|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Am I Evil?
Сигаретный дымок заструился под своды, лизнув отполированную людскими телами спинку церковной скамьи.
— Никогда не уважал курение, — сказал Октавиан, глядя на потолочную фреску, потемневшую от времени и набухшую скопившейся сыростью. — Но почему-то в обители Господа сразу хочется закурить. Как думаешь, фраза русских писателей про "опиум для народа" имеет к этому феномену отношение?
Молодой мужчина лет двадцати пяти, облаченный в угольно-черный костюм и гармонирующий с ним длиннополый плащ, вытянулся на ближайшей к алтарю скамье в самой развязной позе. Ноги в зеркально блестящих начищенных ботинках были возложены одна на другую, длинные руки вместо подушки поддерживали увенчанную ежиком коротких волос голову. Круглое приятное лицо европейца, обрамленное аккуратно подстриженной безусой бородкой, начинающейся от бакенбард и соединяющейся воедино на подбородке, выражало полусонное добродушие. Чувственный красивый рот улыбался, заставляя сигарету вставать на дыбы, а один из больших синих глаз — щуриться от дыма. Пола плаща расслабленным кошачьим хвостом свисала на пол, показывая багровую изнанку дорогой одежки. Обращался вольготно расположившийся мужчина к седому благообразному священнику в классическом облачении католика. Тот глядел на позднего гостя, и крупный кадык на морщинистой шее нервически дергался.
Они находились в старой, почти заброшенной церкви, каковые встречались слишком часто на территории бывшего штата, а ныне независимой республики Калифорния. Простое белое здание, выстроенное в далекие благополучные времена единства штатов, обветшало, скрылось за густо поросшими бурьянами и наполовину опустевшими улочками. Но внутри сохранялся благолепный порядок. Полы чисто подметались каждый день, вовремя зажигались свечи, своевременно латались трещины в стенах. Как-то раз даже удалось обновить фрески и заменить часть алтаря. Даже скамьи спокойно стояли себе темными полированными рядами с тщательно закрашенными надписями, что вырезали хулиганствующие дети.
Только вот сами дети, равно как и их родители, заглядывали в церковь до крайности редко. Вот уже второй десяток лет приток паствы скудел, количество прихожан уменьшалось, пока не достигло невиданно малого числа — семи человек. Собственно говоря, эта семерка пожилых степенных господ и толкали пастора Эдмонда Грейсона каждый день возиться с церковью. Шестидесятисемилетний священник давно мог закрыть ее и уехать, как делало большинство его собратьев в годы триумфа новой христианской церкви. К уходу подталкивало и откровенно недоброжелательное отношение новых хозяев людской души к предшественникам. Апологеты и наиболее яростные приверженцы церкви Спасителя спали и видели, как бы убрать к чертям собачьим всех папских прихвостней с глаз долой. Светские власти лишь молча наблюдали, не желая "раскачивать лодку". А чего ее раскачивать, если даже к баптистам ходили теперь только тлеющие на завалинках бабушки? Вот и у Грейсона осталась полудюжина старомодных ворчунов. И все же он их не бросал. То были его ворчуны, его паства. А потому оставаться со стариками, своими ровесниками, до конца святой отец был обязан. Вот и держал в относительном порядке здание, благо помощник все же имелся — молчаливый сын миссис Блэмсфилд, покорный воле матери-католички и подставляющий широкое плечо по первому требованию.
Сейчас святой отец собирался погасить горящие подле алтаря свечи, единственный оставшийся источник света в затихшей церквушке. Но, как выяснилось, сквозь ее сон прорывалось беззаботное дыхание того, кого Грейсон хотел бы видеть меньше всего.
Не дождавшись ответа, Октавиан Вендиго сладко потянулся, окончательно уподобившись наглому коту, развалившемуся на хозяйском месте. Он зевнул, едва не проглотив сигарету, и сел, спуская ноги на пол. Одергивая плащ, вновь обратился к священнику:
— Ну что ты так смотришь, отче? Я не буду искушать тебя в пустыне, даже не надейся.
Кадык над белым священническим воротничком дернулся сильнее. Не выдавая охватившего его волнения, Эдмонд вежливо кашлянул. Он пытался выиграть себе еще пару секунд, сообразить, как же реагировать на появление старого знакомого. Седая шевелюра из благообразно-белоснежной в тусклом свечном свете стала восково-серой. Морщинистое открытое лицо, располагавшее к себе прихожан с первой же проповеди, потеряло всякое выражение в тот момент, когда в него взглянули эти пронзительно синие глаза.
— Не зови меня "отче", — вдруг произнесли губы пастора. Грейсон сам до конца не понял, зачем это сказал.
— А что же так? — закинув руки за голову, Октавиан расслабленно уселся на прежнем месте. — Это же вроде как обозначение духовного сана. Да и в кайф вам обычно, когда взрослые люди называют вас "отцами", автоматически ставя себя ниже.
— Неправда, — ощущая предательскую сухость во рту, святой отец возразил. И, дабы не увязать в пространных разговорах ни о чем, к которым они когда-то оба были склонны, быстро добавил: — Зачем ты пришел?
— Поиздеваться, — Вендиго с милейшей улыбкой выплюнул недокуренную сигарету, приземлившуюся на пол у самого алтаря. — Осквернить храм, побогохульствовать, поиграть у тебя на нервах. Хорошо провести время, да.
Пастор молчал. А что он мог сказать? Одернуть того, кто пришел дерзить, невозможно. Гневные речи Октавиана могли лишь насмешить. Оставалось лишь молчать. Шагнув в сторону, пожилой священник нагнулся, поднимая окурок. Улыбка Вендиго искривилась, приобретя нехороший, насмешливо-зловещий оттенок.
— Скоро Рождество, — сказал гость. — Время чудить и предаваться воспоминаниям. Вот я и пришел к тебе. Повидаться.
— Понятно, — с трудом разгибая скрипящую по старости спину, произнес священник.
Развернувшись с сигаретой в руке, пастор неловко застыл. Куда бы его деть? Пойти выбросить? Но оставить Октавиана... Ноги просто отказывались идти. Когда сам дьявол рядом с тобой — не получается думать о запахе серы.
— Ну что ты цепенеешь, дурачок? — продолжая криво улыбаться, Вендиго прикрыл колени плащом, словно засмущавшаяся девушка. — Вот, кстати, видишь, какого цвета плащик изнутри? Красного. Такое ощущение, что я ношу на себе материнскую утробу.
От столь неприятного физиологического сравнения пастора слегка замутило. Виноваты были натянувшиеся нервы. Грейсон все стоял, выпрямившись и держа в одной руке потухшую сигарету. Ослабшие с годами глаза, не отрываясь, следили за стройной фигурой Вендиго, снова плавно потянувшегося.
