И кстати, зачем гонять Горыныча и губить ивняк — деревья ведь тоже живые? Ну-ка, ну-ка, а помню ли я полную формулу телекинеза?
Оказывается, помнила. И полетное заклинание тоже, поэтому через несколько мгновений мы вместе с конем уже стояли рядом с изумленной Тинкой и довольным Ванятой.
— А говорила, что колдовать не умеешь, — попенял мне мальчуган, впрочем, вполне беззлобно. А Степка, вскарабкавшийся наверх самостоятельно, выразил общее мнение компании: 'Ну, Славка, ты даешь!'
Махнув рукой оставленной на дне балки торбе с остатками овса и пустому ведру (и они резво плюхнулись к нашим ногам!!), я кинула их на Тинкину спину, а сама решила заняться нашей находкой. Жеребец неподвижно стоял на широко расставленных ногах, понуро наклонив голову и наполовину прикрыв глаза. Вид у него был неважный. На перемещение по воздуху он не обратил никакого внимания.
На неширокой полянке мы развели костер, и я заварила в котелке нужные травки, не забыв пошептать над ними и добавить по щепотке левзеи и бедренца. Прекрасное, кстати, укрепляющее средство, сама не раз наблюдала, как в таком вот сочетании эти растения творят чудеса!
Ванька расседлал коня, сгонял за водой и насколько возможно вычистил грязную свалявшуюся шкуру жеребца. Конь довольно покряхтывал, подставляя мальчику худые бока с начинающими проступать ребрами. Тинка поглядывала на него с сочувствием, а на валяющуюся на земле сбрую — неодобрительно, особенно на удила. Она сама отродясь ни с чем подобным не сталкивалась: даже простой недоуздок надевался умной кобыле скорее по традиции.
Тем временем, мои травки настоялись, я долила в котелок холодной воды, отпила сама, заставила всех своих спутников сделать по глотку — я же говорю, отличное общеукрепляющее средство! В оставшийся отвар я плеснула из склянки целебной настойки и, бормоча ещё одно заклинание, дала выпить коню, которого заботливый Ванятка укрыл как попоной своим лохматым одеялом. Тот сперва пофыркал, а затем принялся шумно хлебать. Опустошив посудину, толкнул меня головой и попытался залезть мордой в торбу с овсом, притороченную к Тинкиному боку. Я облегченно рассмеялась.
— Ах ты, хитрюга! Быстро ты сообразил, где можно разжиться поесть. Не спеши, болеть потом будешь. Вот, доешь это и пока хватит.
Конь явно был со мною не согласен. Он настойчиво пихал меня носом и кокетливо посматривал из-под длинных девичьих ресниц.
— Ну всё, буду тебя звать Хитрецом, заслужил, — сообщила я, почесывая жеребца между глаз, а потом спохватилась: — Тин, а ты можешь у него спросить, как его зовут и что с ним приключилось?
Тинка укоризненно посмотрела на меня.
— Славочка, ну ты что? Мы же не разговариваем, как люди. Я могу дать ему понять, что чувствую, а также узнать, что ощущает он. Могу позвать. Но свое имя ему сообщить никак не удастся.
— А, может, назовем его Счастливчиком? — предложил Ванька. — Вон, как ему повезло: и волки не съели, и нежить не набежала, и Стёпа его услыхал (кот самодовольно раздулся: наконец-то он дождался хоть какого-то признания своих заслуг), и ты придумала, как вам из этой балки выбраться!
— Ой, только не Счастливчиком! — хором захохотали мы. В ответ на Ванькин недоумевающий взгляд, я пояснила сквозь смех:
— Ты знаешь, в Сосновке у бабки Мокишны жила такая ме-е-елкая собачонка. Очень Мокишна того песика любила, и страшно переживала, когда с тем что-нибудь приключалось. А с ним приключалось, и постоянно. То он лапу сломает, то в лошадиную поилку свалится и едва не утонет, тот ему ухо порвут, то хвост калиткой прищемят, то соседский кот левый глаз выцарапает. Сколько раз Мокишна его к нам на лечение приносила — это не поддается простому подсчету! Так вот, ты не поверишь! Звали эту ошибку природы Счастливчик!
