Служба контроля вероятностей

— А почему у меня должно что-то болеть? Мы с тобой прошли вчера, всего то несколько лиг. Как же ты собираешься прошагать до самого Рима? Тем более, что нам придётся идти не только по равнине.

— Что ты имеешь ввиду? — С ужасом спросил я.

— Я тут переговорил с местными жителями. Нам придётся пересекать реки, пройти через горы, но когда дойдём до Тибра, будет легче. Там мы купим лодку и не ней доплывём уже до самого Рима.

— О, Создатель, — простонал я, — зачем я только вызвался на этот путь.

— Ищите женщину, как говорят варвары-франки. — Отозвался Селестий.

— Да, ты прав, как всегда, — пришлось мне признать. — Но я всё равно дойду, чего бы мне это не стоило.

Гладиатор развёл руками:

— Всё в наших силах, любовь — она двигает горы, не то, что заставляет идти.

После завтрака мы собрались в дорогу. Вдруг в голове мелькнула мысль — "А как же проповедь? Как же толпы новообращённых? А, ладно, в следующем городке обязательно".

Впрочем, ни в следующем, ни в последующих городках и деревнях, я так и не сподобился выйти на торговую площадь, с тем, чтобы произнести проповедь, подобную Нагорной. Наверное, всё-таки, проповедником нужно родиться. Мне же, явно, это не дано. Какая-то внутренняя робость постоянно останавливала, не давала даже рта открыть, не то, чтобы ораторствовать перед толпой. Ну, да Бог с ним. Надеюсь, что и без меня найдётся достаточное количество желающих попасть на страницы Нового Завета.

Мелькали день за днём, неделя за неделей. Мы с каждым шагом приближались к Вечному городу. Постепенно я втянулся в ритм похода, что отметил даже Селестий. В его глазах стали всё чаще замечаться искорки уважения. Говоря по чести, мне было приятно.

Наконец наступил тот самый день, которого я так долго ждал. Мы вступили на знаменитую Виа Аппиа, дорогу, ведущую в Рим. Движение на ней было очень оживлённым. Волы, меланхолично тянущие тяжеленные телеги, возницы на ослах, всадники спешащие куда-то. Центурионы, неподражаемые в своих блестящих доспехах, охраняли ворота в столицу Империи. Нас они пропустили, не обратив внимания. Добравшись до ближайшего постоялого двора, мы расположились на ночлег. Селестий, сказав, чтобы я отдыхал, отправился навестить своих старых приятелей. Я проникался всё большей благодарностью к этому человеку. Он помогал мне во всём. То, что я преодолел этот путь, целиком и полностью его заслуга. Мысли были самые тёплые и благодарные, когда пришёл сон.

Утром меня разбудили легионеры. Грубыми тычками подняли с постели, связали руки и куда-то повели.

Шли не долго. Мне было страшно, во-первых, во-вторых, я был возмущён, но уверен, что произошла какая-то ошибка и сейчас всё выяснится. Мы пришли в большой, красивый дом. Тут то всё и выяснилось. В центре богато украшенного атриума возлежал дородный человек в пурпурной тоге. Рядом с ним, в полупоклоне, стоял... Селестий. Центурион, приложив руку к груди, поклонился:

— Сенатор, он доставлен.

Сенатор близоруко прищурился, потом приложил к глазу шлифованный сапфир, осматривая меня.

— Этот? — обратился он к Селестию.

— Да, господин.

— Так значит, ты говоришь, хула богов, порицание императора и проповедь богомерзких идей?

— Да, господин, — повторил Селестий. Я, в возмущении открыл рот.

— О чём тут, собственно, речь?

Последовал удар по почкам:

— Молчать!

— Ну, зачем же так, — лениво промурлыкал сенатор, — пусть говорит, обвинения против него тяжелы, поэтому пусть попробует оправдаться.

Внутри меня поднялась волна возмущения. И это сделал человек, к которому я отнёсся как к равному? За что же он так оклеветал меня?

— Сенатор, всё это неправда! Я действительно рвался в Вечный город, чтобы принести людям Истину, чтобы помочь людям разобраться в самих себе.

