Некий научный апокалипсис

Никаких компромиссов. Даже перед лицом Армагеддона

Изнасиловали. Замучили. Убили. Здесь, в Нью-Йорке. У самого дома. Почти сорок соседей слышали крики. Никто ничего не сделал. Никто не вызвал полицию. Некоторые даже смотрели. Понимаете?

Некоторые даже смотрели.

Тогда осознал, что такое люди, — за всеми увертками, за самообманом. Стало стыдно за человечество.

Закончив читать, бережно упаковала комикс в сумку. Раритет — бумажное издание, их перестали выпускать уже почти десять лет как. Я перечитывала Хранителей уже в пятнадцатый раз, и не могла понять — как автор, проживший вполне счастливую жизнь, мог писать так?

Грязные районы приближались, и об этом говорило все — недостроенные или разрушенные здания, кучи мусора, груды использованных шприцов, валяющихся прямо на дороге, отвратительная музыка и пьяные крики. Здесь люди не пытались казаться лучше, чем они есть, здесь город снимал маску цивилизации и показывал свое нутро. Гопники, бандиты, шлюхи, наркоманы и продавцы дури — этот район был одним большим притоном. Мне не нужна маска — тут нет камер, а если бы и были, то все равно магнитное поле создаст слишком много помех.

Пьяный смех становится ближе — и во мне загорается азарт. Это пряное чувство, заставляющее кровь быстрее биться в жилах, а мысли метаться в напряжении. Я живу только в такие моменты — яд, окутывающий город, разжимает свою хватку и сменяется ровным возбуждением. Кажется, я улыбаюсь — ведь сейчас мир станет чуть-чуть чище.

— О, какая милашка! — пять или шесть пяных недоносков. На вид — лет семнадцать-двадцать, но я плохо определяю возраст. У всех расширившиеся зрачки, у двоих — пистолеты, небрежно отложенные. Моя улыбка становится шире, когда я замечаю грубо сделанный кастет на руке самого крупного, белого парня. Таким нельзя оставить аккуратную рану, скорее всего удар окажется смертельным. — Тебе не страшно гулять одной? Мало ли на кого может наткнуться милая девочка в таком месте...

Я улыбнулась, нарочито потупив взгляд. Давай, падаль. Продолжай рыть себе могилу.

— Н.на кого, дядя-сан? — гопник под пьяный гогот остальных положил руку мне на щеку. Я смущенно улыбнулась, но внутри все сжалось — опыт говорил, что дергаться дальше бесполезно, и сейчас меня разорвет в клочья инвертированной циркуляцией крови.

— На меня. — он попробовал подтянуть меня к себе, уложив руку на задницу, и я подчинялась. От него воняло потом, дешевым алкоголем и сигаретами. Я попробовала отодвинуться, но, разумеется сил только мышц не хватило, и я увидела торжество в его глазах. Что, мразь, нравится тебе чувствовать власть над смазливой малолеткой? Руку на задницу положил, так чего сразу в трусы не засунул?

— Что вы д.делаете? — я насаждалась ситуацией даже больше, чем он сам. Каждую секунду он рыл себе могилу, но даже не подозревал об этом. Он чувствовал себя королем, в своем уютном мирке. У него была дурь, была беспомощная малолетка в руках, и пока что стоящий член. И ни одного полицейского на километр в любую сторону.

Его вторая рука обернулась вокруг моего тела, опоустившись на грудь, и подтянув к нему на колени. Вонь стала почти нестерпимой — и начавший подниматься в штанах член явно говорил о том, что он расчитывает на продолжение банкета.

— Сейчас я тебя выебу. — он был пьян, возбужден, и смотрел на меня искренее улыбаясь. — Потом тебя трахнут мои люди, а то, что от тебя после этого останется поимеют все в этом квартале.

О, он был не просто возбужден — он почти кончил просто говоря это. Да что там, мне было сложно сидеть из-за воплощения этого факта. Он хотел увидеть мой страх, мой ужас, услышать мои мольбы и после этого, когда он и его шавки наиграются, раздавить их. Жаль, что он настолько обдолбан, что не способен даже почувствовать, что все пошло не по плану.

