Мнимые люди.

Самые отчаянные оставив забор в покое полезли наверх, прямо по головам людей.

Сумерки наполнились: шумом, гамом, криками о помощи и криками боли и отчаяния. Все люди разом сошли с ума.

-Назад! — надрывая голос, орал сержант Ерофеев, паля в воздух. — Все назад!

Два броневика, с железными листами по бокам, рванули с места на встречу друг другу, обдавая людей облаком выхлопных газов, и поцеловавшись носами, замерли на месте, перекрыв ворота.

Ерофеев выстроил солдат в линию, махнул водителям БТР, чтобы те убирались из машин. После чего проорал в рацию:

-Врубайте ток, вашу мать!

С внешней стороны ворот и забора люди закричали от нестерпимой боли. Разгневанная толпа волной отхлынули от железных прутьев, когда с дикими криками с забора посыпались отчаянные сорви головы, как перезрелый виноград.

Взобравшись на бронемашину, Ерофеев оглядел улицу через бинокль, и то, что он увидел, ему очень не понравилось. Вместо того чтобы разбежаться в разные стороны, толпы людей с дальних концов улицы, в искрах и дыму затоптанных кострищ, бежали в сторону пропускного пункта, как вал цунами. Время от времени её заносило то в одну сторону, то в другую, будто стая рыбёшек шарахалась от хищной акулы.

Соваться в эту обезумевшую толпу было чистое безумие, при количестве личного состава в двести человек. И Ерофееву оставалось только ждать развязки, бессильно наблюдая, как в панике беснуется народ. Солдаты ничем не могли им помочь.

Первый страшный удар импровизированного тарана сотряс многотонную машину, словно она из жести. Солдаты, не ожидая никакого подвоха, разом присели, дико озираясь по сторонам. За первым ударом последовал второй, затем третий, четвёртый... К первому тарану присоединились ещё два, после чего бронетранспортёры заходили ходуном, раскачиваясь и набирая амплитуду, всё больше кренясь на бок.

Обезумев от страха, люди задались целью, во что бы-то не стало прорваться на санитарную зону. Им казалось, что стоит им пересечь закрытую зону, и они сразу же окажутся в безопасности. И два тарана — два бетонных фонарных столба, служили тому явным доказательством. Люди готовы были пойти на всё, только бы сохранить жизнь.

Воздух в прямом смысле накалился. Ещё немного и всё полетит в тартарары.

Ерофеев уже распрощался с жизнью, наблюдая, как БТРы под ударами таранов неуклонно кренятся на бок, когда рядом с ним неожиданно возник капитан Соловьёв — командир блок-поста, и голосом на гране нервного срыва закричал в рацию:

-'Альбатрос'! Где ты?!

У Ерофеева даже в ушах зазвенело.

Через секунду в рации послышался ответный сигнал вызова:

-Не кипиши капитан. Почти вышли на цель. Вижу его. О боже! Это не...

'Что это', Ерофеев не успел дослушать. Не вдаваясь в подробности, его сейчас волновало совсем другое, капитан Соловьёв прокричал:

-Так стреляй же! Стреляй! Не-то нас сейчас всех затопчут!

* * *

На следующие утро к зданию районного муниципалитета "Ступино", где расположился штаб оккупационных войск, подъехала чёрная волга. Из машины выскочил профессор Мирный и с поспешной резвостью скрылся внутри здания.

Злой, как сто чертей, профессор ворвался в кабинет генерала Овчаренко, где проходило совещание, и с порога, с возмущением, громко поинтересовался:

-Кто отдал приказ, проводить эвакуацию в массовом порядке?! Кто только до этого додумался?!

Генерал Овчаренко, недовольно поднял бровь:

-Профессор! Вы что себе позволяете... — попробовал он урезонить незваного гостя.

-Вы что не понимаете, к чему это приведёт? — Мирный перебил генерала, продолжая возмущаться. Он даже дышал с трудом, так его душила злость. — Вы отдаёте себе отчёт, что вы натворили?!

Не выдержав нарушения субординации, генерал и сам вскоре разошёлся, краснея от гнева.

