Слушать, что болтают сплетницы, ей не хотелось. Нужно занять себя чем-то серьёзным, а ничего серьёзнее политики здесь не найти. Вот они, иностранные посланники. При дворе отца тоже были послы, но с ними больше общались старшие братья. Раннэиль вступала в игру лишь тогда, когда приходило время серьёзных действий, и то круг её общения не ограничивался одними дипломатами. Хотя... чем, собственно, послы отличаются от простых смертных? Лучше подвешенным языком и хитроумием, разве что. Этими качествами члены Дома Таннарил тоже не обделены... Кто тут поблизости из послов европейских держав?
Мягкое, едва ощутимое прикосновение к локтю. Мать.
— Мне нужно кое-что тебе сказать, — тихо проговорила она — так, словно не было ни великосветской ссоры, ни долгого нежелания разговаривать. — Отойдём в сторону.
— Здесь всё равно никто не знает нашего языка, — учтиво ответила княжна — словно и в самом деле ничего не было.
— Как знаешь... Тебе известно моё отношение к этой женщине, императрице, — мать сказала это спокойным ровным тоном. — Но ты была права: я вижу признаки отравления солью ртути. Если ей продолжат давать это... этот яд, она не проживёт и недели.
— У меня есть подозрения, что сегодня, в крайнем случае, завтра ей могут дать смертельную дозу.
— Твои подозрения обоснованы?
— Я тоже сомневалась, но получила некие сведения из другого источника.
— В таком случае я не отойду от неё ни на шаг, и буду внимательно следить за тем, что ей дают с едой и питьём... Да, мне нужно будет поговорить с тобой ещё по одному вопросу, но это может немного подождать.
— Как скажешь, мама.
Обе женщины, мать и дочь, были слишком искушены в недомолвках, чтобы заговаривать сейчас о главном. О том, что непреодолимой, на первый взгляд, стеной встало между ними. Ещё не время.
Так где же эти ...господа дипломаты?
Увы, снова заиграли музыканты, и пары пошли в скучнейшем и нелепейшем, на взгляд альвийки, танце. Дамы и кавалеры, как ни старались, далеко не все попадали в такт, иные вовсе не были предназначены природой для танцевания. Шарканье кожаных подошв и стук каблуков раздражали чуткий слух. Хотя музыка была на сей раз неплоха, или просто музыканты попались толковые. Запах горящих свечей и французских духов терзал обоняние. Сейчас она бы не то, что яд — вонь свежего дёгтя бы не учуяла. Словом, то, что здесь считалось развлечением, сделалось для альвийской княжны сущей пыткой. Но, видимо, придётся ей терпеть подобные собрания до конца жизни.
А, кроме того, ей было тоскливо — приходилось соблюдать тысячу приличий. Даже в кабинете, зарывшись в бумаги по самую макушку, она чувствовала себя счастливее — от того, что занималась полезным делом. И от того, что дело это было полезно для него. Но сегодня он тоже обязан был соблюсти приличия, демонстрируя хотя бы видимость мира в семье. Что бы там ни было, а потомство своё император любил. Раннэиль не раз уже видела, как он молился за здравие живых детей и за упокой умерших... даже за старшего, Алексея. Потому просто не мог испортить свадьбу дочери публичным скандалом. А это был бы большой скандал и урон престижа, не столько его собственного, сколько престижа страны, и без того неоднозначного... Политика, сплошная политика. Но княжна Таннарил лучше прочих понимала, каких жертв она, порой, требует, и не обижалась на судьбу.
Вот промелькнул среди танцующих посол Франции в паре с толстой княгиней Прасковьей Долгоруковой. Полнотелая женщина, мать многих детей, танцевала на удивление ловко, не сбиваясь с ритма, и при этом умудрялась ещё с очаровательной улыбкой отвечать на любезности посла. Во время следующего па они сместились далее, и на первый план вышла её старшая дочь Екатерина, ещё подросток, танцевавшая с каким-то неизвестным красавцем. За этими ещё одна пара — старший Катькин братец, Ванька, с тощей вертлявой девицей, довольно громко стучавшей каблуками... Не слишком ли много Долгоруких вокруг этого посла? Кстати, а где же отец семейства? А, вон он, Алексей Григорьевич, в дорогущем платье, весь усыпанный бриллиантами, и в пышном парике. Стоит в сторонке, довольно любуется на своё семейство ...и о чём-то беседует с имперским посланником, Гогенгольцем.