Теперь мы хохотали впятером.
И снова нам ложилась по ноги, копыта и лапы лесная дорога. Ведя Хитреца в поводу, я соображала, как организовать ночлег. Конечно, измученному и промерзшему коню, да и всем нам, не помешало бы переночевать в тепле. Однако солнце уже свалилось за верхушки деревьев, и было понятно, что до человеческого жилья нам засветло не дойти. И, значит, через версту-другую нам надо найти место для привала. Ну и ладно. Елок здесь много, наломаем лапника, сделаем шалаш. Валежника для костра тоже хватит.
Приняв решение, я перестала беспокоиться и вместо этого задумалась о своих вдруг обретенных способностях. Интересно, и как это я сподобилась?
Надо сказать, вопросов у меня с каждым днем становилось всё больше: что за злодей ополчился на нас? Какое черное колдовство он использовал? Кто нам сможет и, что не менее важно, захочет помочь? Где его найти? Почему у меня вдруг стало получаться колдовать?!
А кстати, что я теперь сама могу?!! Проверим.
Круговое движение кистью руки — и на моей ладони заплясал 'светлячок', небольшой язычок холодного огня, такие бабушка Полеля использовала для освещения. Щелкнула пальцами — и в воздухе закружился хоровод из таких огоньков. На боевой огненный шар я пока не отважилась.
Потом поманила пальцем еловую шишку, и она услужливо прыгнула мне в ладонь. Ещё одну я ловко направила в Ваняткин лоб.
Увесистая сухая ветка, лежащая поперек тропинки, была отброшена в сторону легким движением бровей.
Мои спутники наблюдали за этими опытами с искренним восхищением. Один только Хитрец уныло плелся, не демонстрируя восторгов. Я довольно ухмыльнулась: знай наших!
Затем утоптанная земля внезапно бросилась мне навстречу, и почему-то стало очень темно.
— Славочка! Ну, Сла-а-авка же! Очнись! Да что с тобой?!
Кто-то крепко тряс меня за плечи. Спине было жестко, сильно болел лоб и ушибленная рука. Прошло немало времени, прежде чем я попыталась открыть глаза. Прямо надо мной в воздухе парило, колыхаясь, Ванькино лицо, его рот медленно раскрывался, издавая гулкие звуки. Я застонала и опустила веки.
— Ур-ра! Очухалась!
Степка взлетел мне на грудь и, часто тыркаясь мокрым носом, принялся вылизывать мою щеку. Я застонала чуть погромче и попыталась отвернуться. Не получилось.
— Славочка, вот, попей! — это уже сообразительный Ванятка сдвинул в сторонку расчувствовавшегося кота, и у моих губ очутилось горлышко дорожной сулеи, оплетенной узкими берестяными лентами. На привале мы в нее плеснули — так, на всякий случай, про запас — немного травяного настоя, того самого, с левзеей и бедренцом. Быстро пригодился, однако!
Сделав несколько глотков, я почувствовала себя лучше, причём настолько, что смогла сесть.
— Ребят, а это чего было? — хриплым шепотом спросила я.
— А это, моя милая, ты переколдовала! — наставительно ответил умный Горыныч.
— Что я сделала?!
— Ну, слишком много колдовала. Опытный маг всегда чувствует, когда его колдовские силы подходят к концу, и знает, когда ему остановиться. А ты, получается, не почувствовала, не сумела. Я слыхал, неопытные ведуны и до смерти себя так доводили! Силы израсходуют, ауру истощат, и — фьюить — получите хладное тело!
Ой, как интересно! Получается, что на бытовые и пространственные заклинания я трачу гораздо больше сил, нежели творя целебные заговоры. Ведь несколько раз, когда в окрестных деревнях случался мор, мне приходилось там крутиться и седмицу, и две подряд с утра до вечера, а потом с ночи до утра. И ничего, хотя и готовить зелья, и пользовать ими больных без заговора нельзя: эффект от лечения будет гора-а-аздо скромнее! Да, бывало, работа сильно выматывала, в особенности, когда приходилось понемножку делиться своей жизненной силой с теми, кто уже не мог сам бороться с недугом. Но до обмороков дело не доходило ни разу. А, может, всё дело в том, что там у меня получалось экономно расходовать свои силы, а тут я пока этому не научилась?
