Империя под угрозой. Для служебного пользования

— Мне что-то нехорошо.

— Да? — вроде бы удивляюсь я, — а что с тобой такое?

— Здесь душно.

— Открой окно.

— Мне и так холодно.

— Плащ накинь.

Инна с трудом поднимается с кресла, причем лицо ее выражает крайнюю степень утомления.

— Знаешь, Майя, мне действительно плохо. Я лучше домой пойду.

Она удаляется, а я остаюсь в кабинете в состоянии глубокого замешательства. Родная подруга в роли коварного вампиряки — это мне и в страшном сне привидеться не могло. Утешает в какой-то мере лишь то, что означенная подруга делала то, что делала, не со зла, а по программе, и энергию из меня вытягивала непреднамеренно. Впрочем, утешение это не слишком-то велико.

И что бы это мне такое предпринять? — размышляю я, и тут же Алик становится перед глазами, как живой, т.е. как имеющийся в наличии. И слова его звучат в голове, мол спецов таких, которые из людей осьминогов делают, от общества изолировать надо. И душа моя, застоявшаяся в стойле, прямо-таки так и рвется навстречу потенциальным приключениям. Миссия спасения человечества от современных франкенштейнов загорается в душе как факел. Ну не дает мне реализоваться кадровая работа!

На следующее утро, припершись на работу с утра пораньше, подаю рапорт об отпуске. Поскольку апрель — месяц для кадровика не очень урожайный, право на желанный отдых я, естественно, получаю.

— Да, — говорю, собирая вещи, — нужно мне нервишки подлечить, жирок вот наросший кой с каких мест согнать. И глянуть мне хочется, что там из себя представляет эта Монастырская тишина. В общем, всем покеда. Не вернусь — перешлите мои вещи родителям.

И гордо удаляюсь.

Глава 4.

Итак, Тишина сия находится километрах так в четырехстах южнее нашего славного городка Темска. По слухам, располагается она неподалеку от Буково, в чудном лесочке смешанного типа, подальше от отравленных цивилизацией, обыкновенных неправильно живущих людей.

Схожу с поезда, на рейсовом автобусе добираюсь до пункта сбора, по пути осматривая местные достопримечательности в виде авиационного завода, цирка и целого комплекса зданий, отведенного под СИ на улице Майской. Радует, знаете ли, что коллеги так неплохо устроились.

Сбор у нас в сквере возле пожарной части. Вижу стоящую под начинающим зеленеть тополем высокую тощую даму с зализанными черными волосами и постным лицом, одетую в непонятного назначения балахон с кисточками. Протягиваю ей полученный по великому блату пригласительный. Она глядит на меня так, что даже ежусь, но настраиваться на нее не решаюсь. Светиться раньше времени ни к чему. Я здесь не Мастер вовсе и уж тем более не инквизитор. Я просто секретарь в учреждении, Люпина Варвара Михайловна. Скромная тихая девушка, застенчивая и нелюдимая. Сижу в городском архиве целыми днями, веду нездоровый образ жизни. Хочу похудеть и соответственно оздоровиться. Физически и душевно.

Я присаживаюсь на скамеечку неподалеку. Ручки на коленках, морда бледная потому как без косметики. Серенький свитерок, темная юбка длиной до середины икр. Куртяшка с капюшоном. Ангел я, ангел.

Жаждущий излечения народ подтягивается, показывает пригласительные и расползается по соседним скамейкам. И мужчины подходят, и дамочки. Всякие есть. Но преимущественно из тех, кто что-то в этой жизни имеет. Возраст в основном средний и старше, но есть и совсем молоденькие экземпляры — пугливые, нервозные. Пялятся молча на подозрительно зеленый — как видно, засеянный канадой грин, газон, и глаза отводят.