Я улыбнулась — и по облапавшим меня рукам прокатились первые электрические разряды. Не настолько сильные, чтобы убить, но достаточные, чтобы заставить выть от боли. Секунда — и молнии бьют во всех, сидящих рядом, обращая их в ободранные куски мяса со вскипятившейся кровью. Миг — и они взрываются потоками крови, все еще живые, все еще скулящие от боли. Как же быстро наслаждение ситуацией и чувство своей абсолютной власти сменил животный ужас. Кажется, я смеюсь. Я смотрю ему в глаза — и вижу в них только боль и страх. По штанам стекает моча и кал, и сложно сказать, обделался он сам или из-за непроизвольных сокращений мышц от удара молнией. Он уже не может говорить, и я ласково глажу его по щеке — настал мой черед веселится. Миг — и его накрывает сильнейшей электрической волной, буквально сжигающей нервную систему в одной бесконечно болезненной впышке. Кровь разлетается по всему переулку, и покрывает мое лицо — она гадкая на вкус, буквально воняет металом, но я не стираю ее. Это приятно, приятно черт возьми.

— Людей арестовывают, выродок. Мусор — убирают. — я смеюсь, и улыбку не может стереть даже она — появившаяся в яркой электрической вспышке, с сотни километров почувствовавшая изменение электрического поля. В ее взгляде смешалось отвращение и понимание. То понимание, которое она прячет даже от себя.

— Ну что, арестуешь меня? — улыбка никак не хочет проходить. — "Старшая сестра"

Я не могу сказать это просто так. "Какая ты нам нахрен сестра?" — это уже было, в дни, когда нас убивали, как на бойне. Хотя почему как. "Бесполезное, нерешительное ничтожество" — вот что сквозит в моем взгляде сейчас. Ты первая вышла на улицы, оне-сан. И превратила работу по очистке в игру, а пойманные тобой ублюдки раз за разом выходили обратно. Я буду выходить на улицы, и заканчивать дело. Раз за разом. Потому что есть добро и есть зло, и зло должно быть наказано. Даже перед лицом Армагеддона я не должен нарушать этого. Но столь многие заслуживают воздаяния... и так мало времени.

— Пятьдесят шесть трупов за три недели. Я не смогу прикрывать тебя бесконечно. — о, сколь много сожаления в твоем взгляде. Тебе ведь жалко нас, ведь нас убивали, и мы не социаизированы, и вообще мясо для заготовки, которому каким-то чудом дали выйти к людям... В те сточные канавы, которые они называют городами. — Ты перестала выходить на связь с Сестрами.

Ах да, сестры. Сеть, созданная для облегчения контроля. Очередной выкидыш сумасшедшего разума Кихар.

— А я обязана? — я улыбнулась. Я наслаждаюсь твоим отвращением, твоим неверием, каждой твоей реакцией. Я — твое темное отражение. Смотри, оне-сан. Смотри и запоминай, бесполезная ты сука. — Можешь не прикрывать.

Я пожала плечами. Я видела этот город в гробу, как и все его законы. На этих улицах действует только одно правило — убей или будь убит. И я убиваю.

Ее взгляд все такой же сожалеюще-понимающей. Засунь себе поглубже свое сожаление.

— Исами спасал тебя для этого? Для того, что бы ты занималась массовыми убийствами и напивалась целыми днями? — по мне пробегают молнии. Вспышка

Я вытащу тебя. — черноволосый парень нежно касается моей головы, заканчивая процедуру. — Сегодня этот гребаный эсперемент будет закончен

— НЕ СМЕЙ ПРОИЗНОСИТЬ ЕГО ИМЯ! — я кричу, и синие молние бьют во все стороны. Ей плевать — что шестому уровню потуги пятого. Молнии скользят по ее лицу, не оставляя следов. Он смотрит на меня издевательски спокойно — и мне хочется убить ее только за это. За то, что смеет произносить это имя, будто бы имеет на это право.

