Чистильщик

Как сейчас помню, это был понедельник. Всем известно, любые важные дела начинаются именно в понедельник: "Вот с понедельника и начну!" Другие откладывают дела на десять, на сто, тысячу понедельников вперед, а я так не могу. Я человек слова — взялся — значит делай!

Утром размялся, сделал гимнастику, порастягивал суставы, побил грушу, приделанную на стену, сходил в душ — облился ледяной водой — чтобы думалось яснее, и пошел на кухню, где суетилась мама, непривычно молчаливая и скорбная, будто кто-то в доме заболел. Я, скорее всего. Так как у нас и кошки не было. По мне скорбь.

Пахло блинчиками! Люблю блинчики — толстые такие, пышные, дырчатые! Промасленные! А лучше даже — пропитанные сливками и сметаной.

А еще — чтобы соленые! К ним яйца всмятку — их в тарелку, посолить, а потом макать туда блинчики. А лучше пить яйца прямо через край тарелки, запивая блинчики! Некультурно, да — а плевать! Ругайся, мам, а мне зато так вкуснее! Я же не на приеме во французском посольстве, и не на балу у английской королевы!

А вот еще хорошо — меду налить, и в мед помакать! Прозрачный такой, цветочно-липовый! Гречишный не люблю — слишком пахучий какой-то, и горький. А мама наоборот его любит, говорит — он полезнее! Ну и пусть ест!

— Мам, возьми... — достал из кармана пачку червонцев, положил на стол. Мама обернулась, поджала губы, вздохнула. Потом отвернулась, поддела очередной блинчик лопаткой, сбросила на тарелку, помазала кусочком сливочного масла, вытерла руки. Подала тарелку с горкой блинов на стол, поставив рядом с пачкой денег. Все молчком, не глядя на меня. Села, сложила руки на коленях.

— Ты дрался в боях без правил? — мама посмотрела мне в глаза, и я не стал врать, кивнул.

— Тебя могли убить! (А как будто на ринге меня не могли убить! Вот же открытие!)

— Не убили же! — сглотнул слюну, схватил блинчик, и быстро заснул его в рот. Эти дни я ел мало, но сегодня аппетит проснулся, и с неистовой силой. Блинчики — это вещь!

— Могли убить... — задумчиво протянула мама — Я всю эту неделю думала, как я буду без тебя? Чем буду жить? И зачем? У меня, все что есть — это ты. Убери из моей жизни основное — и не останется ничего. Ты хочешь меня убить?

Я слегка опешил. Вопрос был явно некорректным!

— Мам, чего ты говоришь-то?! — блинчик застрял в глотке, и я срочно залил его уже слегка остывшим чаем — Меня не убили, я заработал денег. А то, что меня слегка помяли, так по моей вине — год без тренировок! Тут любому бы досталось!

Прожевал блинчик, не чувствуя его вкуса, и отодвинув тарелку, добавил:

— Мам...ты говорила, у тебя есть кто-то, кто разбирается в единоборствах. Ты не могла бы меня с ним состыковать?

— Чтобы ты снова пошел драться в боях без правил? Ты же знаешь, что случилось с Петровичем! Он как-то был связан с этим безобразием, и его убили! И после всего случившегося, ты идешь, и дерешься? Пообещай, что не будешь больше участвовать в этих боях! Пообещай! И я познакомлю тебя с человеком, который тебя научит единоборствам! Ну?! Обещай!

— Мам, ты хочешь, чтобы я тебе соврал? — задумчиво посмотрел в окно, вытер со лба испарину. Жарко. А мама как всегда закупорила все щели! Даже форточку прикрыла! Вот же неугомонная!

— А не надо врать! Просто пообещай, что не будешь больше, и все! — мама посмотрела на меня, и у меня вдруг сжалось сердце — боль в глазах! Такая боль, что моя, после избиения, никакого сравнения не имеет с ее болью! Тем более, что я малочувствительный, толстокожий носорог, у которого все раны заживают в считанные дни.