Скуку как рукой сняло.
Конечно, тема разговора главы целого клана Долгоруковых с послом Империи могла быть и самой невинной. Но Раннэиль умела складывать самые незаметные штрихи в более-менее целостную картину, и от того, что она знала и видела, становилось неуютно. Она-то, в отличие от многих, точно знала, кто стоит за покушением на жизнь императрицы. И любые контакты этой персоны были подозрительны, в особенности сейчас. А уж если это австрияк, значит... Значит, заговор действительно выходит на ту стадию, когда заговорщикам отступать уже некуда, и они будут действовать решительно.
Вена безусловно поддержит Петрушу, самого вероятного наследника престола, как родственника их императорской фамилии. Тогда Россия станет задним двором Австрии. Любой другой кандидат их не интересует, равно как и его судьба. Но если у них всё "на мази", как здесь говорят, значит, Петра Алексеевича они уже со счетов списали. Ведь если он проживёт ещё хотя бы годик и успеет составить новое завещание...
Так, что ли?
Эту догадку стоит проверить. И если Раннэиль не ошиблась, то на её снисхождение заговорщикам рассчитывать не придётся. Её уже прозвали за глаза "петровой кошечкой", но здесь мало кто вспоминает, что львица — тоже кошка.
— Ах, ваше высочество, вы сегодня удивительно хороши!.. Не позволите ли полюбопытствовать, отчего вы всегда одеваетесь в зелёное?
— Оттого, ваша светлость, Дарья Михайловна, что зелёный — цвет нашего Дома...
Улыбаться и говорить любезности. Говорить любезности и улыбаться. Даже тогда, когда внутреннее чутьё, ни разу доселе не подводившее, начинает подавать тревожные сигналы. Княгиня Меншикова — полноватая, некрасивая, но добрая женщина. Её не за что обижать невниманием. Ей интересно узнать, отчего княжна семейства Таннарил предпочитает одеваться в любые тона зелёного и носит изумруды? Извольте, пусть узнает, что двенадцать альвийских Высоких Домов вместо гербов имеют своими символами драгоценные камни. Символ Дома Таннарил — смарагд. Это не входит в перечень тайн, не подлежащих разглашению. Но почему вдруг стало так неуютно в этом зале? Что сделано или сказано такого, что проверенное чутьё забило тревогу?
Музыканты отыграли последний аккорд и раскланялись перед танцевавшими вельможами. Те, уставшие и вспотевшие в своих плотных одеждах и париках, расходились по местам, о чём-то меж собой переговариваясь. Боковым зрением княжна видела, как к парочке Долгоруков плюс Гогенгольц бочком протиснулся Мардефельд и начал аккуратно приближаться датчанин Вестфален. Вот эта конструкция ей не понравилась абсолютно.
Что делать?
Не успела княгиня Меншикова отойти, как прямо к Раннэиль, светясь радостными улыбками, приблизилась другая парочка — Лиза и её вероятный жених, Карл-Август Голштинский... Помнишь, княжна Высокого Дома? Улыбаться и говорить любезности. Говорить любезности и улыбаться.
— Лизанька, ты сегодня затмила всех, — лицо альвийки озарилось такой улыбкой, что трудно было усомниться в искренности её дружеских чувств.
— Ах, Аннушка, я сегодня так счастлива, — просияла Лиза, всегда буквально таявшая от публичного признания её красоты. Взяв княжну за обе руки, она дружески с ней расцеловалась. — Позволь представить тебе герцога Карла, моего доброго друга.
Вышеназванный, симпатичный молодой человек, не понимал по-русски ни слова, но прекрасно знал, что делать, когда представляют знатной персоне. Раннэиль, перейдя на немецкий, в ответ на изящный поклон юного герцога, сказала несколько любезных слов, и выразила уверенность, что ему непременно понравится Россия. Слова, слова... А взгляд Лизы в какой-то миг сделался тревожным и предупреждающим. Ладонь, которую по-дружески удерживала царевна, царапнула плотно сложенная бумажка. Княжна не подала и виду, что что-то произошло, только со значением улыбнулась юной подруге. Та, недолго думая, с милым щебетом подхватила Карла под локоток и увлекла в сторонку.