Старшая сестра спокойна — да ничерта. Ни хрена она не спокойна. Даже у такой бесхребетной суки есть что-то святое.

— Я... Прости. — она вздохнула и снова посмотрела на меня. — Заканчивай со своими чистками — ты не уборщица. Завтра жду на планерке.

Она пропала в синей вспышке. А я села на то, что только минуту назад было человеком... Хотя нет, человеком это перестало быть уже лет десять назад, и открыла Хранителей.

Когда человек хотя бы раз видит черную изнанку общества, он больше никогда не обернется к ней спиной. Не притворится, что ее не существует, кто бы ни приказывал ему обернуться. Мы делаем это не потому, что это дозволено, мы делаем потому, что должны. Мы делаем это потому, что вынуждены.

Легион

Два часа ночи. Может быть больше — телефон не выдерживает использования способностей и постоянно ломается. Темно, очень темно — растущая луна почти не дает света, а фонари на заброшенном вокзале давно сломались, и никто не собирается их чинить. Меня тошнит — голова кружится, а ноги простреливает болью при каждом шаге. Я не сплю уже четвертую ночь, и от накопившейся усталости не спасают даже принятые энергетики. Силы работают на полную — мне давно не нужен свет, чтобы ориентироваться. Особенно здесь, в месте, где все сделанно из железа.

Я слышу шаги. Тихие, спокойные, уверенные — идущий совершенно спокоен. Не то чтобы не ожидает нападения — ему просто плевать на саму возможность того, что это произойдет. По спине пробежала дрожь — 'бежать'. Больше, чем природный позыв или инстинкт — единственное возможное решение. Губы растянулись в оскале, до боли, до треска в губах. Я побегу — но позже. Когда убежусь в том, что найденное решение не работает. Или — работает, и тогда та, кто идет рядом с ним, быстро семеня и подпрыгивая, больше никуда не пойдет.

Перед глазами встают лица — почти одинаковые, совершенно уникальные. Десять тысяч тридцать одна. Я помню каждую из них — до боли в стиснутых зубах, до непроизвольных выбросов силы, до кровавой дымки перед глазами.

Акселератора не должно существовать — мне не нужно вспоминать эти слова, они приходят сами. Сквозь сон и явь, разгораясь кровавыми надписями в зеркальных отражениях, при одном взгляде на свое лицо. Они сводят с ума своей правильностью. Они кричат о незавершенном деле, они звучат десятью тысячами тридцать одним голосом.

Я — десять тысяч тридцать вторая. Мой бой не был завершен. Мой бой не будет завершен до тех пор, пока я не почувствую его кровь на своих руках, пока не пробью грудину и не разорву тело в клочья. Кажется, я улыбаюсь — и красные от порваных капилляров глаза сияют в оставшейся после дождя луже багровым. Одно прикосновение — и вагон, разгонавшийся до трехсот метров в секунду, отправляется в полет во тьму. Не в Акселератора — что ему, воплощению абсолютной и непреодолимой защиты физические атаки. В идущую рядом с ним девчонку, совсем недавно вылезшую из колбы. Она развилась не до конца, и не сможет себя защитить — и это превосходно.

Сможешь ли ты ее защитить, выродок? И станешь ли?

Вагон с грохотом отлетел влево, совсем чуть-чуть не достав до сжавшейся девчонки. Миг — и в них летят стальные рельсы, разганные до сверхзвука. С разных сторон, с разной скоростью. Не испаряясь — мне не хватит на это сил, но он и не нужен. Одного касания хватит, чтобы превратить эту мразь в мешанину костей и мяса. Защитное поле Акселератора работает в паре сантиметров от кожи, его кожи. Он неуязвим — более, чем кто-либо на планете, приблизившись к самой концепции понятия неуязвимости. Не хватит ни ядерного взрыва, ни влитых в него 'старшей сестрой' триллионов вольт, от которых бы испарились все океаны на планете, не будь заряд отражен в космос, а их битва прервана. Но — только он сам. Насколько Акселератор хорош, защищая кого-то?