— Точно, — подтвердила Тинка. — Я тоже про такое от Полели слыхивала. А вот теперь тебе ещё и есть захочется — страсть!
Вот лучше бы она молчала! Не успела лошадь произнести эти слова, как я поняла, что если мне не дадут сейчас же хоть что-нибудь сжевать, то я немедленно умру. Или на кого-нибудь наброшусь.
— Эй, эй, ты это чего? — под моим нехорошим взглядом кот попятился. Я облизнулась. Степан резво метнулся в придорожный ельник.
— Народ! Да объясните же вы этой ненормальной, что котов не едят! — воззвал он оттуда к окружающим. — Тинка, а ты тоже отойди! Так, чисто на всякий случай.
— Дурак ты, Степка, — процедила сквозь зубы кобыла, — на что ей тебя есть? Ей сейчас хороший кусок мяса надо, да сбитню горячего побольше. Я-то хорошо помню, как старая хозяйка свои силы восстанавливала — Микеша только успевал поворачиваться!
— Вот я тебе и говорю — отойди подальше! — пропыхтел кот, и пояснил для непонятливых: — Балда, ты ведь тоже — мясо, сечешь?
В ответ Тинка выразительно ругнулась и осталась стоять, где стояла, однако трудно было не заметить, что ее голос слегка дрогнул.
Но до крайностей, хвала богам, не дошло: Ванька наконец-то справился с туго затянутым ремешком переметной сумы, отпилил ножом солидный ломоть сала и сунул его мне в рот. М-м-м! В жизни ничего вкуснее не ела!
Постепенно до меня дошел комизм ситуации: я валяюсь на земле, кот сидит в буреломе, Ванька трясущимися руками кромсает сало, Тинка мужественно от меня не отходит, хотя взгляд у нее и дикий, мудрый грач от греха подальше сидит на ее спине, и все вместе дружно ожидают, когда же у меня окончательно снесет крышу.
Только Хитрецу всё равно.
Хороший кусок мяса мне бы точно не помешал, однако и традиционная гречка, заправленная салом, тоже неплохо пошла — я с аппетитом умяла бОльшую половину содержимого котелка. Быстро поевший Ванятка, посмеиваясь, наблюдал за котом, который поглощал свою порцию в сторонке, брезгливо подергивая длинными усами. Степа был крайне недоволен мною, погодой — ближе к закату небо затянуло плотными облаками, перспективой ночевки под открытым небом, а главное — ужином. Каша, тем не менее, исправно исчезала.
Когда котелок опустел, а наши лошади дохрупали овес, мы стали устраиваться на ночлег. Пока я готовила ужин, Ванька успел нарубить довольно много елового лапника. Порядком вспотев и исцарапавшись, мы сволокли его на выбранную для привала полянку. Пользоваться заклинаниями я поостереглась, памятуя о предупреждении Горыныча. По этой же причине я не стала рисковать и лечить заговорами замученного коня.
У нас получился шалаш — не шалаш, а так, наклонный навес на подпорках с одного бока. Но с другого бока жарко горел костер, так что замерзнуть мы были не должны. Для лошадей мы тоже накидали на землю лапника — Тинка-то в лесу не ляжет, будет дремать стоя, а вот измученный Хитрец — не знаю.
Ванька педантично разложил вокруг нашего лагеря свою знаменитую веревку, мы с ним забрались под навес, тесно прижались друг к другу под единственным оставшимся у нас одеялом и крепко заснули, не замечая начавшегося ближе к полуночи мелкого дождя, вскоре перешедшего в снег.
Глава шестая
'Одна голова — хорошо, а две — уже некрасиво...' (Змей Горыныч)
'Люди называют росу и кровью земли, и слезами богов. Она не любит огня, огонь в ней самой: в утренней росе — небесный, в ночной — земной, в вечерней — живой. Ночная роса несет холод, утренняя — тепло, вечерняя — покой.
Роса, собранная в определенные лунные дни с разных растений обладает различными свойствами.
