Ангел для вора. Глава 2. Гости

Вечер не задался. С утра гремел ливень, потоки воды грохотали по крыше, заглушая крики отца и старосты, который выражал волю деревни — отдать Ламию церковникам раньше, чем они придут за ней сами и половину общины за компанию прихватят. Отец в ответ бушевал, стучал кулаком по столу, ругался, но слов было не разобрать, так как еще с ночи Ламия сидела в подвале, куда звуки попадали с трудом, словно сквозь пуховую перину пробивались.

В подвале было уютнее, чем в бане, и Ламия просидела в нем весь день едва ли не с удовольствием. Отцовские жены следили, чтобы в главном хранилище было сухо, чего нельзя было сказать о бане, крыша которой всегда протекала, сколько бы ее не чинили. О холоде Ламия не беспокоилась. С детства ее не кутали, девочка хорошо переносила мороз и бегала по снегу почти босая. Сестры не понимали Ламию, считая, что она притворяется, чтобы позлить старших, но девушка любила холод всем сердцем и, когда наступала зима, чувствовала себя на улице лучше, чем дома. В общем, в погребе она устроилась со всеми удобствами, и, если не считать неприятностей вчерашнего дня, была бы вполне довольна жизнью. На работу в поля, где еще собирали тыкву и кукурузу, идти не надо, убираться по дому — тоже. Сиди и отдыхай. К тому же, бабка Смерглана, которая в последние месяцы воспылала к ней неожиданной любовью, бросила ей вниз корзинку — с теплым пледом, яблоком, куском сыра и колодой карт. По мнению бабули, скука была худшим наказанием для человека.

Ламия с бабкой была не согласна, так как скучать ей приходилось редко, а когда выпадало время побыть наедине с собой, использовала его, чтобы помечтать и... поговорить с богом. Отец был верующим человеком и воспитывал детей в строгости перед Господом, который согласно Церковному Канону, любил все человечество. Королева Селена считалась Священной Матерью, которая заступалась за грехи людей перед Богом, а верховный маг Крон занимал пост Священного Отца, который заботился о том, чтобы души подданных Альцирона попадали только в рай. Все верноподданные Королевства обязаны были посещать воскресные мессы, молиться и оплачивать грехи после обязательной месячной исповеди.

У Ламии же все было, не как у людей. И хотя в церковь девушка ходила регулярно, в бога она не верила и даже не искала — он нашел ее сам, пару месяцев спустя после смерти матери.

С Господом они не поладили, но сумели вовремя заключить сделку. Он учил ее писать и читать, а она с ним разговаривала. Господь, конечно, настаивал на молитвах, но неприязнь была обоюдной, в результате, они договорились о простой беседе, которая порой была мучительней, чем разговоры с отцом.

Когда Голос первый раз появился в ее голове, Ламия целый день не могла понять, кто так сильно ее ругает — отборная брань слышалась отовсюду, но больше всего казалось, что ругательства падают ей на голову с небес. К вечеру бог представился, заявил, что ненавидит ее так сильно, что убил бы, если мог, но он не может, поэтому нужны мирные переговоры.

Еще пару недель ушло на выяснение отношений и проверку, не сошла ли Ламия с ума. Бог заявил, что сейчас творить чудеса не может, поэтому Ламии придется поверить ему на слово. Если же она не будет обращать на него внимания, то он сведет ее с ума по-настоящему, мол, пара проверенных способов имеется. Ламии пришлось потратить немало времени в уличном сортире, в ненавистной бане и других укромных местах, где можно было поговорить вслух с самой собой, не рискуя быть обвиненной в сумасшествии или колдовстве еще больше. Удалось выяснить немного, но информации хватило, чтобы согласиться на предложение Господа. Другого выбора у нее все равно не было.

