1. Морские короли. Дороги судеб

Потом горечь становится все сильнее, голова начинает кружиться, перед глазами калейдоскоп из разноцветных пятен, которые кружится все быстрее и быстрее, заслоняет мир — и Мирль летит в это хаотическое переплетение.

Последняя мысль женщины — о внуках.

Жаль малышей, но они уже самостоятельные, они справятся без нее. Все бумаги оформлены честь по чести, да и тьер Эльнор их своей милостью не оставит.

А Даверт ее расколоть не должен, ни в коем случае. За мать он порвет и ее, и внуков, и...

* * *

Когда Луис влетел обратно в домик, Мирль уже не дышала. И только на губах женщины играла злорадная ухмылка.

Она выиграла.

Разумеется, она была не совсем Мирль, и лавка по бумагам принадлежала не ей, и внуки записаны совершенно на другое имя, и... да много еще чего.

Что может сделать женщина, стремясь обезопасить своих детенышей?

Всё.

И еще немножко больше.

Мирль так и поступила.

Луису оставалось только в бессильной злобе ругаться самыми черными словами. А еще — изучать бумаги, найденные в лавочке. Другого пути не будет.

* * *

Второе дело Луис надеялся не провалить.

Надеялся.

Потому что ничего другого ему не оставалось.

Мирль бросили в лесу — авось, звери не отравятся. А Луис пришпорил коня и поскакал туда, куда люди не ходили.

На побережье.

Там, на самой границе зыбучих песков, стояла небольшая хижинка. Аккуратная, чистенькая....

Только вот никто туда не наведывался лишний раз. Ни рыбаки, ни охотники, не простые крестьяне.

Зато приходили другие люди. Приходили, прятали лица под масками, а кольца под перчатками. Всем было известно, что живет в этой хижине старая-престарая ведьма, которая давно отдала душу морю в обмен на вечную жизнь.

Луис сейчас бы тоже ее отдал. И кракен с ней, с вечной жизнью. Пусть подарят лет двадцать его матери, а душа... переживет как-нибудь.

Переболеет.

Или — не переживет, неважно. Луису было проще умереть самому, чем отпускать мать на суд к Мелионе. Хотя судя по тому, что говорила Вальера...

Да примет море ее душу.

Так говорили при Королях, так говорили еще когда Тавальен был рыбацкой деревней, так говорили старые семейства. Древняя кровь.

Луис невольно поежился.

А ведь и он — тоже...

Тессани?

Даверт?

Нет, судя по всему.... Лаис?

В молитвенник Луис-таки заглянул, еще там, на поляне, пока разбирались с этой кучей падали. И нашел на первых страницах то, что и ожидал.

Родословное древо.

Вальера Тессани, и верно, была отпрыском рода Тессани. Но по отцу.

А вот мать ее была из Эттельбергов. Просто люди забыли, они многое забыли, в том числе и то, что именно с Эттельбергами роднился род Лаис. Давно роднился, вскоре после смерти последнего из королей, зато несколько раз.

Луис смотрел на тонкие связи родословных.

Ида Эттельберг. В девичестве Ида Лаис.

Ее внук женится на Дейзетте Лаис. А их правнук берет за себя дочь последнего герцога Лаис. Да-да, того самого, уничтоженного. Потому что на полях возле имени Мэриэтта Линкс в скобках приписка.

Мари Лаис, спасена кормилицей Бенедеттой Линкс, да примет море ее душу.

Луис листал молитвенник, и все больше понимал, что это Эттану отдавать нельзя.

Никому нельзя, разве что у него когда-нибудь будут дети, достойные отца. Чтобы он мог, как мать, передать им наследство и быть спокоен. А сейчас... нет.

Даже Лусии сказать нельзя.

Конечно, Лу собирается замуж за герцога Карста, ей станет намного легче, если она узнает, что тоже древняя кровь, только вот выигрыш этот — ложный. Мимолетный, ничего не дающий...

Объявит сестренка себя родственницей роду Лаис. И что? Те все равно не признают бастарда, значит, будет скандал, а Лу — любимое и балованное дитя. Начнет требовать, ругаться...