— Не буду обещать, мам... — опустил взгляд, и медленно, выбирая слова, продолжил — Нам нужны деньги. Мне не в чем пойти в университет. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись. Все будут смотреть на меня, показывать пальцем, и говорить: "Вот идет нищеброд! Глянь, он одет, как бомж! А еще экстерном экзамены сдал! С золотой медалью!" Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись? А я ведь не позволю смеяться. Я ударю. И ты знаешь, чем это закончится. Тебе это надо? Теперь насчет единоборств. Мне не нужны балетные единоборства. Мне нужен человек, который на самом деле научит меня драться. Побеждать. Когда я шел на бой, то думал, что равных мне нет. Что я сильнее всех. Оказалось — нет, не сильнее. Я проиграл. Но за проигрыш мне все равно дали денег. И этих денег хватит, чтобы одеться, обуться. Купить вкусной еды. Но когда они кончатся, эти деньги, я все равно пойду туда, и все равно буду биться. Так вот я хочу быть подготовлен. Буду подготовлен — никто не сможет меня победить, и у нас будут деньги. Единственное, что могу обещать — не участвовать в боях без нужды, только тогда, когда имеется абсолютная необходимость. А еще — не рисковать. Так что тебе выбирать — или ты мне помогаешь, сводишь с нужным человеком, или я сам буду искать тренера. И будет ли он достаточно компетентным, чтобы как следует меня научить — не знаю. Есть у меня один тренер на примете, но я к нему идти не хочу! (Само собой — не хочу! Тренироваться вместе с этими Тварями — нет уж...)

— Ты уже совсем взрослый...мужчина! — мама вздохнула, улыбнулась. Улыбка получилась как обычно слегка кривой — половина лица частично парализована — Знаю, все равно сделаешь по-своему. Но спасибо, что не обманываешь! Как все-таки мне с тобой повезло! Спасибо тебе, господи! (мне вдруг стало неловко...я же не ангел!). Я сделаю, как ты сказал. Ешь блинчики, стынут ведь. А я пойду...позвоню.

Как оказалось, дело это было совсем не простое. Мама "сидела на телефоне" до глубокой ночи, названивала, потом ей звонили, снова названивала. С кем-то говорила, заговорщицки понизив голос, иногда радостно смеялась, говоря в трубку, иногда была официально строга и холодна. Я прислушивался издалека, уйдя в свою комнату, а когда убедился, что все равно ничего не смогу разобрать — спокойно уснул, проснувшись уже в темноте, голодный, и...в общем-то, вполне здоровый.

У меня ничего не болело, сердце стучало ровно, голова ясная, звонкая — как и всегда, как раньше, как несколько лет подряд. Нормальный здоровый парень, в котором проснулся интерес к жизни, стоило только как следует надавать ему по роже.

Кстати, тоже вариант. Если бы многим из тех, кто куда-то вляпался, и (или) устроил людям неприятности, вовремя надавали по роже — может они и не совершили бы своих глупостей? Не стали бы совершать преступления, а занялись чем-то полезным? "Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина!" — так говорили предки.

Я как раз вставал с кровати, когда в дверь постучали, и послышался мамин голос:

— Можно войти?

Надо сказать, что моя мама никогда не врывалась ко мне в комнату, как это, к примеру, делали мамы моих товарищей по команде. Судя по их словам, конечно. Мама всегда говорила, что у каждого человека должно быть некое личное пространство — допускать, или не допускать в которое, решает хозяин этого самого пространства. Своя норка, в которую можно забиться и отдохнуть от суеты мира.

Особенно она стала щепетильной в этом вопросе, когда я стал половозрелым вьюношей, по ее представлению — дни и ночи мечтающим об обнаженном женском теле. Тем более, что она как-то нашла у меня журнал с голыми девками, подаренный мне Васькой Пыхтиным.

Нет, не обшаривала постель — просто сдури я сам его забыл на письменном столе. Мне тогда было лет двенадцать, не больше, и мама с неделю поглядывала на меня как-то странно, вроде как видела в первый раз.

Да я ее понимаю — вот только что был некий комочек плоти, орущий, пачкающий пеленки, требующий молочка и кашки, и вдруг — журнал, на котором бабы с голыми сиськами! "Не мальчик, но муж"! Который — "может вся, и все"!