По догадкам Ламии в ее голову постучался какой-то заблудший дух или бес, или другая нечеловеческая сущность, которая по каким-то причинам застряла в ее мире и вернуться к себе не может. Сущность эта обладала чрезвычайно завышенной самооценкой, считала себя богом, творцом всего, но при этом, ненавидела человечество и особенно — Ламию. В людях "бог", видимо, нуждался, чтобы не исчезнуть в забвении. По мнению девушки, куда легче было разорвать эту связь, стать всеми забытым и навсегда, но зато с гордостью исчезнуть, однако Господь умирать не хотел и цеплялся за Ламию, как утопающий за того, кто умеетплавать. Девушка пыталась натравить его на бабулю, мол, с ней и поговорить интереснее и в Господа она поверит быстрее, но дух уперся и покидать ее голову ни за что не хотел. Пришлось заключать сделку. Бог молчит и в дела Ламии не суется, зато, когда у нее появляется свободная минутка наедине с собой, то она с ним разговаривает.

Вот и сейчас в погребе они общались. Беседы их мало походили на приятельский разговор, но за восемь лет они привыкли к другу, и бог, который, как подозревала Ламия, отчаянно скучал где-то там в своем добровольном или невольном заточении, иногда учил ее разным премудростям. Ламия с детства была девушкой любознательной, о книжках мечтала еще с тех пор, как отец отправил в церковную школу всех дочерей — кроме нее. На Ламии места в классе закончились. Было ли это правдой или нет, она так и не узнала, но за предложение бога ухватилась с радостью и в благодарность иногда даже повторяла вслух молитвы, которые он ей наговаривал.

Учили грамоту они уже полгода, Ламия одолела алфавит, но слова складывала с трудом. Откусив яблоко, она отыскала на полках свечи и зажгла сразу четыре, решив не думать о том, что скажет Марица, старшая жена отца. Все равно сильнее наказать ее не смогут. Порка же ей не грозила, так как отец не бил ее уже пять лет. Помог случай и человеческие суеверия. Ламия не помнила, чем тогда рассердила отца, но выпороть ее обещали до костей. Отец к делу приступил сразу — разложил ее на полке в бане, задрал подол и, как следует, вдарил хворостиной. В тот год он всех детей наказывал хворостинами. Однако после первого удара у него онемела рука до локтя. Отец сначала не понял, долго полоскал руку в бочке, но наказание продолжил. На втором ударе рука отнялась снова. Тогда родитель позвал Франца, третьего сына, который пользовался особым уважением отца и часто помогал проводить экзекуции. Но как только брат стал бить Ламию, отец сразу же перестал чувствовать обе руки. Наказание остановили, и сила в конечности вернулась. Больше Ламию никогда не били, отчего нелюбовь сестер и братьев к ней только усилилась, так как остальных детей лупили в бане часто. Поэтому, не беспокоясь о порке, Ламия приготовила еще пару свечей, чтобы не ломать глаза, разглядывая мелкие буковки.

Прочитав благодарственную молитву из трех предложений, которую она с трудом выучила, Ламия разложила карты на подоле и принялась разглядывать изображения. Больше всего ей нравились рыцари в сверкающих доспехах и с красивыми мечами самых разнообразных видов. К оружию Ламия была неравнодушна с детства и всегда восхищалась старым дедовским мечом, который красовался в гостиной над каминной полкой. Меч был тусклый, всегда спрятанный в потертые ножны, с простой неукрашенной гардой. Она влюбилась в клинок с первого взгляда и не раз воображала себя смелой воительницей, крушившей головы врагов. Интерес подогрела бабка Смерглана, которая рассказала, что дед зарубил этим мечом угеритского вождя, таким образом остановив нападение на Яников Светоч. Правда, в самой деревне про подвиг деда больше никто не помнил, но Ламия в него поверила и сложила в потайной уголок сердца.

Рыцарские мечи на картах не походили на дедовский клинок так же, как изящные ручки старших сестер отличались от загрубевших рук Ламии. Глядя на фантастично изогнутые лезвия, Ламия с трудом могла представить, как ими сражаются, но была готова отрезать себе косы за возможность хотя бы разок взглянуть на них в бою.

— Это называется художественным вымыслом, дурочка, — насмешливо произнес Голос. — Мастер специально изобразил клинки неестественно, чтобы вызвать у таких, как ты, эмоции на грани катарсиса. Таких мечей не бывает. Так же, как и подобных доспехов. Будь ты внимательнее, то сразу бы поняла, что наплечие со столь огромными шипами убило бы воина на месте, стоило бы ему поднять руку.

Ламия привычно отмахнулась от Господа и принялась за чтение. Но буквы складывались с трудом, а Бог сегодня был особенно циничен.