-Молчать! — стукнул он по столу, вскакивая с места. — Я не потерплю здесь балагана! Знайте своё место! Хотите услышать ответ? Так это я отдал такой приказ.

-Вы?! — округлил глаза Мирный, не веря, что такой умный человек совершил такую глупость.

-Да, я! — с вызовом повторил Овчаренко. — Вы сами настаивали на быстрой эвакуации. А как вы хотели, чтобы я её провёл? То им перекрой весь город, то теперь охраняй каждого жителя. Так что ли по-вашему нужно было сделать? А где я вам столько людей найду, А?! — И растеряв весь свой запал, генерал устало сел на место. — Вы свободны Сергей Андреевич. Если вы ещё не заметили, у нас тут важное совещание.

Мирный обалдело стоял с открытым ртом и какое-то время не мог прийти в себя:

-Вы? — наконец шёпотом повторил он, как громом поражённый. — Да как вы могли? — подходя ближе, зашипел он на Овчаренко. — Вы понимаете, что в таких условиях распространение инфекции ускориться в разы. Она как пожар охватит всё население города. И вместо того, чтобы спасать, своим приказом вы погубите весь мир. Сейчас же отзовите приказ, и начните эвакуировать людей организованно. Иначе вам не избежать катастрофы, — хрипя на последнем слове, бешено закончил профессор, срываясь на кашель.

То ли жуткий вид профессора Мирного, то ли его чудовищное пророчество в какой-то мере поселили сомнения в душе генерала. А правильно ли он поступил?

-Что вы от меня хотите, — не задавая вопрос, а слабо протестуя, как загнанный обстоятельствами человек, сказал Овчаренко. — Где я возьму вам столько людей? В городе уже двадцать тысяч. Двенадцать тысяч военных и восемь тысяч полицейских.

-Вы, кажется, тоже... — снова закашлялся профессор Мирный. — Вы, кажется, тоже не понимаете, что ситуация висит на волоске. Один неверный шаг и человечеству конец. Город мы уже потеряли. Нужно срочно спасть людей. Карантинные зоны в самом городе не эффективны. Мы уже обсуждали этот вопрос. Это не просто эпидемия. Против нас действуют неподвластные нам силы. Люди, что уже не люди, каждый день пополняют свои ряды, делая нас только слабее. Нужно, как можно быстрее изолировать всех Москвичей в резервационных зонах. Послушайте, — пытался достучаться до генерала Сергей Андреевич, но его прервали.

На столе у генерала зазвонил телефон экстренной связи.

Овчаренко поднял трубку и приложил к уху. По мере того, пока говорил неизвестный докладчик, лицо генерала стремительно менялось в выражении: уставшие глаза остекленели, кожа на лице приобрела землистый оттенок. Генерал Овчаренко в доли секунды постарел лет на десять, не меньше.

Дослушав докладчика, он безвольно опустил руку на стол, так и не положив трубку на аппарат и тихо сказал:

-Полковник Звонарёв, введите в город ещё десять тысяч человек.

-Да где же я их возьму, товарищ генерал! — возмутился полковник. — У нас и так в оцепление города стоит больше пятисот тысяч.

-Ничего не хочу знать. Хоть из земли их выкопай. Мобилизуйте рядовых и офицеров запаса. Перебрасывайте войска из других автономных округов. Но чтобы люди были.

-Есть, — нехотя протянул Звонарёв.

Генерал посмотрел в непонимающие лица подчинённых, и объявил:

-За последние сутки зафиксировано уже пять случаев появления 'мимов' в местах зоны эвакуации. Число погибших во время поднявшейся паники и раненых, дошло до шести тысяч человек. Их просто растоптали.

-Полковник Говорунов, когда прибудет подкрепление, — следом распорядился Овчаренко, — приказываю разогнать людей с улиц, и вплотную заняться организацией эвакуационных работ. Разбить людей в порядке очереди и ужесточить их охрану. И чтоб на улицах вот такого, как сейчас бедлама, больше не было. Вам понятно?

-Да... — промокнул полковник вспотевший лоб белоснежным платком.

