Хдк. Глава 8.

— Да.

— Но... почему тогда просто не сказать...

— Потому, что она тебя любит. И хочет, чтобы ты, упрямая девочка, была счастлива.

Как-то женихи, которых столь рьяно подыскивала маменька, в представлении Евдокии со счастьем увязывались слабо.

— Ты так старательно отрицала саму возможность замужества... а скажи она о болезни, ты бы подчинилась, верно? И приняла бы любого, на ее выбор. А это неправильно. Модеста надеялась, что ты сделаешь собственный. Вот и приводила... разных неподходящих людей.

Интересный способ, но надо признать, весьма в духе маменьки.

— Я... и без мужа выживу.

Лютик провел по поникшим ирисам, и те ожили... он ведь поможет, помогал и, надо полагать, давно, потихоньку подпитывая маменьку собственной светлой силой. Эльфы умеют такое... и наверное, потому годы, казалось, шли мимо Модесты Архиповны... но всему предел имеется.

— Мне неприятно думать о том, что однажды Модесты не станет, но это — объективная реальность. А ваши законы таковы, что проблем с наследованием не избежать. Ты ведь знаешь, каково пришлось Модесте? И вам будет не легче.

Прав.

Совершенно прав, Хельм задери всю родню и несправедливые королевские законы. Евдокия стиснула кулачки... почему считается, что женщина только и способна, что домашнее хозяйство вести?

— А ты?

— Я не являюсь королевским подданным, а согласно Статуту...

Ясно. За ним не признают права владения недвижимым имуществом. А уж двум девицам тем паче не видать семейного дела... отыщется какой-нибудь дальний кузен или двоюродный племянник, или еще кто-нибудь столь же бесполезный... а то и вовсе правом короля назначат опекуна...

И что тогда?

Лютик не позволит их с Аленкою обидеть, поэтому роль бедной сиротки Евдокии не грозит, но... отдать то, на что потрачена если не жизнь, то годы ее, кому-то постороннему исключительно лишь потому, что этот посторонний — мужчина?

Ну уж нет!

И если для вступления в права наследования муж нужен, Евдокия его добудет! Отбросив косу за спину, Евдокия решительно огляделась.

Лихослав?

Неудачный вариант... во-первых, потому как улан, во-вторых, к картам пристрастие испытывает, в-третьих, родня его сядет на шею... а в-четвертых... в-четвертых, он просто-напросто наглый, самоуверенный тип, которому доверия у нее нет и не будет.

Тип обернулся, верно, почувствовав на себе Евдокиин взгляд, и подмигнул.

Что он себе позволяет?

Евдокия отвернулась. Нет, надо к вопросу подойти со всей возможной серьезностью. Если уж ей придется искать мужа, то делать это следует разумно... примерно, как к капиталовложению... сколько она дней думала, прежде, чем решилась перевести пять тысяч сребней в акции Новой Почтовой службы? И не прогадала же... а муж чем отличается?

Ничем.

Надо составить список кандидатур, а рядышком дать характеристику. Плюсы... минусы... минусы — особенно, к плюсам-то привыкнется, недостатки же в процессе эксплуатации имеют обыкновение только увеличиваться. Во всяком случае, это касалось унитазов. Евдокия, конечно, подозревала, что с мужем будет несколько иначе, но... она справится.

Так уж получилось, что события, последовавшие за этой воистину решительной мыслью, стали неожиданностью для всех участников, каждый из которых пребывал в состоянии задумчивости.

Лютик, решив, что падчерица справится и без его помощи, отстал. Его тревожило и состояние супруги, серьезность которого она наотрез отказывалась признать, и неженское, порой пугающее здравомыслие падчерицы, и визит в Королевство родичей...

Лихослав, напротив, остановился. И Аленка, повиснув на его руке, испустила томный вздох, она глядела снизу вверх, старательно моргая, надеясь, что не слишком-то переиграла... она чувствовала и раздражение спутника, и подспудное его желание Аленку стряхнуть, сунуть ей ее же зонтик, который Лихослав положил на плечо, и сбежать.

— Вы устали? — с надеждой поинтересовался Лихослав. И Аленка радостно ответила:

— Что вы, конечно нет! Погода замечательная... и мне так нравится Познаньск! Представляете, я никогда-то прежде из Краковеля не выезжала...