Минут через сорок ожидания подходят две пыльные газельки с номерами соседнего округа, в которые мы и загружаемся, стараясь все же взглядами не встречаться. Едем долго и молча. Спать хочется дико, но борюсь, старательно запоминая дорожные указатели. Кто его знает, что ждет в ближайшем будущем. Явно гадость какая-то. Вскоре съезжаем с трассы на грунтовку, скорость заметно снижается, машину трясет. Еще минут через пятнадцать микроавтобус останавливается перед высокими железными воротами и въезжает во двор. Приехали, выгружаемся. Выпрыгиваю, оглядываюсь. Заасфальтированное пространство. Бетонный забор с колючей проволокой, веселенькие, разбегающиеся в разные стороны дорожки. Одноэтажный деревянный домик, возле которого валяется сломанный трехколесный велосипед. Крупная бело-коричневая среднеазиатская овчарка лежит, положив голову на передние лапы, и наблюдает за нами одним глазом. Притворяется, что спит.

Появившиеся из домика пожилой неряшливо одетый мужчина и женщина в грязном фартуке поверх не менее чумазого комбинезона быстро разделяют прибывших на две группы: мальчики налево, девочки направо, и разводят их в разные стороны. Хватаю сумки и, уходя, оборачиваюсь поглядеть на пса. Он встал и лениво потягивается, вытянув вперед большие белые лапы. Симпатичная собаченция.

Метрах в двухстах от сторожки находится двухэтажное панельное здание. Все какое-то неаппетитное. Наводит на мысли о женской колонии. Впрочем, я не права — мужчины там тоже содержатся, только вход отдельный, в другом крыле. На окнах — ажурные решетки, которые как-то особенно вдохновляют меня на подвиги. Вроде бы украшение, а привинчено к внешней стороне здания и явно больше предназначено для ограничения свободы, чем для услаждения глаз.

В помещениях витает слабый запах больницы. Не такой навязчивый, как в общественных медпунктах, но достаточно ощутимый. К нему примешиваются ароматы шалфея, и, по-моему, каких-то восточных благовоний. Стены украшены фотографиями счастливо избавившихся от проблем личностей. Устланные коврами коридоры позволяют переползать из кабинета в кабинет, не раздражая соседей диким топотом.

Добровольно, решаю я, им в руки не дамся.

Всегда у меня присутствовало нет, пожалуй, не страх, а какое-то мучительное недоверие к врачам. Всегда-то мне казалось, что эти зодчие человеческого тела повернут какой-нибудь не тот винтик в моем организме, на что он тут же отзовется неподконтрольным мне срывом. Но, благо какой-никакой Мастер всегда был под боком. Возможность сбегать в случае чего к кому-нибудь из однокурсников подлечиться спасала от необходимости походов по врачам. Помимо медосмотров я их, пожалуй, и не видела.

И вот сейчас, значит, загоняют меня в палату и говорят: "Сдавайте одежду и вещи!". "Щас! — отвечаю, — все брошу: мужа, друзей, любовников и начну вещи свои сдавать. У меня там книги, между прочем. И всякие документы". "Нет, — отвечают мне вежливо и твердо, — документы Вам здесь не нужны, а книги, если понадобится, мы вам свои выдадим. Полезные, а не то, что Вы читаете".

В общем, все отобрали (почти, но об этом после), выдали розовенький хэбэшный халат в очаровательных цветочках и в палате оставили. А, забыла сказать, дверь за собой тоже притворили, и заперли даже, кажется. Ну точно! Заперли. Грустно послонявшись по квадратной трехместной палате и не имея возможности занять чем-либо враз опустевшую голову, я заваливаюсь спать.

Самые ужасы начинаются утром. Я знала, что это будет кошмар, но чтобы до такой степени! Будят в шесть утра, позволяют умыть физиономию холодной водой и отправляют в столовую, вроде как на завтрак.

Вхожу. Вижу: длинные столы, как в фильмах про армию, застелены белой клеенкой. Вдоль столов сидят женщины в таких же дурацких разноцветных халатиках, как у меня, и грустно смотрят в тарелки. У некоторых дамочек лица уже такие одухотворенные, как у Инки после приезда, а у некоторых еще не очень — одна тоска во взоре.

Помещение само по себе вытянутое, потолки низкие, стены окрашены масляной краской нежно-зеленого оттенка. Стулья вдоль столов самые обыкновенные — металлические. Возле окна стоит довольно-таки крупный, но какой-то обгрызенный на вид декабрист.

