Кукушкин

— Я совсем плох. Вон и врачи постоянно хмурые, все по латыни говорят меж собой. Вы подготовьте список вопросов на завтра, я постараюсь ответить... кхее... кхее... А сейчас... — он опять ненадолго замолчал, — я расскажу, что со мной было...

Его короткий рассказ был насыщен событиями, в ходе которого он упоминал и известных и малоизвестных исторических персонажей. Его жизнь, жизнь невольного путешественника в 18 век, предстала во всей неприглядности, о которой нередко забывают певцы 'золотого века Екатерины'.

В остроге его приняли за сумасшедшего, однако за слова про отмену крепостного права и за некоторые резкие оценки царствующей императрицы приговорили к битью кнутом и ссылке в Сибирь на вечное поселение. В июне 1768 года он в составе группы осужденных был под конвоем отправлен в Сибирь. По пути попытался сбежать, но был пойман и бит.

На Урале часть колодников за взятку приобрел приказчик Демидова, который отправил Кукушкина на Нижнетагильский завод. Работа по 14 часов в день, свинское отношение со стороны надсмотрщиков, недоедание — все это привело к тому, что через год он совершил первый побег. Через неделю был пойман, выпорот розгами, а после переправлен на Шайтанский завод, откуда бежать было сложнее.

Два года Кукушкин проработал на отбивке криц, однако не смирился с порядками, царившими на заводе, и, улучив момент, опять сбежал. В августе 1771 года уровень воды в заводской плотине оказался мал, работы были приостановлены. Часть рабочих была направлена для заготовки леса. Вот там-то, на заготовках, он ночью проломил голову надсмотрщику, взял часть артельных припасов и сделал ноги.

На этот раз ему удалось уйти гораздо дальше, однако в середине сентября он был схвачен в овине крестьянами казенного села Троицкое, куда забрел в поисках съестного и в надежде переждать непогоду. Кукушкина этапировали в Екатеринбург и вновь бросили в острог. В остроге он встретил новый 1772 год, а также подхватил туберкулез. После опознания его одним из приказчиков с Шайтанского завода Кукушкин был приговорен к клеймению, вырыванию ноздрей и каторжным работам.

В марте 1772 года началась новая каторга. На этот раз Кукушкина, как отъявленного каторжника, отправили копать медную руду у Уткинской слободы. Тяжелая работа в кандалах, сырость, рудная пыль — все это не прибавили ему здоровья. Осенью 1773 года он уже был настолько болен, что его сняли с работ. Обессиливший и едва живой, он месяц провалялся в бараке, пока декабрьские морозы не принесли облегчения больным легким.

К счастью, в то время власти особо не зверствовали: слухи о восстании Пугачева уже докатились и до заводского начальства, так что провоцировать рабочих опасались.

В январе 1774 года восставшие под командой Ивана Белобородова заняли Гробовскую крепость и по заводам прокатилась волна бунтов. Через месяц пугачевцы штурмовали Уткинский завод, после чего народ присягнул 'императору Петру III', а Кукушкин, чувствуя себя в то время лучше, изъявил желание вступить в войско.

— Так вы же знаете, чем закончилось восстание Пугачева! — удивился я. — Неужели нельзя было просто уйти?

— Я хотел с войском дойти до Саранска. Пугачев-то в Саранске неделю провел, так что я как раз в июле бы на месте и оказался. А одному идти — не дойти...

Как хворого, его приставили в обоз. В середине марта он повез ядра для новых пушек армии 'государя императора'. Его целью было как можно ближе подойти к Саранску, чтобы выйти на то место, где он оказался в момент попадания. С пугачевцами он добрался почти до Казани, однако тут судьба вновь повернулась к нему спиной. Их обоз столкнулся с небольшим драгунским отрядом и хотя сопровождавшие казаки и башкиры смогли отогнать врага, во время атаки Кукушкин получил тот страшный шрам на голове и потерял глаз. Спасло его тогда то, что атаковавший драгун смог дотянуться до него лишь концом палаша, однако страшная рана поставили крест на его дальнейшем продвижении к Саранску.