— Я, конечно, не помню настоящей материнской утробы, — Октавиан возвел очи вверх, глядя на ангельские крылья на фреске. — Но я хорошо помню, как родился во второй раз. А ты помнишь?
— Стараюсь забыть, — невольно разминая в пальцах чужую сигарету, дабы хоть как-то сбросить оцепенение, ответил Эдмонд. — Не получается.
— Еще бы, — по-прежнему разглядывая потолок, изгибавшийся куполом, хмыкнул Вендиго. — Ты ведь был рядом. Ты видел, что случилось снаружи, правда?
— Видел.
— Кроули рассказывал, что моя капсула стала ярко-красной. Как будто контактную жидкость залили кровью. Так ведь было?
— Да.
— Знаешь, а ведь он совершенно правильно говорил. Когда началась перегрузка передающей аппаратуры... Ты помнишь, сирена, кажется, выла?.. Тогда еще двери блокировались, да? Так вот, именно тогда я увидел эту кровь.
Прикрыв глаза, Вендиго расслабленно откинулся на скамью. Задранное вверх лицо приняло выражение, какое бывает у поймавшего наркотическое блаженство начинающего героинщика. Закинутые на спинку скамьи руки локтями свесились назад. Гость, похоже, чувствовал себя очень и очень хорошо.
— Я тогда, правда, не слышал ни сирены, ни испуганных взвизгиваний. Как ты помнишь, ушей тогда у меня не было, вот в чем дело. У меня имелось при себе только одно — собственное сознание. Наверное, весело было врачам вырезать его из тела. Так вот, это самое сознание обнаружило себя, то есть, меня в огромном море красного цвета. Можно сказать, что я просто плавал в крови. Погруженный целиком и полностью. Но было не страшно. Совсем не страшно. Я даже не задыхался, потому что не было легких. Это была не кровь, а... не знаю, кроваво-красный воздух. Он был неосязаем, как я сам, но в то же время кружился, темнел, сгущался и редел. Как будто росчерки, что прыгают перед глазами после хорошего удара по голове. Только у меня-то глаз не имелось. Но я видел. Ох, видел.
Открыв глаза. Октавиан ласково поглядел в сторону священника.
— Я увидел себя. Красное море показало мое тело и мою душу. Ты не поймешь, но я действительно увидел и то, и другое со стороны. И мне чертовски понравилось. Так что я просто позволил красному воздуху заполнить сознание изнутри. Тоже, наверное, непонятно. Словами не описать, ты уж извини. Но красноту в капсуле сам видел. Она-то и означала, что я стал тем, кем стал. Что я родился, а не просто был скроен по чертежу. Кроули ведь уже тогда перепугался, правда?
Священник молчал. Лицо его, обычно моложавое, похожее больше на физиономию сорокалетнего, сейчас осунулось и полностью гармонировало с истинным возрастом хозяина. Благообразие, создаваемое саном и умением держаться, смыло невидимой мокрой тряпкой. С трудом удерживая нейтральную гримасу, Грейсон проговорил:
— Зачем ты мне рассказываешь?
— Да так, — Октавиан постучал пальцами по скамье. — Болтлив я нынче. Понимаешь, хочется иногда поговорить с одним из двух людей на свете, знающих, кто ты такой. Пускай ты уже седой, хотя при первой встрече был старше меня. А еще...
Он двигался стремительно и бесшумно. Как могут двигаться лишь самые искусные из хищников животного мира. Однако вряд ли даже пантера или пума могли бы потягаться с этим телом. Всего секунду назад Грейсон смотрел на по-детски счастливое лицо сидящего на скамье мужчины. И лишь единожды моргнул. А сейчас тот уже стоял рядом с ним у алтаря, наклоняясь вперед, приближая свое лицо, сохраняющее выражение младенческого удовольствия, к бледному и напряженному лицу священника.
— А еще мне очень интересно, как чувствует себя человек, создающий богов.
Пастор, не сдержавшись, вздрогнул и отшатнулся. Спина ощутила высокий подсвечник, коснувшийся лопаток.
— Я знаю, что чувствовал Кроули, — продолжал Вендиго, и улыбка его играла перед самыми глазами Эдмонда. — Но он-то не стал священником. Он шел до конца по пути архитектора всего сущего. А ты шел за ним. Вместе вы исследовали парадокс, что случился с этим миром в день Явления. Вместе вы ждали этот день. Вы ведь знали, что самый главный из создателей не оставит без внимания сбившуюся программу. Человечество должно было сгореть в пламени ядерных пожаров. Механизм был запущен, но дал сбой. Появились Наследники — системные ошибки. Так называл их Кроули. Но прав ли он был? Как думаешь? Хе-хе, да что ты можешь думать, Эд! Ты ведь даже не понимаешь, на что на самом деле способны эти ходящие парами уродцы. А они способны разворотить земной шарик куда более впечатляющими способами, нежели простой взрыв ядерной боеголовки. А еще они могут бесконечно долго поддерживать жизнь в трупе человеческого общества. Посмотри вокруг — все молятся на церковь Спасителя, потому что хозяева этой рекламной компании кормят человечество с ручки. Какая ирония. Долгие-долгие годы Кроули создавал трикстеров, пытаясь пойти против воли самого Бога. И вдруг в один день все его старания оказались стерты в порошок, когда была снята печать. Он чувствовал очень горькое разочарование.
Улыбка чуть отодвинулась. Едва дышавший Грейсон перевел дух.
— Ух, как я разговорился. Просто воспоминания накатили. О Кроули. Он ведь совершенно искренне хотел спасти мир. Чтобы на нем паразитировать. А что в итоге? Он создал меня. Хотя нет, нет-нет-нет.
Длинная белая рука с тонкими пальцами аристократа цепко ухватила пастора за воротник. Притянув священника ближе, Октавиан заговорил, снова улыбнувшись зловещей кривой улыбкой.
— Кроули уже тогда понял, что не он меня создал. Он знал, что я сам создал себя. И до чертиков перепугался. Он понял: свершилось. Он не преуспел в роли великого архитектора жизни. А я преуспел. Понимаешь всю комичность ситуации, Эд? Кроули думал, что это он — главный злодей в постановке. А вышел третьим трупом слева. А ты? Что же ты? Ты мысленно уже свернулся в трубочку от одного моего присутствия здесь. Потому что знаешь, на что я способен. Ты был одним из тех, кто сделал кесарево сечение моей матери, построенной из металла и стекла. А сейчас ты лицемерно носишь сутану служителя Бога, в которого не веришь, потому что на всю жизнь в тебе засела эта трусливая маленькая крыска, которая была в каждом из вас. Вот почему вы так испугались Наследников, вот почему вы проиграли "Croix Du Monde" — вы никогда не верили в то, что у вас получится овладеть божественными технологиями. Вы никогда не думали, что сумеете приблизиться к настоящей разгадке. Вы держали в руках силу, способную свернуть Вселенную в одну точку и развернуть обратно, но думали лишь о купюрах и номерах счетов. Даже Кроули не понимал, что возрождение Мессии — это больше, чем власть над людьми. Вы же все одинаковы — вы не умеете думать. Вы не умеете чувствовать и понимать. Вы всего лишь жалкие опарыши, ползающие по телу планеты и старающиеся выжрать как можно больше падали, пока все окончательно не рухнуло в пропасть. И даже ваш заклятый друг Хендрикс служит толстозадым придуркам, решившим, что они строят новую Священную империю. А я смотрю за вами.