— И что же ты называешь Истиной, юноша? То, как умер твой кумир, Иешуа прозванный Царём Иудейским? Он умер как вор и разбойник, я знаю это. Я читал приговор, вынесенный от имени Императора благородным Понтием Пилатом. Он обвинялся в том же, в чём сейчас обвиняют тебя.

Неужели ты хочешь умереть так же как он? В твоём то возрасте?

Я горделиво вздёрнул подбородок:

— Это было бы высшее счастье для меня!

— Как же вы мне надоели, искатели дешёвых приключений. Неужели непонятно, чем это всё может закончиться. Впрочем.... Как скажешь, — пожал плечами сенатор, и указуя на меня, приказал, — этого распять на кресте.

Неожиданно до меня дошло, что всё это не игра, что всё это правда и меня сейчас поведут на казнь. Ошалевшими глазами я посмотрел на Селестия, губы прошептали:

— За что?

Тот насмешливо посмотрел на меня и, подойдя ближе, произнёс:

— Веда! Она будет моей! Щенок, как ты мог подумать, что эта девушка может быть достойна тебя? Но ты не переживай, я расскажу ей, что ты умер благородно, за веру, с её именем на устах!

Я не мог поверить:

— Как ты мог? Я считал тебя своим лучшим другом и соратником.

Бывший раб презрительно сплюнул мне под ноги. Сенатор как-то странно посмотрел на него:

— Кстати, — он обратился ко мне, указуя на Селестия, — кто он тебе?

Я презрительно пожал плечами:

— Иуда!

— Иуда? — Сенатор задумался на минуту, — Ах да, я вспомнил о ком ты. Один из апостолов Иешуа?

В таком случае ты тоже должен помнить, чем закончил этот "апостол".

И обратившись к бывшему рабу, он сказал:

— Ты достоин награды.

Селестий низко поклонился и довольно осклабился:

— Я выполняю свой долг, сенатор.

— Так я и понял. Поэтому, прими подарок от меня. — Ткнув пальцем в бывшего гладиатора, приказал центуриону — Этого — повесить. И немедленно!

У Селестия, от изумления отвисла челюсть, он выпучил глаза и хотел что-то сказать, но получил удар по голове и потерял сознание. За ноги его выволокли из зала.

Сенатор посмотрел на меня:

— Терпеть не могу сволочей и предателей-корыстолюбцев. Пусть получит то, что заслужил. А, глядя на таких как ты, у меня появляется предчувствие, что вы, с вашей верой в этого "Мессию", принесёте ещё немало неприятностей, и не только мне. Прощай, проповедник, иди на встречу со своим богом.

Он ещё раз улыбнулся, и мне его улыбка показалась до странности знакомой. Но обдумать это я уже не успевал.

Всё завертелось кровавой каруселью — пытки, избиения, раздробленные пальцы, сломанные рёбра, отрезанные уши. Долгая и тяжкая дорога на мою "Голгофу", привязывание и приколачивание к кресту, и длинные, мучительные часы под палящим солнцем в ожидании смерти.

"Веда, прости, я не смог. Даже любовь к тебе не сделала меня сильнее. Если бы только всё начать сначала, я бы всё сделал, конечно, не та...

2

"Ave, Maria, gratia plena, Dominius tecum; benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Deo, ora pro nobis paccatoribus, nune et in hora mortis nostrac,

In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sanckti, Amen,,,"

— Сжечь его! — Ревела толпа. Я стоял на помосте, привязанный к позорному столбу, обложенный вязанками дров, щедро политых земляным маслом. Мне было стыдно. Стыдно за тех, ради кого я жил все эти годы, стыдно за то, что не успел сделать всего, что так хотелось сделать. Поэтому я молился, молился за все эти заблудшие души, чтобы смертью своей искупить малую толику грехов переполняющих чашу терпения Господа Нашего.