Все рельсы были отбиты. Не щитом — осколками вагона, перехватившими выстрелы. Меньше, чем за секунду разгонавшихся до релявистских скоростей.

Я стиснула зубы. Силен — дьявольски, невозможно силен. Оставаясь на пятом уровне, он сохранил паритет с шестым. Их бой бы закончился уничтожением планеты, и потому закончился ничем. Перемирием. Окончанием эксперемента. Предательством. 'Старшая сестра' оказалась нерешительным, бесполезным куском дерьма и в этот раз.

Я выдохнула. Нет смысла атаковать ее, пока выродок рядом. От площадных атак спасет щит, от одиночных — пренаправление. Я не смогу ему повредить. Рельса взлетает в воздух, подчиняясь переменам магнитного поля, и медленно взлетает вверх. Я почти пуста — эта пародия на бой выпила большую часть сил, и меня теперь хватит только на медленный полет да зажигание фонариков. По лицу текут злые слезы — еще один метод отброшен. Их и без того было мало, но теперь не осталось совсем. Нельзя победить в прямом бою. В опосредованном — тоже. Но кто сказал, что для того, чтобы уничтожить кого-то, его нужно победить?

* * *

Чтобы почувствовать одну из 'сестер' не нужно напрягаться. Достаточно только слегка открыться — совсем чуть-чуть, не позволяя никому подсоединиться к твоему мозгу, но замечая чужие. Вот она, сука — парой сотней метров правее, поедает в кафе мороженное. У нее даже не хватило мозгов остаться в защищенном месте.Я иду практически наощупь — магнитные волны излучает все вокруг, а машины вдобавок передвигаются, сбивая радар. Но я уже почти отвыкла полагаться на глаза, а учится это делать заново было слишком хлопотно. Если сканер меня не обманывает — вокруг около пятидесяти человек и пять камер. Усилие воли — и камеры перегарают, а люди вырубаются из-за внезапно начавших шалить сердец. Электричество в человеческом организме все-таки такая забавная вещь.

Она даже не успела испугаться, как моя рука сжалась на ее горле, впечатывая лицом в стену. До вскрика, до кровавых соплей, до судорог в конечностях. На личике, так похожем на мое, показывается гримаска боли.

Ты не знаешь, что такое боль, тварь. Боль — это когда твои ноги и низ живота отрывает несущимся со скоростью звука вагоном. Боль — это когда твои внутренности превращаются в кровавую кашу. Боль — это когда ты не можешь вдохнуть, а легкие разрывает в клочья поменявшим направлением движением воздуха. Боль — это быть десять тысяч тридцать второй, когда все десять тысяч тридцать одну убивают прямо перед тобой и ты ничего, нихрена не можешь с этим сделать.

— Доигралась, двадцать тысяч первая? — перед моими глазами стоит кровавая дымка, а пальцы непроизвольно сжимаются. Я хочу почувстовать ее предательскую кровь, заглянуть в глаза, а потом заставить их лопнуть от избытка электричества. — К кому ты побежала, мразь, когда тебе потребовалась помощь? Ко мне? К другим сестрам? К гребаной Микото?

Слабые искорки электричества без особых усилий проходят сквозь сопротивление третьего уровня. Пятый против третьего это почти как шестой против пятого. Без шансов.

— Я... не хоте... Вы бы...ли... заняты... — от раздавшегося писка пальцы сами собой сжались сильнее. Ее взгляд синий, ей тяжело дышать — но она не понимает, за что я это делаю. Не понимает, сука такая.