Притворяться дурой было тяжело.

— Что ж так?

Смотрел Лихослав не на Аленку, на Евдокию, которая о чем-то задумалась и опять нахмурилась. И шла широким чеканным шагом. Юбки подобрала так, что видны были не только желтые ее ботиночки самого ужасающего вида, но и черные чулки, божьими коровками расшитые...

Где она их только взяла?

Вот на чулки-то Лихослав и уставился.

Хороший он. Терпеливый. И не будь Евдокия столь упряма, все бы у них сладилось... и подмывало рассказать, что никакая она не компаньонка, и что приданое у нее не меньше Аленкиного, да и сама по себе Евдокия — золото, не по характеру, но по таланту, доставшемуся от покойного батюшки. Умела она делать деньги едва ли не из воздуха...

Но нет, говорить нельзя.

Лихослав, конечно, разом переметнется, принесет букетик уже для Евдокии... и получит цветами по зубам. Не простит ему сестрица этакого легкомыслия.

Боится.

А он, даром, что зубами от злости едва не скрипит... и тоже понять можно, за ним, небось, семья... Евдокия вон тоже за Аленку, за матушку, за Лютика босиком по углям пройдется, не то, что женится... точнее, замуж за нелюбимого, но с состоянием.

Сложно все.

И интересно.

Лихослав же, глядя на чулки с красными и желтыми божьими коровками, на подол бирюзового сатинового платья, зажатый в кулачке, на пухлый портфель под мышкой и косу, которая подпрыгивала и раскачивалась в такт шагам, ни о чем не думал.

Смотрел.

И засмотрелся так, что не заметил появление черной кареты. Она выплыла из-за угла, остановилась, перегородивши улицу, и четверка верховых свистом, гиканьем разогнала голубей. Дверцы распахнулись, выпуская людей в черных же плащах, в низких шляпах, в полумасках вида не столько разбойного, сколько театрального.

— Ой, — сказала Аленка. — А у вас тут...

Евдокия, не замедляя шаг, от первого похитителя просто-напросто отмахнулась.

Портфелем.

Второму же уткнулась прямо в грудь, и этот момент Лихославу категорически не понравился... он с немалым удовольствием стряхнул ручку предполагаемой невесты, которая, к чести ее, не стала ни визжать, ни в обморок падать, но лишь деловито попросила:

— Ридикюль верните. У меня там вязание.

...а по весу и не скажешь. Хотя, может она, подобно древней Бяловецкой панне, кольчугу вяжет...

— Не лезь! — прошипел верховой, тесня Лихослава жеребцом. К слову, жеребчик был славным, восточных кровей, оттого и норова горячего. Получив кружевным зонтом по морде, он оскорбился и, тоненько взвизгнув, поднялся на дыбы. И пока верховой пытался с жеребцом сладить, Лихослав его на землю и ссадил...

...когда дорогу заступил господин в черном, Евдокия сначала не поняла, что происходит и шагнула влево, но господин маневр повторил...

— Извините, — раздраженно сказала Евдокия, пытаясь обойти его, такого неудобно большого.

Кто-то схватил за косу...

— Не дергайся, — прошипели, дыхнув в лицо чесночною подливой. — Это похищение.

— Хорошо, что не ограбление, — Евдокия ответила машинально.

— Почему?

— Не люблю расставаться с деньгами.

И сказала, между прочим, чистую правду, но тип захохотал, и к вони чесночной подливы добавились характерные ноты пива... кажется, темного...

— Не дергайся, мышка, — посоветовали Евдокии и за косу дернули. А вот этого делать не следовало, потому как к волосам Евдокия относилась с величайшим трепетом, и не для того по утрам час на вычесывание тратила, чтобы всякие тут жирными руками хватались.

— Пусти, — косу она перехватила, а просьбу подкрепила ударом в нос.

Била портфелем, благо, бумаги придавали аргументу нужный вес, а латунные уголки — своевременную остроту. Взвыв, неудачливый похититель косу выпустил, а руки прижал к лицу, наградив Евдокию словом нелицеприятным.

Зря это он.

Ей, между прочим, всякого доводилось в жизни повидать, небось, на выработках никто-то с нею не нянчился... о тех годах своей жизни вспоминала она с печалью и легкой ностальгией. И следующего злодея Евдокия с немалым удовольствием пнула в коленку.

