Щупальщики

Щупальщики

Меня считают скучным и неинтересным человеком. Занудой из зануд. Так, вероятно, оно и есть. Я не пью и не курю — вредные привычки гибельно отражаются на здоровье и преждевременно старят организм. Я не волочусь и не увиваюсь за женщинами. Не играю в азартные игры. Не рассказываю неприличные анекдоты. Да и вообще не люблю болтать и сорить словами. Поэтому со мной и скучно. Но что с того? Меня это нисколько не волнует.

Занимаюсь я статистикой — дисциплиной, которая, согласитесь, не располагает к веселью. Напротив, статистика требует иного: собранности, рассудительности и педантизма. Ведь от наших выкладок зависит благополучие и благосостояние каждого человека в отдельности и государства в целом. Не сомневаюсь, что за результатами нашей работы охотятся разведки многих зарубежных стран, готовых щедро оплатить любую информацию нашего ведомства.

Я успешно руковожу важным отделом. Начальство меня ценит, часто хвалит и ставит в пример. Но вот пост выше мне никогда не занять. Даже думаю, что при случае оно не прочь избавиться от моей персоны. Почему? Отвечаю: кто в первую очередь в чести у начальства? Правильно, подхалимы и лизоблюды. Принципиальные и добросовестные работники на высоких постах начальству ни к чему.

Впрочем, я не жалуюсь. Моя должность меня устраивает. Зарплата тоже. При рачительном ведении хозяйства денег вполне хватает. Тем более что лишние траты исключены. Я не имею ни жены, ни детей. Из близких родственников у меня только старший брат. Но мы с ним, деликатно выражаясь, в натянутых отношениях. Зато у меня чудесная квартира, с изящной мебелью и всевозможной бытовой техникой. Есть садовый участок по Киевскому шоссе. Но я редко там бываю и собираюсь его продавать.

В моем возрасте уже необходимо соблюдать строгий распорядок дня. Я встаю рано утром, делаю физзарядку, обливаюсь холодной водой, плотно завтракаю, знакомлюсь с прессой и отправляюсь на службу. Где, стало быть, обрабатываю статистические данные. В обеденный перерыв перекусываю в нашем буфете и снова сажусь за компьютер, а иногда провожу собрание отдела. Домой возвращаюсь к семи часам, ем на ужин овощи и фрукты, пью зеленый чай и смотрю по телевизору последние новости.

А потом... потом начинается самое интересное. Я задергиваю портьеры на окнах, переодеваюсь в халат, разваливаюсь на своем любимом кресле, прикрываю веки и принимаюсь терпеливо ждать.

Кира — симпатичная и улыбчивая девушка лет двадцати с небольшим — всегда волновалась, когда ей нужно было ехать на традиционную встречу со своими школьными подругами. Она наперед знала, как все будет происходить, о чем они будут говорить, и кто с какой стороны себя покажет. И о том, как уже позже они станут по телефону перемывать друг другу косточки, вспоминать каждую деталь туалета бывших одноклассниц, каждое слово — вплоть до интонации и случайного взгляда.

Поэтому на предстоящее свидание требовалось явиться во всеоружии. Недопустимы были даже мелкие промахи и просчеты. Накануне Кира полдня мужественно провела в парикмахерской, сотворив потрясающую прическу и выкрасившись в наимоднейший цвет, который завистницы наверняка назовут, фи, заурядным каштановым.

Многое значили духи — они говорили и о вкусе, и о настроении, и о преуспевании в жизни. Она выбрала средние по цене, но зато громкой французской фирмы.

Не следовало перебарщивать с драгоценностями. Как делает, скажем, Верка, цепляя на себя все подряд и превращаясь в новогоднюю елку. С диадемой на макушке. Поколебавшись, Кира остановилась на скромном хризопразовом гарнитуре, состоящем из серег и колечка. Подумав, добавила золотую цепочку с кулоном.

Но главное, бесспорно, было платье. Она наденет... А, действительно, какое платье ей выбрать? Вопрос на засыпку. Но не идти же голой, как нудистка. Народ — не поймет. Наденет она, пожалуй, длинное, леопардовое, с глубоким разрезом снизу, подчеркивающее ее стройную фигурку. Никто и ввек не догадается, что Кира приобрела его совсем недорого на вещевом рынке.

На встречу в скверике прикатило пятеро девчонок. Конечно, могло бы собраться и больше. Ведь у них в школе был самый дружный и активный класс. Но, как обычно, у кого-то разболелся ребенок, у кого-то важная работа, кто-то отдыхает на курорте за границей. А у кого-то муж в командировке, поэтому нужно воспользоваться случаем. Ну, чистый анекдот!

