| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Басконя хитрее: занялся делом без моего пинка, только издали увидел и уже... Но бубен у "бубнового" — спёр.
— Нахрена тебе эта музыка?
— А вот, боярич, вернусь я к своим, высватаю девку пригожую, приведу её домой. А там — бубен! Тут я у неё и спрошу...
— Понял.
Про хрен, зелёнкой крашенный, я уже... Как он бубен приспособит? — Придумает чего-нибудь.
Прошлись по своему следу: где мы бились, где за мордвой бегали... Супостатов живых... дорезали. Своих... и из соседних хоругвей кто оставался — подобрали.
Мёртвых... к Богородице. Живых... тоже туда же. А куда?!!
Военно-медицинская служба — отсутствует. Санитарные роты, госпитальные базы... Складываем прямо на землю. Без перевязок, без лекарств. Даже простой речной воды...
— Почему не на берегу?
— Так вот же Богородица!
Связочки... "Я ему про Фому, он мне про Ерёму" — русская народная характеристика семантической несовместимости. Хотя — понятно: "Приказу не було!".
Вот и стоит в центре сухого поля — "полчища" — самая дорогая икона "Святой Руси", в окружении рядов лежащих. В порядке — умерших, в беспорядке — умирающих. Рядом с княжеским стягом. С изображением рахитично изогнутой "рюмки с отростками", в которую выродился у Боголюбского стандартный "атакующий сокол" Рюрика — ни у кого такой больше нет. У каждого Рюриковича своя, уникальная "мутация родовой птички".
"Так жить нельзя. И вы так жить не будете".
Ванька! Опять?! Что ты "мужей добрых" — жизни учишь?! Ты в этом мире понимаешь... с ноготок. Сам — никто и звать — никак. Раз в бой сходил, дров наломал, чудом жив остался и уже... Твой номер — шестнадцатый. Пришипился и затих быстренько.
Вон, в Смоленске уже готовую почти боярскую шапку взять не смог. Вотчину построил, команду собрал и... и бздынь — "асфальт на темечке", сам — на дыбе. Здесь уже в походе выпендривался, тверских мальчишек учил... Половина — покойниками стали. Сегодняшними и завтрашними. Полководец, факеншит!
Понимаю. Согласен. Но... "Так жить нельзя. И вы так жить не будете". Я — ДДДД. И свернуть — не могу.
Поэтому сворачиваем нытьё с самоедством и "делаем должное" — оказываем помощь пострадавшим.
Хорошо, если в хоругви есть бывалый воин, который чего-то понимает во врачевании. Резан скинул с себя сброю, поплескался в Оке и теперь, в одних подштанниках, матеря своих помощников и матерно успокаивая раненных, занимается их ранами.
Навес какой-то соорудили, воды согрели. А дальше... лекарств — нет, инструмента — нет... Рентгеновский аппарат, стерилизатор, скальпель, зажим, обезболивающие, антибиотики, перекись, капельницы, переливание крови... "Святая Русь" — ничего нет. Твою мать! Кроме святости.
Простые и давящие повязки, фиксация конечностей палками, мох и тряпки вместо ваты... Есть шёлковая нить, выдранная из пояска — кипятим и штопаем... раны через край... Шесть тяжёлых... Сегодня-завтра — умрут.
До чего ж всё... коряво. "Святая Русь"...
Некоторые верят в народную медицину. Я — тоже. И верю, и использую. И помогает. Только не надо путать народную и военно-полевую.
— Ой! Поцарапался!
— Приложи подорожник.
И:
— Глубокое проникающее в брюшную полость.
— Приложи подорожник.
Разницу понимаете? Первое — добрый совет. Второе — издевательство над умирающим.
"Прекрасный травяной сбор! Ромашка, бессмертник, зверобой и берёзовые почки. Стакан отвара по утрам великолепно очищает организм и выводит все шлаки!".
Верю. Но ни один травяной сбор не выведет из организма сорокаграммовый железный наконечник стрелы, пробивший лёгкое и застрявший изнутри в позвоночнике бойца.
Почти все мои запасы из "тревожного чемоданчика" имени Мараны, ушли вмиг. Басконя притащил какого-то задёрганного до мгновенного засыпания деда:
— Это — костоправ. Лучший во всём войске!