И, тем не менее, я ни о чём не жалел. Не жалел о том, что стал отступником в глазах многих тысяч людей, о том, что стал изгоем в собственном доме. Я не жалею даже о том, что сейчас палач бросит к моим ногам факел и меня, как человека мыслящего, просто не станет. Просто я перейду в другое состояние, стану пеплом, удобряющим растения, и, возможно, в одно из этих растений воплотится моя личность. Но это будет уже следующая жизнь. А пока просто необходимо достойно закончить эту!

Когда тебе уже двадцать пять, можно ни о чём не жалеть. Жизнь, почти, прожита, хорошо ли, плохо ли, но возврата уже не будет. Поэтому нужно просто принять этот постулат как непреложный. Существует, правда, ещё такое понятие как совесть. Однако кое-кто об этом нематериальном предмете уже не вспоминает. Падение нравов преследует нас повсеместно. Нынешней молодёжи совершенно не свойственны такие качества, которые были присущи нам — трудолюбие, целеустремлённость, вера в себя и в Бога. Нынешнее поколение, абсолютно уверен, ничего не создаст, им дано только разрушать. Я бы не удивился, если бы в скором времени настал конец света.

Собственно, что это я как старый брюзга, переваливший через пятидесятилетний рубеж. Если вспомнить собственную жизнь, можно, наверное, накопать целый ворох ошибок. Однако не могу не отметить, что ни одна из них не могла привести к необратимым, фатальным последствиям. В этом я абсолютно уверен. Но то, что творят нынешние представители рода человеческого из молодого поколения, ни в какие ворота не лезет. Мне уже абсолютно наплевать на мою жизнь, но ведь на кону стоит жизнь всего человечества! Как они могут не понимать этого в наш просвещённый шестнадцатый век! В век, когда человек, в научных преобразованиях, заглянул, собственно во владения Господа Бога! А эти, с позволения сказать, сливки рода человеческого, что творят они! О чём можно говорить, если они сожгли даже Жанну, ту, которая спасла Богом благословенную Францию от английского порабощения.

Нас было девять молодых людей, одержимых идеей спасти род людской от болезней, которые периодически просто выкашивали по пол Европы. Чума, холера, тиф, оспа, проказа, чахотка, инфлюэнца... Можно долго перечислять всю заразу, которая подстерегает человека в тот момент, когда он ни о чём не подозревает. В то время мы учились в богословском университете имени мсье де Сорбонна, духовника Людовика Святого. Помимо Слова Божьего нам, конечно же, преподавали много других предметом, в числе которых была и медицина. Именно медицина и стала тем краеугольным камнем, вокруг которого и сплотились те девять человек, в числе коих был и я. Мы были молоды, амбициозны. Не было задачи, которую мы не могли бы решить, не существовало вопроса, на который у нас не было ответа.

Молодости, вообще, свойственен максимализм. Поэтому мы замахнулись на глобальную проблему, а именно — уничтожить заразные болезни. Или, по крайней мере, найти возможность их предупреждать и лечить.

Наши преподаватели, в некоторой настороженности, смотрели на полусумасшедших юнцов, считая, что наказание Господа нужно принимать в том виде, в каком Он спускает его на землю. По этому поводу, со свойственной ему гениальностью выразился Петрарка:

Кто мирозданье создал, показав,

Что замысел творца не знал изъяна,

Кто воплотил в планетах мудрость плана,

Добро одних, над злом других подняв.

Поэтому-то мы и считаем, и, скорее всего, небезосновательно, что Господь не может так измываться над чадами своими. И, по нашему мнению, все болезни, в миру — от Князя тьмы! А с ним то уж мы как-то справимся!

Да, сколь иногда бывает, глупа и самоуверенна молодость. Откуда бы взяться мудрости, когда от нас, как от прокаженных, шарахались преподаватели, а брат Леже, духовник ректора, постоянно бегал за нами, как привязанный. Подозреваю, что здесь не обошлось без Святой Инквизиции, и что брат Леже один из них.

Нам тогда было наплевать на этих людей. Насколько страшна эта организация мы, конечно, слышали, но молодость, молодость. Всегда веришь в то, что с тобой, лично, никогда не произойдёт ничего плохого. А что могло произойти, если мы были, повторяю, сильны, умны, амбициозны и верили, по сути, только в себя. Тем более, что цель, которую мы поставили перед собою была самой, что ни на есть, богоугодной.