Вместе с несколькими ранеными он был оставлен в одной из деревень, где провалялся в течение полутора месяцев. Потом, помня о судьбе пугачевского восстания, с попутными обозами отправился на юг, где надеялся пересидеть грядущие карательные экспедиции.

По счастью, его план удался. Примерно в августе 1774 года он добрался до берегов Иргиза, где были поселения староверов. Несмотря на то, что он был чужаком, его приютили в одной деревушке, как 'борца против власти Антихристовой'. Возможно, тут сыграла роль его слабая подкованность в вопросах религиозных споров между никонианцами и староверами, и его готовность принять старую веру. А может и то, что он работал на заводе с железом и мог быть полезен для общины.

Как бы там ни было, карательный поход царских войск, ловивших и вешавших пугачевцев, он благополучно пережил. Староверы его не выдали, а в то время, как через село шли каратели, он прятался в 'пещи' — скрытой от посторонних рукотворной землянке, которая могла стать и местом упокоения особенно ревностных последователей 'древлего благочиния', предпочитающих уморить себя голодом, дымом или огнем, но не осквернить душу общением с 'служителями Сатаны'.

По его словам, на Иргизе он прожил четыре года, и все это время мечтал о возвращении и ждал случая, который позволил бы ему добраться до заветного поля. Среди староверов он пользовался некоторым уважением, как страдалец за правду и как помощник местного кузнеца, однако полностью своим так и не стал. Свежий воздух, чистая вода, травяные отвары местной знахарки и регулярное, хотя и несколько однообразное питание поправили его здоровье, однако излечить от туберкулеза не могли.

Зимой 1779 года случай представился. Среди староверов до сих пор существует много разных течений, каждое из которых считает себя более православным, нежели другие. Одной из крупнейших и богатых вплоть до прошлого века была Рогожская община в Москве, возникшая после эпидемии 1770 года. Достаточно сказать, что к концу 19-го века в общину входила целая плеяда самых известных русских промышленников и купцов. Рябушинские, Солдатенковы, Морозовы, Гучковы были из старообрядцев.

В январе 1779 года с Иргиза в Москву отправился обоз. Официально обоз вез на продажу воск, мед и пшеницу, неофициально же с обозом шли несколько представителей староверческих общин, которые были приглашены в Москву на тайное собрание для обсуждения вопросов веры. С этим обозом отправился и Кукушкин.

Переход был долог. Несколько раз Кукушкину приходилось стороной обходить заставы, пока обоз подвергался досмотру воинских команд. Однажды ему пришлось целый день провести в холодном амбаре, дожидаясь темноты, чтобы выбраться из заштатного городка. Лишь в конце весны, потеряв больше трех недель из-за паводка, обоз добрался до Москвы.

Гости с Иргиза разместились по дворам единоверцев и для Кукушкина потянулись томительные дни ожидания обратного пути: из-за отличительных черт лица он выходил на воздух только ночью и никогда не покидал территории, справедливо опасаясь быть схваченным властями.

Честно говоря, мы с Вилковым не поняли, почему Кукушкин не отделился от обоза ещё весной, когда обоз проходил примерно в двустах верстах от Саранска, однако впоследствии, более подробно изучая источники по этому периоду, мне стало понятно, что тогда в тех краях, на границе с современной Пензенской областью, были какие-то волнения среди крестьян, там были солдатские заставы, поэтому обоз дал небольшой крюк, а наш герой не решился рисковать, приблизившись к цели своего путешествия.

В дверях вновь появилась дежурный врач, всем своим видом намекая, что истекло отпущенное нам время. Однако прерывать Кукушкина мы не могли да и, честно говоря, не хотели, поэтому Вилков скорчил страшное лицо и молча показал женщине три пальца, требуя продления сеанса. Женщина нахмурилась, поджала губы, но тихо вышла.