— Хорошо. Дед, надо нашему боярину ногу собрать.
Дед посмотрел Лазаря, поводил руками над чудовищно опухшей ногой, присел к стенке обрыва на минуточку. И — захрапел.
Ребята чуть не убили старика. Дед от толчка проснулся, взглянул ошалело, отплевался от песка, выдал диагноз:
— Кости поломаны. Собрать... можно. Но — помрёт. От боли. Всё, воины православные, пойду я. Ещё людям помочь надоть.
— Стоять! Так... А если он спать будет? Во сне боль не чувствуется. Сможешь у спящего обломки костей сложить?
— Э, отроче, глупость говоришь. Такая боль любой сон пробьёт. А так он... сердце не выдержит. Помрёт, всё едино.
Болевой шок... Проходил лично. Но ведь есть же... Пирогов — стакан водки раненым давал... Но спирт я на Новожею перевёл.... Обезболивающие производные морфия... новокаин...
— Дед! Твою... бабушку! Пошёл нахрен! В смысле — посиди минутку. Он у меня сейчас так заснёт...! Дай бог только проснуться.
Лазарю на лицо — тряпку, на тряпку кап-кап — эфир. Глазищи у него поверх смотрят. Ужас и надежда. Три минуты — спит.
Дед хмыкнул, взялся за ногу. Интересно смотреть, как костоправ работает. Особенно, когда он понял, что больно пациенту сделать не может. Не надо постоянно ожидать вопля бедолаги.
— Здорово. Ты, эта... ты ж смоленский боярич? "Немой душегубец"? А дай-ка ты мне ту корчажку. Много ныне в войске страдальцев от болей мучаются.
— Отдам. Но сперва ты всех моих... обработаешь.
Вот и возимся. Кроме резанных, рубленых, колотых — много переломов, тяжёлых ушибов, сотрясений, вывихов. Дробящее оружие — булавы, кистени — вполне в ходу, а доспехи — "полного удара" не гасят, только ослабляют.
Снова, это не:
— Бо-бо! Стукнулся!
— Приложи холодное.
Это когда кости — наружу сквозь порванную кожу торчат. Иногда торчат — кости черепа.
Факеншит уелбантуренный!
Кто-то у соседей трофеями хвастает. В крепостице не всё погорело, по берегу много чего осталось, там, где "белых булгар" к обрыву прижали да вырубили — тоже кое-какой хабар воины взяли. Но так-то... Я большего ожидал.
Резан объяснил:
— Настоящая добыча — когда мирных вятших в их домах режешь. Там-то и полон, и скот, и хабар годный. А здесь-то что? Воинская справа. Ну, набрал ты пяток топоров этой мордвы. И куда их? До дому на своей горбине волочь? Полон... мужики. Воины. Мы ж дальше в их земли пойдём — будут соображать, как бы сбежать да подлянку устроить. Кони... их и было-то... и те — княжие забрали.
* * *
Насчёт "на горбине" — слышал как-то случай.
Красная Армия Польшу освобождала. Боец сыскал где-то швейную машинку, "зингер". Это ж такая по тем временам ценность! Таскал её постоянно на спине. Сходили где-то в Силезии в атаку. А его нет. Пошли искать. На том месте, где под вражеский огонь попали — нету. Нашли в стороне, на поле: бежал да об канавку споткнулся. "Зингер" бойца и огрел по затылку. Наповал. Череп раскроил.
* * *
Постепенно берег очищался от мусора, от мёртвых мордвы и мари, от брошенного ими оружия и снаряжения. Периодически прискакивали княжие сеунчеи — на верху, по склону и на "полчище", тоже шла уборка — требовали людей.
Я просто посылал. Которые сильно приставали — обращал внимание на наш лазарет и предлагал свободное место.
Наша хоругвь — из самых пострадавших. Но — не самая. У мещеряков один отряд на "Гребешке" полностью вырезали. Две суздальских хоругви под удар вражеской конницы серьёзно попали — там тоже... Общие потери? — С полтысячи. Сотня — убитых, сотня — умрёт в три дня. От заражения крови — быстрее, от гангрены — позже. Ещё сотни две... Переломы конечностей, например, срастаются неделями. И ещё с сотню — конвой к полону.