— Не "Пашня", а "Башня", — поправил он ее, стоило Ламии прочесть название первой карты. — Ну ты и деревенщина, там, где гуляют грациозные лани, ты видишь свиней, а вместо соловьиного треля слышишь кудахтанье кур. Давай следующую.

Ламия вытянула из колоды замусоленную карточку со страшной рогатой мордой. Она уже встречала эту карту раньше, поэтому прочла правильно: "Дьявол".

— Что скажешь насчет дьявола, Господи? — ехидно обратилась она к богу.

— Что он туп, глуп, носит белые косы и воняет.

— Я не воняю, — обиделась Ламия. — Просто мне на голову вылили куриный бульон, а так как я сижу в этом подвале со вчерашнего дня, то где бы я по-твоему помылась?

— Истинная женщина всегда красива, опрятна и пахнет цветами, — надменно произнес бог. — Даже если она сидит в темнице без воды и света. Но тебе это искусство недоступно, так как мы уже определились, что между тобой и леди — адова пропасть. Давай другую тяни.

— С...смерть, — неуверенно прочитала Ламия. На картинке был изображен скелет, указывающий на нее пальцем, и девушка невольно сглотнула. Вспомнился старик, который хотел взять ее в жены и умер столь нелепым способом. Когда она увидела его в первый раз, то испытала к нему отвращение, хоть и пыталась убедить себя, что должна видеть в муже спасителя. Однако позже, когда он валялся с синим лицом на чахлой ноябрьской траве, Ламии стало искренне жаль жениха, и она долго и непритворно рыдала, оплакивая не загубленный побег, а человека, который закончил свой путь, споткнувшись на куриной косточке.

— Ты вытянула эти три карты случайно?

Голос бога отвлек от фатальных мыслей, и Ламия рассеянно кивнула, лишь потом сообразив, что Господь сменил привычный тон шута и циника, спросив абсолютно серьезно.

Внезапно ее накрыл приступ необъяснимой злости, и она швырнула карты об стену, решив, что с чтением на сегодня закончено. Вообще-то Ламия считала себя терпеливым человеком, но после вчерашней свадьбы в доспехах ее хладнокровия появилась солидная брешь, и она не знала, где найти мастера, который мог бы их починить. Господь, возможно, и был творцом, но, как выяснилось, в ремесленных вопросах души, ни черта не смыслил. А если, правда, община отдаст ее церковникам? Карта "Башня", на которой был изображен падающий со шпиля человечек, удивительным образом напомнила о башнях силы, в которые, по словам Смергланы, прятали "народных" ведьм и колдунов. С картой "Смерть" тоже все было понятно. Смертей в ее жизни было достаточно.

— Кто же тогда Дьявол? — задумчиво произнесла она, не ожидая ответа, но Господь, конечно, не мог промолчать.

— Вряд ли твой отец, — вкрадчиво произнес он. — Если бы я был гадалкой в салоне, то сказал бы следующее. "У тебя впереди, деточка, чертовски плохие времена. Жди человека в черной шляпе, с него и начнется твоя несчастливая судьба". Ну и в том же духе.

— С несчастливой судьбой как-то запоздало получается, — буркнула Ламия.

— Ой, да вы на нее поглядите! — тоном сельской сплетницы воскликнул Господь. — Это кто у нас тут несчастная? Ты, что ли? Вспомни Галию, которая наступила на ядовитую гусеницу и которая теперь просит милостыню у церкви по выходным. Кому она, безногая, нужна? Вот та девица по-настоящему несчастливая, а ты лишь капризная деревенщина.

Ламия вспомнила девчонку, с которой в детстве когда-то играла в полях, и поежилась. Они не были особо дружны, но от той истории у нее волосы вставали дыбом. Галию не смогли вылечить ни местные врачи, ни приглашенные знахари. В конце концов, гниющие заживо ноги отрезали, а с ногами девушка потеряла и все остальное. Через год пожар уничтожил и ее дом, и семью, с тех пор она жила при церкви, присоединившись к армии попрошаек и нищенок.

— Слышь, ты, несчастливая, карты-то подбери, — все еще пребывая в образе сельской женщины, Господь перешел на деревенский акцент. -Они у твоей бабки на всю деревню в одном экземпляре имеются. Чем, по-твоему, девки гадать будут, если с колодой что-то случится? Сразу видно, что ты эгоистка законченная.

