Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Когда я ввалился в номер, то поразился доносившемуся из ванной пению. Чистому высокому голосу. В голове всплыла где-то вычитанная фраза: ''Он поёт по утрам в клозете''.

Форма Костиковой аккуратно развешана на спинке стула. Сначала гимнастерка, потом юбка, на них голубые рейтузы с начёсом. Её валенки в прихожей у вешалки под шинелями.

Сам снял сапоги, поставил лисьи чулки за штору — жарко в них стало. Посидел, потом посчитал, что в несвежих носках даму встречать неудобно и снова надел сапоги. Топят тут не жалея... чего они там не жалеют в котельной?

Принесли ужин. Точнее привезли на сервировочном столике. Тарелки накрыты серебряными сферами. На запивку ''Боржоми'' в бутылках.

Официант как из дореволюционного кино: прилизанная блестящая причёска, белая куртка, полотенце через локоть.

Выдал официанту пакет из буфета, и он всю дополнительную снедь очень красиво сервировал. Прям натюрморт. И вскрыл вино.

На мою поднятую бровь сказал.

— Вино подышать должно перед употреблением. Чтобы лишние спиртовые пары выдохлись. Сколько вам кувертов ставить, товарищ капитан?

— Чего? — не понял я.

— Сколько персон будут ужинать?

— Две.

Моментально с нижнего уровня этого столика на колесах появились ножи-вилки-ложки, стаканы и рюмки для вина. И крахмальные до жестяного состояния салфетки.

Официант ушёл, а я сидел под тарелкой репродуктора и потихоньку исходил слюной, слушая Шостаковича.

Наконец, не прошло и пары часов, как Костикова выползла из ванны. Вся распаренная. Голова в мелких влажных кудряшках. В домашнем запашном халатике цветастого ситца. Коленки круглые видны.

— Что ты там так долго? — спросил я с укором.

— А... — Махнула девушка рукой. — Пока всё перестираешь.

Обратила внимание на стол. Сделал круглые глаза. Даже рот приоткрыла от удивления.

— Это всё для меня?

Я гордо кивнул.

— Арик, я бы тебе и так дала, — сказала с придыханием и широко улыбнулась, до ямочек на щеках.

Утром я проснулся один. Правда, довольно поздно. В половине десятого.

И вот теперь бежит Ленка Костикова по госпитальному коридору и только подмаргивает на бегу, будто не шептала мне ночью: ''Арик, а ты оказывается сладенький''.

Ладно, проясним мы эту сову. Потом.

Вваливаюсь к комиссару госпиталя как есть в новой шинели и каракулевой шапке. Как же не похвастаться?

Козыряю.

— Товарищ полковой комиссар, Герой Советского Союза капитан Фрейдсон. Представляюсь по случаю вручения мне ордена Ленина и медали Золотая Звезда.

Смирнов встает крепко жмет мне руку с дежурными поздравлениями.

— Раздевайся, показывай награду. Чай будешь?

— Обязательно, — отвечаю, одновременно расстегивая портупею.

С непривычки кобура с пистолетом сползает с ремня и бухается на пол с тяжелым стуком.

— Это что у тебя тут?

— Пистолет наградной.

— От кого?

— От Мехлиса.

— Ну-ка, ну-ка... Садись, рассказывай.

Замполитрука без напоминаний принес чайные приборы в расчете на нас с комиссаром, на себя и Когана, за которым, как сказал, уже послали.

Разоблачился. Водрузил обратно портупею на гимнастёрку. И сел на предложенное место.

Комиссар из сейфа вынул редкую по нынешним временам бутылку водки ''Столичная'', разлил по четырем стаканам. Сказал, глядя прямо мне в глаза.

— Снимай орден.

— Зачем?

— Обмывать будем. Как Коган придет, так и начнём.

Свинтил я орден Ленина и булькнул в подставленный стакан.

— И звезду туда же, — подсказал появившийся Коган, запирая за собой дверь.

Пришлось свинчивать и звезду. Винчу и приговариваю:

— Так ленточка же на колодке намокнет.