Пусть лучше будет уверена, что ей оказывают честь. Во всяком случае, мать именно так и говорила.

Мать...

Ветвистое древо дорисовано ее рукой. И Луис видит имя 'Вальера Тессани'. Видит четыре веточки, имена, заключенные в квадратные рамки*, поправки — изначально они были записаны, как Тессани, потом мать переправила фамилию на 'Даверт' и добавила 'усыновление'.

Форму рамок она не поправила.

*— Законные потомки рисовались на листе овальной формы. Бастарды — в квадратной рамке. Если их усыновляли, то форму могли поправить. Прим. авт.

Как же ее оскорбляла эта ситуация? Как коробила?

Она, последняя из рода Тессани, наследница Лаис по крови,. Вынуждена была оставаться всего лишь любовницей.

Роскошные украшения — и место на второй скамье в храме. Первая скамейка отводится только для официальных жен, не для таких откровенных грешниц. Шикарные наряды — и дамы,, которые не подают руки, господа, которые не стесняются раздевать взглядом, а что? Если одному можно, то почему остальным нельзя? Свой дом, выезд... и неприятие высшего света. А она могла бы их уничтожить.

Если бы захотела.

Рецепты Луис тоже листнул, очень быстро, мельком, но ему даже от такого стало нехорошо. Яд?

Да, яд. Самый разный. От того, который убивает мгновенно, до умертвляющего медлнно и мучительно. Чтобы жертва страдала не один день, и даже не один месяц.

Зачем это было предкам? Лаис были королевскими палачами?

Вроде бы нет... А откуда тогда?

Надо спросить у матери, может, она знает...

Мать умирает.

Луис словно услышал эти слова в шуме ветра. Дернулся в седле, пришел в себя... Его люди остановились, словно не смея перейти некую границу.

— Боитесь... — Губы мужчины тронула горькая кривоватая улыбка. — Оставайтесь здесь.

И тронул поводья, направляясь к хижине. В ее окне призывно горел свет.

Женщина распахнула двери, еще когда он только остановился. Даже не спешился. Свет бил ей в спину, очерчивал горбатую фигуру, окутанную черным платком, лицо было в тени, как ни старался Луис рассмотреть его черты, ничего не получалось.

Ведьма.

Тень. Нечистая сила.

— Чего надо?

— Мое имя Луис Даверт. Мне нужно с тобой поговорить.

Ведьма прищурилась в темноту.

— Луис Даверт? Тьер? Сынок подонка Эттана?

— Сын Преотца Эттана, — сухо поправил Луис.

— Преподонка, — махнула рукой ведьма. — Ну, заходи.

И Луис перешагнул порог.

* * *

Внутри было... ведьмисто, иначе и не скажешь. Стоял на огне здоровущий котел, метались по стенам тени от очага, висели пучки сухих трав, кореньев и еще чего-то непонятного, злобно скалила зубы летучая мышь... Луис пригляделся внимательнее.

— Чучело?

Ведьма фыркнула.

— Вам народ дурить можно, а мне нельзя?

— Кому это — нам?

— Храму. Твоему папаше. Что, неправда?

Луис вздохнул.

Правда, неправда... понятное дело, что Ардену и Мелионе приношения прихожан отродясь без надобности. Понятно, что Храм не одной молитвой жив, что Преотец весьма и весьма богат, что без дураков нет религии...*

* автор за мнение тьера Даверта не отвечает. Прим. авт.

Главное здесь и сейчас не это.

— Дурить?

Ведьма потерла виски. Потом вздохнула, кивнула Луису на занавеску, отгораживающую часть хижины.

— Туда проходи.

Луис повиновался — и застыл в изумлении. После жилища ведьмы контраст был разителен. Аккуратная лежанка, стол, кресло — и книги. Много книг, очень много.

Женщина уселась на лежанку, кивнула Луису на кресло — и посмотрела глаза в глаза. Пристально, раздумчиво...

— Что ты здесь ищешь, Даверт?

Луис и не подумал стесняться. Он сразу перешел к делу.