Ламии не хотелось слушаться бога, но здесь он был прав. Бабуля с нее кожу заживо снимет, если на какую-нибудь из карт масло прольется, или изображение запачкается. Разогнув затекшие колени, она потянулась и, взяв свечу, полезла в угол, куда бросила карты. Да так и застыла, не обращая внимания на горячий воск, льющийся на руку.

В том углу стояли банки с редким малиновым вареньем, которое припасали на зиму и доставали, когда кто-то из семьи серьезно болел. Со здоровьем у всех пока было хорошо, поэтому банки полгода как никто не трогал. Пауки еще летом успели их густо оплести паутиной, сквозь которую загадочно поблескивало стекло. Брошенная Ламией колода в беспорядке валялась на полу среди трупиков мух, пауков и земляного сора. Однако три карты повисли прямо на паутине, да еще таким удивительным образом, что можно было, не напрягаясь, их рассмотреть. Они все глядели на Ламию — и человек, падающий с Башни, и Смерть, тыкающая в нее костлявым пальцем, и Дьявол, загадочно приподнимающий черную шляпу, словно в знак приветствия.

— Давай погадаем еще раз? — азартно прошептал на ухо бог. — Вдруг тебе повезет и выпадут "Влюбленные"? Хочешь любви, деточка?

Ламия резко выпрямилась, забыв, что находится в подвале, и непременно стукнулась бы затылком о крышку люка, если бы ее в тот момент с грохотом не подняли.

— Выбирайся, — скомандовала Марица, полоснув взглядом сначала по зажженным свечам, потом по Ламии. — Может, у твоего отца и есть время на воспитание, но у меня дел невпроворот. Гости приехали.

Марица могла больше не объяснять, так как гости были их хлебом последние несколько лет. И хотя отец по-прежнему цеплялся за кузницу, считая, что именно она кормит семью, главный доход все-таки приносили постояльцы. Усадьба Савада удачно располагалась рядом с перекрестком основных дорог, ведущих из Цертуссы к Хартуму. После того как в горах появилась Башня Силы, набеги угеритов прекратились, и тракт ожил, наполнившись торговыми людьми, военными, монахами и служивыми. Последние платили особенно хорошо, так как чиновники не любили отказывать себе в комфорте и не скупились на золото. Со временем специально для гостей срубили крепкую избу с просторной верандой и еще одной баней, а так как сильных снегопадов не было уже третью зиму подряд, все дороги были проходимы с осени по весну, и дела семьи шли в гору.

Так сложилось, что за прием гостей в доме отвечали женщины, поэтому постояльцы были заботой Марицы и четырех младших жен. Им помогали все старшие дочки, а также Ёрик и Инвер, которые занимались лошадьми, таскали воду и топили печи. За каждого гостя дети обычно получали по монете, поэтому Ламия охотно побежала вслед за Марицей, радуясь случаю размяться и подзаработать. На дне ее сундука уже хранилось тридцать пять монет, и это было полцены за билет на переправу в Хартум.

— Люди важные, — торопливо на ходу объясняла Марица, — Сказали, что паломники из Цертуссы, хотя у всех на рожах написано, что прописка у них хартумская. Столько золота на себе ни один паломник не таскает. На трех каретах прибыли, Инвер, бедняжка, с ног сбился, чтобы их разместить. Пришлось наших кобыл соседям отвести.

— А Ёрик где? — при слове "кареты" в Ламии проснулось непреодолимое желание забраться на крышу одной из них и прикинуться чемоданом.

— Там же, где и остальные, — фыркнула женщина, — Жениха твоего хоронить отправились. Тело решили здесь упокоить, так как колдун заявил, что, мол, опасно его на родину возвращать, проклятие может через него перекинуться. Ну и много другой ерунды своей магической наговорил. На нас, конечно, все расходыповесили. Ты бы видела нашего батюшку. Он, наверное, больше всех радовался, что старик копыта отбросил. Прости меня, Господи, за слова грешные. Колдун с ним точно заодно, так как сказал, что старца нужно обязательно в церкви отпевать, и вообще все похороны там проводить. Ну, батюшка не дурак, выставил такую сумму, что нам эти гости сейчас — дар божий! А вот, Савад мой — дурак! Решил, что раз он все равно платит, то и погулять можно. Так и сказал — раз я свадьбе не веселился, на похоронах погуляю. И почти всех с собой забрал. Старый совсем стал, думать не хочет. Как же можно на хозяйстве одного Инвера оставлять? Вот что, Ламия, давай сначала к братубеги, помоги ему воду таскать, а потому дуй ко мне на кухню, мы пока тут с бабулей обед начнем крошить. Если Рина с бельем там закончила, пусть тоже сюда мчится.