— Ты предала всех, тупое ты отребье. Он убивал каждую из нас — каждую, мать твою. — багрянец перед глазами сгустился. — Хотя что тебе с того, двадцать тысяч первая. Ты ведь не была в програме эксперемента. Тебе ведь никогда ничего не угрожало. Пульт управления на ножках, который выключит мясных клонов, если они решат взбунтоваться. — не выдержав, я отшвырнула ее в сторону, и хреновая пародия на Микото сползла по стене. Кажется, я услышала хруст. Плевать. — Так давай, сука. Используй свой долбаный Последний Приказ. Я взбунтовалась — так выруби меня, отправь на помойку, как было заложено в плане Кихар. — оскал стал еще шире, и куски барной стойки собрались за моей спиной в кучки шрапнели. Один посыл — и ее порвет в клочья. Я уже не раз чувствовала это — с обеих, мать его, сторон.

Девчонка, слабо хрипя, смотрела на меня, упорно отказываясь использовать повешенный на всех сестер поводок. Повешенный на всех, кроме нее.

— Он... не плохой... просто... — кажется, она сейчас зарыдает. — Ему... было тяжело... Он не хотел...

Шрапнель ударила в милиметре от ее головы, разрезав щеку осколками кирпича. Я ухмыльнулась.

— Не хотел? — перед глазами не было ничего, кроме багрянца. — Не хотел, значит. — натянутые до предела губы треснули, и выступили капли крови. — А мне поебать. На его гребаные мотивы, на его причины и принципы — моя рука снова легла на ее горло, и я всмотрелась в ее глаза. — Я хочу увидеть его дохлым, понимаешь? Хочу, чтобы он истекал кровью, как свиная туша на крюке мясника. Хочу смотреть в его глаза, и ощущать, как из них пропадает жизнь. Хочу вскрыть ему грудину, вырвать потроха, и запихнуть в горло.

Меня колотило, а пальцы непроизвольно сжимались все туже. Эта сука натужно сипела, пытаясь вдохнуть, но я не разжимала пальцы.

— И я добьюсь этого, даже если мне придется убить каждого гребаного человека на этом шарике. — я усмехнулась. — Никаких компромисов. Никаких полумер.

Я разжала руку, и девчонка снова рухнула на землю, пытаясь вдохнуть. Я наклонилась, и посмотрела ей в глаза.

— Десять тысяч тридцать вторая, двенадцать тысяч пятая или двадцатитысячная — я буду идти за ним вечно. Живая или мертвая. Я убью всех, кто будет рядом с ним, и уничтожу все, что будет ему дорого. Я залью улицы, по которым он прошел хоть раз, ядом, и сотру города в радиоактивную пыль. Его жизнь будет адом — и даже если я умру, то месть продолжит кто-то еще. — мой голос опустился почти до шепота, и я наклонилась к ее уху. — Так и передай своему новому владельцу, тварь.

Я шла, и меня провожал застывший взгляд предательницы. Я шла, и за моей спиной люди начинали приходить в себя, а на грани слуха уже звучали мигалки скорой и сил антинавыка. Я шла, и магнитное поле бережно принимало меня в свои обьятия.

Телепортация оказалась куда проще, чем мне казалось.

Кровавый бог

Я не знаю, когда это случилось. В какую секунду крыса, загнанная в угол, перестала бояться. Перестала убегать. В какой миг на место боли пришла ненависть, а вместо ужаса стала жечь жажда крови. Непобедимый, неумолимый враг. Враг, от которого нельзя сбежать, нельзя спастись, которого нельзя победить и которому бессмысленно сопротивляться.

Я ухмыльнулась, посмотрев на боевые порядки наступающей армии. По словам местных командиров — тысяч десять боевиков, натренированных и вооружённых. Самая сильная группировка в этой пустыне. Что вы после него?

Разряды привычно пробегают по телу, ударяя в ряды отчаянно палящих во все стороны солдат. Автоматы, пистолеты, гранатометы, пулеметы, даже артиллерия — их настолько много, что я не вижу края строя. И все, все сделано из метала. Метала, не способного причинить мне вред. Что вы против меня, слабаки?

В какой миг мои молнии стали красными? Когда на месте отрубленной левой руки кровь и кости спекались в подобие топора?