— Как намокнет, так и высохнет, — поучает меня комиссар. — Ничего ей с водки не станет. Тем более с такой хорошей. Спирт для ''Столичной'' из зерна гонят, потому сейчас её мало выпускают. А вот ''Московскую'' из гнилой картошки, потому её и много. Хотя и цена коммерческая такая, что каждый день не набегаешься. На фронте сто грамм и только в день боя. У вас вот летунов ещё столько же за каждый сбитый самолет положено. Так, что свою положенную порцайку за таран с полка стребуй.

Черный хлеб и сало, порезанные замполитруком, уже заняли свои места на столе. И ещё блюдце Коган поставил с солеными огурцами, крепкими и хрустящими. Головка чеснока. Вот и вся закусь.

— Закусывать, товарищ капитан, не забывайте. Остатки довоенной роскоши, — хвалится замполитрука.

— Ну, за то, чтобы не последняя у тебя звезда была, — поднимает Коган стакан единственной рукой.

Пью, не отрываясь до тех пор, пока по губам больно не ударяет Ленин. Тот вроде как против бражничества коммунистов был. Как вычитал я из старых газет, водку снова стал продавать его сменщик на посту Предсовнаркома — Рыков. Вынимаю губами орден. Потом допиваю водку из стакана и также губами вынимаю Золотую звезду.

Занюхал рукавом.

— Сразу видно — герой, — ухмыляется комиссар. — Мануфактуркой закусывает.

Привинчиваю награды снова на их законные места. И только потом хрумкаю огурчиком попеременно с салом.

Хороша водка. Пьёшь её — не чувствуешь ничего, а упала в желудок — так жаром разорвалась.

— Теперь ''Красную звезду'' снимай, мы её тоже не обмывали, — улыбается Коган во весь зубастый рот.

Лезу сам в командирскую сумку за бутылкой без этикетки, горлышко залито красным сургучом. Купил по дороге в коммерческом магазине на Разгуляе. Самая дешёвая была в магазине эта бутылка, но всё равно жутко дорого. Там я ещё пачку чая приобрел грузинского, для дома.

Поставил бутылку на стол и стал отвинчивать орден.

Смирнов, предварительно отбив ножом сургуч, снова разлил. Наверное, как старший в нашей компании. Разливал и приговаривал.

— Всё как положено, сначала водку двойной очистки пьём, а потом ''сучок''.

Процедура повторилась, только на этот раз получил я по губе острым лучом ордена. Чуть ли не до крови.

Всё правильно: не свои ордена обмываю, вот и получаю ими по морде.

И такой голод вдруг прорезался, что я в одно рыло почти все бутерброды умял.

— Ничего, — махнул рукой замполитрука. — Я ещё подрежу. На здоровье.

— Теперь хвались пистолетом и рассказывай, как прошла твоя встреча с Мехлисом, — настаивал Смирнов.

Как прошла... Обыденно.

Позвонил. Договорились о времени визита.

Не обманул Лев Захарович: выслал за мной аж целый лимузин ЗиС-101.

Мехлис принял меня в своем кабинете в большом 8-этажном здании с башней в Антипьевым переулке за Арбатом.

От Бюро пропусков проводили меня по лестнице в большую приемную и там усадили на стул — ждать. Шинель и шапку на вешалку пристроил. Вот, что неудобно в военной форме — так это постоянно перекидывание портупеи с верхней одежды на гимнастёрку и обратно.

В скором времени вышли из кабинета главного политрука человек пятнадцать политработников в высоких чинах (никого ниже одного ромба) и адъютант пригласил меня заходить.

Кабинет Мехлиса был просторным, но скромным. Мебель вся простая и функциональная. Единственная роскошь — большая картина кисти хорошего художника в простенке между окон. Сталин и Ворошилов гуляют по набережной Москвы-реки. И то рама не музейной золоченой лепнины, а просто полированного дерева.

Хозяин кабинета радушно встретил меня у длинного стола заседаний, крепко пожал руку, усадил за тот же стол через угол от себя.

— Рассказывайте, Ариэль Львович, — ошарашил меня первым вопросом армейский комиссар 1-го ранга.