— Эй, детка, — окликнула ее Марица, когда Ламия уже почти выбежала во двор. — Будешь расторопной, две монеты дам, но потом все равно в подвал пойдешь. А про свечи, которые ты там нажгла, мы с тобой отдельно поговорим.

Воду пришлось таскать долго. Гости оказались не только важными и богатыми, но еще грязными и капризными. Они и от бани не отказались, и ванну перед ужином велели налить. За все платили золотом, поэтому Марица велела Ламии отрастить пару крыльев и сделать все должным образом. В усадьбе Савада нашлось шесть больших кадушек, и Ламия подумала, что у нее отвалятся либо руки, либо спина, прежде чем она их наполнит. Воду они с Инвером решили греть в чанах на птичьем дворе, где обычно обваривали куриц перед потрошением. Запах жженых перьев без следа убирало хвойное масло. Его в доме хватало, так как бабуля не смогла продать прошлогоднюю партию, она начинала медленно портиться, в результате масло использовали и по назначению, и без. А когда в воду добавили еще и мыльного порошка, то от вони и следа не осталось. К счастью, дождь стих, поэтому мокнуть не пришлось. Разве что уборки Рине прибавилось — наливая воду в деревянные чаны, Ламия понатаскала в гостевой домик изрядное количество грязи.

Пока Ламия возилась с водой, гости отдыхали в большой гостиной, слушая Марицу, которая заливалась соловьем, нахваливая Яников Светоч и местную природу. И хотя Ламии очень хотелось взглянуть на важных постояльцев, увидеть их не удалось — пришлось бежать на кухню на помощь бабке, которая в одиночку жарила порося, крошила салаты и месила тесто на пироги. В стойкости СмергланыЛамия не сомневалась — бабуля была чрезвычайно выносливой старухой, но совести ради девушка заставила себя бежать быстрее. К бабкиному возрасту она относилась с уважением.

Полчаса спустя, когда Ламия сражалась с мясным пирогом, пытаясь засунуть его поглубже в печь, на кухню влетела встревоженная Марица.

— Умойся и ступай в столовую, — велела она Ламии. — Будешь гостям петь. А с пирогом я как-нибудь сама управлюсь.

Забрав у нее ухват, старшая жена принялась деловито ворочать пирог в печи. Увидев, что Ламия стоит столбом, Марица запричитала:

— И на что нам такую упрямую послал Господи! Одно наказание с тобой! Что непонятного я сказала? Гостям скучно, платят щедро. Да за такие деньги можно и ослиху беременную изобразить. Шевелись, девочка, хотя нет, постой.

Марица мазнула пальцем по кочерге и тщательно потерла им брови Ламии.

— Так красивее будет, — довольная результатом сообщила она. — А то у тебя все такое белое, что смотреть страшно. Вот же Господь наказал внешностью, даже в бровях цвета нет!

— Простите, матушка, но ведь для гостей обычно Ансельм поет, — робко заметила Ламия, все еще не решаясь покинуть кухню.

— Где ты видишь Ансельма? — развела руками Марица. — Тут я, Рина и Смерглана. За остальными послала Инвера, но они вернутся не раньше полуночи. Мы со Смергланой явно в певуньи не годимся, а Рина весь вечер пела и плясала. Ты, между прочим, сама виновата. Тебя кто-то из гостей увидел, и теперь они требуют вторую дочку показать. Хотят слышать, как ты поешь. Ступай, они там все пьяные уже, никто смеяться над тобой не будет.

