"Как раз", — признал Кайданов, не испытывая при этом никаких особых эмоций.
Не хотел жить.
"И с чего бы вдруг?" — но вот ёрничать не получалось. Да и не следовало, наверное. Не хотел, потому что выдохся. Вышел весь, как говорили старики в его детстве.
"На нет сошел", — но и это его не удивило. Это-то как раз было понятно. Или, вернее, стало понятно теперь. Другое занимало. Зачем, тогда, прорывался? Мог ведь устроить им такой "последний парад", что и через сто лет вспоминали бы с ужасом. Как раз на такое и хватило бы сил. Но нет, не убился, не реализовал свой глубоко законспирированный в душе план — так глубоко запрятанный, что и сам про него не знал, пока небо не рухнуло, и это все не всплыло на поверхность куском канализационного дерьма — не убился, а побежал.
"Зачем, если сам искал смерти? Или уже не искал?"
"По-привычке ..." — но это предположение не выдерживало никакой критики. Привычка, автоматизм — все это хорошо и даже замечательно, когда есть цель, мотор, желание наконец. Но, как он теперь знал, мотор заглох, цели давно выветрились, а желание, если и существовало, то ровно противоположное по значению. Не жить, а умереть.
"И видеть сны ..." — но и это неправда. Там снов не будет. Потому что не будет ничего.
"И что же в остатке?" — а вот на этот вопрос Кайданов должен был ответить. Несмотря ни на что, на слабость и боль, обязан был ответить.
— Ты меня чувствуешь? — спросил он вслух. Во всяком случае, это было что-то реальное, за что его плывущее сознание могло хоть как-то ухватиться.
"Чувствует?" — следовало признать, что это было что-то новое. Об этой ее способности Кайданов раньше не знал. Сам ее не чувствовал, но полагала, что и она его "видит" ровно настолько, насколько все они друг друга могут "видеть".
— А ты как думаешь? — ее голос не выражал ровным счетом никаких эмоций. Просто вопрос. Он спросил, она спросила. И все.
— Значит, чувствуешь, — Кайданов допил остывший кофе и медленно, контролируя каждое, даже самое простое движение, закурил очередную сигарету.
— Значит, чувствую, — показалось ему или Викки, действительно, усмехнулась?
— Угомонись, милый, — сказала она, пока Кайданов закуривал. — Какая тебе разница?
"И в самом деле, какая мне разница?"
Чисто технический интерес? Вроде того, а на что еще способен мой комп, мой Майбах1, мой холодильник, мой ... моя ... мое ...
## 1 Maybach — автомобиль, производившийся фирмой Карла Майбаха, прекратившей выпуск автомашин в 1941 году. В 1961 права на Maybach приобрела компания Daimler Benz, которая в конце 1990-х возродила забытую марку.
"Моя резиновая женщина", — вспомнил Кайданов, и неожиданно все встало на место. Он вспомнил и понял то, что ему все время мешало, но никак не давалось в руки.
9.
"Я Ольга Эйнхорн", — слова "прозвучали" привычно, как отражение в зеркале.
Это лицо имело имя.
Ольга открыла дверцу машины и, наклонившись, взяла с сидения все еще не початую бутылку шнапса.
"Немного алкоголя, фроляйн? Почему бы и нет?" — она свинтила металлический колпачок и сделала длинный глоток. Однако, вопреки ожиданиям, шнапс ей не понравился.
"Не мое", — она закрыла бутылку и вернула ее на место.
"Фроляйн курит? А черт его знает!" — раньше она, вроде бы, курила, но давно и недолго. Впрочем, другая она часто и с удовольствием курила толстые гаванские сигары. Однако Ольга подозревала, что в этом мире толстая и длинная сигара будет смотреться во рту у девушки более чем двусмысленно.
"Это лишнее", — решила Ольга, представив себя с черной сигарой в зубах и, распотрошив пачку "Кемела" — "А почему, кстати, именно "Кемел?" — достала из нее приторно пахнущую сигарету.
— Госпожа?! — голос принадлежал высокому крепкому парню с рыжей "шкиперской" бородкой и простоватым взглядом голубых навыкате глаз. Ольга приметила его на противоположной стороне парковочного поля, сразу как только вышла из уборной. Увидела и сразу все поняла, но решила не спешить. Подойти к ней он должен был сам.
