|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
ПРОЛОГ
Впервые Роннар попросил учителя о предсказании на второй месяц ученичества.
Старшие ученики говорили: Эриафор Лериадан никогда не ошибается! Еще старому королю предсказал две скоротечные победоносные войны — те самые, которые сейчас называют Войной одной весны и Двенадцатидневной войной. Именно столько они и длились... Говорят, что и нынешнему министру финансов он предрек быстрое возвышение. А вот молодая, недавно овдовевшая герцогиня Риальтон вышла из кабинета Эриафора в слезах (это лично видел рыжий Мартион, его заставили поклясться самой страшной клятвой, что он не врет) — наверное, узнала, что ее новое замужество, да не за кем-нибудь, а за принцем королевской крови, будет неудачным...
Роннар ужасно робел, но любопытство пересилило. В конце концов: ну что стоит великому прорицателю поведать, станет его ученик хорошим чародеем или нет?
Нет, Роннар, конечно, понимал, что учитель может быть в неподходящем расположении духа, и вообще... И все же ответ застал врасплох.
— Если тебе так уж не терпится узнать ответы на все вопросы, сходи к ярмарочному гадателю! — нетерпеливо отмахнулся от ученика старый маг.
И буркнул вслед:
— Даже в голодные годы ученичества я брезговал профанациями.
Непонятное слово "профанация" опечалило Роннара больше всего, едва ли не сильнее, чем факт отказа.
Но мысль о предсказании не ушла, она затаилась и ждала своего часа, и вот...
В тот день, когда Роннара торжественно приняли в подмастерья Цеха Чародеев, он рискнул повторить свою просьбу. Ему сровнялось семнадцать, он был впервые влюблен и даже самый невероятный успех охотно променял бы на счастье стать мужем ясноглазой Меланоры. Он хотел знать, непременно хотел знать, что все будет так, как задумано.
На этот раз учитель не рассердился — опечалился.
— Давно у меня не было такого одаренного ученика... и такого поразительного глупца с непомерно раздутым воображением. Роннар, предсказания в том виде, в каком ты их себе воображаешь, невозможны.
— Но ведь...
— Просто невозможны — и все. Можешь ли ты предсказать, сколько тебе прослужат сапоги, которые ты намереваешься заказать завтра? Это зависит от того, добавлю ли я к твоим медякам пару полновесных серебряных монет, ты ведь поиздержался, отмечая свой перевод в подмастерья... не отрицай, поиздержался! Даже если я добавлю пару золотых монет и ты пойдешь не в нашу сапожную мастерскую, где, как известно, полдня работают — полдня пропивают заработанное, а в хорошую мастерскую, где шьют сапоги дворянам, ты не можешь быть уверен, что кожа будет хороша, ведь наши отношения с Лаперионом, этим королем скотников, далеки от идеала, и его купцы всячески надувают наших. Допустим, и мастер был хорош, и материал не подвел, но... Но сегодня ты ходишь по улицам столицы, а завтра, быть может, тебе придется отправиться в путешествие, что тогда? Сапоги прослужат тебя вдвое, втрое меньше, чем если бы ты разгуливал в них по столице. Видишь, сколько вероятностей, сколько зависимостей от людей и обстоятельств? Так о каких же предсказаниях ты говоришь?
— Но ведь вы...
— Да, я предсказываю. Но те, кому я берусь предсказывать, прекрасно осведомлены о том, что предсказание — всего лишь картинка, на несколько мгновений увиденная магом... Роннар, в судьбе каждого есть что-то неизменное, несколько точек на карте нашего жизненного пути, к которым мы все равно придем, как бы ни плутали. Чем опытнее маг, тем точнее он может истолковать суть увиденной картинки. И все же в предсказаниях мы полагаемся на интуицию, а я, как тебе известно, предпочитаю опираться на знания. Интуиция — слишком шаткая опора для старика...
— Учитель, вы хотите сказать, что картинку можно истолковать неверно?