Ламия поняла, что пощады не будет, и покинула кухню на деревянных ногах. Марица лукавила. Из всех дочерей Савада бог обделил вокальными талантами одну лишь Ламию. Она любила петь, но, опасаясь насмешек, делала это тайком, когда была одна. Правда, ехидные замечания Господа ранили сильно, но, по крайней мере, их больше никто не слышал.

За широким обеденным столом, покрытым лучшей праздничной скатертью Марицы, сидели четверо. Инвер говорил, что гостей приехало больше, но остальные, видимо, уже спали. В комнате погасили почти все свечи, оставив две на столе и еще пару на каминной полке. Жарко растопленный камин отбрасывал хищные отблески на силуэты сидящих, и Ламии показалось, что на нее смотрят не люди, а вороны, которые прилетели на чужой пир. Трое мужчин носили богато расшитые камзолы, парики, серьги, броши и крупные перстни. Несмотря на обилие сверкающих предметов, в их одежде преобладали темные тона, и Ламия долго щурилась, пытаясь различить лица. Гости лениво потягивали домашнюю настойку из хрустальных бокалов и грызли маруанские орехи — деликатес во всем Альцироне, за который Марица как-то выложила почти состояние. Можно было догадываться, во сколько орешки обошлись постояльцем.

И хотя со стола еще не убрали недоеденное жаркое и сладкие пироги, в комнате пахло не едой, а странным, незнакомым ароматом, навевающим воспоминания о розе, выращенной на молоке с сахаром. Ламия быстро догадалась, что аромат лился от единственной женщины-гостьи, которая расположилась в кресле у камина, изящно откинувшись на резную спинку. Ламии приходилось встречать красоток, но по сравнению с этой женщиной все прежде виденные красавицы казались обычными, земными, человеческими. Дама выглядела слишком сказочно, чтобы сравнивать ее с Риной или с Устией, дочерью мясника, считавшейся первой красоткой деревни.

Забыв о вежливости, Ламия уставилась на гостью, жадно разглядывая гладкую кожу, большие глаза с черными густыми ресницами и рот с яркими пухлыми губами, при этом она не сразу сообразила, что женщина была накрашена, до того искусно был нанесен макияж. Точеные руки, узкие длинные пальцы, мягкие полушария грудей, готовые вырваться из тесного корсета, и ко всему этому шикарное платье, которое струилось и переливалось в отсветах камина, словно ночной родник, бьющий из ледника в лунную ночь.

— Такой тебе никогда не стать, — метко заметил Господь. Впрочем, он тут же замолк, и его голос сменил другой. Вкрадчивый, дружелюбный, опасный.

— Ты Ламия, верно? — спросил мужчина, сидевший чуть поодаль остальных гостей. Словно угадав желание себя разглядеть, он придвинул к себе одну из свечей, одарив девушку улыбкой коршуна. Птицы не улыбаются, подумала Ламия, но если бы коршуны умели это делать, то они улыбались бы именно так — как этот мужчина. Тонкая полоска усов под хищным носом, узкое лезвие сощуренных глаз, цепкий, внимательный взгляд. Ей было бы неуютно остаться с ним наедине, и она порадовалась, что в комнате находилась другая женщина. Брюнетка не обращала на нее внимания, целиком поглощенная игрой пламени в камине, но ее присутствие помогало расслабиться.

Решив, что мужчина-Коршун здесь главный, Ламия вежливо, но не очень изящно поклонилась и, слегка откашлявшись, затянула песню, посчитав, что чем раньше она начнет, тем раньше ее мучения закончатся.

Ламия знала много песен, но то ли вчерашнее событие замутило память, то ли взгляд Коршуна, который разглядывал ее так пристально, будто хотел заглянуть ей под кожу, но знакомые слова испарились. Она молча кусала губы, пытаясь унять бешено бьющееся сердце, гости также молча сидели, не предпринимая попыток ее поторопить. Лишь брюнетка, наконец, обернулась и с любопытством на нее поглядела.

Была не была, наконец решила Ламия и затянула те слова, которые недавно повторяла в подвале. То была молитва Господу, которую он сам ей когда-то надиктовал. Все же лучше, чем ничего. Богу хватило такта не вмешиваться, он даже промолчал, когда Ламия закончила, за что она была ему благодарна. Гости однако оценили ее выступление иначе. Какую-то секунду в комнате слышался лишь треск пламени, а затем над столом покатился раскатистый смех. Даже брюнетка улыбнулась, спрятав лицо в кружеве воздушного воротника. Ламия знала, что спела плохо, да и слова молитвы за здоровье домашней скотины мало подходили для развлечения знатных особ, но открытой насмешки она не ожидала. Отчего-то сильнее всех обидела насмешка красивой дамы, которая, уже не скрываясь, смеялась вместе с остальными.