-Выполняйте, — распорядился Овчаренко. — И помните. От наших действия сейчас зависит судьба не только Москвы. Все свободны.

* * *

Неизвестно на что пришлось пойти полковнику Звонарёву, и какие грехи он взял на душу, но ему удалось-таки раздобыть людей. И через неделю пополнение вошло в Москву.

Но, что удивительно, похоже, что чаща терпения у москвичей переполнилась к тому моменту, и они совершенно этому не обрадовались, посчитав меру введения очерёдности ущемлением их гражданские права.

В городе снова вспыхнул пожар бунтарства.

Основным зачинщиком массовых беспорядков выступила молодёжь, как самая идеологическая и свободолюбивая часть современного общества. Люди постарше предпочитали по старинке придерживаться иного мнения: что государство всегда право, и сделает всё, чтобы вытащит людей из беды. Молодёжь же, выросшая в условиях анархии, больше не желала мириться с произволом. Они боролись за свободу не гнушаясь использовать в своей борьбе даже методику террористов.

Они обвиняли правительство в бездействие, подначивая ещё колеблющихся к борьбе с агрессором лозунгами на пунктах эвакуации, где говорилось об унижение человеческой жизни и достоинства, эвакуируя людей выборочно. Даже додумались выдвинуть лозунг:

"Заражённый человек тоже имеет право на жизнь и излечение, как и любой гражданин страны".

Всё чаще из уст горожан стали слышны призывы к совместному прорыву оккупационного кольца, не дожидаясь, когда чиновники решат их дальнейшую судьбу.

-Свою жизнь народ должен спасать сам! — кричали они.

Быстро отреагировав на возрастающую угрозу, ставка военного штаба выпустила видеоролик, где говорилось: что пока жители Москвы находятся в городе, то их жизни в относительной безопасности и военные не применят боевое оружие против народа. Но стоит людям попытаться прорваться сквозь кольцо оцепления, военные вынуждены будут открыть огонь на поражение. Ни одна живая душа не покинет границ города, без разрешения на то военных.

Ролик возымел действие, остудив горячие головы. Но неразбериха и страх продолжали накалять страсти в городе.

Что ещё удивительно — немалая часть москвичей, вообще отказалась покидать город, даже под страхом смерти. Оседлые по жизни, потерять квартиру и всё нажитое непосильным трудом, подобное они уже расценивали равносильно смерти, до конца отстаивая своё жильё и имущество.

Те же, кто безропотно подчинился судьбе, теперь передвигался по городу не толпой, как раньше, а строго колоннами на марше, в окружении военных. Каждый день отбирались дома в порядке очереди, и граждан переводили в здания рядом с пропускными пунктами. Их ещё прозвали: "залами ожидания".

Отправляли москвичей чаще всего в Подмосковье, в специально созданные резервационные зоны, где люди находились под постоянным наблюдением медиков. Прибыв на место, эвакуированные не имели право покидать закрытую зону.

Какая ирония...

Люди, считавшие Москву только своим городом, каждый раз воротили нос от приезжих, называя их лимитой или деревней, крича на каждом углу:

-Понаехали тут! Самим негде жить. И чё у себя не сидится!

Вдруг сами оказались в той же ситуации, когда уже 'деревеньщина' была не рада приезду москвичей. Теперь уже сами москвичи превратились в беженцев и лимиту, что понаехала из своего чудного града.

-А их сюда звали? — Задались справедливым вопросом местные "аборигены".

Балансируя между средним достатком и нищетой, местный люд справедливо считал Москву рассадником зла и разврата, где народ зажрался, перестав видеть жизнь в истинном её свете, обворовал всю страну, и бесился с жиру на деньги честных граждан.

И вот сейчас, эти самые москвичи понаехали к ним домой.

Недовольство росло. Совсем скоро среди местных жителей поднялись стихийные митинги. Больше всего их бесило, что приезжим поставляли еду бесплатно, а для самих местных продукты, наоборот, подскочили в цене.

Где справедливость?! — слышались гневные возгласы на улицах подмосковных городов и городков.