— Госпожа?!
— Здравствуй ... — она обернулась и приветливо улыбнулась, предоставляя ему представиться первым, потому что опознать бойца в его нынешнем облике, естественно, не могла.
— Антон, — ответно улыбнулся он. — Я был твоим Третьим, госпожа.
Последние слова он произнес почти шепотом и, совершенно не разжимая губ. Теперь, когда он назвался, Ольга его вспомнила. Тогда Третий — просто Третий, потому что входил в первую десятку — выглядел совершенно иначе, что, впрочем, теперь было совершенно неважно, так же как и то, как его звали там.
— Привет, Антон! — сказала Ольга. — У тебя огонька не найдется?
— Есть, — кивнул он и достал из кармана джинсов дешевую одноразовую зажигалку.
— Спасибо, — она прикурила от слабого, заметавшегося на ветру огонька и, выдохнув дым, показавшийся на вкус вполне удовлетворительным, спросила:
— А где остальные?
— Еще двое в машине, — коротко, и по-прежнему не разжимая губ, сообщил Антон. — Пятая — Катарина и Первый бета — Оскар.
"Три ..." — но Ольга отчетливо ощущала четверых.
— Еще кто-то в Мюнхене, — сказал Антон, как если бы подслушал ее мысли. — Но кто, я не знаю.
— У вас есть деньги? — сейчас этот вопрос волновал Ольгу больше всего. У нее самой в сумочке оставались считанные гроши. На пару дней хватит, но на авиабилет — нет.
— Нет, — развел руками Антон (Третий так бы не поступил, но Антон уже не был Третьим). — Я на мели. Ребята тоже.
— В Мюнхене неспокойно, — сказала Ольга. — Но если мы хотим успеть, придется рискнуть.
— Как прикажешь, госпожа, — пожал плечами Антон. — Надо — рискнем. В пять тридцать пять есть рейс на Амстердам, в шесть восемнадцать — на Франкфурт, но Франкфурт, кажется, все еще закрыт. В семь ноль пять — Милан. Если вылететь любым из этих рейсов, мы успеваем в Тель-Авив до двух часов дня.
"Молодец", — мысленно похвалила Ольга. Сам догадался или кто из ребят подсказал, но все, что им нужно было теперь знать, узнал.
— Ты молодец, Антон, — сказала она вслух. — Вот от этого и будем танцевать. Кстати, меня зовут Ольга и я из Ульма.
— Очень приятно, — улыбнулся Антон. — А я из Ганновера.
— Вот и хорошо, — Ольга выбросила сигарету и посмотрела Антону в глаза. — Пришли сюда Катарину. Она поедет со мной. И сами тоже двигайтесь. Встречаемся у железнодорожного вокзала в 11 вечера.
— Мы там будем, — Антон еще раз улыбнулся и, повернувшись, пошел прочь.
"Четверо, — Ольга проводила бойца взглядом и, забравшись в Рено, завела мотор. — Совсем неплохо. Может быть нам еще повезет".
Может быть, и повезет, но Ольга на случай не рассчитывала. Она полагалась только на себя и своих людей. Остальное лирика.
10.
— Значит, чувствую, — показалось ему, или Викки, действительно, усмехнулась?
— Угомонись, милый, — сказала она, пока Кайданов закуривал. — Какая тебе разница?
"А ведь я тогда вспомнил именно о ней ..." — факт был, что и говорить, примечательный. И, как оказалось, Кайданов был рад — насколько он вообще мог сейчас испытывать эмоции — что мимолетная эта мысль, возникшая тогда в его разгромленной "откатом" голове, никуда не исчезла, не пропала, как случается, порой, даже с самыми важными и не случайными мыслями, не забылась. Получалось, что в самый последний свой час, а Кайданов тогда и впрямь считал, вернее, совершенно по-звериному чувствовал, что час именно последний, вспомнил он только Викки. К ней, ради нее — так он понимал теперь свои тогдашние мотивы — а не ради собственного спасения, собирался идти в полумертвом состоянии через весь Мюнхен. Что это могло означать, Кайданов догадывался. Не мальчик. И открытие это его удивило, но не настолько, чтобы он потерял нить рассуждений. Оставалось решить, что со всем этим теперь делать. Впрочем, от трудных вопросов Кайданов давно уже не уходил, и принимать быстрые решения научился тоже. Жизнь, как говорил кто-то из советских классиков, великая школа.