Первым желанием Ламии было развернуться и хлопнуть дверью, но девушка сдержалась. Возможно, она плохо пела, но трусихой не была. Ей нечего бояться этих незнакомцев. Они просто люди, которым стало смешно от неподходящих слов песни и плохого исполнения — все было честно. Злость испарилась, словно, капля упавшая на раскаленную плиту, и Ламия улыбнулась.

— Других песен не знаю, господа. Разве что заупокойную могу спеть, но, боюсь, она будет еще более неподходящей. Сегодня полнолуние, нехорошее время для шуток над мертвыми. У нас здесь кладбище недалеко.

Внезапный сквозняк задул сразу обе свечи, погрузив комнату в полутьму с бледным пятном догорающего камина. Дама вскрикнула, мужчины резко поднялись, с грохотом отодвинув стулья. Пожалуй, Ламия бы тоже испугалась, если бы прежде не испытала удовольствие от их испуга.

Чиркнув спичкой, которую обнаружила в переднике, она зажгла свечи и медленно обвела взглядом настороженно глядящих на нее гостей:

— Чаю, господа?

Когда Ламия мыла посуду в кухне, гадая, отправит ли ее Марица спать в подвал или благополучно забудет, к ней заглянула Рина.

— Ну как? — спросила она сестру. — Сама справишься или помочь?

Ламия с подозрением на нее посмотрела. С чего бы это старшей сестре быть такой добренькой?

— Я почти все домыла, спасибо, — вежливо ответила она, но Рина уже пристроилась рядом, и забрав у нее чистую миску, принялась окунать ее в мыльную воду.

— Сестренка, — начала она, — а ты не сделаешь мне одолжение? Слышала, что ты отправишься в Хартум, а там как раз началась осенняя ярмарка. Можешь посмотреть мне такой же шарф, как у нашей гостьи? Почтовый курьер будет еще месяц до снегопадов ездить, передать успеешь.

Рина всегда узнавала новости первой. Особенно, если они ее не касались.

— В общем, я зашла сказать, что тебя матушка зовет, — наконец, сообщила сестра. — Похоже, тебя тому мужику продали. Я сама видела, как он ей монеты отсчитывал. Золотые, между прочим. Сказал, в мастерицы возьмет, учить будет.

— Как продали? — не поверила Ламия. — Чему учить? А отец?

— Ламия! — послышался окрик Марицы из-за двери. — Ступай сюда, пусть Рина посудой займется.

Первой мыслью было вылезти из окошка прямо в ночь, и пусть ее заберут демоны. Но Ламия взяла себя в руки, и бросив в сестру мокрым полотенцем, с прямой спиной вышла из кухни. Распоряжаться собой она не позволит, да и отец вряд ли ее так просто отпустит.

Со времени как она спела перед гостями прошло часа три, и над усадьбой давно повисла луна. Гости уже спали, а хозяева спешно заканчивали уборку. Инвер вернулся час назад злой и уставший, сообщив, что отец пьян, а все остальные гуляют на похоронах, куда позвали музыкантов, которые должны были играть на свадьбе. Так что ждать всю семью можно не раньше обеда.

Ламии это было на руку, а так как выспалась она в подвале, то уже вовсю строила планы на оставшуюся ночь. Например, можно было отправиться к дальнему озеру, где мальчишки в полнолуние всегда ставили силки на чудо-рыбу. Вдруг они все-таки поймают загадочного зверя, которое, по слухам, в лунные ночи выбиралось из воды и летало над лесом.

В коридоре ждала Марица, а рядом с ней стоял мужчина-Коршун, и по их лицам Ламия поняла, что ей стоило выбрать окно. От чая тогда гости вежливо отказались, и Ламия покинула их, надеясь, что они больше не встретятся. Ни судари в богатых костюмах, ни красивая дама ей уже не нравились.