— Я хотел бы, чтобы так и было. Тогда можно было бы просто наплевать на предсказания и преспокойно заниматься другими отраслями магии... скажем, вещественной магией, она мне более всего симпатична... и тебе тоже, по-моему. Увы, если ты увидел палача, вздымающего над тобой топор, невозможно сомневаться, что ты погибнешь на плахе, — Эриафор вздохнул. — Немногие способны достойно встретить неотвратимое. А ты еще так молод, Роннар.
Как бы то ни было, с этого дня Эриафор взялся дважды в неделю учить Роннара искусству прорицания. Действительно искусству, слишком уж мало оно было похоже на точное магическое знание. И как бы то ни было, как бы ни пугала встреча с неотвратимым, Роннар почувствовал досаду, узнав, что делать предсказания для себя невозможно.
Четыре года спустя Роннар стал мастером и получил право самостоятельно заниматься чародейством. Он давно решил, что, получив жезл чародея, отправится в путешествие по стране, — и опыта поднаберется, и детскую мечту осуществит. А потом... потом хоть бы и на королевскую службу, Мартион, ныне — младший королевский целитель, обещал выхлопотать местечко, благо репутация у него, Роннара, отменная. В успехе на поприще чародейства Роннар уже не сомневался. Что же до любви... Ясноглазая Меланора вышла замуж два года назад — ровно через полгода после того, как наскучила ему. Теперь Роннар готов был поклясться: любовь — один из способов сделать жизнь интереснее, не более того.
И все же он в третий раз попросил учителя о предсказании. Он хотел заглянуть в глаза неизбежному... и надеялся, что готов к этой встрече. Равно как и к тому, что учитель в очередной раз откажет.
— Ну что ж, — ответил Эриафор. — Настаиваешь — изволь.
И добавил совсем тихо, будто бы говорил с самим собой:
— Надеюсь, это убережет тебя от соблазна раздавать пророчества, как знатный человек в праздничный день раздает медяки беднякам.
Роннар думал — учитель сядет рядом с ним, глаза в глаза. Роннару казалось — так проще. Но учитель стал у него за спиной.
— Молчи и постарайся ни на чем не акцентировать внимания.
Роннар думал — учителю понадобится немало времени, ведь он, Роннар, теперь тоже был чародеем. Роннару казалось — вторжение магии не пройдет незамеченным, ведь он теперь тоже...
— Я видел двух девушек. Они похожи — и не похожи. Обе любят тебя как отца и обеих ты любишь как дочерей... — старый маг помолчал. — Роннар, ты предашь и одну, и другую.
Глава 1
Старенький полупустой автобус уныло тащился по вечерней улице. Аня привычно угадывала дорогу по светящимся в темноте электрическим вехам. Голубое соцветие — мебельный, оранжевая пирамида — игровой салон, зеленая гирлянда — продуктовый на углу, а после того, как многоцветье центральных улиц сменится черной полосой пятиэтажек — пора вставать с продавленного сиденья и направляться к выходу.
Народу в автобусе немного — будничный "час пик" давно миновал. Честные труженики к девяти часам уже успели поужинать и расположиться перед телевизором. "Только такие ненормальные, как я, едут с работы в девять вечера, — про себя хмыкнула Аня. — Да ладно. В первый раз, что ли?"
Низкий мужской голос что-то пробурчал в динамике, обшарпанные двери с тяжелым стуком разъехались в стороны, и Аня медленно вышла на абсолютно пустую остановку.
Из темноты двора, как пьяный приставала, вырвался промозглый ноябрьский ветер, бесцеремонно забрался под узенькое черное пальтишко, злорадно, со знанием дела ударил в лицо, растрепал выпущенную из-под беретки тонкую прядь. Аня досадливо поежилась. До дома всего-то пять минут ходьбы, но пробираться по темным лабиринтам дворов пятиэтажек, одинаковых, настроенных вдоль и поперек, — удовольствие сомнительное. "Лампочки у подъездов — это анахронизм, или, вернее, историзм", — равнодушно сострила Аня сама для себя: вроде, веселее стало. Она вообще с некоторых пор острила только для себя.
Колени в прозрачных колготках начинали мерзнуть. Аня обреченно зашагала с улицы в неуютную темень дворика.
Вот, раньше боялась: убьют, изнасилуют. И Валентина пугала: в соседнем дворе каждый день шприцы находят. Удивила! Примета времени, как-никак.
