Фэнтези 2016. Четвертая эпоха

Часть первая. 'ОССА'

Часть первая. 'ОССА'

Глава 1. Ароматная весна.

'Вставай! С первыми лучами вставай! Мир ты для меня открывай! С дыханьем природы вставай! Вставаааааай!'.

Да встала я. Ну правда, и вот прямо с кровати. И даже бодро. Надоевший до скрипа зубов будильник вырубила со злостью. Надо мелодию переставить на что-нибудь соответствующее утреннему настроению, которое у меня, как у самой стопроцентной совы, по утрам стремится к нулю. И даже катится в минус. Понедельник!. В окне спальни открывался вид на серый двор. Снега этой зимой было — кот наплакал, поэтому весна ознаменовалась грязной пылью, покрывающей все вокруг. Все прелести проживания в старом и не очень богатом районе — на лицо...Покосившиеся заборчики, благодаря которым на жалкие участки двора не ставят машины, грязные лавочки, возле них — переполненные пустыми бутылками урны ....

Да черт с ними, с урнами этими!. Ушла в ванну, блииииин!. Подождала, пока холодная вода протечет, сменяясь горячей, и посмотрела в зеркало: короткие темные пряди торчали в разные стороны, а длинные, сосулькам висели по плечам. Никак не могла совладать со своей черной шевелюрой, волосы вились ближе к кончикам, у макушки лежали, как прилизанные, дай бог что густые. Черти что! Лицо припухло, глаза явно выдавали плохой сон — отекшие, покрасневшие...Зато зеленые, как свеженький газон на футбольном поле — моё утешение. А еще большие! Спасибо мамочка... или папочка?

— Саня! Ты встала уже? Помоги с капельницей справиться.

Зашла в спальню Веры Алексеевны. Сиделка Надя сидела возле капельницы и дрожащими руками пыталась попасть в белую худую ручку иглой.

— Совсем пропали вены, сплошной синяк, Сан!.. Прости....

— Надя! Кофе мне завари, пожалуйста. Иди! Все хорошо, сейчас все сделаю.

Перехватила иглу и аккуратно прижимала руку Веры чуть пониже локтя. Попасть трудно, ручка маленькая худенькая, на локтевом сгибе разлилось огромное сине — черное пятно! Вен не видно совсем.

— С-а-а-н, какие нынче зеленые кедры! А васильки!. Ты посмотри, какие яркие...аааах! Вера попыталась подняться с постели, но не смогла, слишком была слабая.

— Веронька Алексеевна, радость ты наша, и васильки нынче яркий цвет дали, и незабудки возле спуска к Оюшке буйно расцвели, ты подожди! Вот с работы приду, вместе и в бор сходим и до берега дойдем, и букетов нарвем, и веночек сварганим!

— Незабудки! Твои любимые, Сан! Доченька! А башмачок помнишь? Как искала...

— Помню Верочка Алексеевна! Помню! И нашла же, прямо посреди сваленных сосен росли, как сейчас вижу, четыре башмачка! Ни один не сорвали лесорубы, видать тоже поняли, что нельзя такую красоту губить. Вы отдыхайте пока, Верочка, я с работы приду — мигом к берегу побежим.

Поправила одеяло, зафиксировала надежней иглу, от которой тянулась прозрачная трубка капельницы. Понедельник! Почему работать надо именно пять дней в неделю?

Вера Алексеевна тяжело вздохнула, глаза закрылись. Пока что помогает. ... Уф,... Слава Богу.

На кухне уже стояла чашка кофе на круглом столе, на тарелке лежали аккуратные поджарые бутерброды с маслом и сыром. Надя все же у меня молодец редкая.

— Я тебе еще салат с собой положила. — Надя протягивала мне контейнер.

— Спасибо огромное, правда я и не думала обедать сегодня, у нас квартальный отчет! — я сделала большие глаза. — Меня там саму съедят — не подавятся, не буду я им себя еще и салатиком заправлять!

— Ну, полно тебе, возьмешь и съешь, никуда не денешься.