После бурных приветствий — объятий, поцелуев, хлопков в ладоши и других проявлений неописуемой радости — они не менее бурно обсуждали, куда им отправиться. Выбор пал на кафе рядом со сквериком, с забавным названием "Дубовые пеньки". Кафе недорогое, но с приличной кухней и обслуживанием.

Дольше всех, под нависшим в ожидании официантом, изучала меню Верка — ох и жадина! Изучала, придвинув листок чуть ли не к самому носу. Вот чудачка! Все прекрасно знали, что она близорука как крот. Так нет же, стеснялась носить очки. Они, видите ли, ей ни к лицу. А контактные линзы то ли не по карману, то ли что-то там натирали.

Лизка без умолку трещала о своем очередном ухажере — солисте заезжей рок-группы. Раньше ими поэтапно были: футболист молодежной сборной, художник-карикатурист, экономический обозреватель — в общем, люди если не знаменитые, то, по крайней мере, заметные. Что попишешь?! Не обделена девушка честолюбием. Может, так и надо?

Алька старалась, чтобы на нее обратили внимание и восхитились совершенным подвигом — окончанием экономического факультета текстильного института. Училась она в этом институте лет семь-восемь, переходя то с дневного отделения на вечернее, то с вечернего на заочное, то опять оказывалась на дневном отделении. Прямо круговорот образования в природе. Еще она сетовала, что напрасно они не позвали на встречу их мальчишек. (Погордилась бы и перед ними.) Но разве на всех угодишь?

Ирка в основном кивала и поддакивала, вставляя иногда колкие реплики, и щурилась-щурилась. Будучи матерью-одиночкой и работая продавщицей в обувном магазине, она гневилась на судьбу и предпочитала до поры до времени не высовываться. Пускай, де, похваляются более благополучные подруги. Но повезет и ей!

Кира же отмалчивалась. Ей было плохо. Неважно она себя почувствовала еще в метро, когда, ехала в вагоне на встречу. Полагала, что ерунда — скоро пройдет. Но здесь, в шумном кафе, ей стало совсем уж невмоготу. От громкой музыки раскалывалась голова. Все тело зудело и чесалось. Вдобавок к телу невероятно липло платье: стискивало, стягивало и затрудняло дыхание. Ощущение было отвратительное. Будто ее трогает и щупает сразу тысяча наглых, бесстыжих рук.

Она крепилась из-за всех сил, пробовала даже улыбаться и вклиниться в разговор. Наконец, не выдержала и честно сказала, что ей на редкость плохо. Поэтому, сорри, она вынуждена разбить их славную компанию.

Девчонки, тотчас обменявшись выразительными взглядами, принялись участливо охать и ахать.

— Выпей минералки, — посоветовала Лизка.

— Или чего-нибудь покрепче, — заметила Алька.

— Вот, на всякий случай я всегда ношу с собой, — сказала Ирка и вывалила из сумочки на стол гору таблеток.

— Спасибо, но лучше я поеду, — слабым голосом проговорила Кира и поднялась.

Проводить ее, как ни странно, вызвалась Верка. Быстро поймала такси, довезла до дома и едва ли не на собственной спине доволокла на третий этаж до дверей квартиры.

Кира с трудом переступила порог, пошатываясь, дотащилась до спальни и рухнула на кровать. Чувствовала она себя бревно бревном. Казалось, что из нее высосали всю энергию, эмоции и желания.

Пока Верка раздевала подругу и измеряла ей градусником температуру, перепуганные родители-пенсионеры вызывали "скорую помощь". Собака Киры — длинношерстная такса — забилась под стул и, подрагивая, смотрела оттуда на хозяйку страдающими глазами.

Я пребывал наверху блаженства, не хватало только, подобно мартовскому коту на крыше, заурчать от удовольствия. Это было ни с чем не сравнимое, просто колдовское наслаждение. Гораздо большее, чем обычное обладание женщиной. Я получил ее всю полностью, без остатка. Волшебным образом подпитался и обновился.

И всего-то благодаря обыкновенному женскому платью! Длинному, леопардовому, с глубоким разрезом снизу! Чудо, не правда ли?

Эту свою удивительную способность я обнаружил совершенно случайно. В студенческие годы мне нравилась моя однокурсница Лариса Мельникова — неплохая, в общем, девчушка. Неподражаемая хохотушка, она заливалась смехом по любому поводу. Без повода тоже. Помню, меня это еще сильно раздражало. Так вот, мы долго с ней встречались, не переходя, впрочем, определенных границ. Я не настаивал. К тому же, нравы тогда были иные — не те, что царят сейчас благодаря пагубному западному влиянию.