Танки, это неуклюжие металлические коробки, сжимаются вовнутрь, уничтожая свой экипаж и огромными снарядами отправляясь внутрь походных рядов, почти на звуковой скорости врезаясь в человеческую массу, превращая их в кровавую кашу костей и мяса. Вертолеты, подчиняясь магнитному полю, падают на землю, перемалывая лопастями пехоту, исчезая в прощальных взрывах. Я смеюсь, и иду вперёд — освящённая миллионами молний, против десятков тысяч ещё секунду назад таких уверенных в себе боевиков. Иду — и вокруг расстилается ад. Молнии рвут на части каждого неудачника, что решил побежать, а куски стали, недавно бывшие военной техникой, вертятся, словно лезвия в огромной мясорубке. Влажный, багровый от впитавшейся крови песок цепляется за ноги, и я взлетаю — здесь достаточно железа, чтобы магнитное поле удержало в небесах.

Кровь. Мясо. Куски порванной и собранной заново стали. Крики боли, стоны отчаяния, засевший в груди ужас и тихие мольбы на пяти языках. И смех. Мой смех. Только мой — среди этих ничтожеств не нашлось никого, кто оказался бы способен взять себя в руки и сражаться. Только убегать, только забиться поглубже и молиться, чтобы тебя, именно тебя не тронули. И мчусь по полю битвы — и молнии сметают всех, кто попытался бежать. Сражайтесь, сукины дети. Зачем-то ведь вы взяли в руки оружие?!

Кровь льётся рекой, песок уже не способен впитать всю, и по пустыне впервые за сотни лет разливается река.

[Крови кровавому богу!]

Крик вырывается сам — и звучит отдельно от меня. Шёпот, крики, стоны, смех — все это сплетается в симфонию битвы. Симфонию, в которой горит лишь один голос. Голос, зажигающий новой силой.

[Черепа для трона из черепов!]

Я взяла в руки оружие, чтобы защитить себя. Я умирала — раз за разом, и в смерти обретала силы. Я сражалась — не щадя ни себя, ни врага.

Перед глазами давно уже не было ничего, кроме кровавого багрянца.

Они взяли в руки оружие, чтобы грабить, насиловать и убивать. Среди целой армии, среди почти пятнадцати тысяч человек, не нашлось никого, способного преодолеть страх. Обозленный скот, почувствовавший кровь, но не понявший, что это — скотобойня.

Зеленые ленты со странной надписью, ставшие красными, потерявшими хозяев. Обломки оружия, техники, обрывки страниц книги, написанной ещё в шестом веке.

— ВЫ УБИВАЕТЕ ВО ИМЯ СВОЕГО БОГА?! ТАК ГДЕ ОН? ПОКАЖИТЕ ЕГО МНЕ!

Небеса гремят моим голосом, и симфония боя замирает — я жду ответа. Вы подняли автоматы, словно меч. Вы понесли слово, пусть и только прикрываясь им. Нет ответа. Только стоны и животный ужас, будто бы воплотившийся в материальном мире.

Ни одного воина, достойного вызова. Ни одного бойца, способного взять в руки цепной топор и выйти против непобедимого врага. Ничтожества, озверевшие от крови. Животные, получившие возможность безнаказанно убивать и спариваться. Я — ваш Акселератор. И вы провалили своё испытание.

Красные молнии больше не хлещут по краю видимой пустыни, убивая трусов. Нет, они бьют слева направо, выжигая бывших боевиков по рядам. Давайте, слабаки. Неужели даже крыса, загнанная в угол, решительнее и достойнее вас?

Они бегут от молний, давя своих же товарищей. Они пытаются забиться под кровавый песок, в панике забыв про проводимость жидкости. Они даже не пытаются перейти в наступление. Нет жажды мести — только трусость. Нет ненависти — только паника.

Это был ваш последний шанс.

[КРОВИ ДЛЯ БОГА КРОВИ!]

Стальные болванки, ещё час назад бывшие оружием, разрывают воздух, прошивая бегущий скот насквозь. Не бой — уничтожение.

Несколько секунд, и на песке больше не осталось никого, представляющего опасность для армии. Только трупы и истекающие кровью калеки.