Пальцы, сжимавшие ворот сутаны, разжались. Чувствуя, как трясутся дрожащие пальцы, святой отец задышал часто и прерывисто. Он совсем ничего не понимал. Совсем.
Зачем? Зачем это чудовище приехало к нему? Зачем напоминает о тех днях, когда он был молод, верил в будущее и стремился познать запретный плод, оставленный далекими предками? Зачем вспоминает Кроули, которого сам жестоко убил? Зачем рассказывает о том, как завершившийся войной мировой кризис был остановлен Спасителем и "Croix Du Monde"? Почему называет энергоресурсы, собранные и выработанные с помощью Наследников, кормежкой человечества с руки? Ведь Эдмонд ничего этого не понимал! Он просто пытался... пытался создать нечто большее, чем человек. Он не хотел менять мир, он хотел изменить живущих в нем. А в результате создал Антихриста.
— Чего ты... — просипев непослушным голосом, священник поперхнулся. И заговорил снова. — Чего тебе надо?
— Я просто хочу, чтобы ты не стеснялся, — лицо Октавиана вновь лучилось добродушием. — В конце концов, ты же не виноват ни в чем.
Холодная ладонь ласково потрепала пастора по безжизненной щеке, на которой за последние пять минут прорезалась пара новых морщин.
— Не буду я тебя убивать, не буду. Хотел бы — давно бы уже убил. Просто мне иногда хочется зайти к тебе, поболтать. Стравить пар, так сказать. Как сегодня.
Пляшущая перед взглядом Грейсона улыбка поплыла прочь. Октавиан спиной вперед шагнул в проход меж рядами скамей. Руки он сунул в карманы пиджака, и полы плаща снова мелькнули красным. Эдмонда замутило с новой силой.
— Ничего не бойся, старый друг, — Вендиго развернулся и зашагал к выходу. — Ради таких вот коротких моментов я оставил тебя в живых. Ты увидишь, как все кончится.
Окурок медленно выползал из ослабших старческих пальцев. Когда небрежно отворенная уходящим дверь гулко хлопнула, сигарета окончательно вырвалась на свободу и вновь упала на вычищенный пол. Не обратив на это никакого внимания, Грейсон медленно, словно недавно отошедший от паралича больной, перекрестился.
— Прости меня, отец небесный, — тихо сказал он, подняв взгляд к той самой фреске, которую разглядывал Вендиго. — Прости за то, что позволил сделать. Хоть и не может мне быть прощения, ибо впустил я в мир Зверя.
На весь салон гремела музыка. Шофер, блеклый мужчина неопределенных черт лица, никак не мог понять пристрастий хозяина. Тот мешал классику, Моцарта или Бетховена, с чем-нибудь вроде тяжелого металла или вообще панка. Вот и сейчас, выйдя из захолустной церквушки, Вендиго махнул слуге рукой, а сам защелкал пультом аудиосистемы. Длинный черный лимузин электробритвой двинулся по лицу ночной дороги, а за спиной водителя зазвучало нечто гремяще-рокочущее. При этом, перед тем, как поднялась перегородка меж водительским местом и салоном, в зеркале заднего вида отразился хозяин, закрывший глаза и вслушивающийся в невнятный и агрессивный шум.
Нет, совершенно не понимал шофер подобного смешения вкусов.
Октавиану же было совершеннейшим образом плевать на крутившиеся в сплющенном и вытянутом черепе слуги мыслишки. Он уже давно научился избегать контакта с чужим сознанием. Мера была почти вынужденной — постоянное пребывание в открытом состоянии могло свести с ума. Хотя интересно, получилось бы? И не было ли проявлением безумия то, что закончилось сегодня, когда он вышел из старой церкви?
Почему-то его тянуло в очередной раз посмотреть на застывшего святошу Грейсона. Пришлось полчаса пролежать на лавке, а потом уйти через пять минут, однако удовольствия накатило по самое горлышко. Воспоминания чужой души сладостно трепетали в подкорке, когда святой отец готов был отбросить коньки от страха. Тому, другому, что иногда стучался из глубин, от этого становилось спокойнее. И сам он тоже успокаивался. Странно это, наверное, выглядит со стороны — говорить непонятности. Непонятности, истинный смысл и подоплека которых были открыты только для самих говоривших. Прошлое — оно ведь тоже субъективно.
Но все же нет — не зря он сегодня наведался к старикашке. Невидимая внутренняя шестеренка вновь закрутилась, принося в организм души прежнюю упорядоченность. Как будто в душ сходил, освежился. Даже есть захотелось. Точно, есть!
— Хм... — Октавиан, расслабленно сидя на дорогом обитом кожей сиденье, провел пальцем по бородке. Так он делал, когда задумывался. — Хочу шоколадку. Да, хочу шоколадку!
Перегородка, повинуясь воле вездесущего пульта, поехала вниз, грохот тяжелой музыки приутих. Водитель профессионально навострил уши.
— Останови у ближайшего магазина, — велел Вендиго. — Пойду куплю себе шоколадку.
Не произнеся ни слова, водитель повел машину к обочине.
Крохотный магазинчик одной из многочисленных торговых сетей притаился на одной из захолустных улочек периферийного квартала большого города. Болезненно ярко освещенные стенды и торговые ряды, обязательная мигающая лампа над полкой с глянцевыми журналами в углу. Белый истоптанный ногами кафель на полу. Два кассовых аппарата с двумя сонными кассиршами.
Пара мальчишек лет десяти-двенадцати крутилась у полок с комиксами, внушительных форм чернокожая дама набивала магазинную корзинку чем-то съестным, а бомжеватого вида белый мужчина с взъерошенными волосами колдовал над аппаратом по раздаче кофе, пытаясь выжать кончившийся сорт. Никто из них не обратил внимания на мягкий шорох, возвестивший о том, что перед дверями затормозила машина. Даже когда двери скрипнули, расходясь в стороны перед новым посетителем, голову поднял только один из детишек — веснушчатый рыжеголовый парнишка в белой футболке и тертых джинсах. Спутник его, чернявый и смуглолицый, в пухлых раздутых штанах рэпера, внимательно следил за сонно пыхтевшей кассиршей, надеясь улучить момент и сунуть под рубашку приглянувшийся комикс. Момент уже почти настал, когда поросячьи глазки магазинного Цербера устремились куда-то в сторону, но тут рыжий Дэн все испортил.