Ну и слонялись мы однажды по городу, и забрели в центральный универмаг. В нем Ларисе приглянулось одно летнее платье. Впрочем, по моему мнению, платье было так себе — тусклое и бездарное. Но о вкусах, как говорится, не спорят. Главное, что оно приглянулось Ларисе, и на другой день я сделал купеческий жест — взял и купил это платье. Но прежде чем ей его подарить, шутки ради, примерил на себя. Повертелся по всякому перед зеркалом. Сложение у меня неатлетическое и платье сидело как влитое. Даже залюбовался. Хе-хе. Кто не шутил в молодые годы? Кто не совершал глупости?

Но то, что вскоре произошло, резко изменило всю мою жизнь.

Я был дома и сидел над заданием по математике, как вдруг на меня, словно снежная лавина, обрушилась волна неведомого ранее чувства наслаждения. Я отрешился от всего на свете и, постанывая, корчился от страсти и неземного блаженства. Неожиданно я получил возможность ощутить Ларису всю целиком. Проникнуть в каждый ее потаенный уголок, постигнуть все запретное и сугубо личное, интимное.

Немного позже выяснилось, что именно в это время она впервые надела мое платье и отправилась с матерью в гости к родственникам на другой конец города. В гостях она внезапно разболелась.

Через неделю я навсегда распрощался с Ларисой. Она мне стала неинтересна и безразлична. Как пустая бутылка.

Однако я терзался в догадках, в чем же крылась причина пережитого мною наслаждения? И, поломав голову, я пришел к мысли, что, вероятнее всего, в платье. Да-да, как ни парадоксально звучит — в том самом платье! Чтобы окончательно в этом убедиться, я подарил жене брата на день рождения шерстяной норвежский свитер. Естественно, предварительно примерив свитер на себя.

Мое смелое предположение полностью подтвердилось. Хотя испытанное удовольствие было значительно слабее и куда менее ярко окрашено. Какое-то расплывчатое и затрудненное. Грубоватое и неизящное. Из чего я резонно заключил: предмет одежды, приготовленный в подарок, должен как можно больше соприкасаться с обнаженным телом и быть из простого, натурального материала, желательно без примеси синтетики. Иначе эффект сильно смазывался и притуплялся.

Кстати, после той истории со свитером мои отношения с братом и его женой испортились. С годами мы и вовсе превратились чуть ли не в заклятых врагов. Не понимаю, как они сумели тогда узнать о моих опытах? Подглядывали за мной, что ли? Или это была обычная интуиция?

Ну, да ладно.

Со следующей девушкой — Оксаной, миленькой практиканткой из Киева — я проделал точно такой же трюк, как и с Ларисой. Затем и с третьей девушкой, и с четвертой.

Отныне все проблемы моей интимной жизни были решены.

Существовали, однако, и неудобства. Требовался определенный срок, чтобы девушка привыкла ко мне и приняла мой не слишком скромный подарок. Требовались, одним словом, ухаживания: задушевные беседы под луной, конфетки-цветочки, походы в кинотеатр, поздравления на праздники и прочая обременительная дребедень. А это, согласитесь, утомительно. Вдобавок накладно.

И я в корне изменил тактику. Зачем мне, собственно, самому совершать покупку? Платить свои кровные деньги? Я стал, не мудрствуя лукаво, брать у продавца понравившееся платье, приносить его домой, мерить и под благовидным предлогом возвращать обратно. Не подошло, мол, супруге в талии. Я возвращал платье и начинал ждать. Так было даже интереснее. Присутствовала интрига, пикантность ситуации, непредсказуемость. Ведь я не знал наперед, кому в итоге достанется выбранное мною платье. Но всегда надеялся на лучшее. Что его обладательницей станет какая-нибудь необыкновенная красавица. Но, кроме внешних данных, я ценил в женщинах ум, образованность и интеллигентность. Да, не скрываю, я привередлив.

Иногда случались неудачи. От них никто не застрахован. Когда, к примеру, о купленном платье забывали и оно, бедное, месяцами лежало, пылясь, на полке шкафа. Мне же приходилось все это время томиться и ждать. Или, что и того хуже, новое платье немедленно принимались перешивать и перекраивать. Тут уж я испытывал адские муки и чисто физическую боль.