— Возьму — то я возьму! А если съем и 'финидра', когда жрать меня будет, не подавится, а наоборот, все ребрышки обглодает и пальчики оближет, помни — это только твоя вина!

Надя благодарно улыбнулась. И хоть каждая из нас понимала, что за моими шуточками скрывается, мы обе приняли эту игру, которая столь долгое время помогала нам держаться. Мне в первую очередь.

Покорно утрамбовав контейнер в сумку, накинула на плечи куртку, на шею легкий хлопковый платок, и, обувшись в видавшие виды ботинки, лихо вылетела на улицу. Опозданий мне не хватало. Итак 'финидра' только за жертвенную работоспособность терпит. Ловко запрыгнула в подъехавший '91' автобус. Круто! Прямо как меня ждал...

Когда Вера Алексеевна призналась мне, что умирает, увольняться с работы запретила таким тоном, что протестовать я и не думала. Бастовала против сиделок так, что полгода, пока не попалась Надя, я просто на стены бросалась от отчаянья. Сама, типа справлюсь, что тут такого? Суп сварить, белье в машинку закинуть, да пыль с мебели смахнуть, легкотня! Ага! А когда я, вернувшись с работы, заставала Веру Алексеевну, с сиреневым лицом и тяжелым дыханием лежащей на диване — я ей так и верила! Но увольнение было неприемлемым, ведь моей зарплаты хватало на всё. Ну,... почти на все. Многочисленные сиделки выживались естественным путем, не вынося чрезмерной самостоятельности Веры Алексеевны. И только Надя нашла на нее управу. Или просто Вере стало хуже, и она не захотела противиться такой доброй, естественной помощнице?

Вера Алексеевна! Мой пример для подражания, мой опекун, моя не случившаяся мать, мой самый жестокий критик и моя самая сильная поддержка.

Мне было девять лет, когда я с ней познакомилась. Весной, когда пик моих побегов из приюта достигал апогея. Я всей кожей своего жалкого худенького тельца чувствовала приближение лета весной. Весна! Та самая пора, когда воздух наполнялся не только запахами оттаявших помоек, а еще и ароматом сырой опавшей листвы в парке, и даже таявший грязный снег города пах для меня сногсшибательно! Это у меня с рождения, обоняние очень чувствительное. Я каждое время года чуяла по-разному. В разных местах, в городах, деревнях (куда меня в тысячный раз переправляли), в приюте, в школе. Везде времена года пахли особенно. Но больше всех меня тянуло в кедровый лог. Маленькое начало тайги в нашем небольшом городке. Там весна для меня была сродни случайно разбившейся колбочки валерьянки для забредшего котяры. Сбежав, я часами бродила по логу, сминая подтаявший наст своими разваливающимися ботинками, сгребала сырой снег, смешанный с опавшей хвоей и сырой землей в покрасневшие ладошки и вдыхала ароматы начала весны, как одуревший наркоман.

За этим странным занятием и застала меня Вера Алексеевна. Тогда она не стала показывать своего удивления, всего лишь поманила и ласково произнесла:

— Привет! Знаешь, белок этой зимой вообще в логу не было, наверно ореха много нынче уродилось. Но я прознала одно место, куда они прибегают поживиться...

А я от страха выронила горсть грязного снега из рук, поспешно вытерла ладони о выцветшие фетровые штаны и приготовилась бежать.

— Я этих белок с ноября выслеживаю, ведь только они могут навести на самое орешное дерево, не в нашем логу, глубже! В тайгу! Но этой зимой ничего не показали, плутовки, только самый плодовитый кедр лога, самый старый, кстати! Я как раз туда иду, хочешь со мной? — стоявшая напротив меня молодая женщина произносила всё это спокойно, чуть улыбаясь, с легким наклоном головы в мою сторону. Худощавая, невысокая, русые волосы непослушными волнами выбивались из-под вязаной шапки с ярким голубым помпоном, застиранная лыжная куртка, которая явно была на пару размеров больше хозяйки, придавала ей вид бывалой спортсменки. Черные джинсы, очевидно, пережили не один поход по лесу. Весь этот её вид говорил о том, что она здесь частый гость, или вообще из походов не вылазила.