Ну что же, мне нужно ведь будет разведку производить, для чего необходимо начать налаживать отношения. К дамам с тонкими лицами и болтающимися поясами я не пойду — они уже безнадежны, а вот те, кто потолще, как раз для осуществления моих коварных планов пригодятся. В общем, так я и решаю, а потому занимаю место на краю стола между двумя еще свежими на вид особами. Одной из них лет сорок, другой — около тридцати. Посмотрев, что лежит у них в тарелках, я понимаю, откуда эта беспросветная тоска. А тут и передо мной мадам с постным лицом ставит такую же пищу. По фаянсовой, чуть сколотой с одной стороны, тарелке размазана светло-коричневая жижа. Повозюкав по ней ложкой секунд так пятнадцать я начинаю громко вопрошать, где здесь еда. Дама, что помоложе, сердито на меня пшикает, та, что постарше, весело хмыкает и отворачивается. Я начинаю в недоумении оглядывать присутствующих за столом женщин и вижу, что они это ЕДЯТ. Ну что же, пока никто не умер, да и не думаю я, что здесь решили организовать массовое отравление, а потому дрожащей рукой подношу ложку с непонятной консистенцией ко рту. Беру это губами, пробую на вкус и делаю над собой грандиозное усилие воли, чтобы не выплюнуть все тут же обратно. Медленно кладу ложку обратно и размышляю некоторое время на тему, что бы мне такое сказать, чтобы это цензурно звучало. Остаются одни предлоги.

— М-да, — говорю я, — м-да... И здесь всегда так кормят?

Мадам постарше глядит на меня удивленно.

— Конечно, — отвечает она.

— А что ЭТО? — спрашиваю, — мне такое раньше употреблять вовнутрь не доводилось.

— Овсянка на воде.

Она оглядывается по сторонам, на нас вроде бы никто не смотрит.

— Можно, я доем? — спрашивает, — ведь Вы не будете?

— Конечно-конечно, — изумленно говорю я, пододвигая ей тарелку, — и она, конечно, без соли.

— Соль — белый яд, — авторитетно заявляет моя собеседница, уписывая овсянку с завидным аппетитом.

— Ну да, — соглашаюсь я, — а овсянка — коричневая жизнь. Меня, кстати, Варвара зовут. А Вас?

— Светлана.

Глава 5.

После завтрака вновь прибывших распределяют по врачам. Мне достается хрупкая тетечка в белом халате. Она ниже меня на голову и выражение лица у нее какое-то неуловимое. Раздражает. Все вокруг нее как-то мечется, мечется, будто она сама не знает, что хочет. Зинаида Львовна. Такая, бр-р, аж дрожь по коже — крашеные красные волосы и бледное лицо с незаметным носом-пипочкой. Надо бы с ней подружиться.

— Давно Вы здесь работаете? — спрашиваю, пока она прилаживает к моему запястью тонометр.

— Пятый год.

— Да? А центр вообще сколько существует?

— Я здесь с основания.

— Да ну? Что, Вы его и создавали?

Она замолкает и глядит на меня так внимательно.

— У Вас, — замечает, — Варвара Михайловна, такой взгляд странный. Слишком пристальный.

— Так я, — восклицаю, — слегка близорука, а очки не ношу! Знаете, у меня был знакомый один, так его взгляда вообще все боялись, думали, что злодей какой, а оказалось, что он всего-навсего не видит ничего. Вот и вглядывается постоянно. Меня, конечно, люди не пугаются, но, видите сами, что творится.

— В самом деле? Ну, может быть.

— Как давление?

— Понижено, но это нормально.

Конечно, нормально! Я же есть хочу!