Еще я попадал в затруднительное положение, если платье одевали в момент моего пребывания на службе. Тогда мне следовало срочно отпрашиваться и на всех парах мчаться домой. Или, на худой конец, уединяться. Запираться в своем рабочем кабинете и исключать любой контакт с внешним миром. Но все перечисленные неудобства, не шли ни в какое сравнение с получаемым мною удовольствием — удовольствием сказочным. И раз от раза оно усиливалось и обострялось. Менялись оттенки, утончались ощущения. Жаль только, что при повторном одевании моя связь с платьем значительно ослабевала, а после стирки и вовсе прерывалась.

Что ж, досадно. Сегодняшняя девица оказалась ничего — как я почувствовал, недурна собой и с изюминкой. Но теперь на ней можно было поставить крест и отправляться в ближайшие дни на поиски нового платья.

Покупать платья я предпочитал на вещевых рынках. Товарооборот на них происходил быстрее, чем в магазинах. В особенности, дорогих и престижных. Неразумная экономическая политика наших властей загнала многих людей в угол — им совсем не до походов в дорогие и престижные магазины.

Правда, утешало, что не хватало денег не одним страшным и уродливым женщинам, но и вполне милым и привлекательным.

Сам процесс выбора и покупки платья мне тоже приносил удовольствие. Ходишь часами вдоль рядов, прицениваешься и торгуешься. Щупаешь и гладишь материал, прикладываешь его к щеке, чтобы ощутить тепло, мнешь в руках, проверяешь строчку, молнии и застежки. Но главное, представляешь, кто бы мог его носить!

О, правильный выбор — это великое искусство. Необходимо было учитывать множество различных факторов: и сезон, и моду, и фасон, и страну-изготовителя. Наконец, стоимость. Немаловажную роль играла и личность продавца. Его расторопность, словарный запас, умение привлечь внимание потенциального покупателя.

Но продавцы продавцами.

Скажу, без ложной скромности, я чувствовал тенденции моды, понимал структуру ткани, разбирался в цветовой гамме, обладал безукоризненным вкусом. В общем, у меня были все предпосылки для того, чтобы стать прославленным модельером. По природе я творческий человек. Но всю жизнь мне приходится заниматься подтасовкой статистических данных. От осознания чего, мне бывало скверно на душе и хотелось плакать.

Спасало одно — поездка на вещевой рынок. Поэтому не стоило откладывать — поеду завтра же, в четверг, после обеда, перед собранием. Так, чтобы вернуть платье на следующий день и чтобы к субботе его уже кто-нибудь купил.

"С этими Сверчковыми, Гришей и Машей, вечно одна и та же эпопея!", — возмущалась Валя, заправляя постель.

Сверчковы позвонили утром, ни свет, ни заря, и сказали: приезжайте к нам на дачу на шашлыки. И не мешкайте! Вперед — прыжками! Продукты портятся!

И Юра хорош гусь! Пошел на чужом поводу — сразу согласился! Она-то, Валя, хотела сегодня в субботу, немного полениться, понежиться подольше в постели, а потом потихоньку, не спеша, взяться за домашние дела. Вон сколько их скопилось за неделю. Прибрать, постирать, пропылесосить ковры и мягкую мебель. Да, еще сварить суп. Ан нет, надо тащиться за город! К черту на куличики!

Она выглянула в окно: Юра, ее неутомимый муж, уже подогнал к подъезду машину — старого, испытанного коня — и старательно протирает ветровые стекла. Стало быть, ей необходимо было поторопиться.

Но Вале-то и одеть для визита к Сверчковым было нечего. Дожила, называется, почти до тридцати лет и никакого достатка. Как у церковной мыши... Ну, если разве желтый сарафанчик, что отхватила вчера на вещевом рынке. Пошла посмотреть занавески на кухню, а вернулась с нечаянной покупкой. Веселая продавщица-толстушка отдавала его едва ли не задаром. Почему бы не воспользоваться случаем?

Точно, она наденет желтый сарафанчик. Как раз по погоде. Да и Маша его еще не видела.

Они немного отъехали на машине от дома, и Валю замутило. Заскакало перед глазами, застучало в висках, на лбу выступила обильная испарина. Вдобавок появилось гадостное ощущение, будто под платьем кто-то ощупывает все ее тело. Брр, как неприятно! Скорее всего — укачало. И не мудрено, на улице немыслимая жара — плавился асфальт — а автомобиль у них отечественный и, само собой, без кондиционера. А тут еще постоянные пробки на дорогах, с их плотным маревом от выхлопных газов. Любому может стать плохо.

Но Юре о своем самочувствии она не обмолвилась ни словом. Не следовало его отвлекать — он же был за рулем. Угодишь в аварию — совсем не обрадуешься.

