Выживший ознакомительный фрагмент

Ну а освобождать пришлось только двоих — остальных к тому моменту чехи уже пустили в расход. Вот так, вчетвером, мы ударились в бега, и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчет предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было мое удивление, когда через месяц в списке награжденных боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.

И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадегу. За редким исключением — эти люди ещё надеялись, что всё с ними произошедшее в последние дни — всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да ещё, возможно, принесут извинения.

— Опа, новенький, — крикнул кто-то из задних рядов.

Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересовано.

— Здорово всем! — сказал я, вспомнив нейтральное приветствие из когда-то прочитанного о правилах поведения новичков в камере.

— И тебе не хворать, — ответил протиснувшийся вперед чуть прихрамывающий невысокий мужичок в потрепанном пиджачишке. — Тебя как кликать-то, бедолага?

— Ефим. Ефим Сорокин.

— А меня можешь звать Костыль. И какую статью шьют?

— Без понятия. Предлагают записаться в шпионы.

— Ха, да тут полкамеры 'шпионов' и 'диверсантов', а остальные враги народы, — растянул в улыбке щербатый рот уголовник, в каковые я его сразу же записал. — А любопытный у тебя прикид, не по-нашему вон на штанах написано. Дипломат что ли?

Хм, интересный вопрос. Можно и дипломатом прикинуться, только как долго смогу косить под работника заграничного посольства или консульства. А ну вдруг в этой толпе кто языками владеет, устроит мне экзамен? Я-то сам по-английски с пятого на десятое могу общаться, но на дипломата такой уровень не тянет. С остальными языками и вовсе беда. Сказать, что был частным предпринимателем, барыгой? В эти годы барыгой можно было быть лишь подпольно, золотые времена НЭПа уже прошли, насколько я помнил. А может, прикинуться каким-нибудь спортинструктором?

— Че молчишь-то, Ефим Сорокин?

— Инструктором РККА был по рукопашному бою.

— Типа вроде как драться умеешь? — ощерился Костыль.

— Типа вроде как.

— А что, может, проверим?

— Рискнешь? — криво ухмыльнулся я в эту наглую уголовную морду.

— А че, ты меня за фраера что ли держишь?

И Костыль бесцеремонно схватил меня за отворот майки. Вернее, попытался схватить, потому как я его руку перехватил и, недолго думая, заломил запястье, заставив слишком любопытного подследственного с перекошенной от боли рожей присесть на корточки.

— Никогда. Так. Больше. Не делай.

— Понял, бля, понял!.. Отпусти, бля, больно!

Я отпустил запястье, и увидел, что на освободившееся пространство выперлись трое нехилых таких 'жильцов', габаритами мало уступающие подручным Шляхмана.

— Сссука! — просипел Костыль, держась за запястье. — Ну все, хана тебе, инструктор.

— Ну-ка заканчивай, Костыль, свое представление.

Вперед выступил высокий короткостриженый мужчина с щеточкой усов над верхней губой по нынешней моде, в распоясанной гимнастерке с оторванными петлицами. Сразу было понятно, что прежде чем сюда угодить, он занимал серьезный пост в армии или органах.

— Ты, комбриг, затухни, а то и сам отхватишь, — кинул ему Костыль. — И твои заслуги бывшие тебе не помогут, будешь под нарами копошиться и жрать у параши.

Вот ведь, казалось бы, теснота такая, что и шагу ступить негде, а умудрились моментально освободить пятачок в несколько метров, может быть, чуть поменьше классического ринга. Я находился в центре этого пятачка, а подручные Костыля обступали меня с трех сторон. Один из них — долговязый — поигрывал ножкой от табурета, ещё один — со шрамом попрек рожи — сжимал в руке носок, набитый, кажется, песком, а их главарь — заточку сделанную из ручки обычной ложки.

Отрабатывали мы и такие ситуации, причем с боевым оружием, так что в осадок я выпадать не спешил, а всего лишь чуть поменял стойку, на что побитое на Лубянке тело отозвалось лёгкой болью. Не так уж и сильно меня покалечили палачи Шляхмана, чтобы я не мог отбиться от простых уголовников.

Первым меня атаковал обладатель деревяшки. Ну кто же так бьет-то!.. Размахнулся, словно топором полено рубить собрался. Я даже, кажется, успел усмехнуться, прежде чем сделать полшага вперед, сокращая дистанцию, и нанести опережающий тычок согнутыми в фалангах пальцами подмышку. Аккурат в нервный узел!

Движение заняло сотые доли секунды — с реакцией у меня всегда был порядок. Ножка от табуретки с глухим стуком покатилась под ноги одного из зрителей, который испуганно отступил в сторону. Дальнейшая судьба самопального оружия меня не интересовала, потому что, не давая обезоруженному, чья правая рука повисла плетью, прийти в себя, я шлепнул его ладонью по гортани. Отвернувшись от захрипевшего противника, рубящим ударом ребра ладони сломал ключицу следующему оппоненту, который, вопя благим матом от болевого шока, рухнул на колени. Третий малость замешкался, обозревая картину внезапного падения товарищей, причем падения в буквальном смысле слова — оба со стонами корячились на полу. Этим замешательством я и воспользовался, на этот раз решив сделать всё не только эффективно, но и эффектно. Удар ногой в прыжке с разворота — самое то, когда нужно выпендриться, хотя в реальном поединке с равным соперником после такой 'красоты' скорее тебя самого отправят в нокаут. Блоки, нырки и уклоны ещё никто не отменял, а также одновременную атаку соперника, который находится в неустойчивой позиции.