— Зацени, — шепнул он, шлепнув Рона по спине и кивнув туда, куда уставилась кассирша.
В магазин, как выяснилось, зашел пришелец с другой планеты. Ну, не в прямом смысле, конечно. Просто этот высокий молодой мужчина выглядел здесь совсем чужим. Дорогой черный костюм, длинный расстегнутый плащ, бородка, ухоженная физиономия — таких типов обитатели квартала видели только по телевизору, в передачах про богатых и знаменитых. Дэн вроде как даже вспомнил эту бородатую рожу — что-то было в ней знакомое, телевизорное... Застекленный фасад магазина позволял разглядеть в сгущавшихся сумерках лимузин, очень храбро остановившийся в районе, где такую машину моги оставить без колес в три секунды. Наверное, это был один из тех богатеев, что, восхотев необычного, ходили по местам обитания простолюдинов. Как туристы, любуясь на диковинки и боясь испачкаться. Нынешний гость, похоже, опасался грязи в прямом смысле: зайдя в помещение, он натянул на руки тонкие кожаные перчатки. Дэну подумалось: "Вот дурак". Конечно, на дворе был декабрь, но ведь они в Калифорнии! Да еще плащ... С богатенького пот должен течь бурной рекой, а он перчатки надел.
Незнакомец же, нисколько не дичась неподобающего окружения, прошел к торговым рядам, ловко увернувшись от широкого корпуса африканской дамы, невежливо разглядывавшей этакое чудо. Добравшись до полки с шоколадом, роскошный красавец, чья одежда стоила больше, чем весь магазин, принялся внимательно разглядывать ассортимент.
Появление столь яркой фигуры в тусклом магазинном помещении заставило лохматого любителя кофе вздрогнуть. Едва не опрокинув наполовину заполненный стакан, он искоса глянул на незнакомца. Убедившись, что тот всего лишь вознамерился купить сладкого, лохматый покупатель поднял свой кофе со стойки и пошел расплачиваться. Шаги его почему-то были шаткими, неуверенными, как будто взрослый зрелый человек перепугался до дрожи в коленках. Однако, когда он приблизился к кассе, гуттаперчевая слабость в один миг испарилась. Вместо нее пришла резковатая нервозность. Он почти ткнул кассирше в лицо свою карту оплаты, поставив на прилавок стакан с кофе.
— Это все? — спросила рыхлая сорокалетняя женщина в форменном халатике. Не дожидаясь ответа и едва не зевнув, она вставила карту в специальное отверстие на кассовом аппарате. Мгновенно соединившись с базой данных, тот выдал зеленый огонек. Кассирша подставила магазинный стакан с кофе под считыватель штрих-кода, дождалась нужного пиликанья и привычно сказала: — Два пятьдесят.
— Погодите, — неровным, каким-то кривым и ломающимся голосом вдруг возразил покупатель, и сосискообразный палец кассирши застыл над кнопкой "оплатить". — У меня же неполный стакан.
Ленивые глазки женщины вновь обратились к клиенту. Тот был невысок ростом, имел на голове копну сальных черных волос и лицом был похож на отпечаток колеса на асфальте. Ничем, то есть, не примечателен он был. Одежда тоже не помогала блеклому образу — в сравнении с черным костюмом неожиданного обитателя длинных лимузинов мужчина выглядел настоящим нищим в своей зеленой куртке. Безобразно торчащие по швам нити и темные пятна на рукавах говорили о том, что держать в порядке гардероб покупатель вряд ли умеет. Измятые штаны и нечищеные ботинки, которых, впрочем, из-за кассы было не увидеть, могли лишь подкрепить подобное впечатление.
— У нас стакан того объема, который вы выбрали, стоит два пятьдесят, — произнесла кассирша, быстро просканировав возразившего.
— Но он неполный, — дернув бровью, повторил мужчина. — Он на две трети только заполненный. Это равно стакану за один шестьдесят.
— Сэр, — шевельнув вторым подбородком, кассирша решила быть вежливой. — Если бы вы принесли сюда стакан за один шестьдесят, я бы взяла с вас один шестьдесят. Но, понимаете, вы взяли стакан за два с половиной, и его я вам пробила.
— Но кофе-то в нем на один шестьдесят! — повысил голос покупатель, и впервые в нем прорезалась какая-то визгливая, истеричная нотка.
— Понимаете, если бы кофе был в нужном стакане, так бы и было. Но вы налили на два с половиной.
— Да откуда же мне было знать, что черный у вас кончится, а стакан не наберется?! — вместе с бровью у мужчины задергалась верхняя губа. — Это же нечестно, я же переплачу за то, чего не купил.
— Ну, это же не от меня зависит, сэр, — пожала плечами кассирша. — Мое дело пробить и получить деньги.
— Так... — покупатель дернул сразу всем лицом. — Давайте я тогда возьму другой кофе.
— Простите, но вы уже купили этот, и я все равно должна вам его пробить.
— Да что за бред?! — снова воскликнул покупатель, привлекая внимание мальчишек, успевших таки сунуть по комиксу под футболки. — Я уже не хочу этот кофе, я не буду его покупать!
— Как хотите, — рука кассирши потянулась к торчащей из аппарата карточке.
Тут-то и началось.
Вернее, началось все для этого конкретного мужчины гораздо раньше. Еще в детстве в его жизни появилась нервозная неудовлетворенность окружающим миром. Мальчик рос раздражительными и чурался сверстников. Из-за этого переломные годы юности не сложились, взросление протекало без женщин и лишних денег. По итогам можно было сказать, что к своим тридцати пяти нервный любитель черного кофе не добился абсолютно ничего, балансируя на грани убогой бедности и живя без малейшей в жизни цели. Осознание собственной никчемности вот уже который год подтачивало в нем ощущение здравого смысла, и тугой комок обиды на всех и вся рос в груди все быстрее с каждым днем.
Злобный бесенок не впервые подталкивал его к чему-то безрассудному. Но сегодня все получилось как-то непривычно. Во-первых, возникла досадная неприятность именно с деньгами, которых почти не было на личном счету. Осознание того, что не желающая пробить меньшую цену кассирша видит на своем мониторчике его скуднейшие средства к существованию и наверняка презрительно смеется в душе, заставляло стенки реальности противно хрустеть, отдаваясь в ушах. И, почему-то, присутствие за спиной копавшегося в шоколадках богача, этого вырядившегося в плащ красавчика, наверняка не знающего, каково самому таскать одежду в химчистку или рассчитывать, сколько осталось на еду до следующей денежной инъекции, подстегивало воспалившийся разум. Рядом был тот, на кого всех с детства учили равняться, кем каждого науськивали становиться. Богатым и не знающим хлопот. Стоящим наверху и не замечающим копошения тараканов снизу. Верхушкой социальной пирамиды, одним из тех, кто имеет право жить. Один из таких вот неведомыми путями забрел в магазин, где стоял рядом с ним, жалким ничего не стоящим человеком, и являл собой живую насмешку над всем... всем!