Но общая численность армии... скорее — увеличилась: присоединился Волжский отряд, сотен пять-шесть. У Боголюбского — войско как и было, у Ибрагима — вдребезги. Можно радоваться.
Вот и ещё паренёк захрипел, задёргался. Вытянулся. Как же его звали? Что в поминальник-то вписывать...?
Солнце уже перевалило к закату, я сидел в одних подштанниках у костерка, присматривал за кулешом. Нашего кашевара... вряд ли до утра доживёт. Хороший парень. Но... как я. В смысле: храбрец. Факеншит! Полез в драку вместе с земляками-ярославцами. Теперь выживших кормить некому. Сколько ж на такую манерку соли сыпать? У паренька правильно получалось, а вот теперь... А, "недосол — на столе, пересол — на горбе" — не буду солить вовсе!
Мимо по пляжу прогнали толпу пленных. Виноват: здесь говорят "полон". Рабы, челядь. Будут. Почти все битые, раненые. Целых лиц и не видать. Отгонят к нашей вчерашней стоянке. Забьют там в барку и потянут лодейкой вверх. На продажу "гречникам". Здесь таких оставлять нельзя. "Здесь" — в Окско-Волжском бассейне. Очухаются, найдут лодочку да и уйдут вниз по речкам.
Сквозь блеск опускавшегося солнца на речной глади проступали ползающие туда-сюда лодейки. Вот и ещё одна неторопливо идёт близко вдоль берега. Мужички в лодке внимательно выглядывают что-то на берегу. Сегодня таких "искателей" много: нестроевые частью оставались в верхнем лагере, теперь пытаются найти своих, побывавших в бою, здесь на пляже.
Лодка подошла к берегу, люди в ней расспрашивали какого-то мужичка, стиравшего в Оке окровавленные тряпки. Тот мотнул головой в нашу сторону. Его собеседники, плохо различимые в солнечных бликах на воде, развернулись лицами к нашему "петуху с лошадиным хвостом".
Один из отроков, сидевших на носу лодки, вдруг поднялся, шагнул вперёд, прямо в воду, истошно завизжал и, срывая на бегу шапку, кинулся ко мне.
А я... я... я офигел и захлебнулся.
Захлебнулся собственной душой.
Чуть не помер. От реальности невозможного.
Этого не может быть... Но вот оно есть!
Глава 333
Хорошо, что я сразу предпринял меры безопасности: выпрямился и отодвинулся от костра с кипящим котлом на пару шагов в сторону.
Отрок, отшвырнув в сторону шапку и сдёрнутую вместе с ней бандану, отчего русая коса на голове развернулась, рухнула во всю длину и мотнулась из стороны в сторону, радостно визжа, метнулся мне на грудь.
О-ох... Прошлый раз, когда она так сделала... я радовался, что она не метательница молота. Поскольку, если бы метательница, вместе со своим молотом, так метнулась бы ко мне на грудь, то я бы даже и собственные внутренности метнуть никуда не смог бы.
И не надо. И не вспомнил бы! О внутренностях. На радостях. От счастья. Это ж — она!
Сколько ж прошло? Четыре года? С тех пор как она ко мне в Пердуновке на покосе так прибежала. Конечно, я с тех пор вырос и силушки поднабрался. Так и она... Подросла, похорошела. Потяжелела. О-хо-хо...
Можно было уклониться от этого накинувшегося на мою шею живого лассо. Но так — неправильно. Мужчина должен грудью принимать удары судьбы. Особенно, когда они визжат от счастья. От счастья нежданной... и долгожданной... встречи. И упорно пытаются задушить, одновременно пережимая кровообращение на уровне шеи руками (О! А я и не знал, что она уже такая сильная! Так же и задушить...) и на уровне поясницы ногами, приложив для начала коленкой в солнечное (Твою ж...! Аналогично).
Да, это была она.
"Подорожник для души". Для моей души.
Любава. Любавушка...
За прошедшие годы она как-то незаметно — или именно за эту зиму...? — выросла. Выросла в девушку. Расцвела. Но ещё... не распустилась. Ещё не цветок, но уже не завязь. Вся такая... Совсем вся знакомая. И уже другая. Даже смотреть боязно. Что неловким взглядом — что-то... испортишь.