Дачку, конечно, Сверчковы имели — шик и блеск. Двухэтажный кирпичный особнячок с башенками и другими архитектурными прибамбасами. На необъятном участке судетские рябины и голубые ели, черемухи Мака с золотисто-бронзовой корой и низкорослые горные сосны. Фонари, беседки, альпийские лужайки, деревянные гномики, незатейливый теннисный корт... М-да, но, как справедливо говорит Гриша: домик вести — не задом трясти.

Кто бы мог подумать, что Сверчковы так неслыханно разбогатеют. Но Валя им не завидовала. Попался людям по жизни выигрышный лотерейный билет. Но это пока, на сегодняшний день. А вот кому что выпадет завтра — покрыто мраком.

Дразнящий запах шашлыка разносился далеко по округе. Гриша, в цветастых шортах и бейсболке, возился возле мангала, и лишь приветливо махнул рукой. Железные ворота открыла изнуренная солнцем и сухим красным вином Маша.

— Молодцы, ребята. Успели тютелька в тютельку, — похвалила она, поочередно их целуя.

— Духота прямо африканская. Танзания, а мы натуральные негры на кокосовой плантации, — пожаловалась Валя, размещаясь на шезлонге под густым раскидистым деревом.

"Пустяки, — успокаивала она себя. — На чистом воздухе, в тени мне будет лучше".

Между тем Гриша, что-то тихо напевая, разливал по рюмкам коньяк — естественно, французский и безумно дорогой.

Валя с содроганием отказалась.

— Ага, не настаиваю. Я тот сверчок, который знает свой шесток. Но вот мой шашлык ты обязана попробовать. Похмелье придет — отшутишься; голодное доймет — окочуришься, — сказал Гриша и ловко сунул ей в руки шампур.

А Маша протянула кетчуп и заметила:

— Ешь больше — проживешь дольше.

Валя рассеянно улыбнулась и, подавляя тошноту, принялась снимать зубами с шампура кусочек баранины. Неожиданно он соскользнул и запрыгал-заскакал по ее сарафанчику, оставляя на нем жирные пятна. Настроение Вали испортилось окончательно. Она была готова расплакаться. Что же это творится? Мало того, что у нее отвратительное самочувствие, а тут еще — здрасьте — несмываемые пятна на одежде. Впору вешаться!

Маша решительно взяла ее под локоть и повела в дом. В просторной спальне на втором этаже разложила на кровати несколько платьев в фабричной упаковке и заявила:

— Выбирай и переодевайся сию же секунду. Иначе я на тебя обижусь. Я не шучу.

— Может, не стоит?

— Стоит, стоит.

Валя не стала больше отказываться, и взяла первое попавшееся платье розового цвета.

Затем они возвратились к мужчинам, и Маша швырнула ее скомканный сарафанчик в мангал на тлеющие угли.

— И всех-то дел, — усмехнулась она.

— Туда ему и дорога, — хмыкнул Гриша.

— Верно, меньше барахла, — согласился Юра.

— Жил-был царь Тофута — и сказка вся тута, — в присущей ему манере добавил Гриша.

Желтый сарафанчик с рынка съежился, зашипел и неохотно задымил.

На изумление быстро Валя почувствовала облегчение. Словно кто-то неведомый выпустил ее из своих цепких и мохнатых объятий. Освободил от своей омерзительной близости. Вероятно, все-таки помог задувший свежий ветерок и тень раскидистого дерева.

А день выдался восхитительный!

Вздохнув полной грудь, Валя с проснувшимся аппетитом принялась за шашлык. И даже позволила себе выпить рюмку-вторую коньяка.

Немного погодя они всей компанией отправились купаться на маленькую речушку, протекавшую недалеко от границы участка Сверчковых.

— Эдуард Иванович Пятко. Я правильно ставлю ударение?

— Да, — кивнул я.

-Я внимательно прочитал историю вашей болезни, — постучал указательным пальцем по пухлой папке врач. Это был неопрятный рыжеволосый тип, с длинным крючковатым носом, одетый в мятый белый халат, на котором не хватало верхней пуговицы.

— Спасибо.

— На чтение я потратил в общей сложности пять часов. — Врач, несомненно, был из категории тех, кто до фанатизма предан своей профессии и "горел" на работе.

— Неужели?

— Вот именно, пять часов. Значит, по вашему мнению, вы — платье?

— Как вам пришло такое в голову? Что за глупость? — возмутился я. — Просто платье или, скажем, сарафан — это как бы неотъемлемая часть меня самого.

— И платье или сарафан — женские?

— Если позволите, да. К тому же мужских сарафанов не бывает.

— Между прочим, мое имя Павел Егорович. Окажите любезность, запомните.

— Без труда, Пал Егорыч.