Они все это специально. И жирная кассирша, и холеный бородач, и даже эти тупые детишки, хихикавшие и шедшие мимо. Они все насмехались над ним! Они все... это они все во всем виноваты! Это они виноваты в том, что он до сих пор одинок, не востребован никем и никому не нужен! Они все... Они все...
— Я хочу свой кофе! — тонким заячьим голосом завопил мужчина, неожиданно даже для себя, и сунул руку за пазуху.
Поросячьи глазки кассирши расширились от ужаса, когда в руке скандального покупателя появился пистолет. Черный и весь какой-то квадратный, инструмент смерти уставился прямо ей в лицо пустой глазницей дула. Отшагнувший назад и уткнувшийся в стойку с сигаретами мужчина краем глаза заметил двух мальчишек. Те уже собирались рвануть из магазина с украденными журналами, но сейчас, когда дорогу им преградил сумасшедший с пистолетом, испуганно застыли с открытыми ртами. Выражение непонимания, смешанного с чисто детским любопытством — как же, ограбление! — заставило стенки реальности хрустеть еще громче. Дикая злость прилила к голове вместе с кровью. Кулак свободной руки, как раз с того боку, с которого стояли мальчишки, полетел к физиономии Рона. Бедный ребенок никак не ожидал подобного, да и просто не успел сообразить, что происходит нечто опасное. Удар взрослого мужчины, пришедшийся прямиком в нос, опрокинул ребенка на пол, отшвырнув обратно к стойке с комиксами. Зашелестели странички выпавшего из-под футболки нового выпуска комиксов "Мега-дуче". Перед глазами упавшего Рона запрыгали разноцветные круги. Сильно болел кровоточащий нос. Схватившись за лицо, наполовину оглушенный парнишка захныкал.
— Заткнулись все!!! — дико завопил слетевший с катушек мужчина, переведя оружие на закричавшую негритянку. Словно спохватившись, он снова ткнул дулом в кассиршу. Было заметно, что мужчина начинает отходить от секундного порыва, и паника все ближе подбирается к раскалившейся от горячки голове. Видеокамера уже фиксировала все происходящее, и даже он это понимал.
Его же арестуют! Ничего хорошего в жизни, а теперь еще и тюрьма?! Ну нет! Он не дастся! Не зря же купил, наскребя денег, этот чертов старый пистолет! Он... он... Он возьмет заложника!
Цепкой клешней впилась в плечо Дэна ударившая его друга рука преступника. Не смея кричать, мальчик почувствовал, как мужчина притягивает его к себе. В затылок уперлось что-то твердое и холодное.
— Всем стоять! — снова заорал мужчина, уже совершенно откровенно сбиваясь на ультразвуковой визг. — Убью щенка! Камера, где у вас камера?! Ты!
Он развернулся к кассирше, таща ребенка следом так, чтобы худенькое дрожащее тельце оказалось выставленным вперед. К голове маленького заложника преступник прижал пистолетный ствол. Палец дрожал на спусковом крючке.
— Не смей нажимать эту... тревожную кнопку! Убью!
— Ч-чего вы хотите? — заикаясь и сотрясаясь всем своим рыхлым телом, выдавила женщина. — У н-нас нет нал-личных в кассе.
— Да я... да... — не совсем понимая, что его припадок приняли за попытку ограбления, мужчина растерялся. Он непонимающе уставился на неполный стакан кофе, все еще стоящий на прилавке. Вроде же из-за него все началось... — Э...
— Ну что ты мямлишь-то? — прозвучали за спиной неожиданные слова. Мягкий, словно обволакивающий уши ласкающей тканью голос едва не заставил палец на спуске фатально дернуться. Сумасшедший повернулся, дергая заложника за собой.
Тот самый богатенький красавчик стоял в паре метров с длинной плиткой какого-то модного шоколада в руке. Под бледным и ядовито-ярким светом здешних ламп его облачение, казалось, стало еще чернее. Как дыра в космосе. Лощеная физиономия была расслаблена, ни следа положенного в такой ситуации испуга или хотя бы напряжения не наблюдалось. На губах незнакомца играла легкая улыбка. Как будто он услышал приятную непошлую шутку. Свободная от шоколада рука была засунута в карман брюк, отодвигая полу плаща. Весь вид богатея говорил о том, что тот расслаблен и весел. Словно не стоит перед человеком, способным его убить.
— Чего мямлишь? — повторил красавчик в плаще и качнул зажатой в руке шоколадкой. — Выражайся внятнее. И не использую тенор в криках, а то солидности ни на грош.
— Ч-чего? — до боли вдавив дуло в голову дрожащему мальчику, преступник ошарашено уставился на незнакомца. — Ты чего несешь?
— Как же меня достает человеческая тупизна, — улыбка на лице любителя шоколадок страдальчески искривилась. — Вроде бы homo homini lupus est, и все такое прочее, а ведут себя не как волки, а как бараны какие-то.
Взгляд глубоких синих глаз врезался в переносицу сумасшедшего с силой тяжелейшей кувалды. Два ярких бура пронзили мозг, запустили невидимые щупальца в беззащитную подкорку. Внезапно человек с оружием ощутил себя голым маленьким младенцем, которого разглядывает брезгливый акушер. Столь велика была спокойная уверенность обладателя бурящего сознание взгляда в чем-то таком... В том, что ничего опасного взлохмаченный истерик с пистолетом из себя не представляет. В один миг стало ясно, что, даже направь сейчас преступник оружие на этого типа, тот и в лице не переменится.
Тугой злобный комок в горле как будто выпустил ядовитые колючки. Чувствуя наворачивающееся на глаза злые слезы, сумасшедший больно дернул мальчика, толкая вперед.
— Ты... ты чего это?! — взвизгнул он. — Руки подними!
— Скажи, — вместо того, чтобы напрячься и испугаться, как ни в чем не бывало, спросил незнакомец. — У тебя ведь с женщинами не очень, да? Ибо сейчас у тебя в руке пистолет выглядит именно как фаллический символ. Самоутверждение, нет?
— Руки! — снова выкрикнул преступник, но в голосе его уже прорезалась беспомощность. Интуитивное понимание того, что даже сейчас, на ниве преступной истерики, он не властен над этим типом, подтверждалось. — Убью!