— Что рассказывать? — решил я уточнить.

— А всё рассказывайте. В подробностях. Вкратце мне уже доложили.

Что мне особо рассказывать? Всего полмесяца прошло, как я воскрес.

Рассказываю, а сам комиссара разглядываю. Вчера в Кремле Лев Захарович был несколько лохмат, а сегодня у него свежая стрижка хоть и короткая, но не скрывает природной курчавости. В зачесанном назад жгучем черном волосе седина пробивается робко. Лоб высокий. Выбрит тщательно. Глаза чуть навыкате, взгляд карих глаз внимательный. Губы плотно сжаты. Уши слегка оттопырены. Руки спокойно лежат на столе. Видны красные звезды на рукавах, с вышитыми на них золотой мишурой серпом и молотом. Гимнастерка шевиотовая, не очень хорошо пошитая (теперь я в этом разбираюсь после общения с Абрам Семёнычем), петлицы малиновые с чёрным кантом. На петлицах по четыре ромба с золотой вышитой звездочкой. На груди два ордена Ленина, орден Красного знамени, орден Красной звезды и медаль ''ХХ лет РККА''. Ещё красный флажок депутата Верховного Совета СССР на клапане левого кармана гимнастёрки.

Слушал он меня внимательно, не перебивая и не задавая наводящих вопросов.

Когда я закончил рассказывать, Мехлис заметил.

— Что же ты своё геройство в госпитале так скромно осветил. Мне доложили, что ты на костылях и с ногой в гипсе с двумя здоровенными сержантами НКГБ справился. И даже их разоружил.

Пришлось подробно рассказывать, как я со своей потерей памяти принял украинский язык за иностранный и вступил в борьбу с ''вражескими диверсантами'' и накостылял им.

— К тому же, как я считал, товарищ комиссар первого ранга, советский человек не может быть махровым антисемитом.

— Ты чувствуешь себя евреем? — уставился на меня Мехлис.

— Нет. Я не знаю, что это такое. Если раньше и знал, то теперь не помню.

— А кем ты себя чувствуешь? — не отставал он от меня.

— Коммунистом. Я в последнее время много читал, начиная с ''Краткого курса''. Мне эта линия нравится.

— А вот это правильно! — вскинулся Мехлис. — Все национальные различия при коммунизме отживут себя. Правильный ты человек, Ариэль Львович. Как ты видишь своё будущее?

— На фронте, товарищ армейский комиссар первого ранга. Только на фронте я себя вижу. Но боюсь, мне медкомиссия летать запретит, и поставят меня в тылу на пост какого-нибудь ''свадебного генерала''. А мне уже в госпитале безделье обрыло.

— Давай так, — Мехлис припечатал ладонью по столешнице. — Иди пока, как положено по инстанциям. Если действительно на фронт не пустят, то приходи сразу сюда — в Политуправление. Каждый военнослужащий имеет право обратиться к комиссару любого ранга вне служебной субординации по любому вопросу. Но сначала пройди по команде. Дисциплину нарушать не следует.

Зашел адъютант с подносом. Крепкий чай в железнодорожных подстаканниках. Колотый сахар. Горчичные сушки. Расставил на столе.

— Щербаков в приёмной, — сообщил.

— Давай его сюда, — поманил ладонью Мехлис.

Вошел невысокий толстый человек в круглых очках велосипедом, одетый в полувоенную ''сталинку'' защитного цвета. В сапогах. Никаких наград он не носил. В руках он держал странную угловатую кобуру толстой формованной кожи. Коричневого цвета, оттенка как мое американское пальто.

— Знакомьтесь, — представил нас Мехлис. — Капитан Фрейдсон Ариэль Львович, как видишь — герой. Настоящий коммунист. Наша смена. Нам о нём полковой комиссар Смирнов рассказывал. Щербаков Александр Сергеевич, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь Московского горкома, начальник Совинформбюро и фактический мой заместитель, пока я на фронте. Если меня не будет в Москве, то со своими бедами, Ариэль Львович, ты обратишься к нему. Он в курсе. Давай, — протянул он руку Щербакову.