— Есть разница, — сказал он, хотя, видит бог, решение продолжать разговор далось ему непросто. — Есть. Ты ведь настояла на том, чтобы ехать со мной. Ты что-то почувствовала?
— А ты думал, что я ничего не чувствую? — вот теперь она действительно скривила губы в усмешке, и усмешка эта сказала Кайданову о многом. В том числе, и о таком, что узнать о себе оказалось крайне неприятно.
— Думал, — признался Герман, ощутивший вдруг невозможность не только лгать, но и просто обходить трудные вопросы.
Викки посмотрела на него внимательно — он даже в полумраке увидел ее глаза и оценил их выражение, впервые в жизни увидев, какой она, оказывается, может быть — и неожиданно кивнула.
— Так, — сказала она тихо. — Полагал ... Может быть, я и сама в этом виновата. Ты же знаешь, я "тень", меня прочесть, если я этого не хочу, не может никто.
"Если не хочет ...А я? Я-то хотел?"
— А почему ты не хотела? — вообще-то вопрос был лишний. Ответ на него Кайданов уже знал, или думал, что знает. Но все-таки спросил.
— Я думала, тебе это не нужно.
Ну что ж, она сказала правду.
"Не было нужно, вот в чем дело".
— Значит, виноват я, а не ты, — сказал он после паузы, принимая правду такой, какая есть. — Мне это действительно не было нужно.
— Не было?
— Да, — подтвердил он, поражаясь тому, что делает.
" Господи, что я творю?!" — но о сделанном сожалеть было поздно, потому что слово прозвучало, и бога он, по-видимому, вспомнил неслучайно.
"Бог есть любовь ... А если в сердце не осталось ничего кроме ненависти, то, причем здесь бог?"
— А теперь?
— Когда я очнулся там, на улице, — говорить об этом было трудно, но и не говорить нельзя. — Когда я там "проснулся" ... Я был никакой, Викки. Даже думать связно не мог, но ... Единственный человек, о котором я вспомнил, была ты.
Викки выслушала его молча, ничего не спросила и никак его слова не прокомментировала. Она молчала долго. Смотрела на него и молчала. Молчал и он. А что еще он мог сказать?
— Я стала тебя чувствовать семь месяцев назад, — нарушила затянувшееся молчание Викки. — И ... Сегодня я почувствовала тебя километров с пяти. Может быть, немного больше. Шла, как по азимуту, даже карту города в уме держала и "видела" все твои перемещения. Когда ты ... Я еще в Берлине знала, что здесь что-то не так. Почувствовала опасность. Не хотела, чтобы ты ехал, но тебя ведь не переубедить. Решила, тогда уж вместе ... Когда тряхнуло, я выскочила из дома, угнала машину и рванула к тебе. Потом бросила ... Ты перемещался так быстро, что я за тобой не успевала. Но я тебя все-таки нашла.
— А живь откуда? — этот вопрос тревожил Кайданова не на шутку. О таком он даже не слышал никогда. Ведь живь всегда приходит с откатом.
— Не знаю, — покачала она головой. — Я и сама не знала, что такое возможно. Но когда увидела тебя, все произошло само собой. Как-то так ... Потом поняла, что делаю, но это уже неважно было. Тебе нужна была живь, и я могла ее тебе дать.
— Риск, — сказал он хмуро. — Ты очень рисковала.
— Риск, — согласилась Викки. — Кто-нибудь мог нас засечь, но ... Во всяком случае, мы были вместе. Это главное.
— Давай поженимся, — предложил вдруг Кайданов и сам поразился тому, что только что произнес вслух.
— А зачем? — Викки улыбнулась, но это была уже совсем другая улыбка. Такая, какой Кайданов у нее никогда прежде не видел. — Это что-то меняет?
— Для меня, да, — он действительно чувствовал, что самым правильным для них, как это ни странно, будет пожениться.