Пистолет уставился в закрытую дорогим костюмом грудь непонятного мужчины. Негритянка позади него тихо сползала на пол, кассирша, не смея шелохнуться, напрочь забыла о тревожной кнопке. А ведь именно из-за близости полицейского участка хозяева ограничились системой оповещения и не потратились на охранника. Рон по-прежнему хныкал, сидя на полу, а Дэн застыл безвольной восковой куклой в руках сумасшедшего.
— Тебе ведь хотелось почувствовать себя мужественнее, когда ты купил оружие? — даже теперь в голосе богача не изменилось ни нотки. — Когда твоя пустая, никому не нужная жизнь, которую ты, обманывая сам себя, пытался считать хоть что-то значащей, начала бить по голове чувством твоего собственного ничтожества, ты купил пистолет. Потому что с пистолетом твоя распадающаяся на части душонка могла сохранить хотя бы иллюзию той оси, вокруг которой строится всякая человеческая личность. Ты не оригинален, очень многие находят утешение в оружии, не представляя из себя ровным счетом ничего. Даже гордо выпячивающие грудь мастера всяческих единоборств пытаются компенсировать что-то, чего им недостает в себе. Но нет человека более закомплексованного, чем такой, как ты, любитель оружия ради самого оружия.
Ласковый тон, которыми произносились слова, расслабленная поза, проклятая шоколадка в руке, а главное — улыбочка, эта отвратительная улыбочка, похожая на ту, с которой врачи общаются с умственно отсталыми, заставляла злобный ком в горле жалить все сильнее. И, наплевав на холодное понимание бессмысленности под сердцем, преступник заорал:
— Заткнись!!! А ну-ка лег мордой в пол, а то пристрелю!
— Неубедительно, — снова качнул шоколадкой незнакомец. — Знавал я самых разных мерзавцев и безумцев. Кто из них был крут, кто-то похуже. Но никто не выглядел так жалко. Раз уж играешь в одну игру с подонками и мразями, так хотя бы держись на уровне.
— Убью! — отчаянно крикнул сумасшедший. Крикнул уже совсем неубедительно, и дуло пистолета дрожало, то и дело соскальзывая прицелом с груди непонятного незнакомца.
— Мог бы — уже выстрелил бы, — с оттенком скуки произнес тот. — Но ты не можешь. Потому что, какое бы оружие не держала твоя рука, душа у тебя голенькая, глупенькая и трусливая. И потому даже противно делать вот такое.
В этот момент преступник почувствовал, как держащая пистолет рука немеет. От напряжения? От нервов? От страха? Нет. Она совершеннейшим образом... отнялась. Обезумевший взгляд мужчины метнулся к его собственному предплечью.
— Начинаешь ощущать неотвратимость? — спросил незнакомец, и преступник, леденея с головы до пят, увидел, как занемевшая вооруженная рука сгибается. Как отводит дуло от человека в черном плаще и разворачивает к самому обладателю и руки, и оружия.
— Ч-что это? — только и смог сказать сумасшедший, и голос его уже не визжал, а испуганно квакал. — Как это? М-мама...
— Если Бог решает кого-то покарать, — незнакомец улыбнулся чуть шире, и рука с пистолетом принялась опускаться к пояснице преступника. — Первым делом он лишает наказанного разума. Разум есть способность контролировать себя. У тебя его теперь нет.
Оцепенение и немота начали разливаться из движущейся вопреки воле хозяина руки по всему телу. Кривя лицо в испуганно-безумной гримасе, преступник смотрел, как разжимается его хватка на плече малолетнего заложника, и тот падает на пол, ибо ватные ноги со страху не держали. Стоило худенькому беззащитному тельцу отодвинуться, как дуло пистолета уперлось мужчине в пах. Отчаянно заскулив, сумасшедший повернул немеющую голову к страшному... человеку? Нет, существу, что стояло напротив.
— Удручающе, правда? — сказал незнакомец. — Не иметь возможности на что-то повлиять. Видеть, как тебя тащат на убой словно теленка, неспособного ходить и выращенного только для того, чтобы быть жертвой. Вот такие вот дела. Ничего у тебя не получается. Но не переживай — человечество все такое. Хотя нет, переживай — сейчас ты себе отстрелишь что-нибудь.
Парализованный, попавший под воздействие неведомой силы преступник не мог даже кричать. Он лишь молча стонал и скулил сквозь стиснутые зубы, громко пыхтя раздувающимися ноздрями. Рука, его собственная рука, все больнее давила на мошонку, вкручивая в тело пистолетное дуло. Палец больше не дрожал на спусковом крючке. Всего секунда — и прозвучит выстрел.
А незнакомец все смотрел на него с прежним выражением беззаботной игривости на лице. Это выражение не менялось даже тогда, когда чудовище, поглощающее разум, произносило унизительные, давящие слова. Как будто все происходившее было светской беседой. Сумасшедший внезапно понял, почему наряд незнакомца он сперва сравнил с зияющей чернотой космической дырой. Черные дыры в космосе поглощают всю материю вокруг. А этот... это... кто бы это тут не стоял — он поглощал людей. Стоял напротив и своими яркими синими глазами попросту жрал его, медленно, смакуя. Он отнимал его разум, в чем сам и признался, не меняясь в лице.
— А ты еще ничего, — вдруг сказал черный пожиратель. — Я все ждал, пока у тебя мочевой пузырь расслабится от страха.
Сумасшедший ощутил, как с легким покалыванием в тело возвращается то неосязаемое, что давало над ним контроль. Только пальцы державшей оружие руки ослабли, разжались, и пистолет гулко цокнул о пол. Вновь ставшие ватными, но своими, ноги машинально шагнули прочь от черной машинки смерти. Черной и так неуловимо похожей на существо, что так жестоко насмехалось над ним. Сумасшедший ступил назад, стукнулся боком о кассу, отшатнулся от нее и споткнулся об упавшего на пол заложника. Теряя равновесие, вернувшимся криком он огласил затихший зал и повалился на спину.
Затылок больно стукнулся о твердую плитку на полу. Перед глазами запрыгали разноцветные узоры, но страх не дал потерять сознание. Сумасшедший, упираясь локтями, пополз прочь от незнакомца, шагнувшего к нему. Вскоре мужчина оказался рядом с забившимся в угол чернявым мальчишкой. Спина прижалась к стенду с комиксами. Бежать было некуда.
Молчание, сопровождаемое всхлипами женщин и детей, было по-настоящему пугающим. Когда стих крик упавшего, его тихое скуление едва не заставило обмершую кассиршу упасть под прилавок с инфарктом. Происходившее не поддавалось никакому хоть сколько-то здравому объяснению. Один сумасшедший с пистолетом, второй... кто вообще этот второй? И что теперь?