Мы повернулись к больному. Кукушкин смотрел на нас, его единственный глаз маслянисто блестел, на висках выступил пот, а на щеках проступил лихорадочный румянец.

— Продолжайте, Юрий Александрович. Или вы устали?

— Да, — хрипло прошептал он, — дайте воды.

Немного попив, он закашлялся, отдышался и сказал:

— Погодите немного, сейчас закончу...

В середине июля обоз тронулся в обратный путь. Удачными ли были прения по вопросам веры он сказать не мог, однако новый путь обоза для него был, несомненно, удачен. Обоз двинулся на восток, в сторону Владимира, где предстояло погрузиться на суда, принадлежавшие единоверцу, который должен был везти товары на Макарьевскую ярмарку.

Несколько дней были проведены им на складе купца, где он прятался от случайных взглядов, потом четыре дня по Клязьме и прибыл наш герой в славный город Горбатов, что раскинулся на крутом окском берегу напротив клязминского устья. Здесь Кукушкин расстался со своими спутниками и темной августовской ночью направился к своей цели. С собой он нес письмо к единоверцам, в котором содержалась просьба о помощи его владельцу.

Это нам, сейчас живущим, кажется, что триста километров — не расстояние. Попробуйте преодолеть его пешком, в отсутствие прямых дорог, каждый день опасаясь, что тебя схватят за знаки на лице. Юрий это отчетливо понимал, поэтому и отправился к единоверцам за помощью.

Собственно говоря, помощь он получил рядом, в Ворсме, что расположена на озере недалеко от Горбатова. Там тоже была старообрядческая община, имевшая трения с москвичами. Но человека с Иргиза, к тому же явно пострадавшему 'от антихристовых слуг', приняли неплохо.

Однако все оказалось гораздо сложнее, чем представлялось на первый взгляд. Август — месяц для дальних поездок неудобный, поэтому Кукушкин сначала задержался до сбора урожая, потом развезло дороги, потом опять обострился туберкулез... Пока не заболел — помогал кузнецу в кузне, плавил железо из местной болотной руды. Потом отлеживался, избегая осенней сырости. В общем, в путь он отправился на зимнего Николу, когда мороз выморозил осеннюю сырость и сковал землю.

К Рождеству добрались до Темникова, где вновь случилось обострение болезни. Ввиду плачевного состояния, его оставили в лесном скиту на поправку, однако улучшений практически не было. Более того, в общине заболело еще несколько человек, после чего его выпроводили из скита в лесную заимку, где в холоде и одиночестве, изредка нарушаемом подростком, приносившим еду, Кукушкин провел почти два месяца. Уйти по зимнему лесу, не зная дороги и будучи больным и ослабшим, он не мог.

В апреле 1780 года начался последний этап путешествия. Пройдя за неделю почти сто верст, он неделю лежал пластом в брошенной избе какой-то мордовской деревни. Шесть лет назад через деревню прошел карательный отряд, истреблявший бунтовщиков, так что четверть домов оказались в запустении. Его подкармливали местные крестьянки, но по весеннему времени самым шиком были пустые щи из квашеной капусты и молодой крапивы.

Но только Кукушкин почувствовал себя лучше, из деревни пришлось срочно уходить, так как кто-то из местных донес о беглом каторжнике управляющему имением немцу Фитцвальду и со дня на день можно было ожидать облавы.

Наконец, в начале мая на горизонте показался Саранск. Тут пришлось соблюдать повышенную осторожность — на полях работали крестьяне, встречи с которыми Юрий хотел избежать. Только вечерами, когда крестьяне уходили с поля, он выбирался из зарослей на открытое место и тщетно всматривался в воздух, надеясь увидеть знакомое марево.

Так прошло несколько дней. Он опасался разводить огонь, скудные запасы подошли к концу, по утрам кашель с кровью вытягивал все силы.