Представляю ее потрясение...это что-то вроде того, как если бы маленький котенок за одну ночь вырос в здоровенного тигра. Шок! Недоумение! И пересмотр всего и сразу. Вдруг — вот так ворвешься ко мне в комнату, а я тут "развлекаюсь", держа вожделенный "сисечный" журнал в левой руке. Или в правой. Это уж как кому нравится...

Ну и "Сестренки" — то, что мы тут вытворяли — это точно не для маминых глаз и ушей.

Хе-хе...вспомнить приятно! Где вы сейчас, мои "боевые подруги"? С кем сейчас? Мне вас не хватает!

— Слушай меня — мама тяжело присела на стул возле письменного стола, включила старую настольную лампу, разогнавшую тьму комнаты. ("Умели делать вещи в 14-м году!" — как сказал один персонаж. Лампе сто лет в обед, старше меня, а все работает!)

— Вот тут адрес, и на всякий случай — телефон. Человек этот странноватый — как мне сказали — но он лучший, что касается того, чего ты хочешь. Если он возьмется тебя учить — считай, ты сильнее всех.

— Он тренер? Кого тренирует? Какая школа? — я вскочил на ноги, и возбужденно заходил перед мамой — Это что, карате? Или ушу? Что вообще такое он преподает?

— Он ничего не преподает — мама покачала головой — И человек своеобразный, так мне сказали. Если ты ему не понравишься — он тебя и слушать не станет. Если выслушает, будет шанс убедить, что тебе это все нужно. Ну, а когда убедишь...говорю же тебе — он лучший. "Ему нет равных!" Так мне сказали. Да, вот так. Кто сказал? А тебе какая разница? Веришь мне? Значит, иди к нему. Не веришь — ищи сам. Если я сказала тебе, что он лучшее, что могла найти — значит так и есть.

— А если откажет? — моего оптимизма резко поубавилось. И правда — а если откажет, и чего тогда делать?

— Если бы, да кабы! — мама возмущенно фыркнула — Не узнаю тебя, сын! Если уж ты сумел убедить меня, что тебе какой-то там старый террорист?!

— Террорист?! — искренне удивился я — Какой-такой террорист?!

— Тьфу! — мама в сердцах сплюнула, и помотала головой — Старею! Сказано же было, не болтай! Террорист, диверсант — как хочешь назови! Ему уже лет шестьдесят, точно не знаю сколько, и он инструктор, тренировал бойцов КГБ — спецподразделения глубокой разведки. То есть — разведчики, террористы, диверсанты — совершеннейшие отморозки. Личность засекреченная, и знают о ней единицы. Знал бы ты, сколько труда мне стоило найти его, а еще большего труда — упросить людей ходатайствовать, чтобы он с тобой встретился. И чтобы не прогнал от порога! Если бы ты знал, какие интриги мне пришлось провернуть — ты бы гордился своей мамочкой! А не задавал глупых, не подходящих к моменту вопросов!

Я расхохотался, подошел к маме, обнял, поцеловал в щеку..

— Ты моя железная леди! Ты моя любимая мамочка! Я всегда гордился, и горжусь тобой! И я ради тебя весь мир переверну, ты же знаешь!

— Но только откажешь в просьбе не ходить на эти дурацкие бои — грустно улыбнулась мама, и прихлопнула рукой листок бумаги, лежащий на столе — Вот тебе адрес. Это частный дом на окраине, не очень далеко от нас — слава богу, а то бы ты таскался туда ночь-за полночь. Звать его Петр Андреевич, фамилия его Белокопытов. Скажешь, что от Семен Семеныча.

— Горбункова? — не выдержал я, и расхохотался.

— Да ну тебя! — мама махнула рукой, пошла к двери. Уже в дверях остановилась, обернулась ко мне, серьезно спросила — Завтра поедем тебя одевать-обувать? Или...

— Или! — твердо бросил я, и сжал в руке бумажку с адресом — Вначале туда. А за барахлом, я и сам схожу. Куплю уж чего-нибудь, не беспокойся. Чего тебе зря ноги бить? Или ты хочешь прогуляться?

