила нас в ожившие статуи. Она запорошила одежду и оружие, забивалась в глаза, в нос, в горло. Ариовист комкал кружевной платок и кашлял уже не таясь.
Все ссоры были забыты. В подземельях то хрупкое равновесие, что так долго колебалось между мною и воинами, окончательно сместилось в мою пользу. Данко оставил насмешки. Браго продолжал подтрунивать, но уже без злобы, а больше в силу привычки. Драко растолковывал мне премудрости воинской науки. Ариовист, видимо, тоже доверившись нашему сходству, принимал мою помощь, а большего от принца ждать не приходилось. Он казался отравленным какой-то душевной болезнью, и яд, который выплескивался вовне, был не следствием дурного характера, а одним из признаков владевшего им недуга. Помимо воли я жалел принца и не знал, что делать с этим непрошено возникшим чувством.
В подземельях не было солнца или луны, чтобы отсчитывать смену дня и ночи. Мы ориентировались по внутренним часами, но как в отсутствие путевых вех трудно рассчитать расстояние, так и в отсутствие небесных светил сложно измерить ушедшие минуты. Пройденный путь человек определяет по изменению видимой картины мира. Однако будет ли он точен, лишившись поддержки зрения, ориентируясь лишь на чувства голода и усталости? И коль скоро несовершенно присущее нам восприятие расстояния, вряд ли в отношении времени мы одарены более щедро.
Подземные чертоги были сродни изнанке мира. Следуя через погруженные в вечную полночь залы, река времени могла сбиться с привычного нам течения, иначе трудно объяснить то, что в четыре дня под землей мы совершили переход, который на поверхности отнял бы вчетверо больше времени. А что до чувств, разве найдется в мире человек, ни разу не обманутый ими? И тем вернее мы обманывается, чем сильнее жаждем принять на веру иллюзии, которыми они нас влекут.
VIII. Предательство
Упомянутым ниже событиям очевидцем я не был, однако позволяю себе живописать их, руководствуясь теми соображениями, что они идеально ложатся в канву повествования. Излагаю я со слов Сагитты, которая, будучи ученицей и наперсницей Альхага, как никто иной могла предвидеть действия колдуна и движущие им мотивы. В любом случае, это единственное из известных мне описаний, и в таком виде, полагаю, оно представляет собой некоторую ценность.
Проводив нас, Альхаг остался у Ледяной скалы и пока мы шли подземным путем, сдерживал атаки, заставляя нападавших верить, будто крепость обороняется сразу несколькими воинами. Когда же по его расчетам мы должны были подняться из подземелий и покинуть крепость у Белой вершины, колдун сотворил заклинание мгновенного перемещения, отталкиваясь от уверений Ирги о сходстве крепостей. Это было как жестом величайшего доверия проводнику, так и величайшим риском, поскольку непременным условием успешности заклинания является то, что маг должен был воочию видеть место, куда он всем сердцем стремится. Места этого, понятное дело, Альхаг видеть не мог, зато крепость Ледяной скалы он рассмотрел до мельчайших составляющих.
Здесь я почти дословно передаю размышления Сагитты, ибо сам не столь хорошо ориентируюсь в той таинственной материи, коей является магия. Но было и еще одно обстоятельство, о котором колдунья умолчала. Мне кажется, магическое предприятие Альхага имело бы куда меньше шансов на успех, не отправь он с нами Сагитту. Ведь Цветок смерти являла собой идеальную мишень для устремлений колдуна, ту заветную цель, к которой он всем сердцем стремился. Таким образом, хотя Сагитта и отрицает возможность мгновенного переноса не к месту, а к человеку, я склонен полагать верными собственные рассуждения.
В крепости Белой вершины Альхаг задержался, чтобы помешать врагам повторить пройденный нами путь. Благо, к тому времени Ирга успел увести нас на приличное расстояние, потому что он вряд ли одобрил подобное варварство. Альхаг же, коль скоро брался за дело, выполнял его безукоризненно, не оставляя иной возможности развития событиям, кроме намеченной им самим. Путь, который предки Ирги оберегали веками, рухнул в одночасье. Я пишу об этом легко, хотя Сагитта и упрекает меня, ибо магия Альхага требовала точности часовщика — шутка ли обрушить подземный лабиринт, не потревожив покоя гор. Более того, обрушить именно тогда, когда враги, обнаружив тайный лаз, ринулись в подземелья. Их участь была предрешена.
Наше разделение имело и еще одну цель, о которой я догадался несколько позже, увидев, к каким последствиям оно привело. Останься Альхаг с нами, предатель вряд ли осмелился бы себя проявить. Отсутствие же колдуна подтолкнуло его к действиям.