Итак, записка. Переданная не кем-нибудь со стороны, а Елизаветой Петровной. Очень мило. Остаётся найти укромное местечко и прочесть, что там ей написали.
Так и есть: без подписи. И текст весьма содержательный, по-немецки: "В ближайшие несколько дней будьте крайне осторожны". Прочитав это, княжна тут же окинула зал цепким взглядом, примечая каждую мелочь. Автор записки должен убедиться, что его послание дошло и прочтено. Значит, невольно выдаст себя повышенным вниманием. И это внимание княжна ощущала своим чутьём, обострявшимся в моменты опасности. Взгляд. Да, это внимательный взгляд, пусть и короткий, но Раннэиль хватило времени, чтобы определить, кто на неё так смотрел. И нисколько не удивилась, опознав Андрея Ивановича Остермана.
Всё, что она успела узнать об этом человеке, заставляло жалеть, что он не родился альвом и не служил Дому Таннарил в самый тяжёлый момент холодного конфликта с Домом Глеанир. С таким удивительным чутьём, восхитительной изворотливостью, и редким умением находить компромиссы ему, возможно, и удалось бы не довести до губительной войны. Хотя, по слухам, подлец преизрядный. Ну, да ладно, незачем жалеть о несбывшемся. Если это он — а это с высокой вероятностью так — то самое время, пожаловавшись на дурноту, выйти подышать свежим воздухом. Или, как минимум, просто из зала. Захочет дать пояснения — выйдет следом. Нет — так нет.
Рискованно? Ловушка? Может быть. Раннэиль любила разумный риск.
В боковом коридорчике царил вполне ожидаемый полумрак. Пара масляных плошек в оконных нишах почти не рассеивали темноту, и всего лишь позволяли передвигаться не наощупь. Но здесь определённо кто-то был. На всякий случай княжна изобразила усталый и немного болезненный вид, но парочка, увлечённо целовавшаяся у дальнего окна, заметила её далеко не сразу. Дама ойкнула, вывернулась из объятий и, подобрав юбки, с тихим сдавленным писком бочком проскочила мимо альвийки. Всё верно: в другой стороне был один из выходов на задний двор, и там стоял караул. Более тугодумный кавалер сперва не понял, в чём дело, а когда понял, чуть было не направился в противоположную сторону. Раннэиль плохо разглядела их лица, но на всякий случай запомнила одежду и запах. Скорее всего, не пригодится, но мало ли...
Зато здесь хорошее место для тайных свиданий. Княжна подождёт.
Ждать пришлось недолго.
— Ваше высочество, у нас мало времени.
— Я догадалась, Андрей Иванович. Говорите.
— Мне не привыкать к придворным интригам, но на сей раз, поверьте, дело серьёзное. Заговор.
— Против кого?
— Против императрицы ...и вас.
— Я знаю, Андрей Иванович.
Спокойствие, с каким альвийка это произнесла, поразило Остермана больше, чем все узнанные подробности заговора. Знает! Она знает, что её собираются оклеветать и подвести под казнь! И её это не волнует, что ли?
— Надеюсь, вы не бездействуете? — спросил он, едва к нему вернулся дар речи.
— Разумеется, нет. У меня был собственный план действий, но, поскольку вы решили вступить в игру, он изменится... Ведь вы со мною, Андрей Иванович?
— Конечно, вам известно, что меня полушутя именуют пророком, — вздохнул Остерман, ухитряясь при этом следить, чтобы не показались посторонние. — Так вот, ваше высочество, в этой игре, должно быть, я один ставлю на вас.
— Предположим, вы не одиноки в своём мнении. Но как далеко, по-вашему, зашли заговорщики?
— Подозреваю, вы располагаете не одними лишь предположениями, — Остерман знал, что имеет дело с непростой женщиной, но не думал, что всё настолько сложно. — Будьте же любезны упросить вашу высокородную матушку в ближайшие два-три дня не отходить от императрицы. Или... вы уже это сделали?.. Мог бы не спрашивать.