Громче стала. Очень громче: Любава восторженно визжала прямо мне в ухо. Вопит — как всегда. Но — сильнее. Звон — по всей черепной коробке. Будто поленом по голове приложили. И продолжают... прикладывать. Среди визга и воплей проскакивали отдельные распознаваемые словосочетания: "...а он меня...", "...а я ему и говорю...", "... тут они как схватили, как потащили....", "... платье-то совсем в клочки...", "... и мы поехали...", "... он меня в лодку взял и даже не лапал. Почти".
Знакомо. Как мне это знакомо... Слова, голос... Родное.
Постепенно визг и лепет несколько снизили громкость и частотность, возникли паузы. Разборчивых слов не стало больше, но звон в ушах начал несколько уплывать. Наступила тишина. Не от глухоты в результате контузии многократным ультразвуковым ударом, а в связи с исчерпанием. Я, наконец-то, сумел вытащить голову девушки из моей ушной раковины. Голова была красной и продолжала краснеть, не поднимая глаз.
Когда эта... сопливка взгромоздилась на... ну, назовём это несколько нескромно — на мой обнажённый торс, едва прикрытый запасными подштанниками снизу и моей косынкой сверху, то я, естественно, подхватил её. За... и это уже не будет сильным преувеличением — за задницу. То есть, она, конечно, в мужской одежде, в каком-то... озяме нараспашку. Но когда так прыгают... с ногами на грудь... а хват у меня... инстинктивный... Под-хват. Под верхнюю одежду.
Понятно, что под озямом у неё там — штаны. Ладонью чувствую: тонкие полотняные. Сквозь которые всё... имеющееся... ощущается даже без пальце— и тело-движений... А уж если чуть сжать... полные горсти... очень приятных... ощущений.
И сверху... озям-то расстёгнут. Под ним — рубаха. Тоже — тонкая и полотняная. Под которой — как это здесь принято, ничего. И этим "ничем" она старательно вжимается в меня. По всей линии... Точнее — по всей площади соприкосновения.
Женщины под одеждой голые. А вы не знали?! — Подтверждаю. Все. Знакомые — особенно. Особенно — близко знакомые. И это — радует.
Глядя на её наливающуюся красным мордашку, я понял, что она поняла. И что я понял, что она поняла — тоже.
Я уже говорил, что для меня тактильные ощущения составляют немалую часть восприятия мира? А тактильный контакт у нас тут плотненький, чуть меньше, чем у шеи повешенного с верёвкой.
Сначала до неё дошло — что-то не так. Потом — что именно "не так". Она замолчала и начала краснеть. Примерно, как Чеширский Кот в ходе его знаменитого диалога с Алисой:
" — Сэр Кот, а что это там, в кустах? — спросила Алиса у Чеширского Кота, когда они прогуливались по дорожкам королевского парка.
— Э... Там — чудеса. — Мечтательно ответил Кот.
— И что они там делают? — Продолжала проявлять свою любознательность Алиса.
— Э... Чудеса? Они... э... случаются. — смущённо сообщил Кот и начал одновременно краснеть и исчезать. Как обычно, последней, и совершенно бордовой, исчезла его знаменитая улыбка".
Она тоже, как Чеширский Кот, одновременно краснела и пыталась исчезнуть. Осознав, что вот-вот... и "чудеса" начнут случаться. И — не в кустах, а прямо тут, на речном пляже посреди православного воинства.
Моя реакция? Нужно объяснять? И покраснел — тоже.
Однако, за прошедшие с прошлого запрыгивания четыре года ребёнок вырос. Не только материально, но и духовно. Вместо того, чтобы отпустить мою шею, прибрать ноги с моей поясницы и, с гримасой отвращения на лице, сбросить мою руку со своей ягодицы, попрыгунья заменила инстинктивное отталкивание лёгким поглаживанием. Произвела, как скифы у Блока: "мы очищаем место бою..." — полностью отказалась от мысли ограничить меня в ознакомлении с... с выпуклостями, ухватилась обеими руками за "место для хомута" на моей шее и громко объявила:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