Страшный незнакомец подступил к кассе. Положив на прилавок шоколадку, он постучал по ней пальцами и оглянулся. Толстая негритянка расплывалась на полу бессознательной кляксой, а трое упавших и сваленных до сих пор не поднялись. Преступник тихо поскуливал, вжимаясь в стенд. Освобожденный рыжий мальчишка сжался в комочек на полу. Рядом валялся раскрывшийся комикс.
— Эй, — ласково прозвучал сверху мужской голос, и плечо Дэна тронул носок ботинка. — Маленький, ты живой?
Отняв от лица ладони, парнишка увидел, что незнакомец стоит над ним и улыбается, как и прежде. Синие глаза оглядели заплаканную конопатую физиономию.
— Скис? Это бывает, — произнес мужчина. — Ты привыкай.
Тронувший плечо мальчика ботинок наступил на глянцево блестевшую в свете ламп обложку комикса.
— Любишь картинки про суперменов?
Мягкий обволакивающий голос проникал в уши даже сквозь пелену шока и страха, стягивавшую железными обручами разум ребенка. Большие глаза, что, казалось, светились нездешней синевой. И эти глаза не давали шанса убежать от ответа в бесчувствие.
— Л... — с трудом выдавил из себя Дэн, едва ворочая непослушным языком. — Люблю...
— А почему? — поощряющее склонившись, спросил незнакомец.
— Н... Нравится...
— А что тебе нравится?
— Н... — ребенок задрожал. Он не мог понять, чего хочет этот странный чужой дядька, делающий всякие непонятные штуки. А еще мальчик просто никак не мог оправиться от смертельной опасности, еще минуту назад давившей в затылок пистолетным дулом. Что бы там ни говорили о детской отходчивости, такие вещи бесследно не проходят. — Не... не знаю...
— А я знаю, — черный плащ разошелся в стороны, когда мужчина опустился на корточки. Теперь синие глаза были на одном уровне с глазами Дэна, из которых текли неосознанные слезы. — Наверняка тебе нравятся супергерои, верно?
— А-ага, — икнул Дэн, которого разговор с незнакомцем странным образом успокаивал. Комиксы, герои, доброжелательный тон... правда, этим же тоном мужчина разговаривал с человеком, наставившим на него, а потом и на себя, пистолет. Но мальчик сейчас совершенно не думал о странностях. Он машинально успокаивался и открывался перед добротой. Таковы уж дети.
— Они классные, да, — кивнул коротко стриженой головой незнакомец. — Всегда здорово читать, как появляется какой-нибудь сверхчеловек и разрешает неразрешимое. Это ведь своего рода отражение человеческих чаяний.
Он улыбнулся чуть хулигански, как будто они с Дэном знали общий секрет, и соединяющая сила намека делала их друзьями.
— Супергерой есть сверхчеловек. А сверхчеловек — смысл земли. Мы любуемся сверхчеловеком и ищем части его идеала в собственной культуре, пестуя поклонение сверхчеловечности. Вот почему возникают комиксы и их герои. Все они — попытки изобразить сверхчеловеческую суть на фундаменте прошлого. Способности центральных фигур религиозных течений уже никому не интересны, ведь куда занятнее, зрелищнее и понятнее тепловое зрение, возможность быстро бегать и заживлять раны силой мысли. Это китчевый сверхчеловек, опошленный Бог. Даже нет. Бог умер, ныне мы хотим, чтобы жил сверхчеловек. Потому что он рождается из просто человека. Человек — не более, чем канат между обезьяной и истинным венцом творения. Вот почему детишки так тянутся к героям комиксов. Они, новые поколения, грезят о пришествии сверхчеловека.
Дэн перестал понимать, что говорит таинственный незнакомец, после первой же фразы. Но перестать слушать почему-то не мог. И даже неожиданно для себя принялся мелко кивать. А мужчина, глядя с усмешкой, прервался.
— Впрочем, все это — полная ерунда. На самом деле большинство любителей комиксов просто сублимируют, заваливая собственную ничтожность фантазиями о мужчинах в трусах поверх лосин. Потому что из таких клоунов сверхчеловек ну никак не получится. Как и из читающих про них детей. Ибо мечта о том, что придет Супермен и всех спасет, убивает сверхчеловека в тебе. Вот скажи, малыш, я спас тебя от этого, скорчившегося в углу и смотрящего выпученными глазами?
Мужчина указал на преступника, подвывавшего в паре метров от них с мальчиком.
— Чем я не супергерой? Я даже лучше, на мне наряда идиотского нет. А все почему? Потому что я не грезил о сверхчеловеке. Нельзя ждать, когда придет кто-то со стороны и исправит неисправимое.
Незнакомец изящным в своей небрежности жестом вытянул в сторону правую руку. Выглянувшая, было, из-за прилавка кассирша с тихим стоном нырнула обратно, когда увидела, как выроненный сумасшедшим пистолет плавно поднимается в воздух. На счастье завалившейся набок негритянке зрелище без посторонней помощи левитирующего оружия было ей недоступно, иначе инфаркт настиг бы непременно. Пистолету же было явно не до зрителей. Он осторожно поплыл в сторону протянутой руки и аккуратно лег в ладонь незнакомца. Тот, не отрывая взгляда от Дэна, продемонстрировал мальчику машинку смерти.
— Убийство, — сказал мужчина. — Это не способ что-то решить, что-то начать или закончить. Это не создание проблемы и не способ ее решения. Это просто весело.
Затянутая в черную кожаную перчатку рука сомкнулась на тоненьком детском запястье. Незнакомец улыбался.
— Никогда и никакой сверхчеловек не придет тебе на помощь, малыш. Просто потому, что сверхчеловек — это воплощение эгоизма, возведенного в абсолют. Поверь, я знаю. И у тебя есть два пути. Либо ты смиришься, либо попытаешься что-то изменить. Но есть еще одна дорожка.
Ловкие длинные пальцы вложили в крохотную ладошку мальчика пугающе тяжелую рукоять пистолета. Заботливо положили палец на спусковой крючок.
— Всегда можно укусить Вселенную за задницу! — весело подмигнул незнакомец и направил детскую руку с оружием на трясущегося в углу сумасшедшего. Тот перешел от тихих подвываний к жалобному пищанию, грозившему перерасти в визг. Недавний преступник заметался, ерзая на полу, но вокруг были только стены. И перемазанный кровью из носа друг рыжеголового парнишки. Именно за него, как за непонятный спасательный круг, ухватился скулящий мужчина. Перепуганное плачущее лицо Рона оказалось прямиком на мушке. Друг жалобно закричал и заплакал. Дэн и сам ревел во весь голос, не понимая, что же происходит. А заботливые руки страшного незнакомца лежали поверх дрожащих мальчишеских ручонок.