— Мы с вами мыслим весьма сходно, Андрей Иванович, — сказала остроухая. — Если завтра вы получите от меня записку с вопросом, помогло ли вам средство от глазной болезни, сие будет означать: "Приезжайте немедленно". Если у вас возникнет необходимость меня видеть для приватной беседы, пришлите мне письмо с жалобой на колотьё в боку. Это никого не удивит, а я всё пойму и назначу встречу.
И — ни намёка на иронию. Всему двору известны "политические недомогания" Андрея Ивановича. Никого и впрямь не удивило то, что он бегал к старухе альвийке за лекарством для глаз — иные из недомоганий были вовсе даже не политическими, а самыми настоящими. Скажем прямо, недостатков у Остермана было множество, и "политические болезни" — один из самых безобидных. Теперь альвийская княжна превращает этот недостаток в инструмент достижения цели. Впрочем, цель у них обоих на данный момент одна.
— Вы правы, ваше высочество, — сказал он, немного подумав. — Сейчас мы с вами всё равно не сможем сказать друг другу ничего нового. Но завтра, либо в любое время, какое вам будет угодно... Я более свободен в действиях, но вы куда ближе к центру событий. Сие мне кажется залогом успеха.
— В таком случае удачи нам обоим, Андрей Иванович.
Ручка у неё маленькая, изящнейшей формы, но пальцы сильные, а на ладони чувствуются валики мозолей, как у офицера, часто упражняющегося со шпагой. Тем не менее, эту ручку он поцеловал с уважением.
Люди то ли ещё не знают, что такое "разыграть втёмную", то ли знают, но считанные единицы. Всё же Андрей Иванович в число посвящённых вряд ли входил. Иначе сообразил бы, что его именно "разыграли втёмную".
Он будет работать на тайную службу Петра Алексеевича, сам того не ведая. Раннэиль мысленно поздравила себя с ценным призом. Остерман, конфидент австрийского двора, тоже будет бегать в их своре, и рвать ту дичь, на которую его натравят. И поверьте, делать это он будет очень хорошо.
Может быть, со временем он и догадается, что к чему, но будет помалкивать. Ибо флюгер ещё тот, и всегда станет держать сильную сторону.
В зале сменили все свечи, даже ещё не догоревшие до краешка. Ни светлее, ни свежее от этого не сделалось, но явно приближалась кульминация застолья — проводы молодых. Гости занимали свои места за длинным столом, не слишком тщательно следя, хорошо ли расправлены полы их одежд, а слуги, расставив свежие блюда, уже разливали вина в бокалы. Раннэиль присела рядом с братом. Заметив его нескрываемо счастливый вид, княжна удивилась.
— Что случилось?
— Только что передали весть, — улыбнулся князь Таннарил. — У меня дочь.
— О! Поздравляю, братик! — радость Раннэиль была искренней, кто бы там что ни думал. — Твои сыновья рядом с матерью?
— Только младший. Старший здесь, он принёс новость. Его не пропустили, я вышел к нему сам.
— Надеюсь, ты не оставил мальчика мёрзнуть на улице?
— Я его к Гертнеру отправил. Дам денег на три месяца, пускай поживёт здесь и выберет себе хоть какое-то достойное занятие.
— Намекаешь, чтобы я за ним присмотрела.
— Не намекаю, а прошу.
— Не волнуйся, братик, присмотрю.
Усталость навалилась на княжну немного раньше, чем она рассчитывала. Во всяком случае, когда все встали под тост за здравие молодых, она едва смочила губы вином, и дело было не в альвийской умеренности. Попросту всё вдруг сделалось безразлично — и это празднество, и гости, иные из которых уже успели порядочно набраться, и интриги с заговорами, и даже молодожёны. Что-то странное произошло со зрением. Ближние фигуры и предметы потеряли чёткость, дальние, напротив, сделались резче и ярче. Обоняние отказало совершенно, зато слух обострился до неприличия, и тоже стал каким-то странным. Почти все звуки слепились в неприятный гул, поверх которого, словно клочковатый туман, стелились отдельные чёткие фразы. "Ну, с богом, детушки!.. А ты, Катя, дурно выглядишь. Ступай к себе".