Однажды вечером, когда крестьяне ещё не закончили работу, он, находясь напротив заходящего солнца, увидел, как над полем появилось небольшое марево. Собрав все силы, он выбрался из кустов и, спотыкаясь и оскальзываясь на пашне, побежал к своему спасению. Крестьяне его заметили, но были слишком далеко, чтобы понять, куда бежит странный человек. Он добежал через силу, на пределе своих возможностей и буквально провалился в аномалию.

Когда Кукушкин закончил рассказ, на пороге опять возникла врач. Мы не стали сопротивляться, поблагодарили рассказчика, который заметно устал и пообещали прийти завтра.

Стоя в сумрачном коридоре, скупо освещенном по случаю ночного времени, Вилков спросил:

— Ну, и каковы ваши первые впечатления?

— Двойственные, — это первое, что пришло мне на ум, — Вадим Викторович, слушая его рассказ и глядя на нашего пациента я готов ему верить, но весь мой опыт..., — я развел руки, — заставляет сомневаться, что сам факт провала в прошлое и возврата оттуда возможен.

— В его рассказе что-то не так?

— Нет, рассказ необычный. Он явно вспоминает, а не зачитывает ранее заученный текст. На первый взгляд, я не вижу нарушения последовательности событий. Более того, рассказ снял несколько вопросов, которые я хотел ему задать. Но если вам нужен более подробный анализ, то я хотел бы завтра прослушать запись ещё раз, подумать над фактами...

— Хорошо, мы встретимся завтра. А сейчас я отвезу вас домой, все-таки уже поздно.

Я позвонил домой и постарался успокоить жену, но это мне не удалось, Тогда трубку взял Вилков, который официально представился и сказал, что её муж находится в больнице исключительно в государственных интересах и скоро прибудет домой целым, невредимым и трезвым.

Пока мы спускались к машине я задал майору вопрос о том, каковы его впечатления от услышанного.

— Честно говоря, до того, как он начал рассказ, я сомневался.

— А сейчас?

Вилков как-то замялся и не глядя на меня сказал:

— Не знаю...

Домой мы доехали быстро, как раз в начале второго. Вилков поднялся вместе со мной и не только отвел подозрения Люды в моем походе по маршруту 'бар с мужиками — сауна с девками', но и выдал официальную версию о привлечении меня, как видного эксперта, к расследованию запутанного дела, в котором фигурировали черные археологи, промышлявшие контрабандной продажей археологических ценностей забугорным коллекционерам. Собственно, этой версии я придерживался и впоследствии на факультете.

После того, как Вилков уехал, мне было рассказано о том, что она вся перенервничала, когда услышала про больницу, что эти черные археологи могут быть очень опасны, что она меня любит и чтобы я думал о ней и дочери. Я её успокаивал, сначала на кухне, потом... В общем, уснул я поздно, усталый и вымотанный.

* * *

*

На следующее утро я собрал дома кое-какие материалы по эпохе Екатерины и поехал на кафедру. Мне предстояло тщательно подготовиться к новой встрече с Вилковым и составить список вопросов для Кукушкина.

Вилков заехал за мной в начале двенадцатого. По пути в республиканское УФСБ он сообщил мне, что в больнице и на месте, где был найден Кукушкин, уже работают москвичи. Нам предстояло проанализировать сделанную запись и выжать из нее максимум информации.

За шесть часов, что я провел у Вилкова, мы неоднократно прослушали вчерашний разговор, нарисовали на карте примерный маршрут путешествия, подготовили подробный список вопросов и анализ всей имеющейся информации. Поскольку дело было крайне необычным и могло иметь различные последствия, я постарался выделить в записи какие-то неточности и противоречия, которые могли бы поставить под сомнение рассказ Кукушкина о пребывании в прошлом. Неточности в рассказе встречались, но они были или настолько незначительны, что их можно было объяснить либо особенностью памяти рассказчика, либо тем, что некоторые слова за два с лишним века устарели или изменили свое значение.