— Нет, Павел Егорович, — строго поправил врач и пригрозил мне шариковой ручкой. — Не проглатывайте звуки, больной.

— Я их не проглатываю, а пропускаю.

— Ладно, не суть важно, что вы с ними делаете. Я продолжаю. По вашему мнению, вы можете одновременно находиться сразу в двух местах? Не так ли? Поясните.

— Не понимаю, что вас тут шокирует?

— Но это же противоречит здравому смыслу. Разве вы сами этого не замечаете?

— По-моему, ничего здравому смыслу не противоречит, — ответил я, саркастически подняв бровь. — Например, тот, кто выступает по телевизору, находится сразу во множестве мест.

— Неубедительно, Эдуард Иванович. Это из сферы техники. Называется, телекоммуникация.

— А Бог? Он же тоже повсюду.

— Вы мните себя Богом?

— Господь с вами.

— Что ж, уже отрадно. Да, но вот платье или сарафан?.. У вас, милейший, налицо классическая картина шизофренического раздвоения личности, — заключил он и принялся быстро строчить ручкой в моей истории болезни.

— Меня успокаивает, что хоть не растроение личности, — усмехнулся я. — Зато я тихий, уравновешенный и социально неопасный человек.

— Спасибо и на том.

— Пожалуйста.

— Из чего закономерно вытекает, что подлечиться у нас вам никак не помешает.

— Разумеется, — кивнул я и оглядел его кабинет. Стены кабинета были окрашены в блеклый голубенький цвет, потолок покрывала паутина крупных и мелких трещин, на подоконнике стояли заморенные растения в консервных банках. Книжный шкаф был на одну половину заполнен дешевыми брошюрами, на вторую — различным хламом. М-да, мало средств у нас выделяется на медицину. Просто стыд и позор! Наше правительство совсем не заботится о здоровье нации! Ведет откровенно антинародную политику.

Впрочем, лучше было вообще не попадать в подобного рода заведения. Но куда деваться? В этой психиатрической клинике я оказался после ожогового центра, когда там выяснили, где на учете я имею счастье состоять.

— Подлечусь, и с великой радостью. Отдохну, почитаю книги, попью ваши чудесные микстуры и таблетки. Но, скажите, если бы платье не было частью меня, то откуда тогда на моем теле появились ожоги? — задал я каверзный вопрос.

— В нашей практике иногда встречаются больные с необычайно богатой фантазией и обостренным воображением.

— Не увиливайте от ответа! — закипел я.

— Это мое право! Не вам мне указывать! Хочу, увиливаю — хочу, не увиливаю! — грохнул ладонью по столу врач. — Я призван оказать вам медицинскую помощь, а не заниматься пустыми разговорами. Не отвлекайтесь!.. Итак, продолжим, в истории вашей болезни написано, что шесть лет назад вас доставили к нам в невменяемом состоянии и с рваной раной в области плеча.

— Добавлю, что с раной весьма кровоточащей, — поморщившись, вспомнил я. — Произошел совершенно жуткий и нелепый случай. Мое платье зацепилось в дверях трамвая.

— Вы ездите на трамвае?

— Нечасто.

— И на какой остановке?

— Я не помню, забыл. Это важно?

— Не очень. Значит, вас защемило в трамвае дверьми на какой-то остановке, — задумчиво произнес врач, покусывая кончик ручки.

— Да нет, не меня зацепило, а мое платье, — поправил я.

— Что ж, любопытно. Однако я по-прежнему склоняюсь к мысли, что виной всему ваше гипертрофированное воображение. Более того, я в этом убежден. Хотя, признаться, допускаю, что одежда может нести о своем владельце некоторую информацию. В частности, эмоционального плана.

— Хо-хо. Ну и склоняйтесь.

— Я и склоняюсь.

— Ладно, подлечиться мне, действительно, не помешает, — устало произнес я. Незачем было ему, ослу, противоречить, и нужно было соглашаться со всеми его глупыми высказываниями. Врачи это любят.

— Вот-вот, пребывание у нас пойдет вам на пользу.

— Надеюсь. Но снимите, наконец, с меня вашу смирительную рубашку. Вы же видите, что я не буйный. Я — интеллигентный человек. Опять же, не пью, не курю. Снимите, а, Пал Егорыч?

— Сколько раз, черт побери, вам повторять: говорите Павел Егорович! Откуда у вас такое пренебрежительное отношение к родному языку? Нельзя же его так безжалостно коверкать! В школе, наверное, вы были последним двоечником.

— Нет, в школе я учился хорошо.

— Сомневаюсь.