Мы расположились на ночлег на площадке, окруженной вздымавшимися из земли скалами и вековыми деревьями, росшими прямо из камней. Я с интересом рассматривал, как замшелые древесные стволы плавно обтекают валуны, делая их своей неотъемлемой частью, как живой паутиной заплетают трещины мощные корни. Землю укрывал толстый ковер опавшей листвы, из-под которого, точно клыки неведомого чудища, то тут, то там торчали острые камни. Кое-где между камней курился голубоватый дымок.
Воины развели костер.
— Поворот месяц на подходе, — заметил Драко.
— Месяц-поворот зиму зовет, — откликнулся Браго, подбрасывая в огонь охапку хвороста.
Пламя благодарно ухнуло, принимая предложенную жертву, и взметнулось столбом до звезд.
— До зимы нам нужно очутиться в Клекрете. Первый снегопад закроет перевалы, и мы будем в безопасности. А, Ирга? Как, по-твоему, успеем? — Сагитта не в пример обычного была рассеяна и погружена в свои мысли. Отсутствия проводника она не заметила.
— Горец нашему Данко охотничьи угодья показывает, — сказал колдунье Браго.
— В такое время?
— И пускай. Кабы не Данко с его арбалетом, мы бы уже заблеяли — шутка ли хлебом да травой питаться!
С этими словами воин отстегнул от пояса флягу и тряхнул, проверяя содержимое. По всем приметам фляга давно должна была опустеть, однако в ее глубине что-то булькало. Бездонная она что ли?
— Тебе, Сагитта, не предлагаю. Только добро даром тратить, все одно ваше колдовское племя ни вина, ни эля, ни даже бражки не выпьет. Вот Драко — другое дело. Отведаешь для сугреву?
Воины и колдунья расположились у огня, Ариовист — поодаль. Эта картина уже сделалась привычной. Принц точно сознательно обрекал себя на одиночество. Там, в ночи, он давился кашлем, не желая свидетелей своей слабости. Прочие склонялись перед его волей, лишь я, чуждый дворцовым этикетам, отказывался принимать игру.
Я вспомнил, как в одну из ночей колдун подарил мне свой плащ. Его дар потряс меня. Мне виделось в нем нечто большее, нежели проявление заботы или участия. В привычном мне мире вещи стоили дорого, а человеческая жизнь продавалась за бесценок. Здесь же все было наоборот, и с некоторых пор такое положение вещей стало казаться мне правильным. Я подошел к его королевскому высочеству и, обмирая от собственной наглости, накинул ему на плечи Альхагов подарок. Я ожидал, что принц швырнет плащ мне в лицо, но он остался недвижим. С равным успехом можно было кутать мраморную статую Кира I. Я развернулся, собираясь отойти к костру, как вдруг над ухом раздалось жужжание, и поздняя муха куснула меня за шею. Я вскинул руку прибить нахалку. Мои пальцы сделались теплыми и липкими. Ариовист зашелся в сильнейшем приступе кашля. Нечто важное переместилось у меня в сознании. Сам не понимая, как осмелился, я подскочил к принцу и повалил наземь.
— Ты... — задохнулся от возмущения принц, — ты что себе позволяешь, смерд?!
Сотни выдуманных оправданий промелькнули у меня в голове. Все их начисто перечеркнул арбалетный болт, просвистевший точнехонько над тем местом, где только сидел Ариовист.
Что тут началось! Воины вскочили, отгораживая принца от опасности. Сагитта оправилась от своей задумчивости и решительно шагнула в темноту. Ей навстречу темнота разверзлась, выпуская Альхага. Колдун и его ученица были похожи в тот миг: пронзительный взгляд, резкие линии скул, хищно раздутые крылья носа. Между ними стоял человек, и впервые я не позавидовал Данко, ибо этим человеком был он.
— Альхаг! Доблесть моих пращуров воспевают придворные менестрели. Род мой веками верой и правдой служил короне. Я шел с вами от дворцовых ворот, не единожды рисковал жизнью, ужели ты мог заподозрить меня в предательстве?
Укор явственно звучал в голосе воина. Покорно склонена была голова его, горек изгиб губ. Странствующим лицедеям, дававшим представления на рыночной площади, было чему поучиться у Данко. Но Альхаг остался слеп к этому представлению. Он толкнул Данко на колени перед костром. Браго и Драко встали по обе стороны от него. Блики огня плясали на обнаженных клинках.
— Это твоя стрела, — к ногам Данко упал арбалетный болт.
Воин не стал отпираться.