— Ламия, детка, — начала женщина, но мужчина ее перебил.

— Меня зовут Крест, — представился он. — Поедешь со мной в Хартум. Учиться. Обо всем расскажу по дороге, выезжаем на рассвете. И будь золотцем, не тяни время. Как ты понимаешь, вопрос решен.

Ламия золотцем быть не хотела. И куда-либо ехать с этим человеком особенно, несмотря на то что в голове вертелась предательская мысль о том, что вот он — шанс. Разве она не мечтала, чтобы уехать из этого места? И разве ученичество не было лучше замужества? Да в тысячу раз это было лучше!

— Не соглашайся, — категорично заявил Господь, вторгаясь в мысли. — Нам это не нужно.

"При чем тут ты?" — хотела возмутиться Ламия, но тут из темноты выступила Смерглана и потянула ее за руку. Все происходящее казалось таким нереальным, что Ламия уже ничему не удивлялась.

— Да согласна она, согласна, — закивала бабка на вопросительный взгляд Марицы. — Я ей пару слов только на прощание шепну.

Ламия было уперлась, но бабуля, когда хотела, могла быть сильной, как молодая корова.

— Это плохой человек, дочка, — сказала она, уведя Ламию на холодную веранду. — Но тебе лучше поехать с ним. Завтра домой вернется Савад, а вместе с ним толпа разъяренных сельчан во главе со старостой. Инвер подслушал. Колдун, которого твой отец пригласил, требует расправы, а церковники ему подпевают. Кто знает, может, за солдатами уже послали. Я знаю, что в Хартуме тебе будет плохо, но это в тысячу раз лучше, чем в Башне Силы.

— Кто этот Крест? — спросила Ламия, стараясь, чтобы голос не звучал визгливо от внезапно нахлынувшего страха. — И чему он будет меня учить?

— Про учебу это он для Марицы придумал, — вздохнув, ответила бабка. — Она хоть тебя и не любит, но женщина хорошая, добрая. Если бы знала, чем он занимается на самом деле, ни за какие деньги тебя бы не отдала. Не суди ее. Марице восемь дочек надо на ноги поднимать. А ты всегда была здесь чужой, детка.

— И чем он занимается на самом деле? — в горле вдруг стало сухо, а голос заскрипел, словно несмазанные петлицы ворот.

— Я за свою жизнь много чего повидала, — уклончиво ответила старуха. — Мало кто из семьи знает, но до того, как я встретила твоего деда, лет десять работала шлюхой в борделе. Так вот, у этого Креста точно такой же знак на шляпе, какой обычно носят хозяева борделей в Хартуме.

Какое-то время Ламия молча смотрела на старуху, потом кивнула.

— Спасибо за правду. Дай мне в подарок твой сундучок с травами. Тогда поеду.

Бабка вернула ей такой же долгий и внимательный взгляд, затем неспешно произнесла.

— В борделе лучше, чем в тюрьме. В притоне тебя накормят, оденут, обуют, заплатят и полечат, если потребуется. Убийца же получает петлю на шее, но до этого с тобой натешится весь гарнизон Хартума. Я в тюрьме сидела, не пустое говорю.

Подивившись бабкиному опыту, Ламия снова кивнула. Поняла, мол.

Когда они вернулись, Крест недовольно переминался с ноги на ногу, пока Марица пыталась любезничать. Впрочем, Ламия всех успокоила:

— К какому часу мне собрать вещи? — спросила она, поклонившись гостю.

Мужчина хмыкнул.

— Покладистая, а с первого взгляда и не скажешь. Выезжаем через три часа. Для твоего багажа места нет, бери только то, что повезешь на руках.

— Маленький сундучок, господин, — снова поклонилась Ламия. — Будет стоять у меня на коленях. И спасибо, что согласились взять меня в ученицы.

Снова хмыкнув, мужчина направился к двери, но через пару шагов обернулся и еще раз взглянул на Ламию, словно оценивая, хорошую ли сделку он заключил. Она поспешно отвела глаза, боясь, что в них отразится весь ее наспех придуманный план.

Но когда в руках мужчины появилась шляпа, которую он изящным жестом надел на голову, решительность Ламии дала трещину. Крест в шляпе был зеркальным отражением того человека, которого она видела на карте с надписью "Дьявол".