— Ну и как мы с тобой будем жениться? — спросила она, и он понял, что она права. Дело ведь не в записи, которую сделает какой-нибудь муниципальный чиновник в их фальшивых документах. Но сдаваться Кайданов не привык.
— Я православный, — сказал он и пожал плечами. — Но в СССР это давно уже не факт биографии, хотя при рождении меня, вроде бы, крестили.
В самом деле, союз перед богом ни чем не хуже союза перед властью. А бог по любому знает, кто из них кто.
— А запись о моем рождении, — с улыбкой сказала Викки. — Сделали в одной из синагог Питсбурга.
— Тогда, пойдем к Монголу, — предложил Кайданов, вполне оценивший ответную откровенность Викки. — Я знаю наверняка, он многих наших поженил.
— К Монголу? — удивилась Викки. — Я даже не знала, что он этим занимается. Раньше я слышала только про Баха.
— Можно и к Баху, — не стал спорить Кайданов. — Бах порядочный человек.
— Рискнем пойти вместе? — спросила Викки, и Кайданов понял, что только что получил формальное согласие на свое предложение.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — улыбнулся он и, протянув руку, взял в ладонь ее пальцы.
— А свидетели? — спросила Викки, по щекам которой вдруг потекли слезы.
— Найдем, — отмахнулся Кайданов, нежно сжимая в ладони ее тонкие длинные пальцы. — Не может быть, чтобы у нас в Городе не нашлось двух надежных людей.
— Да, — согласилась она. — Кстати, меня зовут Рэйчел.
— Рэйчел, — повторил за ней Кайданов, примеряя на Викки ее настоящее имя и видя, что оно ей в самый раз. — Очень красивое имя, Рэйчел. А меня зовут Герман.
Глава 8. "От заката до рассвета" (4 октября, 1999)
1.
Было без четверти девять, когда они вышли из бара и медленно — а быстро он все равно пока не мог — пошли в сторону Мариенплатц. Чувствовал себя Кайданов отвратительно, но все в мире относительно, не так ли? Отвратительно, это если сравнивать с тем, каким он был обычно. Однако если вспомнить, чем он был всего лишь пару часов назад, сейчас Кайданов чувствовал себя молодцом и выглядел соответственно. Он мог идти, что уже кое-что, и тело держал так, как и положено хомо сапиенсу, то есть, прямо. И внимания на себя, соответственно, не обращал, что в их ситуации было, пожалуй, самым важным. Ну устал мужик, с кем не бывает? Выпил, а может быть, и перепил, но, если и так, что в этом такого? Идет ведь на своих двоих, а не абы как. И ведь это не бравада была. Кайданов не форсил и "из себя не воображал". Он, и в самом деле, вполне уже "ожил", чтобы покинуть место лежки, где они, должно быть, успели примелькаться, и отправиться куда-нибудь еще, где их никто пока не видел. А вечером возле ратуши — к бабке не ходи — и народу должно быть много, и заведений, подходящих, сколько угодно. Найти в центре туристского города пристойный ресторан, где можно нормально поесть и просто посидеть в тишине, пусть и относительной, и покое, который, как утверждают классики, нам только снится, не проблема. Голода Кайданов, впрочем, пока не чувствовал, что, в общем-то, и не удивительно. Аппетит должен был прийти позже, когда организм окончательно стабилизируется, и истощение, вызванное невероятной силы "откатом", потребует восполнения калорий и прочих белков с углеводами. Вот тогда и придет голод, но к тому времени они дойдут уже — потихоньку, разумеется, тихим прогулочным шагом — до площади и определятся на местности. А торопиться им сейчас было некуда. Возвращение на "точку" даже не рассматривался. Выехать из города, пока не улягутся страсти, и думать не приходилось. А на запасную квартиру идти можно было только после полуночи. Зигфрид все равно раньше двенадцати в своей берлоге не появится, а звонить ему на работу, по соображениям конспирации, тем более не стоило. Кто их знает этих умников из гестапо, что они еще придумали? "Охота на волков" это вам не в "Зарницу" играть. Тут бьют по-настоящему — насмерть. А умирать Кайданову решительно расхотелось, да и Викки погубить он себе позволить не мог. Не для того он ее нашел, чтобы теперь потерять. Так что по любому им еще часа три-четыре крутиться. Гуляй, как говорится, не хочу.