— Это правда, что ты живешь уже несколько столетий?

Ведьма вздохнула еще раз, но сейчас уже тоскливо, словно услышала нечто давно надоевшее.

А потом сняла платок.

— я похожа на столетнюю каргу?

Луис смотрел во все глаза. Под платком оказалась женщина лет тридцати, не больше. Седая, конечно, только кажется ему, что это...

— Краска, — угадала его мысли ведьма. — Мы не живем тысячелетиями, мы просто передаем и это место и знания от матери к дочери. Или к преемнице, которую выберем.

Луис вскинул бровь.

— А почему ты мне это рассказываешь?

— Ты не в том состоянии, чтобы плести словесные кружева. Я же вижу... что случилось?

— Моя мать умирает.

Ведьма прикусила губу.

— Я от смерти не лечу...

— Никого?

— Была пара случаев, только там вылечить можно было. А у вас что?

— Ее ранили. В живот, — Луис на себе показал места ран.

И увидел, как лицо ведьмы становится холодным и замкнутым.

— прости.

— Ты... не поможешь?

— не смогу. Нечем. Мы ведь не меняем законов мироздания, просто знаем их чуточку лучше других. При таких ранах долго не живут. День-два, потом заражение крови — и все.

— Это нельзя остановить?

— Я не знаю, как.

Луис медленно поднялся из кресла. Рука легла на эфес.

— А если ты сама сейчас...

Ведьма смотрела ему прямо в глаза. И он видел там обычный женский страх. Но и нечто другое тоже.

Вызов?

— Коли, если хочешь. Я умру, а вот ведьма останется. Я уже нашла себе преемницу.

Луис упал обратно в кресло. Злобно выругался, и кубок,, поднесенный ему, осушил в два глотка, даже не чувствуя вкуса.

— Что это?

— Вино на травах. Сама делала, тебе сейчас надо.

— Вряд ли...

— поверь мне — надо. Второго бокала я тебе не предложу, но хотя бы это... И... можешь давать матери, когда боли появятся.

Тонкая рука чуть стукнула склянкой по столу. Луис вздрогнул.

— Боли...

— Да. Скорее всего, они уже есть?

— Да.

Ведьма вздохнула.

— Прости. Арденом клянусь, могла бы — помогла бы.

— Лжешь...

— тебе сейчас лгать — смерть к себе звать, — усмехнулась ведьма. — сам видишь, что не лгу. Просто тебе хочется, чтобы иначе оказалось...

Хочется....

Еще как хотелось. Вечная ведьма, морская ведьма, живущая тысячу лет... А оказалось все так просто... преемницы, ученицы.

— Ирион тебя порви!

Луис хлопнул дверью, и вышел, не оглядываясь. И даже не догадываясь, что после его ухода женщина бессильно сползет по стене.

Ведьм действительно выбирали и обучали, она не лгала Луису. И главное, чему их учили — чувствовать людей.

Она бы солгала, она бы могла продать подкрашенную воду и запудрить разум красивыми словами и действиями.

Могла.

Но чутьем понимала — нельзя. Луис поймет, что ему лгут, и уж тогда пощады ждать не придется. А если он услышит правду как она есть, будет хотя бы один шанс на жизнью

Мать умирает...

Жалко мужчину. Попросту жалко.

* * *

Луис во весь опор гнал коня к дому.

Нет-на-деж-ды.. Нет-на-деж-ды...

Копыта выстукивали свой печальный ритм по дороге, а Луис размышлял над своей неугодностью ни Ардену, ни Ириону. Ладно — первый, тот и ради Преотца не явится. Но Ириону-то только шепни?

Видимо, шептали не там, или не так...

Ведьмы — и те поддельные.

Мама, ох, мамочка...

Луис посмотрел на небо. Там занималась полоска рассвета. Мать ее никогда уже не увидит. Арден, как же это все страшно, жестоко и несправедливо...

И Луис повернул лошадь к дому. Он не вправе упускать ни одной минуты из оставшихся им с матерью. Точка.