А теперь все равно. Не страшно, просто тупое равнодушие: будь что будет. "Может, это я взрослею: рано или поздно маленькие девочки перестают бояться темной комнаты. Может, мне просто параллельно, настанет ли завтрашний день? Ну, настанет. И опять начнется то же самое..."
Аня, раздраженно вскинув сползающую сумку на плечо, прибавила шагу.
Справа металлически засигналила и решительно хлопнула дверь подъезда. Наперерез Ане от темного прямоугольного пятна отделилась высокая мужская фигура в кожаной куртке:
— О... Девушка! Вас проводить? — нетвердо произнес громкий бас.
У, какой высоченный... Простите, мужчина, кажется, нам не по пути... С неожиданной для самой себя ловкостью Аня обогнула нежеланного кавалера и сорвалась на бег.
— Эй, девушка... — неуверенно окликнули ее сзади.
Аня рванула вдоль дома, завернула за угол, немного отдышалась, непослушными замерзшими руками расстегнула сумочку, достала сотовый. Экран приятно засветился голубым. Набрав "Валю", Аня с досадой услышала искусственный голос: "Абонент временно недоступен..." Не везет так не везет. Наверняка сегодня мачехе не до нее. "Бравада — прекрасно, но инстинкт самосохранения пересиливает..."
Наконец-то подъезд — обычный, тщетно охраняемый от алкоголиков и бомжей кодовой дверью, в меру грязный, в меру исписанный похабными пожеланиями и именами народных кумиров. Впрочем, разобраться в местной стенописи поздним вечером все равно не было никакой возможности: на все пять этажей приходилась одна исправная лампочка. На пятом этаже. До нее у дворовой шпаны руки... вернее, ноги не дошли. Зато жильцам лампочка призывно освещала дорогу...
Тихонько отперев замок, Аня застыла на пятачке возле двери (он же — прихожая крохотной однокомнатной квартирки) — и по привычке оценила обстановку. Справа у шкафа гордо расположились мужские ботинки размера этак сорок пятого. Из кухни, из-за матового стекла двери, на старенький линолеум "под дерево" падал размытый прямоугольник света и слышались приглушенные голоса.
"Опять..." — обреченно-устало подумала Аня. Значит, действуем по отработанной схеме: как можно тише открываем гардероб, вешаем пальто и беретку, без единого стука снимаем ботинки и так же бесшумно ставим их подальше под полку.
Видимо, перевоплотиться в призрака не совсем удалось, потому что незнакомый мужской голос негромко спросил:
— Валь, кто-то пришел?
— Да нет.
— Что-то хлопнуло...
— Сквозняк, наверно...
Вот и отлично: притворимся сквознячком, на цыпочках прокрадемся в зал (который одновременно и гостиная, и спальня) и окажемся "у себя". Так Аня называла свою часть комнаты — кровать за шторой, разделяющей единственную в квартире комнату на две неравные части: Анину "спальню" — и собственно зал, который одновременно служил спальней Валентине. Хорошо сквознячку, хорошо невесомому эфиру — а тут, как ни устраивайся, пружины в старом диване все равно заскрипят.
Всякий раз, когда Валентина Ивановна занималась обустройством личной жизни, с Аней происходило чудесное преображение: квартира ограничивалась размерами "спальни", вся информация из внешнего мира поступала в виде звуков, а зрение становилось практически бесполезным. Кроме того, всё, что Аня в это время делала, — она делала, виртуозно "выключив" звук.
И свет включать нельзя — но это не проблема. На цыпочках, обходя по рисунку выцветающего паласа скрипящие доски пола, Аня добралась до кресла и встала на деревянную ручку. Потянулась к верхней двери старого полированного серванта-"горки", купленного где-то в начале восьмидесятых. Вытащила постельное белье, с теми же предосторожностями прокралась по паласу и с облегчением вздохнула: "Кажется, не услышали..."
Глухо стуча по линолеуму, в коридоре все ближе затопали каблучки. "Туфли надела наша красавица, — отметила Аня. — Как будто мужик на туфли глядит в первую очередь...А впрочем, откуда мне знать? По мне монастырь исплакался..."