Москвичи превратились в отверженных.

-Гнать их отсюда! Не место им здесь! Пускай обратно возвращаются! — ярился народ.

-Сжечь их! А то всю страну чумой заразят!— раздавались призывы на улицах.

-Кара небесная постигла город! Кайтесь безбожники! Вымаливайте прощение у Бога! — кричали не утерявший веру богобоязненный народ.

Пока не случилось страшное, после чего даже местные жители присмирели.

* * *

Эвакуация длилась меньше недели, когда на железнодорожном разъезде в районе станции 'Дедовск' прибыл очередной гружённый людьми состав.

Капитан Фролов выскочил из будки билетного кассира, где согревался чаем между ходками поездов, пробежал в конец пассажирской платформы и, спрыгнув в снег, побежал в сторону оцепленного военными машинами участка, где людей пересаживали из поезда в автобусы и отправляли в резервационные зоны.

-Рота, стройсь! — скомандовал Фролов.

Из грузовых машин повыпрыгивали солдаты и организованно выстроились цепью вдоль вагонов, держа оружие наготове.

-По одному вагону, открывай! — отдал следующую команду Фролов.

Цепь разомкнулась, и к каждому вагону подошло по три солдата.

Первые вагоны разгрузили без особых происшествий. Двадцать человек пришлось увозить в машине скорой помощи. Двое умерли ещё в пути от сердечного приступа. Событие довольно обычное при транспортировке столько народа в стеснённых условиях.

Когда подошла очередь, рядовой Петров в толстых зимних варежках взялся за скобу запорного механизма и, засопев, попытался её сдвинуть.

-Ну, чё ты возишься, рядовой, быстрей давай, — недовольно прорычал на него сержант Головин.

-Не получается, товарищ сержант, скоба примёрзла, — виновато пояснил Петров.

-Ну ё моё... Ну, всему вас надо учить. — Сержант подошёл к Петрову и взялся за скобу. — Давай помогай, — бросил он рядовому.

Вдвоём им получилось скобу выдернуть из пазухи, а вот дальше пришлось повозиться.

-Ты не дергай её, а раскачивай. Туда-сюда, — личным примером показал сержант Головин. — Во...вот так.

-А вы заметили, товарищ сержант, что-то тихо в вагоне? — поправляя сбившуюся шапку, шёпотом спросил Петров у старшего по званию товарища, и шмыгнул носом.

Головин прислушался и, точно, за дверью не раздавался привычный людской гомон, тихий плач, и взволнованные голоса. У сержанта сразу родились нехорошие мысли. Хоть грузовые эшелоны и оборудовались 'теплушками', но ведь всякое может случиться в пути. А на улице двадцать градусов мороза.

Головин треснул кулаком по двери. В ответ та жа тишина.

-Блядь! А ну давай быстрее, не дай Бог, они там все помёрзли, — забеспокоился он, краснея от натуги, пытаясь выдернуть скобу.

Когда скоба выскочила из пазухи, сержант оттолкнул Петрова и, ухватившись за тяжелую дверь, дернул её, сдвигая вбок.

Дверь нехотя поехала в сторону.

-Ой, что это? Это кровь? — услышал он краем уха, удивлённый вскрик рядового Петрова, за секунды до того, как настежь распахнуть дверь.

По всему вагону лежали тела. Трупы людей, уже покрытые морозным инеем. А весь пол был залит замерзшей кровью, словно в вагоне поработала мясорубка.

-Твою мать! — отшатываясь, просипел Головин.

Петрова сразу вывернуло. Он повалился на снег с булькающими звуками, исторгая из себя фонтан недавнего обеда. Сержант же продолжал стоять, словно у него внутри вырос соляной столб, и только глаза безумно бегают по сторонам, пока не наткнулись на две человеческие фигуры. Они вышли к двери, ступая по трупам медленно и настороженно, как два льва перед которыми открыли клетку. Вся их одежда была бурой от крови. Лица перекошены гримасой жестокости. Холодными глазами они следили за Головиным и, судя по их внимательному взгляду: один малейший жест со стороны сержанта, и ему не жить.