Прежде всего, необходимо было выработать план предстоящих действий. Схоластические догмы и методы работы нам не подходили, сколь ни модны они были в наше время. Необходим был, прежде всего, результат, а не рассуждения, поэтому во главу угла был поставлен практицизм и умение на деле доказывать свою правоту в диспутах. Однако не следовало допускать и перебора в практичном отношении к вопросам, требующим всестороннего теоретического осмысления.

Поначалу нас было гораздо больше. Лавры первооткрывателей никому не дают покоя. На первом же заседании, когда встал вопрос — как мы будем себя именовать, кто-то предложил весьма претенциозное название — "Орден Шарпентиеров". На мой вопрос, откуда взялось такое, необычное название встал брат Орест и с апломбом произнёс:

— Для почитания Господа нашего Иисуса Христа были организованы множество орденов. Ордена наших братьев, носящие имена всего, что связано с именем Господа. Достаточно вспомнить об орденах Гроба Господня, Пресвятой Девы Марии, Святого Грааля, Орден Копья и так далее. Я предлагаю почтить незаслуженно забытого человека, а именно земного отца Господа нашего — плотника Иосифа! Отсюда и название — charpentier — плотник.

После такой речи ни у кого, конечно, не возникло даже тени сомнения в правильности решения. На нашего ректора это решение произвело впечатление:

— Право, не знаю, по моему мнению, дело не плохое, но как я могу дать разрешение по, такому щекотливому вопросу? Нужно спросить брата Леже, — он подобострастно повернулся к своему духовнику.

Тот, благообразно сложив руки на животе, промурлыкал:

— Конечно, в таком важном деле необходимо знать мнение Святого Престола. Насколько я помню, ордена крестоносцев отошли в прошлое вместе с завоеванием Иерусалима. Поэтому, думаю, ничего крамольного не будет в том, что несколько молодых христиан хотят организовать новый крестовый поход для такого богоугодного дела, как искоренение заразы в нашем королевстве, и наш долг всемерно помочь им.

Брат Леже — фигура, совершенно замечательная, в том плане, что после разговора с ним очертания его лица забывались уже через мгновение. Наверное, таким и должен был быть представитель тайной организации. Однако впечатление совершено портил шрам над правой бровью в форме греческой буквы "ню". С таким клеймом, поневоле, станешь весьма приметным. Что, впрочем, совершенно не умаляло роли, какую играл этот человек при нашем ректоре. В лицо ему никто и никогда не смотрел, он же, напротив, так и выедал глазами собеседника, словно пытаясь отыскать крамолу в бегающих глазах или складках одежды.

Быть может, это была наша роковая ошибка, когда мы стали действовать через представителя инквизиции, но, думаю, было бы гораздо хуже организовать как тайное общество. Слишком много было примеров того, как они действуют против действительных или мнимых врагов веры. Слишком часто горели костры, наполняющие окрест предсмертными воплями и смрадом жжёной плоти. Посему, выбора у нас не было. Сложно было доказать благие мотивы наших действий перед пристрастным судом, особенно, когда их никто не ищет.

Но, ещё раз повторю, в то время мы не думали ни о чём плохом. Души наши были полны творческого восторга перед новыми, неизведанными далями, открывающимися впереди. Руководством колледжа, с подачи того же мэтра Леже, нам был выделен небольшой домик, в котором мы и занимались своими изысканиями. На том же, первом собрании, были поставлены конкретные задачи — углублённое изучение человеческой анатомии, дабы иметь точные знания о предмете, с которым работаем. Странно, конечно называть человека предметом, но так уж пошло. После первого занятия в анатомическом театре, сразу же отсеялось четыре наших апологета. Первый просто потерял сознание при виде лежащего на столе расчленённого трупа какого-то пьяницы, умершего от перепоя. Второй вывернул содержимое желудка внутрь вскрытой брюшины. Мы на него наорали и выгнали. Ещё одному стало плохо, когда он пилил коленный сустав. Последний отключился в процессе извлечения мозга из черепной коробки.