— Что ж, я виновен. Мальчишка, тобою пригретый, поразительно похож на его высочество. Не стой я рядом в тот час, когда он нам повстречался, я предположил бы, будто ты намеренно приискал двойника. Ты отмыл приблуду, обрядил точно вельможу, а потом одарил его саблей гвинотских вождей. Я просил отдать ее мне, но просьбам королевского рыцаря ты предпочел воришку без роду и племени. Увы, я всего лишь человек, и не чужд слабостей. Вкус зависти горше полыни, мне ли, испившему ее полною чашей, этого не знать! Я тщился надеждой выкупить столь опрометчиво отданный тобой клинок, однако мальчишка отказал. Удивительно — ворованное золото было ему желанно, а от честного он воротил нос. И я задумал повредить ему руку, чтобы он не смог держать ею оружие. Тогда он охотнее бы отдел саблю в мою коллекцию. Ты же знаешь, как я горжусь ею!
Данко говорил слишком красиво для того, чтобы сказанное им было правдой. Правда неприглядна по сути своей. Самые отъявленные лжецы рассказывают чересчур сладко и складно, а поддельные бумаги всегда выглядят наряднее оригиналов. Понял это и лейб-маг.
— Твое собрание оружия десять раз перезаложено, — обронил он.
В наступившей затем тишине был слышен треск пламени да резкое разорванное дыхание Данко. Вылетавшие из пламени искры падали на его плащ и сюрко. Пахло паленой шерстью. Пот струился по вискам воина.
— Хорошо, — продолжил наконец Данко. — Ты знаешь и это. Тогда знай, что семья моя разорена, и тень позора застит наш герб.
Возможно, перед кем-то другим попытки оправдаться увенчались успехом. Однако, как я уже говорил, перечить Альхагу было невозможно. Хотели вы того или нет, но когда маг спрашивал, правда сама искала лазейку. И Данко не выдержал. Фальшивая позолота слетела с рыцаря, в своей злобе он был абсолютно безыскусен.
— Папаша растратился подчистую. Кабы не королевский эдикт, мы отдали бы старика колдунам, и в этом качестве он принес хотя бы какую-то пользу. Да вот беда — вы с покойным королем распугали всех колдунов. Когда достопочтенного родителя призвал на свой суд Создатель, мне достались родовые развалины, где даже вороны гнушались вить гнезда, да стопка долговых расписок.
Я искал удачи за карточным столом, но рок преследовал меня. Не иначе, от папаши перешел по наследству. Пользуясь правом сеньора, я отбирал у крестьян медяки. Я заложил все, что имело маломальскую ценность. Скажешь, мне следовало обуздать гордыню? Рядиться в обноски? Есть репу, смердеть навозом, колесить по окрестным селам на запряженной мерином телеге? Но такая жизнь — не жизнь, а гниение, она не по мне.
Ко мне пришли в полдень третьего дня месяца древороста. Я не спрашивал, чьи они посланцы, мне это было безразлично, хотя бы самой преисподней. За любые мелочи, связанные с королем, мне платили золотом. Да весь двор болтал, что его величество любят соколиную охоту! Отчего бы не продать тайну, тайной не являющуюся? Я говорил очевидное, они покупали. Я врал, меня не перепроверяли. Я полагал, мне удалось их обвести. О, как жестоко поплатился я за самонадеянность! Через некоторое время простые сплетни перестали их устраивать, вопросов стало больше, а вознаграждения — меньше. Они грозили раскрыть мое участие. Пугали расправой. Весь двор почитал меня сорвиголовой, но мое лихачество порождено было не удалью, а отчаяньем. Я утратил осторожность, ввязывался в опасные дела. Когда король умер, меня пообещали оставить в покое. Взамен требовалась сущая безделица — ехать следом за принцем и оставлять метки в определенных местах.
Вот так все и было. Я сказал, ты выслушал. Теперь — суди!
Данко вкинул голову и обвел взглядом присутствующих. На лицах Сагитты и воинов читалось презрение, Браго даже сплюнул в огонь от избытка чувств.
Воины знали светлую сторону жизни, я же куда лучше был знаком с ее изнанкой. Я видел, как обстряпывались подобные делишки на городском дне. Именно так, как рассказывал рыцарь. Ведь в действительности среди нас мало прирожденных негодяев, взрастить в человеке подлость — искусство особого рода. Сначала ты ставишь намеченную жертву в обстоятельства, которые не оставляют ей возможности выбора. В другой раз подталкиваешь к осознанному решению, но усыпляешь совесть незначительностью предательства. Маня блеском богатства, исподволь ты ведешь человека к пропасти. Мало-помалу душа каменеет, претерпеваясь к бесчестью, а тело, напротив, размягчается и все отчаяннее требует благ, каковые дарует богатство. Остановить падение удается немногим.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