Сзади раздаётся шум, и рядом садится давно уже висящая в небе вертушка. Вышедший из неё полковник даже не скрывает ужаса.

— Группировка уничтожена. — я посмотрела на него и усмехнулась. Он дёрнулся — меня покрывает кровь, а глаза давно уже стали кроваво-красными. — Оплата?

Он все-таки взял себя в руки. Ну надо же, а он не так и плох.

— Аванс уже поступил на ваш счёт, остаток будет перечислен в течение часа. — я кивнула и зашла в вертушку, развалившись на мешках со снаряжением.

Люблю работать с американцами. Чертовски обязательные ребята.

Другой Глобус

Я помню тот день. Двадцать восьмое августа — жаркий, дьявольски жаркий день, когда мир замер. Будущее пришло, как всегда, внезапно — только вчера мировое спокойствие охраняло ядерное оружие, и всех заботил только никогда не прекращающийся кризис, как вдруг оказалось, что все это больше ничего не значит. Побоку экономика, побоку перенаселение, побоку ядерное оружие — все, что составляло суть прежней эпохи внезапно стало мусором. И ни один опытный политик, сладкоголосый проповедник или знающий ученый не нашел, что сказать. Мир замер — и погрузился в молчание, сопровождающееся истерикой в мировой сети и средствах массовой информации.

Сначала в интернете оказалась видеозапись боевых действий. Казалось бы, всего-лишь одна из многих — но на ней было то, что повергало в трепет. Одна четырнадцатилетняя девочка походя уничтожила целую армию, не получив не царапины. Да, армия была вооружена устаревшим оружием, но это была сильная группировка, с которой долгое время никто ничего не мог поделать. Видео набрало почти два миллиарда просмотров за первый день. Его не успели удалить или заблокировать... А потом это стало никому не нужно. Из Академического Города ушла утечка информации в открытые сайты. Информация о всех эсперах пятого уровня. Записи тренировок, результаты... И все крики о фальшивости утихли. То, что было достоянием нескольких кабинетов в мире внезапно стало фактом для всех и каждого. Это был разгром — куда более впечатляющий, чем бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. Тогда было положено начало эпохи ядерного оружия. Двадцать восьмое августа две тысячи двадцать седьмого года положило начало эпохи эсперов. В один миг на второй план ушли ядерные арсеналы, армады танков и количество миллиардов, вкладываемых в ВПК. Стал важен только один вопрос — есть ли у твоей страны эспер пятого уровня. Их не было ни у США, ни у Китая, ни у одной страны, что еще вчера мнила себя гегемоном. Зато у Академического Города их было семь.

ООН созвало экстренное совещание, мир трясло, но никто не понимал, что делать и что говорить. Академический Город, воплощенный эксперимент, собравший в себе лучших ученых, совершил революцию, в которую никто не верил, наплевав и на деньги, и на мнение политиков, и на здравый смысл.

А я... В тот день я пил. Судорожно вливал в себя алкоголь, пытаясь понять, что делать дальше. И сидел на кухне рядом со старым другом, так же накачивающего себя спиртом.

— Помнишь, мы фанатели по Алисе Селезневой? — я кивнул. Гостья из будущего, неплохой фильм про звезды и счастливое будущее...

Стареющий полковник, прошедший все конфликты своего времени и только десять лет назад вышедший в отставку, хмуро смотрел на меня. Он предупреждал об этом в последние годы, не уставая повторять, что мир — дерьмо, и все будет еще хуже.

— Будущее, будущее... Вот оно, твоё гребаное будущее, Матвей. Вот твоя Алиса. Четырнадцатилетняя девчонка, смеясь, разметала армию и пошла дальше. — он вздохнул — Что дальше? Ядерное оружие? Да хрен там, они уже и телепортироваться научились... — он налил себе чистого спирта, и глотнул. — Что эти твари изобретут дальше? Да, была холодная война, но там были две стороны и все было понятно... А тут... Боги спустились в мир. Сопля, не закончившая школу, может перебить целую армию. — он снова выпил, но казалось, что он хлещет воду. — Сколько их там? Семь официально? Та девчонка, младшая сестра Токивадайского Рейлгана, уже восьмая. А дальше? Десять? Двадцать? Пара тысяч всемогущих подростков, которые будут бить друг другу морды за смазливую шлюшку, испаряя миллионы случайно оказавшихся рядом людей?