Ну а у меня всё получилось как в учебном фильме: кроссовки даже без шнурков держались на ногах неплохо. И лежавший на полу в отключке уголовник — прекрасное тому подтверждение.

— А теперь ты, Костыль, — с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, сказал я, делая шаг в сторону главаря.

— Не подходи, сука, порешу!

Костыль выставил перед собой заточку, делая выпады в мою сторону, впрочем, на безопасном пока для себя расстоянии. Я сделал ещё шаг, ещё... Противник отступал, пока не уперся спиной в находившийся под оконцем столик с парой табуреток, одна из которых была о трех ножках. После этого бросил подпиленную ложку на пол и поднял руки, словно сдающийся в плен немец на кадрах военной кинохроники.

— Твоя взяла, — выдавил из себя Костыль, глядя на меня исподлобья.

Я подобрал с пола заточку, провел по заточенному краю ногтем. Острая, такой легко можно горло перерезать. Себе, что ли, оставить... А если обыск? На фига мне такие проблемы? Поэтому просто зашвырнул ногой заточку под дальнюю отсюда шконку. А вот ножку я велел Костылю присобачить на место, чтобы порядочным людям было комфортно сидеть. Уголовник проглотил и это оскорбление, тем более что его подручные всё ещё приходили в себя. Те двое очухаются, а третьему, со сломанной ключицей, прямая дорога в 'больничку'. Блин, может легко меня сдать, пусть даже это и потянет на стукачество, что наверняка не добавляет баллов в блатной среде. Но теперь уж что об этом думать: что сделано — то сделано.

— У твоего подельника перелом ключицы, пусть ему окажут первую помощь, — сказал я Костылю.

Ожегши меня взглядом, тот принялся барабанить в железную дверь. Через несколько секунд открылся 'глазок'.

— Че за дела?

— Корешу моему плохо. С верхней шконки упал, ключицу сломал. В 'больничку' ему надо.

'Глазок' закрылся, а через несколько минут в двери провернулся ключ, и в камеру вошли два надзирателя в разных званиях, в которых я пока практически не разбирался.

— Этот что ли?

— Он, — кивнул Костыль.

— Слышь, идти можешь?

— Могу, — сквозь зубы ответил бедняга, держась за плечо.

— Тогда вперед.

Дверь захлопнулась, и жизнь камеры вернулась в обычное русло.

— А вы молодцом себя проявили. Я и сам люблю побороться, изучал самбо, но такую манеру боя вижу впервые.

Ага, давешний комбриг нарисовался. Смотрит с симпатией, видно, местный авторитет всем успел порядком надоесть.

— Комбриг Феликс Осипович Кржижановский, начальник пехотного училища.

Представляясь, комбриг даже чуть щёлкнул каблуками, после чего протянул мне руку. Рукопожатие было крепким, видно, и впрямь борьбой увлекается.

— Ну а я уже представлялся. Правда, не вам, а этому, — кивнул я на затихарившегося уголовника.

— Но мы все прекрасно слышали, что вы Ефим Сорокин, инструктор РККА по рукопашному бою, — улыбнулся Кржижановский. — Давайте присядем, что ли... Эй, товарищ, подвиньтесь чуток... А в каком звании, если не секрет, под чьим командованием?

Этак он меня сейчас втянет в расспросы, так что я сам запутаюсь. Не зная местных реалий, довольно легко попасть впросак.

— Не спрашивайте, военная тайна, — понизив для солидности голос, сказал я. — Служба в секретном подразделении не предполагает широкой огласки.

— Понял, — так же тихо ответил комбриг и перешёл на другую тему. — Вас били?

— Было дело. Не то что бы сильно, но завтра обещали продолжить.

— А меня ещё нет, но угрожали, требовали написать донос на самого себя, что я якобы являюсь врагом народа и провожу на своей должности вредительскую деятельность. Какая чушь! Мне бы только до товарища Сталина добраться, уж он бы разобрался.

— И как вы собираетесь добираться?

— Моя супруга должна была позвонить товарищу Молотову. Может быть, даже и он сможет решить мой вопрос, разобраться с этой глупой ситуацией.

— Почему же глупой? Тысячи командиров и сотни тысяч простых, так же ни в чем неповинных людей были уже расстреляны или оказались в лагерях. Хотите сказать, что это была ошибка, что советское руководство ошибается?

Комбриг отстранился от меня, в его взгляде появилась настороженность.

— А откуда вы взяли эти цифры?

Вот блин, народ-то тут, похоже, и не в курсах.