— Но, позвольте, где сейчас услышишь правильную грамотную речь? Нигде! Ее коверкают все, кому не лень, — заметил я и снова попросил: — Ну, доктор, снимите с меня смирительную рубашку. Мне в ней душно, и она умоляет мое гражданское достоинство.

— Айн момент, — сказал он, пописал ручкой чего-то в истории моей болезни и захлопнул папку. — Отлично, с бумажной работой на сегодняшний день я закончил... А насчет смирительной рубашки вы, больной, не торопитесь. Она имеет несколько функций и еще нам пригодится. Так, теперь перейдем к неофициальной части. Или, как сейчас принято говорить, встрече без галстуков.

— Но у меня и прежде не было галстука. На смирительную рубашку галстук как бы не повязывают.

— Не язвите, больной. Я же иронизирую на предмет газетных штампов, — фыркнул врач.

— До меня не сразу дошло.

— Понятно. Вашу заторможенность я уже отметил, — кивнул он. — Но у меня нескромный вопрос: вы никогда не желали довести процесс получения удовольствия посредством женского платья до своего логического завершения?

— Как это?

— То есть, до смерти своей жертвы.

— Нет, зачем мне чья-то смерть?

— Хорошо, допустим, что она вам ни к чему. Но у вас никогда не возникало мысли, что вы не единственный человек, обладающий подобными способностями? Или они, на ваш взгляд, уникальные?

Я пожал плечами, ожидая, как врач разовьет эту тему.

— Если честно сказать, то вы ничтожная и примитивная личность. Вам приносит удовольствие осознание того, что вы ощупываете несчастных женщин. Тьфу, что за гадость! Что, собственно, вы в них нашли?! Как вам только самому это не противно?!

— Нет, мне это не противно!

— Не буду спорить, у каждого свои недостатки. Но к вашему сведению, милейший Эдуард Иванович, существуют удовольствия и более высокого уровня.

— Какие же? — спросил я и презрительно скривил губы.

— Например, потрогать... — выдержал он многозначительную паузу. — Например, потрогать смерть. Да-да, вы не усмехайтесь — ее костлявую. Почувствовать непередаваемую прелесть ее сладостного дыхания, вобрать в себя всю последнюю агонию угасающего человеку. Здесь необходимо иметь особый поэтический дар, — говоря, врач разительно преобразился. На его щеках запылал нездоровый румянец, глаза увлажнились, на левом виске забилась жилка, голос стал низким и хриплым.

— Простите, ощущать дыхание смерти мне не по нутру, — нервно поелозил я на стуле.

— А мне как раз очень по нутру, — расплылся он в мерзкой улыбочке. — Но, разумеется, это выше вашего понимания. Понимания грязного извращенца.

— Но-но! Попрошу не оскорблять! Распоясались, понимаешь! Не на базаре! — возмутился я. — Я ответственный работник, руковожу отделом. У меня в подчинении четыре человека, а в моей трудовой книжке сплошные благодарности. Я пожалуюсь вашему начальству. Посмотрим, как вы запоете, когда вас накажут за нарушение медицинской этики. Нет, безобразие! Вы ведете себя, как в борделе!

— Ради всего святого, Эдуард Иванович, не сердитесь и не шумите. Тсс, — произнес врач, приложив палец к губам. — По секрету, я ведь тоже щупальщик.

— Неужели?

— Да. Но только несколько иной специфики. Потом, пожаловаться моему начальству, к сожалению, вы уже не успеете. Дело в том, что я примерял вашу смирительную рубашку, наладил с ней контакт и зарядил на смерть того, на кого ее оденут. То есть, на вас. Но, прошу, не волнуйтесь, я не стану вас долго мучить и капля за каплей высасывать ваши жизненные соки. Обещаю, что все произойдет сравнительно быстро. Это займет всего несколько минут. Мой принцип — гуманизм. Насколько, конечно, он возможен в каждой конкретной ситуации.

— Постойте! — попросил я, пытаясь подняться со стула. — Постойте! Вы что шутите?! Ха-ха!

— Вовсе нет. Мне не до смеха.

— Но вы не посмеете так со мною поступить! Мы живем все-таки в цивилизованном обществе!

— Почему не посмею? — удивился врач. — Именно с вами я как раз и посмею. В отличие от вас, я очень тщательно отбираю очередную кандидатуру. По-моему, это как в сексе — безнравственно получать наслаждение от случайного человека. Да и опасно. Мало ли какие сюрпризы могут тебя подстерегать. Я уж знаю, сколько на свете всякой инфекции. Хотя инфекция так, на уровне чувств, в принципе не передается. Но зачем рисковать? Вы же идеальная кандидатура — прошли все обследования и сдали необходимые анализы. С вами мне не страшно.