* * *

К матери Луису попасть так и не удалось. Там был Эттан, то есть ни о каком разговоре наедине речь идти не могла.

Там были лекари.

Жрецы, храмовые служители, купцы... братья нагнали сюда всех, кого смогли найти,, и это наверняка еще не конец. Эттан так просто не смирится.

Луис потер лоб и направился к себе в комнаты. Молитвенник стоило перепрятать, пока есть время. А еще прочесть и обсудить его с матерью. Пока еще есть возможность.

* * *

Массимо даже не помнил, когда он еще так хорошо отдыхал. Уж точно не в последний год.

Раньше?

Возможно. Только — возможно. В молодости мы принимаем как должное слишком много, и совершенно не ценим то, что нам дано. Например, жизнь без боли по утрам. Или вкусную еду, мягкую постель...

Здесь было и это, и даже немного больше.

Купальня оказалась роскошной, служанка — покорной и уступчивой, ну и чего еще надо старому солдату для счастья?

* * *

Массимо даже не помнил, когда он еще так хорошо отдыхал. Уж точно не в последний год.

Раньше?

Возможно. Только — возможно. В молодости мы принимаем как должное слишком много, и совершенно не ценим то, что нам дано. Например, жизнь без боли по утрам. Или вкусную еду, мягкую постель...

Здесь было и это, и даже немного больше.

Купальня оказалась роскошной, служанка — покорной и уступчивой, ну и чего еще надо старому солдату для счастья?

Уж точно не разговора по душам. Но...

Служанка сообщила, что после завтрака тьер Даверт ждет господина Ольрата у себя в кабинете. Она проводит.

И проводила.

Луис сидел за столом, листая какую-то книгу. Задумчиво так, размеренно. Потом поднял глаза на Массимо, и старый наемник смог только сочувственно вздохнуть. Да уж...

Ночь словно стесала все лишнее с лица Луиса. Остался костяк, обтянутый кожей. Под глазами залегли глубокие синие круги, на лице пробилась щетина, скулы словно выдвинулись наружу...

— Присаживайтесь, господин Ольрат.

Массимо послушно опустился в указанное кресло.

— Итак... я еще не поблагодарил вас за помощь моей матери.

— Она...?

— Пока еще жива. Пока.

Сказано это было таким тоном, что Массимо не стал расспрашивать дальше. Он знал, что ждет Вальеру впереди. Раненные в живот не выживают.

— Вы помогли ей, я хочу помочь вам. Что я могу для вас сделать?

Массимо пожал плечами. А что тут скажешь?

Да ничего. Ничего ему не надо, ничего ему не могут предложить.

Ни-че-го.

Луис смотрел понимающим взглядом.

— Вы хотели получить отпущение грехов?

— Да, тьер.

— Я могу устроить вам исповедь у Преотца. Хотите?

Хотел ли Массимо? А что ему было еще хотеть?!

— Жддите здесь. Я поговорю с ним.

— С ним!?

— а вы еще не поняли? — Луис невольно улыбнулся. — Вы не знаете, кому помогли?

— я недавно в Тавальене.

— А как звали в миру Преотца?

— Э...

— Его имя — Эттан Даверт. А моя мать — его единственная любовь.

Массимо захлопнул рот, звучно щелкнув зубами.

— А... э....

— Я понимаю, что это неожиданно. И тем не менее, Преотец сейчас здесь, в этом доме.

Массимо был неглуп, и сложить два и два вполне мог. Любовь. Преотец. Умирающая женщина.

— Но стоит ли отвлекать его сейчас?

— думаете, после смерти матери ему будет лучше? Нет. Я попрошу отца поговорить с вами сейчас, а сам побуду с матерью.

Луис вышел, мягко прикрыв дверь. Массимо смотрел на нее в полном шоке.

Да уж.

Помочь любовнице Преотца, попасть к нему на исповедь...

Такого он точно не ожидал. Подтверждение того, что добрые дела всегда вознаграждаются.

* * *

Когда в комнату, где она лежала, вошел Луис, Вальера испытала облегчение. Может, она хотя бы ненадолго избавится от Эттана?