Тот вложил в неё кобуру.

— Товарищ Фрейдсон, ваши подвиги на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками партия и правительство уже высоко оценили. А это вам награда от нас, от армейских политработников. Носите с честью.

После рукопожатия, я принял подарок. В кобуре находился большой черный пистолет.

— Вынимай. Смотри. Хорошая надёжная машинка, — сказал Щербаков снисходительно. — Браунинг ''Хай пауэр'' довоенной ещё бельгийской выделки. Магазин на тринадцать зарядов. Патрон люгеровский. Запасные магазины и патроны возьмешь в приёмной.

И крепко пожал мне руку.

— Служу Советскому Союзу и коммунистической партии, — отбарабанил я.

На деревянной щёчке рукоятки пистолета серебряная пластинка. На ней гравированная надпись: ''Капитану Фрейдсону А.Л. за героическую защиту московского неба осенью 1941 года. Арм. комиссар 1 р. Л.З. Мехлис. 14.01.1942.''

— Приказ по ГлавПУРу о награждении возьмешь у адъютанта, — кивнул мне Мехлис.

— Но помните, что неназываемая причина этого награждения, — наставительно сказал Щербаков, — ваше геройское поведение в конфликте между политработниками и Особым отделом. И ещё вы нам должны будете несколько выступлений перед рабочими московских заводов. Очень нам нужна в данный момент смычка армии и тыла. Рабочие должны видеть, для кого они горбатятся по двенадцать часов в день без выходных.

— А в родном полку можно будет выступить? — намекаю я так толсто.

— Думаю, это решаемо, — резюмирует нашу встречу Мехлис.

Пока я это всё рассказывал, пистолет ходил по рукам. Ну, прямо как дети. Только, что не постреляли из него.

Подвел итог под моим рассказом комиссар.

— Повезло тебе, что со Щербаковым познакомился. Он круто в гору идёт. На хорошем счету у Сталина. По заводам поезди. Такими просьбами не манкируют.

Потом вынул бумаги из среднего ящика стола.

— Держи. Это твое отпускное свидетельство из госпиталя. Врачами также подписано. Продаттестат твой. Вещевой и денежный аттестаты заберешь из полка. Гуляй. Как я понял — жить ты в гостинице будешь.

— Пока не выгонят, — смеюсь.

— Добро. Но послезавтрева как штык к двенадцати ноль-ноль на военно-врачебную комиссию. Пока сюда. Будут решать общую твою годность к службе в армии. Потом будет у тебя ещё одна комиссия — в госпитале ВВС, в Сокольниках. Там уже решат: будешь ты летать или нет. Все свободны.

В коридоре, по пути в когановскую каморку, он мне шепнул.

— Правильно делаешь, что уезжаешь отсюда.

— А что случилось? — немного я встревожился.

— Пока не случилось, но обязательно случится. Амноэль в тридцать восьмом донос на брата нашего комиссара написал. Разобраться, как следует, не успели тогда, да и не разбирались особо — время такое было. Тогда всё быстро делалось. Утром постановление тройки — вечером к стенке и никаких апелляций. А потом и сам Амноэль присел как вредитель. Но как видишь, вышел. Непотопляемый гад. Только, что разжаловали его на четыре категории. И к нам его не просто так подсунули особисты, это месть такая нашему комиссару. Даже не за Ананидзе — кому этот дурак нужен, а за сам факт того, что мы особый отдел нагнули. Так что и нам всем прилетит походя.

— А кто у нас был брат у комиссара?

— Армейский комиссар первого ранга, — Саша торжественно поднял к потолку указательный палец. — Предшественник Мехлиса на ГлавПУРе. Самого нашего комиссара Мехлис тогда на расправу не отдал, а вот его старший брат — Петр Смирнов, проходил уже по флоту — первый народный комиссар ВМФ. Молотов аресты утверждал на таком уровне. Мехлис тогда чином не вышел ещё. Это он сейчас заместитель предсовмина, когда председатель сам Сталин — фигура. А тогда... Так, что уезжай — целее будешь.

— Машину дадите?

— Дам. Тебя в ''Москве'' искать?