Утреннюю росу собирай на убывающей луне с цветков клевера. Только собранная в течение получаса с момента восхода солнце роса обладает целебными свойствами. С ее помощью ты вылечишь колики, бельмо и старческую слепоту, мозоли и шпоры на ногах, вернешь молодость коже и волосам.
Ночную росу собирай на растущей луне с одуванчика, с часу до трех пополуночи. Такая роса помогает при сильных воспалениях и ранах, а применяется только в виде компрессов. С ее помощью можно даже одолеть рак.
Вечернюю росу собирай в новолуние с ромашки. Как ромашка — цветок дружелюбный, ни с кем не воюет, не соперничает, так и взятая с нее роса успокоит буйных, усмирит душевнобольных, вылечит от бессонницы.
Росу храни только в непрозрачной посуде'.
Как же я ненавижу весну! По-моему, это время года больше других богато на разочарования. Всю долгую снежную синедольскую зиму ждешь — не дождешься тепла, света, зеленой листвы, пения птиц. После зимнего солнцеворота, когда уже съеден испеченный для Корочуна большой пшеничный каравай, старательно отмечаешь каждое мгновение, на которое удлиняется день. А как сожгут по деревням чучело Мораны-смерти, уже с нетерпением ловишь каждый теплый ветерок и радуешься появлению всё новых примет приближающейся весны: вот подтаял снег на опушках леса, а через пару седмиц он уже и вовсе сошел в полях; а вот пробежал ещё не до конца перелинявший, но всё-таки уже по-летнему бурый заяц. Первый же цветочек мать-и-мачехи встречаешь, как надолго уезжавшего горячо любимого друга...
Но редкий год в наших краях выдается ранняя и дружная весна. Часто бывает так: вот уж и весенний солнцеворот миновал, а холода не думают отступать. По-зимнему уверенно хозяйничают в Синедолии метели, тоскливо подвывают в заснеженном лесу тощие волки, и кажется — так будет всегда, сладко посапывающее во сне солнце не стряхнет с себя пухлую перину туч, лето махнет на нас рукой, а нынешняя зима плавно перетечет в зиму последующую.
Однако самое подлое, на что способна долгожданная Весна-Красна, так это поманить первым настоящим теплом, подарить всему живому надежду, а потом и передумать! И тогда заново заваливает снегом разбуженное шалой обманщицей зверьё, деревья, успевшие набрать почки, и вернувшихся домой перелетных птиц.
Я проснулась уже под утро и ахнула. За ночь к нам вернулась зима. Поляна, деревья, наш 'шалаш', — всё было покрыто толстым слоем снега, и он продолжал падать крупными неторопливыми хлопьями.
Костер дотлевал, и я, ежась от холода, выбралась из-под навеса, чтобы подбросить дров. Собранные с вечера валежины почти не намокли, я их быстро отряхнула и сунула в оставшийся в самой середке жар. Костер сперва призадумался, а надо ли это ему, но потом весело защелкал, сыпанул искрами и вспыхнул. Предрассветная темнота отступила и сгустилась по краям поляны. Я осмотрелась.
Ванятка спал, свернувшись калачиком. Из-под его руки торчал кошачий хвост — Степка подыскал себе самое теплое место. Моего ухода эти двое не заметили, продолжая соревноваться, кто крепче спит.
Наши лошадки стояли бок о бок и, чуть покачиваясь, дремали. Рядом с высоченным Хитрецом некрупная Тинка казалась совсем маленькой. Засыпанное снегом лохматое одеяло трогательно укрывало их обоих.
— Доброе утро! — Горыныч тяжело плюхнулся на моё плечо.
— И это утро ты называешь добрым? — страдальческим голосом спросила я. — По-моему, хуже не придумаешь!
— Ещё как придумаешь! — оптимистично каркнул грач. — А ты представь себе, что пошел не снег, а дождь! Ты и колдануть бы не успела, как твой навес бы промок, костер погас, а дороги развезло. Продолжить?
— Да уж, умеешь ты утешить, — буркнула я, ссадила тяжелого когтистого Горыныча на пенек и, подхватив котелок, отправилась за водой.