— Постойте! Не нужно!

— Извините, нужно.

— Давайте с вами договоримся. Я вас отблагодарю, если вы не сделаете мне ничего плохого. У меня есть сбережения, я откладывал деньги себе на черный день.

— Поздравляю. Но ваши сбережения вам больше не потребуются. У вас есть родственники?

— Да, старший брат.

— Значит, вашим наследником будет ваш брат.

— Нет, только не он, — вырвалось у меня. — Я лучше поделюсь моими деньгами с вами.

— Спасибо. Но я не беру взяток — это статья уголовного кодекса. А сейчас, Эдуард Иванович, я намерен побыть в одиночестве, чтобы меня никто не тревожил и не отвлекал. Я собираюсь целиком предаться собственным ощущениям. Прощайте... Яша! — позвал врач. В кабинет почти мгновенно вошел санитар-верзила. — Яша, окажи любезность, проводи нашего больного.

— Как же это так, Пал Егорыч?! — воскликнул я.

— Да очень просто, — с усмешкой произнес он. — Яша, отведи нашего больного в отдельную палату и запри его там крепче, чтобы он никуда не убежал.

— У-у! Прочь от меня! Не трогай, паразит! Оштрафую! — истошно закричал я, когда санитар приблизился ко мне. — Где заведующий?! Где главврач?! Имею срочное заявление!

Яша сгреб меня в охапку, рывком поставил на ноги и мастерски двинул кулаком под ребра. Я охнул и согнулся, разумеется, возмутившись до глубины души, но промолчал, и подчинился грубой силе. Скорченный, нетвердым шагом я выбрался в коридор и тут же обратился к санитару:

— Извините, Яков, как ваше отчество?

— Михалыч.

— Замечательно. Яков Михайлович, я человек ответственный, уважаемый, руковожу отделом в солидном ведомстве. Могу предъявить документы. Но потом.

— Ага, я верю.

— Послушайте, дорогой, ваш врач сумасшедший. Чистой воды маньяк. Он...

— Стоп! Заткнись, парень! Сам ты псих-ненормальный! Топай вперед, пока я не треснул тебя по башке!

— Яков Михайлович, уделите мне минуту вашего внимания, — слезно попросил я.

— Ну, уделил, что дальше?

— Это не бред, а — правда. Истинная. Ваш чокнутый врач путем того, что примерил на себя эту смирительную рубашку, зарядил ее смертью. И я, стало быть, должен скоро умереть.

— Эка важность! Ну и что?!

— А то, дражайший, что я не согласен умирать по воле вашего врача. Умоляю своими маленькими детьми, своей старой больной матерью — освободите меня, пожалуйста. Я дам вам денег — только снимите с меня эту проклятую рубашку. Обещаю, что я не убегу.

— Даже и не помышляй о бегстве. От Яши еще никто не убегал. Что касаемо этой рубашки — то советую, не паникуй. Пустое. Я знаю, как она действует, и тоже ее примерял. И жду — не дождусь, когда ты начнешь умирать. Мне будет очень хорошо и приятно. Доктор обещал.

Я посмотрел в его тусклые свиные глазки: Яша не обманывал — ему и впрямь будет очень хорошо и приятно.

— Пошли, пошли. Нечего стоять истуканом, — развернул он меня и толкнул в спину.

"Как?! И этот санитар — щупальщик?! Кошмар!" — стремительно пронеслось в моей голове. Сколько же их? Двое? Трое? Сто? Тысяча? Интересно для статистики. Кроме того, для общего кругозора... Нет и нет. Не может быть. Чушь собачья. Они все лгут со своей смирительной рубашкой. Это, вероятно, новейший метод лечения. Сильным шоком. Я читал о нем в каком-то научно-популярном журнале. Нельзя же, в самом деле, зарядить смертью одежду. Полнейший абсурд... Погоди, а как же тогда мне удавалось получать удовольствие от обычного платья с вещевого рынка? Я ведь явственно ощущал носивших его женщин — их тепло, желания и эмоции. Все линии и изгибы их тела.

Вот чертовщина! Нет, я окончательно запутался!

Вдруг я почувствовал, как стало слабеть и обмякать мое тело. Как учащено, с перебоями застучало мое сердце, и похолодели руки. Как стало что-то сжиматься внутри. У меня потемнело в глазах, поплыл и завертелся потолок, зашатались стены. Господи, я терял сознание... Последними запечатлелись в моей памяти склоненные надо мной фигуры Якова Михайловича и Пал Егорыча и их довольные улыбающиеся лица.

8