И ничего подозрительного в моей натерпевшейся душе не колыхнулось... Вера Алексеевна смотрела так по-доброму, так тепло, что я молча потопала за ней вглубь лога, страх отступил, тревога вообще отправилась в долгосрочную кому. Зато любопытство заняло первое место в рое моих мыслей.

А когда она остановилась возле огромного дерева, я застыла рядом. Сотни хвойных ароматов вмиг помутили мой разум, и все они исходили от одного дерева! Аромат молодой хвои, недоспевших шишек, переспелых орехов, беличьей шерсти, мокрой коры, подгнившего опадка, все они и многие другие запахи нахлынули мне в нос и мозг, как торнадо. Тогда я ошалело осела под корни могучего кедра, а Вера Алексеевна стояла рядом и улыбалась.

— Здесь, девочка моя, просыпается сама природа, ты же чувствуешь? И я тоже чувствую, это очень волшебный запах, милая, и не каждому дано его ощутить. Ты особенная. Ты и я можем распознавать сон и пробуждение всего окружающего мира.

— И колыбельные? — я тут же закусила язык. Да как я вообще могла о такой бредятине спросить? И кого? Какую-то тетку, по ходу, такую же полоумную, как и я.

Лицо Веры Алексеевны вытянулось в гримасе удивления. Блин, да за что же мне язык такой длинный достался?

— Колыбельные мы и слышим и сами поем, и вообще, если хочешь, можем усыпить на долгие годы пару небольших полянок.

— Мы что, типа феи? — ну что с меня, ребенка, было взять?

— Мы типа люди, только с более развитым чувством принадлежности к окружающей нас флоре и фауне, девочка. Ничего сверхъестественного.

Я молчала, а после своего вопроса, вообще брови насупила и волком смотрела на эту странную тётку. Страшно не было, было любопытно, и слегка обидно, что не одна я слышала песни кедров в логу, которые казались мне тогда странной легкой музыкой в моей голове, вызванной собственной бурной фантазией, не более. А вон те как! Фантазия — то у меня бурная, но вовсе не причем, по ходу. Бродив по логу, слушав легкий звенящий переливчатый звук, я обычно воображала, что это кедры поют мне о радости пробуждения, о весне и теплом солнце, как бы обещая, что всё будет хорошо, и что вовсе не навсегда я заперта в условиях приютского режима. Эти фантазии высушивали мои слёзы от обид на беспризорные мальчишечьи банды, которые помимо обидных ругательств, частенько закидывали меня и еще нескольких девчонок приюта мелкими камнями или гнилыми ранетками. Мои побеги в лес, на речку, спасали от уныния, от осознания равнодушия воспитателей, жестокости старших девочек — те частенько отбирали жалкие спонсорские игрушки и сладости, а иногда хорошенько поколачивали за слабые попытки сопротивления устоявшейся 'дедовщине' приюта.

— Глянь — ка наверх! — оторвала меня от нахлынувших воспоминаний стоявшая рядом женщина.

Я посмотрела на высокую крону огромного старого, с необъятным стволом дерева. На могучих нижних ветвях сквозь темно — зеленое густое хвойное плетение игл, то тут, то там, мелькали рыжие ушастые мордочки. Появлялись, замирали, уставившись на нас и снова исчезали. Моя челюсть плавно отъехала вниз от удивления. На кедре явно находилось не меньше десятка белок!

— Офигеть не встать, едридкапитулейшен! — выдала тогда я, вообще не соображая, что говорю.

— Ох и не вяжутся с тобой твои речи! — промолвила женщина, севшая рядом со мной. — Вера Алексеевна я.

— Саня — я пожала протянутую ко мне руку.

— Я знаю. Первый приют. Александра Георгиевна Кубань, 9 лет, вечно бегущая, точнее сбегающая, и никто не знает, куда и зачем, — Вера Алексеевна при этом мило улыбалась, а я подозрительно прищурилась. Откуда столько информации? А главное, зачем, и про меня?