— Честно сказать — никакого желания гулять нет — мамино лицо скривилось, и она вдруг пошатнулась. Я бросился к ней, поддержал, мама благодарно кивнула — Проводи меня. К вечеру накатывает, ломит все — просто ноги отваливаются. И как я еще живу? Только ты меня и держишь в этой жизни, как якорь... Кстати — муки надо — кончается. И сахару надо. И масла уже нет. Как освободишься — купишь по списку, я попозже напишу... Эх, Толя, Толя...и куда ты лезешь? Лучше бы боксом занимался! Кстати, учти, двести девятнадцатую статью еще никто не отменил! Знаешь, эту статью? Вижу — знаешь. Она сейчас не работает, да, но при желании закрыть по ней можно просто на-раз. Так что не болтай лишнего...друзьям всяким там...подружкам. Кстати, а что у тебя с подружками? Сестренки-то не пишут? Нет? Жаль. Хорошие девчонки. Увидишь, скажи — я по ним скучаю...

* * *

Я посмотрел вдоль улицы — улица, как улица. Ряды деревенских домов, с вкраплениями новостроек. Кооперативы дали возможность подзаработать предприимчивым людям. Это потом закрутят гайки — как и всегда бывает после НЭПа, а теперь...

Мама рассказывала, что раньше, буквально "вчера", запрещали строить двухэтажные дачи. Только один этаж. Нельзя, и все тут! Иначе сразу ОБХСС, и понеслось. Это сейчас всем плевать, а ОБХСС занимается тем, что сосет деньги у кооперативщиков и завмагов, а тогда...тогда чтобы купить автомашину на свое имя, милиционер должен был подать рапорт на имя начальника УВД. Разрешит — покупаешь. Не разрешит — ездишь на трамвае. Но прежде чем подписать — объясни, откуда деньги на машину?! Смешно? Наверное, смешно. Только — кому?

Дом Белокопытова ничем не отличался от других деревенских домов. Такие же наличники, любовно вырезанные из дерева и покрашенные белой краской, сирень в палисаднике, высокий забор в голубой краске, и вроде как совсем недавно крашеный — пахнет свежим, и даже слегка царапается ногтем (попробовал!).

Поискал звонок — звонка не было. Ну и как в эту крепость попасть?

Постучал в ворота — глухой стук, а где-то далеко, то ли у соседей, то ли во дворе дома Белокопытова залаял пес — грозно ухая, как собака Баскервиллей. И снова никого.

Ну что же, придется стучать в окно. Отодвинул задвижку на калитке палисадника, перешагивая через кустики ромашек и настурций, подошел к окошку, аккуратно постучал, невольно вглядываясь в темное пространство за стеклом. Никакого движения, дом будто вымер. Занавески раздвинуты, но не видно ни зги. Неужели в доме нет ни одного источника света? Темень какая! Похоже, что пусто. Зря тащился.

Повернулся, чтобы уйти, и...едва налетел на мужчину, стоявшего в проеме калитки. Он смотрел на меня внимательно, серьезно, серые глаза были чуть прищурены, как если бы он перелистывал картотеку у себя в голове — мелькали листы, имена, фотографии, и вот — есть! Результат! Брови чуть приподнялись, но лицо осталось бесстрастным:

— Ну?

Меня подмывало сказать: "Не "нукай", не запряг!" — так мама говорила, когда я эдак отвечал на ее вопрос. Невежливо, однако!

Седой ежик волос, жесткое, но одновременно невыразительное лицо. Я бы определил так — бывший мент, или вояка. Не из богатых — одежда недорогая, хотя и добротная — клетчатая рубашка, свободные брюки, и как ни странно — кроссовки. Почти новые, адидасовские, мечта любого мальчишки. Не выглядит на свои шестьдесят. Максимум дашь...хмм...а сколько же ему дашь? От сорока до семидесяти!

Вот есть такие люди, возраст которых черта с два определишь. Мужчины. Хотя...женщины тоже. С женщинами — там совсем другое. Ухищрения косметики, подтяжки-затяжки. А тут — Судьба будто заколотила человека в определенную форму, вот он и находится в ней до самой своей смерти — сжатый под огромным давлением, и потому меньше других подверженный внешнему влиянию.

Крепкие плечи, кисти рук, перевитые крупными венами, вот и все, что бросалось в глаза. Нет, еще — яркое зеленое свечение, идущее от человека. Тварь! Это — Тварь!