— Методом простого подсчета, используя арифметическую прогрессию. Где-то знакомого арестовали, где-то в газете напечатали, по радио сказали... Вот и прикидываешь, сколько могло бы набежать в общей сложности. И цифры получатся серьезные, поневоле задумаешься, не по ошибке ли людей под одну гребёнку метут?

— Советское руководство не может ошибаться, — покачал головой комбриг. — Только виновные несут заслуженное наказание.

— То есть вы считаете себя виновным? Нет? Но ведь ошибки быть не может, сами же только что об этом сказали.

— Ну... Может быть, за редким исключением.

— Поверьте, каждый оказавшийся на вашем месте считает, что именно с ним ошиблись, и что правда восторжествует. Только когда их ведут по расстрельному коридору, они начинают понимать, что дело пахнет керосином. Да только уже все, поздно пить 'Боржоми', если почки отвалились. Так что оставь надежду, всяк сюда входящий, — процитировал я фразу из Данте, которая позже приглянется руководству какого-то фашистского концлагеря. — Кстати, как часто у вас тут кормят? А то с утра не емши, кишка кишку грызет.

— Ужин уже был, теперь только утром, — пробормотал взгрустнувший после моей отповеди комбриг. — Но ведь есть же случаи, когда ошибка выяснялась, и человеку возвращали свободу, звание...

— Один на тысячу? Может быть, и есть, если заступается кто-то из больших начальников. Так что будем лелеять наш шансик на заступничество. А по-хорошему все эти репрессии — государственная доктрина. Трудно понять, чего добиваются Сталин и... и Ежов.

Насчет фамилии нынешнего наркома внутренних дел я мог и заблуждаться, все-таки Ягода, Ежов и Берия как-то шустро меняли друг друга, и даты их пребывания во главе наводящей на простых граждан ужас организации стерлись в моей памяти. Но, к счастью, с фамилией Ежова я, кажется, угадал, потому что моя фраза не вызвала у собеседника удивления и тем паче подозрения.

— Так вот, трудно понять, чего добиваются Сталин и Ежов, но за несколько лет репрессий поменялся практически весь командный состав РККА и НКВД. Причем убирают профессионалов, а назначают порой малограмотных выскочек, — почти цитировал я по памяти вычитанное когда-то в периодике. — Вы же, наверное, и в Гражданскую повоевали?

— Так точно, и даже империалистическую захватил. Служил в звании подпоручика.

— Видать, и это припомнили? Молчите? Значит, припомнили.

— Но в Гражданскую я был красным командиром!

— Это уже мало волнует тех людей, которые решили отправить вас сюда. Вполне вероятно, что донос на вас накатал какой-нибудь ваш заместитель, метящий на ваше место.

— Егоров? Нет, что вы, он точно не мог.

— Ну, может быть, правда когда-нибудь и вскроется, но не факт, что вы уже будете в состоянии отомстить негодяю. В лучшем случае, отделаетесь лагерями, хотя и там есть шанс протянуть ноги. Ещё не подписали признательные показания?

— И не буду! Почему я должен клеветать на самого себя?!

— Будете. Никто ещё не выдерживал их пыток... Опять же, за редким исключением. Говорите, вас ещё не били? Вот как начнут бить — так сразу вспомните мои слова... А у вас тут, кстати, как спят, в пересменку?

— Да, по очереди, мест на всех не хватает. Но вы новенький, после допроса, думаю, вам уступят.

В общем, определились с местом моего ночлега, и вскоре, несмотря даже на тусклый свет из-под потолка, я провалился в первый свой сон в прошлом.

Глава II

То ли снилось что-то, то ли нет... Утром, когда раздался стук в железную дверь, возвещающий о прибытии утренней баланды, я всё ещё сладко дрых, аки невинный младенец. Впрочем, таковым и являлся, как и большинство нечастных, оказавшихся со мной в одной камере 'Бутырки'. Не обращал внимания даже на клопов, изрядно покусавших свежее тело. Проснулся, когда меня кто-то легко потрепал за ногу. Оказалось, давешний комбриг.

— Я в вашу посуду каши взял, правда, она уже остыла.

Пшенка и мутный чай. Не мой привычный завтрак с тостами и кофе, но я так проголодался, что и совсем чуть-чуть подсоленную пшенную кашу на воде схомячил за один присест, да ещё и ложку облизал до состояния идеальной чистоты.

Пока ел, Кржижановский негромко проинформировал, что всю ночь он и ещё один товарищ — бывший военный инженер Куницын — присматривали, чтобы уголовники чего со мной во сне плохого не учинили. Комбриг даже подобрал выброшенную мною заточку. Но Костыль и его поредевшая банда никаких инсинуаций в мой адрес не предпринимали. Пока, во всяком случае.

Кстати, в камере имелось ещё несколько уголовных элементов, но те были мелкими сошками, сами побаивались Костыля и старались от него как-то дистанцироваться, кучкуясь собственной компанией. Это хорошо, иначе, объединись они с костылевскими — мне и моим новым товарищам пришлось бы тяжко.

— Тогда давайте меняться, — сказал я. — Вы ложитесь на мое место, а я буду за вами приглядывать... Нет-нет, заточка мне не нужна, оставьте себе, я и без нее справлюсь, если что.