— Пистолет всегда надо держать достаточно крепко, но не со всей силы. Если чересчур сильно тискаешь рукоятку, стрелять будешь плохо. А на спуск надо жать, а не давить. Нельзя дергать, промажешь. И попадешь в своего друга.
Если бы не эти руки, похожие на руки учителя, помогающего неопытному ученику, пистолет бы давно выпал из ладошки Дэна, дрожащего, как осенний лист на ветру, плачущего и откровенно теряющего связь с реальностью.
— Дя-а-дя, не надо, — жалобно пропищал мальчик, ощущая на щеке дыхание склонившегося незнакомца. Странное дело, но дыхание это не было ни противным, ни даже благоухающим, чего можно было бы ожидать от богача. Он было... вообще никаким. Просто движущийся воздух. Как будто кто тетрадкой махнул. — Я не... не хоч-чу-у...
— Жизнь не всегда строится вокруг нашего хотения, малыш, — прежним ласковым голосом окутал сознание незнакомец. — Иногда приходится делать что-то, чего поначалу не хочешь. Но рано или поздно приходит понимание. Понимание того, что вовсе не желание правит душой. Ей правит цель. Цель, очищенная от кожуры наносного. Цель, идя к которой, не считаешься ни с какими преградами. Ибо только так можно найти самого себя.
— Я же... Я же Рона застрелю-у-у! — в отчаянии заскулил Дэн, чувствуя, как чужой палец подталкивает его нажать на спуск.
— И что? Ты думаешь, что эти килограммы мяса, костей и требухи становятся чем-то большим, если ты знаешь их по именам? Малыш, окружающие нас люди — не более чем инструменты. Музыкальные, если хочешь. На каждом можно сыграть мелодию, которая тебе нужна. Именно в этом функциональное предназначение человека. И не нужно отвлекаться на побочные эффекты. С точки зрения биологических реакций, испытывать чувство дружбы или, к примеру, любви — все равно, что съесть большое количество шоколада. Вот перед тобой сломанный инструмент, на котором ты, тем не менее, можешь сыграть первую в своей жизни значимую партию. Ты боишься? Тебе противно? Но почему? Потому что это плохо? Или потому, что ты боишься наказания? Но, не рискуя, не добиваешься ничего. И с каждым годом, с каждым днем своего существования ощущаешь, как стены смыкаются все ближе, а потолок нависает над самой головой. Пока в один прекрасный день не оказываешься в гробу. Так в чем же разница между деланьем и не деланьем? Только в том, что, совершая поступок, ты проявляешь волю. А воля — крохотная ступенька к сверхчеловеческому.
Внезапно руки незнакомца отпустили и пистолет, и Дэна. Дуло сразу же затряслось из стороны в сторону, и взятый на мушку сумасшедший вместе с безумно извивающимся в его руках Роном не смог даже кричать. Он лишь беззвучно разевал рот, машинально хватаясь за ребенка, и смотрел на Дэна. А тот, более ни к чему не принуждаемый, так и не опустил пистолет.
— Воля — вот что главнее всего, — поднявшись на ноги и отряхиваясь, произнес мужчина. — И неважно, что хорошо, а что плохо. Важно лишь волеизъявление. Поэтому я не буду ничего за тебя делать. Я не супермен. Тут уже спрашивай собственную подноготную. А мне надо идти. Извини, но я хочу съесть свою шоколадку.
Дэн, продолжая сжимать в руке пистолет, беззвучно хлопал ртом. Смотревший на друга Рон с ужасом разглядел его глаза. Он были безумны. Лишены понимания того, что же, черт подери, происходит. Единственное, что видели эти глаза — мушка прицела.
Отвернувшись и взяв с прилавка выбранную на полке шоколадку, Октавиан небрежно сунул ее в карман плаща. А затем, не обращая более внимания на окружающих, преспокойно зашагал к выходу. Уже проходя сквозь разъехавшиеся в стороны двери, он услышал выстрел, сопровождаемый тонким детским криком и утробным воем взрослого мужчины.
Воздух наступавшей ночи приятно холодил ноздри. Направившись к лимузину, дверца которого послушно открылась, Вендиго поднял руку и, не оборачиваясь, помахал людям, оставшимся в магазине.
— Всем пока, — тихо сказал он, и стекла витрин и дверей за спиной разлетелись мириадами кристальных брызг.
В салоне привычно пахло качественной кожей и хвоей. Бесцеремонно развалившись на сиденье, Октавиан спросил у шофера:
— Слушай, ты когда-нибудь задумывался, чем на самом деле отличаются суперзлодеи от супергероев?
— Нет, сэр, — невозмутимо отозвался безликий водитель.
— Так и думал. Езжай к Анне.
Проворно развернув шоколадку, Вендиго зубами отломил себе немаленький кусок и принялся увлеченно жевать. Когда перегородка скрыла его от шофера, мужчина вынул из кармана крошечный черный наладонник.
— Вот говорил же, что Стив Джобс умный, — хмыкнул Октавиан, вставляя в ухо беспроводной наушник. Нужный номер выскочил сам по себе, наушник тихонько пиликнул, и сразу же зазвучало тихое сопение. — Это я.
— Привет, — девушка явно говорила спросонья. Но даже так была рада его слышать. — Что случилось?
— Ничего, — сказал он, отложив наладонник и сцепив руки в замок. — Я сейчас приеду.
— Правда? — в сонном голоске послышалось оживление. Радостное оживление. — Здорово.
— Только у меня просьба.
— Какая?
— Что-то я голодный страшно. Приготовь чего-нибудь.
— Хорошо, — необязательно было уметь читать мысли, чтобы услышать, как собеседница взлетает под потолок от радости. Фигурально выражаясь, разумеется.
— Вот и здорово. Скоро буду.
Наладонник пиликнул сигналом отключения. Расцепив замок рук, Октавиан снова взялся за шоколад. В салоне вновь заиграла музыка.
Большое количество шоколада. Иногда лучше все-таки прибегать к любви. Она как-то разнообразнее в плане меню.
Лимузин плавно тронулся, оставляя позади захолустный магазинчик с выбитыми стеклами, дрожащей под прилавком кассиршей, ее давным-давно упавшей в обморок напарницей и лежащей с прихваченным сердцем негритянкой. А еще на полу возле кассы сидел, по-турецки скрестив ноги и возложив на коленку дымящийся пистолет, рыжий мальчик с лицом, усеянным конопушками. Раскачиваясь из стороны в сторону, Дэн совершенно забыл обо всем, что еще недавно, казалось, окружало его, было привычным, приятным, страшным, интересным и скучным. Парнишка, глядя в пол пустыми глазами, повторял дословную цитату из никогда не виденной и ни разу не прочитанной книги неведомого ему Джозефа Конрада.
— Ужас... — шептал он сам себе. — Ужас...
Homo homini lupus est — "Человек человеку волк" (лат.)
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