...жаль, что ботиночки на ней, пусть и крепкие, но без шипастых пластин на носах. Те-то все ж для города мало годились.

— Пшел прочь, — сказала третьему, рывком задрав юбки.

...Лихослав, засмотревшись на премиленькие ножки и паче того кружевные преочаровательного вида подвязочки, пропустил удар в лицо...

...под подвязкой, в плотной кобуре, скроенной по особому заказу — маменькина идея — скрывался любимый Евдокии револьвер, маленький, удобный и с перламутровой рукоятью. Вид оружия, как и вид ножек, на похитителей впечатления не произвел.

— Брось пукалку, дура.

— Сам дура, — всерьез обиделась Евдокия, которую прежде в дурости никто не обвинял. И нажала на спусковой крючок. Револьвер солидно крякнул, дернулся в руке, а похититель свалился на мостовую, истошно вереща... можно подумать, она ему что-то важное отстрелила.

В бедро ведь целилась.

И попала...

— Ну, кому еще охота? — Евдокия огляделась... и кучер, привстав на козлах, хлестанул лошадей...

...улица стала вдруг тиха и безлюдна.

Почти тиха, поскольку раненый все еще лежал, зажимая дырявое бедро обеими руками. Еще один возился у ног Лихослава... второй, криво, косо, но удерживался в седле...

— Подстрелить? — поинтересовалась Евдокия, беря всадника на мушку.

Но Лихослав только головой покачал и нос раскровавленный вытер. Хорош, нечего сказать...

— Знаете... — из-за носа голос его сделался гнусавым, а под синим глазом расплывался синий же фингал... надо полагать, гармонично будет смотреться. — Я начинаю вас бояться...

— А вам-то чего?

— Так, — нос он зажал рукавом. — На всякий случай.

Он невежливо пнул раненого, который и скулить-то перестал.

— Сам заговоришь, или помощь нужна? — поинтересовался Лихослав, склоняясь над неудачливым похитителем. Он стянул черную шляпу и маску, под которой обнаружилось лицо самого обыкновенного вида, простоватое, круглое и слегка опухшее.

— Ничего не знаю! — поспешил откреститься раненый и слабо добавил. — Медикуса...

— Я за него, — обманчиво дружелюбным тоном произнес Лютик. Он вытянул руку, с удивлением воззарившись на сбитые костяшки пальцев, потрогал дыру в новом пиджаке и, присев над человеком, сказал. — Кто тебя нанял?

И такое участие было в Лютиковом голосе, такая неподдельная заинтересованность во взгляде, что даже Евдокии стало слегка не по себе. Человек же попробовал лишиться чувств, но был остановлен.

— Я ведь могу и сам посмотреть, — сказал Лютик, стискивая рыхлые щеки. — Но тебе будет очень больно.

— Не... не знаю, пан хороший... он в маске был... и нам от маски дал... сказал, куда ехать... по двадцать сребней каждому... только и надобно, что девку схватить и в карету...

— Схватить... — повторил Лютик, вглядываясь в глаза человека. — И в карету... а дальше?

— Так в храм ведь... он со жрецом столковался... поженили бы честь честью.

— Вы невестой не ошиблись? — Евдокия на всякий случай не стала далеко убирать револьвер, но достала клетчатый платок, который протянула Лихославу.

— Не, — лежавший на земле человек скривился. — Он сказал из двух девок страшную брать...

— Экие у вас, панноча Евдокия... поклонники страстные.

Лихослав платок принял, протянув взамен переломанный пополам зонтик.

...страстные.

Или странные.

— Еще один... примитивист?

...судя по плану, примитивист полнейший. Но не Лихославу его осуждать... в конце концов, может, этот неизвестный поклонник пытался оригинальность проявить.

— Голову запрокиньте, — Евдокия со вздохом отправила несчастный зонтик, не выдержавший столкновения с конскою мордой, в урну. — Аленка, помоги ему... ощущение, господин офицер, что вам ни разу нос не ломали.

— А вам, значит, ломали регулярно?

— Дважды...

— Бурная у вас... жизнь, панночка Евдокия.

— А вы почаще появляйтесь... и у вас такая будет.

Лихослав лишь хмыкнул и наклонился, позволяя Аленке залечить раны... и почему-то горько стало, хотя видит Вотан, причин для горечи не было никаких.