— Ты в парке все глаза мне измозолила, грех было не узнать, кто ты такая, — произнесла она. — Не бойся, просто не хотелось тебя в ряды вандалов записывать, которые тут пакостить пытаются.

— А-а-а-а, тогда понятно, — буркнула я. Действительно, бывали тут собрания пацанов, которые то дерево пытались поджечь целиком, то силки ставили, надеясь при этом поймать ежей, которых тут отродясь не бывало. Мы просидели под деревом еще около получаса, задрав головы наверх, молча наблюдая за копошащимися на кедре белками.

— А много нас э-э-э... таких, ну, которые природу слышат? — задумчиво спросила я.

— Не очень, наверно и нет больше, кроме нас с тобой — тихо ответила Вера Алексеевна. — Очень много прислушивающихся. Травницы, например, кочевники или лесники. Но у них нет дара, просто они очень умело используют знания, интуицию, и длительное пребывание в лесах да полях. А истинных, с даром от рождения немного. Это же, как талант, не всем дано.

— Иногда, даже часто, мне вообще этот звон в ушах мешает, избавиться от этого нельзя? — я вспомнила, как порой бывало трудно сосредоточиться на уроках, особенно при открытых окнах, через которые в класс проникали запахи и звуки живущей вокруг нас природы.

— Нельзя, ведь это же дар.

— Жаль, — тоскливо прошептала я. Хотя, кого я обманываю? Без этих прогулок, шумов и запахов, моя жизнь стала бы одного цвета. Серость безысходная называется. Мы еще немного молча посидели под деревом, и Вера Алексеевна неспешно поднялась на ноги.

— Пора тебе, Сашенька домой, провожать не буду, но и не прощаюсь, — Вера Алексеевна загадочно хмыкнула. — Пожалуйста, Саша, не пугайся меня, я только добра тебе желаю. Что она имела в виду, я так и не поняла, но и переспрашивать не стала.

На том мы попрощались и разошлись, уже в глубокой темноте, я кое — как забралась в окно девчачьей спальни, хорошо она находилась на первом этаже. С горем пополам раздевшись и онемевшими от мороза пальцами задвинувши на себя одеяло, я подумала, что не просто так мне повстречалась загадочная тётка в глупой шапке, и не зря я шастала по лесу, потому что знаю теперь, где находится могучий кедр со стаями наглых белок...

Проснулась я на следующий день очень бодрой, как будто неделю дрыхла без задних ног. И за завтраком с удовольствием поглощала еле подсоленную манную кашу, которая комком нанизалась на алюминиевую вилку. Но этого я не замечала, погруженная в свои мысли, зато четко услышала громкий голос дежурной няньки:

— Карасёва, Лукина, Кубань!!! Через пять минут к заведующей!

Все в столовой притихли. Если за завтраком, прямо из столовой вызывали кого — то к заведующей, то это могло означать две вещи: или пришел потенциальный 'родитель', или тебе грозит перевод в другой приют. Во всяком случае, те, кто возвращался после таких вызовов — твердили лишь о том, что именно их так и не выбрал потенциальный 'родитель'. Остальные не возвращались вообще. И никто никогда их больше не видел, поэтому все решили, что детей либо переводили, либо усыновляли.

Что — то мне не хотелось перевода. Я переезжала великое множество раз и оттого не помнила даже лиц добрых воспитателей, а их в моей жизни попадалось крайне мало. Да и кедровый лог мне успел полюбиться, а после вчерашнего открытия, тот кедр крепко запал мне в сердце. В усыновление, точнее в удочерение я и вовсе не верила. Кому нужна девятилетняя девчонка, весьма посредственно учащаяся в школе, сбегавшая с приютов десятки раз, и не обладающая никакими талантами и достижениями? Я не умела шить, не умела петь или играть на каком — нибудь инструменте. Не умела строить умильные и жалостливые рожицы перед взрослыми, не любила много разговаривать, и вообще, предпочитала много гулять в любую погоду и подальше от людей.

— Две минуты, шмакодявки! — нянька 'Сизый Нос', так мы ее прозвали (никто не помнил ее настоящего имени), грозно пихнула тощую Лукину Дашку в бок.