После осмотра следую до палаты. Задумчиво останавливаюсь возле стенда с фотографиями. Фото вывешены по два: до выздоровления и после. Всякие товарищи имеются. И мужчины с пивными бочонками в районе талии, ставшие тонкими и звонкими. И женщины, которые в самолетах обычно себе по два места заказывают, а после очищения — хоть на конкурс моделей. Но особенно нравится мне фото мальчика одного. Смотришь на фото после излечения — просто лапочка. Милый, улыбчивый. Глазки ясные. Но то, что до! Описанию не поддается. Квазимодо. Покрытая прыщами, как луна кратерами, морда, и тоскливый взгляд обиженной собаки. Такие мальчики должны носить паранджу, чтобы люди на улице от их лицезрения инфаркт не зарабатывали. Хихикаю и собираюсь было двигаться дальше, но тут будто ударяет что-то по дурной моей голове. Да я же квазимодо этого видела уже! Где? У него еще фамилия такая идиотская. Я тогда подумала, что мухи, садясь на эту физиономию, сами сдохнут. Правильно, Мухобоев. Курсант Мухобоев. Интересно, а когда он сюда приезжал? Не на практике ли перед выпускными экзаменами? Эх, жаль общение по телефону программой излечения не предусмотрено. А то б я Ольге брякнула, спросила б, были на лице покойного Мухобоева прыщи или нет? Или нет, что более вероятно.

Каждую ночь нас закрывают в палатах. Разгоняют по койкам и запирают на ключ. Мотивируют тем, что мы можем на волю выбраться и найти чего-нибудь пожрать. Можем, факт. Понимаю, отчего такой неприглядный вид у зигокактуса в столовой. Интересно, а он вкусный?

У меня теперь появились аж две соседки. Правда, жизнь моя от этого краше не стала. Судите сами. Одна из них, Валя, чрезвычайно молода, вся такая воздушная и томная. На лице интеллекта ноль. Впрочем, личико у нее хорошенькое — такое умом только портить, мордочка розовенькая, носик пипочкой, глазки как у лемура — большие, темные и круглые. Она в Тишине уже давно, не знаю, уж зачем ее ко мне в палату поместили.

Вторая на первый, на второй и на все последующие взгляды не представляет из себя ничего. Больше всего она напоминает мне австралийскую соню: маленькую пушистую зверюшку, которая даже любовью занимается, не открывая глаз. Нина Андреевна — невысокая, пока еще кругленькая особа, которая может уснуть в любом месте и в любых обстоятельствах. Признаюсь: я ей даже в чем-то завидую. Мне бы такую способность.

Иными словами, поговорить с одной из них не о чем, с другой — может и было бы о чем, если бы она взяла на себя труд держать глаза открытыми хотя бы во время беседы.

Я готова ногти на ногах грызть. Меня нельзя запирать. Нельзя! Мне хватило этого по работе по уши. Книг нет, разговаривать не о чем. Заняться нечем. Даже ручки нет или карандашика написать что-нибудь, слово какое-нибудь матное на стене. Игральные карты тоже проектом не предусмотрены. Валя лежит на кровати, разглядывая потолок, Нина Андреевна спит, а меня трясет от сдерживаемой энергии. И это несмотря на отсутствие еды. Страшно представить, что было бы, если бы меня еще и кормили. Подхожу к окну, тоска становится сильнее. На улице солнышко весеннее греет, среднеазиат пузом кверху на клумбе валяется, толстые глупые голуби что-то клюют на дорожке. Благодать. Только я и еще несколько десятков не вполне дружащих с головой субъектов сидят за решеткой в темнице сырой. Сижу и думаю, что всех, приехавших сюда в добровольном порядке, психиатр должен осматривать. И меня в том числе. Всерьез подумываю о каннибализме.

Стою в дверях, сложив угрюмо руки на груди. Как-то массаж принимать мне сегодня не хочется. Ничего мне сегодня не хочется. Поесть бы чего-нибудь только и домой. Из-за ширмочки, вытирая волосатые смуглые руки махровым белым полотенцем, выходит коренастый среднего роста мужчина южной наружности. Карим глазом зыркает и говорит:

— Здравствуйте, проходите.

Замечаю у него отсутствие полагающегося, вроде бы, акцента.

— Раздевайтесь, ложитесь.

Ну, ложусь на стол лицом вниз, и он начинает натирать мое несчастное тело какой-то холодной склизкой гадостью. Терплю. Пальцы у него теплые и жесткие. Пытаюсь понять, отчего это некоторым людям так массаж нравится, и не могу. Через полчаса у меня вообще такое ощущение, будто по спине каток проехался.