Я покачал головой. Мне было нечего ответить — он говорил очевидное, то, что сейчас кричали на всех форумах и федеральных каналах. Конечно, там обещали, что национальная эсперская программа вернет баланс в мир, и что это ничего не изменит... Но никто в это не верил. Никто из тех, кто заглянул в 'утекшие' из Академического Города документы, что с завидным постоянством оказывались во все новых и новых архивах, нагло игнорируя попытки мировых властей их удалить.

— Знаешь, что самое забавное? — я посмотрел на него. Мужчина, крякнув, серьезно посмотрел на меня. — Она третья по силе. Первые двое могут без особых усилий взорвать планету.

В это жутко не хотелось верить. Хотелось сказать, что это фейк, ложь, которую специально распространяют хозяева Научного Города... Но я видел видео тренировок, смотрел на косвенные свидетельства с записей, пришедших из города, и умел считать. Даже если урезать заявленные в документах цифры в десять раз, то сил Тейтоку Какине и Акселератора хватит на то, чтобы сделать Землю непригодной для жизни.

Мужчина крякнул, и отбросил стакан в сторону, приложившись к бутылке.

— Война будущего... — он вздохнул. — И что дальше? Как скоро эти эсперы вгонят нас всех в каменный век? — он покачал головой. — Ядерное оружие опасно, но... это оружие. А они — люди. Гребаные недоноски, вмиг ставшие богами. Когда они передерутся между собой? Или прямо сейчас этот твой второй номер вломится в Кремль и обьявит, что теперь Россией правит он, а Америкой — первый?

Я вздохнул, и тоже приложился к бутылке. Такие новости нельзя принять на трезвую голову — и уверен, в тот самом Кремле сейчас тоже все валяются под столами в тихой истерике.

— Не знаю, друг. Не знаю, но... — то, что до этого дня было только одним из планов на будущее, теперь казалось единственно верным решением. — Программа колонизации Марса. Ты знаешь, я уже отправил свою кандидатуру и меня приняли. Если проект не отложат, то отправление будет через пять месяцев.

Мужчина ухмыльнулся.

— Свалишь на другой глобус? — он кивнул и хлопнул меня по плечу. — Беги, парень. Поверь слову старика — скоро тут будет ад. Все эти эсперы... Будь я проклят, если через пару лет на этом шарике будет жить хоть что-то сложнее микробов.

Я кивнул. Возможно, это глупое паникерство, но... Хватит с меня Земли. Я встал, отложив в сторону пустую бутылку.

— Эта квартира и счета останутся на тебя, пользуйся, сколько хочешь. — старик кивнул. Денег у него было более чем достаточно, чтобы безбедно прожить еще лет двести, но он всегда любил эту квартиру — уж очень ему нравился липовый сад за окном. — Не хочешь пойти со мной?

Мужчина покачал головой.

— Я слишком стар, чтобы идти в программу колонизации. К тому же... Это мой дом, парень. Эта планета, эта страна... Даже если ее угробят, я хочу сгореть вместе с ней. — я кивнул. Он прожил долгую жизнь — даже сейчас девяносто три года это довольно-таки солидный срок.

— Прощай, Михаил. — я подошел к двери, ведущей на улицу. Раздался звон бутылок, и до меня донесся голос старика.

— Прощай, Матвей. — я закрыл дверь, сломав ключ. К черту — я сюда больше не вернусь.

Меня ждет красный песок, слабая гравитация, безумные ветра и скорее всего мучительная смерть от допущенных разработчиками ошибок. Но... К черту.

Мне всегда был нужен 'Другой Глобус'.