Металлические кольца, держащие штору на самодельной перегородке-карнизе, тихонько лязгнули, плотная ткань песочно зашуршала под невидимой рукой.
— Ань, — позвал вкрадчивый шепот. Штора отодвинулась, и в "спальне", загромождая собой кусочек свободного пространства в ногах дивана, появился темный силуэт: невысокая женщина в свободной блузке, скрывающей полноту талии и бедер, и прямой юбке до колен.
— А? — так же шепотом отозвалась Аня.
— Мы сейчас ненадолго магнитофон включим...
— Ясно.
Аня усмехнулась про себя: фраза о магнитофоне — очень прозрачный намек. Взять полотенце, шмыгнуть в совмещенный санузел, привести себя в порядок, вернуться в комнату и попытаться уснуть. Или не уснуть, просто не подавать признаков жизни.
За шторой в "зале" послышался скользящий звук пластмассы о дерево, приглушенные шаги по мягкому паласу и тупые постукивания по линолеуму, удаляющиеся в кухню. Щелчок закрывшейся двери, отозвавшийся еле слышным дребезжанием дверного стекла. Еще один, высокий всхлип-щелчок кнопки на китайском магнитофончике, и — наконец-то! — из кухни поплыла одна из стилизованных под русские народные, весьма популярная среди дам климактерического возраста песенка.
Аня давно уже приноровилась надавливать на кнопочку потертого выключателя так мягко, чтобы он не щелкал. Усвоила, что в ванной по вечерам не следует запираться на шпингалет — по той же причине, а холодную можно воду пускать только маленьким напором и только в раковину. Почему холодную? А потому что колонка находится в кухне... Пора закругляться и идти бай-бай.
Снова послышался щелчок-всхлип, певица замолчала на полуслове, из кухни докатился негромкий звон убираемой со стола посуды. Несколько секунд пошумела вода. "Так, уборкой решила на сегодня не утруждаться". По коридору тупо застучали каблучки и зашлепали домашние тапки.
— Иди в ванную, а я пока все приготовлю, — послышался женский шепот.
Дальше — по очереди — шлепанцы, щелчок, двойной стук шпингалета, шум воды, шпингалет, выключатель, шлепанцы. И одновременно: скрип раскладываемого дивана, причмокивание магнитной присоски в шкафу, легкий шорох материи и свистящие движения ладоней по ткани вдоль и поперек — Валентина расправляет складки простыни.
— Слышь, а там, за перегородкой, есть кто? — вдруг спросил мужской голос.
— Ну, дочка, — недовольно ответила мачеха.
— А большая?
Аня злорадно улыбнулась. Ну-ну, пусть теперь выкручивается! Ситуация-то пиковая: если назвала дочкой, значит, ее, Анин, возраст прямо пропорционален возрасту Валентины!
— Большая, — уклончиво ответила мачеха.
Пять с плюсом! Понимай, как знаешь! Да здравствует теория относительности! Если хочешь скрыть свои мысли, просто озвучь их! ...Большим и годовалого ребенка можно назвать — это смотря для кого и для чего он большой.
— А она спит? — не унимался мужик.
— Спит, — раздраженно прошептала мачеха. — Ну?..
— Неудобно как-то, ну это... — едва разобрала Аня.
— Неудобно знаешь что?
Аня даже пожалела мачеху: ведь знает прекрасно, что падчерица не спит и слушает эту галиматью. Чувствует неловкость перед Аней и злится на нее же.
А все-таки какую власть над людьми получает воспитание: то неудобно, это неудобно, это не тронь, туда не лезь. Фразы заготовлены на все случаи жизни, даже книги соответствующие написаны и слово умное придумано — этикет. И люди вроде даже и обижаются, не услышав дежурного приветствия или затертого комплимента. А всё отчего? Правильно: детская привычка, не поддающаяся логике и анализу. Скоро в предрассудки начнем верить. А, собственно, почему — начнем? Многие и так верят. Аня и сама при виде черной кошки легонько прикусывала язык и хваталась за пуговицу — не то чтобы верила в неминуемую напасть, а так, на всякий случай.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
